«Шел солдат судьбе навстречу…»

Мой приятель Максимов дал мне шерстяные носки. Ему мама прислала 2 пары носков, он одни взял себе, вторые дал мне. И вот пошли мы на лыжах. Я впервые в жизни пошел в такой поход. В своей гражданской жизни у меня не было лыж, и я никогда не ходил на лыжах. В компании остальных курсантов я все же чувствовал себя нормально. У нас был курсант Бармин, призванный из города Кирова. Он был профессиональным лыжником, много ходил на лыжах и увлекался прыжками с трамплина (в городе Кирове имелся девяностометровый трамплин). Буквально через сто метров от казармы у него сломалась одна лыжа. Его бы следовало отправить назад в казарму, но это была бы сразу же «боевая потеря» одного солдата. Нам-то ничего, а командир взвода лейтенант Деревянкин опасался, что с него за это спросят. И Бармин с одной поломанной лыжей пошел с нами в «бой».

У нас был у каждого карабин и холостые к нему патроны: 5 патронов в магазине карабина и 2 обоймы по 5 патронов в подсумке.

Через 2 часа мы вышли на исходный рубеж. Дальше сняли лыжи, выставили их в снег вертикально. Окопались в снегу. Потом раздалась команда: «Вперед, в атаку!».

Мы выстрелили несколько раз, схватили карабины и пошли по глубокому снегу в атаку на обороняющихся. Снегу было по пояс. Два обороняющихся взвода окопались так же в снегу у подножия горы. Они начали стрелять. Мы одолели их численностью. Не передрались между собой, но разогрелись, разгорячились. Всей ротой пошли на наш исходный рубеж, где стояли наши лыжи.

Рота выстроилась для подведения итогов «боевой операции». Итоги учений перед строем огласил посредник – старший офицер из штаба училища. Его речь была очень короткой, не более двух минут. Потом все стали разуваться и выливать из валенок воду. Да, в валенках хлюпала вода. Я сделал ту операцию, о которой говорил наш старшина, Максимов также (мы с ним рядом были). Вылили воду, обулись, на носки я навернул летние портянки – ноги оказались в сухом тепле.

Мокрые портянки я выжал и положил в вещмешок. Затем мы стали на лыжи и пошли. Почему-то пошли не по той дороге, по которой шли к горе, и заблудились. Блуждать по целинному снегу на лыжах очень тяжело. Постоянно меняются впереди идущие. Плюс к этому мороз более 30 градусов и ветер. Ветер с морозом – это плохо.

Проблуждали час, все устали. Стали обмерзать щеки у тех, у кого не была завязана ушанка под подбородком. С нами был врач, и курсанты с обмороженными щеками побежали к нему, он осматривал их, натирал спиртом щеки, давал хлебнуть чуть-чуть. Мой взвод – шестой, мы идем последними в колонне. И двое наших курсантов – Бузоверов и Буровой – начали отставать и жаловаться, что больше идти они не в состоянии – тяжело, очень устали. Бузоверов, кстати, спортсмен-лыжник, родом из Иркутской области, здоровый малый, хотя и худощавый. Совершенно непонятно, почему он выдохся. Буровой из Ленинграда, он блокадник, очень слабенький еврейский мальчик. Мы забрали у них оружие, лопатки и вещмешки – облегчили им нагрузку. Это не помогло. Они стали чуть ли ни при каждом шаге хватать снег, запихивать его в рот, как будто бы их мучает жажда, а, может, так и было. Они начали все больше отставать, а мы их подгоняем. Да, ещё и укоряем, что некоторые из нас несут их оружие, вещмешки и лопатки. – груз все же лишний для кого-то. Не помогает. Более того, они начали ложиться на снег, чтобы нам было ещё труднее их подгонять. Ложатся и говорят: «Дальше не пойдем». Им говорят и курсанты, и командир взвода: «Но вы же здесь насмерть замерзните». А они отвечают: «Ну и пусть».

Тогда командир взвода говорит двум курсантам: «Снимайте свои поясные ремни и, если эти негодяи будут ложиться на снег, поднимайте их, бейте их ремнями и подгоняйте. Не бейте только по лицу». Эти двое курсантов снимают свои ремни, начинают ругать, поднимать руками отстающих, как их назвал командир взвода, негодяев, и бьют их пряжками ремней по спине, по рукам, по заднице, чтобы они не ложились на снег. Толкают и заставляют идти на лыжах. Так продолжается минут тридцать. И вдруг кто-то из впереди идущих сказал: «Да вот же наши казармы, внизу, в распадке! Совсем недалеко, не более двух километров, притом все время вниз, и уклон не такой уж большой». Уже начало светать. Все приободрились, а Бузоверов вскочил на лыжи, обогнал всю роту и бегом направился прямо в столовую, поскольку мы уже опоздали даже на завтрак. Буровой, конечно, плелся сзади.

Так закончилось наше учение. Были обмороженные лица у двух десятков курсантов, а курсант Бармин, у которого одна лыжа балы поломана, вел себя нормально и дошел со всеми до столовой.

На следующую ночь на аналогичное учение должна была идти первая рота, но по итогам учения нашей роты (были всё же обмороженные) для первой роты учение отменили.

Глава 8

Февраль 1955 года. В карауле

Все-таки мне пришлось однажды сходить в караул. Наш взвод был дежурный, и мы должны были быть в карауле – охранять имущество училища. У нас было три поста: два поста было внутри этого военного городка, а третий в километре от нашей войсковой части. Там стояла радиотехническая станция П-20 нашего училища. Туда мы приходили на занятие по изучению материальной части станции и работы на ней. Эта станция было совершенно секретная и охранялась нами круглосуточно. Внутри нашего городка было два поста, и охранялось нами там какое-то имущество. У артиллеристов была своя караульная служба. Более того, у них была целая отдельная караульная рота.

Я попал в караул зимой. Меня поставили на пост внутри нашего городка. Я запомнил, как это было. Была зима, мороз более тридцати градусов. В такой мороз часовому давался тулуп, который надевался поверх бушлата. И вот я стою с карабином на посту и думаю: «Никакой из меня ни часовой. Я чрезвычайно малоподвижное чучело. Если, не дай Бог, кто-то решит напасть на такого часового – 100% успех. И ходишь в этом тулупе еле-еле, и стоишь, как столб, в руках карабин, руки в армейских перчатках. Стрелять в таких перчатках невозможно». А ведь нападения на часовых у артиллеристов были – с января по май на артиллерийские склады было два нападения.

Склады находились на окраине военного городка, и дорога из Магнитогорска была рядом. Когда мы заступали в караул, о нападениях на артиллерийские склады нам рассказывал начальник караула. Он инструктировал нас, как нам вести себя в случае нападения. Нападающие приезжали на легковом автомобиле, пытались перебраться через забор, но часовой был на месте. Как и положено, он окликнул: «Стой! Кто идет?». В ответ прозвучал пистолетный выстрел. Часовой так же начал стрелять. Поднялась тревога в части. Нападавшие немедленно слезли с забора, кинулись к автомобилю и тотчас же уехали. У артиллеристов круглосуточно дежурила одна батарея, при этом круглосуточно стоял с работающим двигателем автомобиль МАЗ. Артиллеристы на этом автомобиле пытались догнать нападавших. Гнались за ними до Магнитогорска, но на улицах города легковушка оказалась более маневренной, чем МАЗ – нападавшие скрылись.

Как я ранее писал, нападений было два. Оба раза нападавших встречал часовой. Я не знаю, к месту это или не к месту, но оба раза часовые были нерусские – и по-русски ничего не понимали, и говорить не умели. Откуда были эти часовые, я не знаю – то ли с Кавказа, то ли из Средней Азии.

Когда выслушаешь такой инструктаж, а потом идешь на пост, то настроение не слишком радужное. Я думаю, что нападавшие на артиллерийские склады делали это напрасно – там нечего было взять бандитам, там не было стрелкового оружия, были только артиллерийские снаряды и запалы. Мы охраняли вообще не пригодное для криминала имущество. Тем не менее, неприятно стоять на посту, ожидая возможного нападения. Слава Богу, я был в карауле один раз, а на кухне вполне безопасно.

Глава 9

Март 1955 года. Медсанчасть

Медсанчасть нашего училища располагалась в отдельном небольшом здании. В этом здании были помещения: приемная достаточно большой площади, способная вместить 30 человек; так называемый изолятор – комната с двумя постелями – и кабинет, где принимал врач. Кабинет был совмещен с процедурной. В санчасти работали врач и три санитара – солдаты из роты обслуживания. Это здание медсанчасти отапливалось дровами, там было две печки. Курсантов посылали в медсанчасть только для заготовки дров на неделю.

Однажды меня послали в медсанчасть – там нужно было нарубить дров. Нас было трое. Мы пришли и доложили врачу – старшему лейтенанту – и стали рубить дрова. У меня и у второго курсанта были топоры, третьему курсанту достался топор-колун. С помощью колуна мы разделывали напиленные из деревьев кругляши, примерно 80 см высоты. Эти кругляши, конечно, были с сучками, и обыкновенными топорами их разделать было невозможно. Вот тут-то и использовался колун.

Окончательная разделка полученных из кругляшей поленьев велась с помощью топоров. Поленья нужно было рубить поперек на две половинки, и колун для этой цели непригоден. Курсант, у которого был колун, остался без работы. Он решил все же помогать нам и стал ломать поленья с помощью колуна.

Мы говорили ему: «Брось, мы порубим сами, обойдёмся без тебя». Поленья были достаточно толстые, и ломать их на две части колуном было трудно, да и опасно. Поломанные поленья разлетались в разные стороны и ломались не с первого удара колуном.

И вот этот курсант ударил полено колуном, однако полено не разломилось пополам, а колун отскочил, как от пружины, и ударил курсанта обухом в лоб. Мы посмеялись – с курсантом ничего не произошло очевидного, только на лбу у него была небольшая ссадина. Мы послали его в санчасть к врачу и сказали: «Там тебе обработают твою ссадину и, возможно, заклеят пластырем».

Он пошел туда, ему там намазали йодом и заклеили ссадину пластырем. Он сказал после этого, что врача в санчасти нет, а ранку ему обработали санитары. Мы порубили дрова. Работа в санчасти для нас была окончена, и мы ушли в казарму.

На следующий день этому курсанту, который был ранен в лоб, стало плохо – его затошнило. Мы его быстро отвели в санчасть, чтобы ему оказали помощь. Из санчасти врач отвез его в Магнитогорск в госпиталь. На следующий день он умер. Вот вам и шутки. Наш врач стал говорить: «Это было сотрясение мозга, вы, к сожалению, сразу ко мне не обратились. Я бы тот час же отвез его в госпиталь, а через сутки уже было поздно». Врач добавил, что у него образовалась гематома.

В эту зиму нас дважды повзводно водили в санчасть на прививки. Один раз говорили – против столбняка. Трудно сказать, от чего нас кололи, а мы не спрашивали. В кабинете врача двое санитаров и врач. Врач перед прививкой осматривает и спрашивает, есть ли какие жалобы. Обычно жалоб нет. Практически больше половины курсантов боялись прививок и самой процедуры укола. Другие над ними подсмеивались: «А тебе как уколют, и всё – помрешь потом».

Фамилия слишком мнительного курсанта была Иванов. Он был здоровый, сильный, но уколов боялся.

Заходить к врачу надо, уже снявши гимнастерку и нижнюю рубашку, т.е. до пояса голым. Прививку делают под лопатку. Вызывают по алфавиту. Заходит один, заходит второй, а все подзуживают этого Иванова: «Ой, ты знаешь как больно, ужас! Я чуть в обморок не упал». А этот Иванов смотрит в открытую дверь и оторваться не может. Санитар кричит: «Курсант Иванов». А тот вдруг сильно побледнел и упал в обморок. Мы кричим: «Иванов упал в обморок». Выходят из кабинета два санитара, дают ему что-то понюхать. Он очнулся, открыл глаза, они его подняли и повели под руки в комнату, где делали прививки. Держат его на всякий случай за руки, а там врач посмотрел: «Все нормально, делайте укол». Помощник врача сделал Иванову укол. Иванов выходит оттуда, улыбается и говорит: «Брехуны вы все, мне не больно. Все хорошо». Общий смех: «А ты боялся».

Осенью 1954 года я решил поступить учиться в Челябинское военное училище штурманов авиации. Поскольку у меня был диплом с отличием, я поступал туда без приемных экзаменов, но мне нужно было пройти достаточно серьезную медицинскую комиссию. И вот эта комиссия меня забраковала. Причиной для этого послужила какая-то подкожная «шишка» над правым глазом. На комиссии мне сказали, что это подкожное образование мне нужно удалить и тогда прийти ещё раз.

Я обратился в свою участковую поликлинику к врачу хирургу. Эта была женщина лет 30—35. Она посмотрела на мою «шишку» и на следующий день назначила мне операцию в той же поликлинике. Я пришел, врач повела меня в операционную. Медсестра мне побрила бровь, обработала йодом место операции, уложили меня на операционный стол. Затем врач подошла ко мне и сказала: «Я опасаюсь делать вам операцию. Вдруг это связанно с глазом? Может быть, я неправильно диагностировала ваше подкожное образование. Если вы вдруг после операции ослепнете, меня посадят лет на 15—20. Сегодня я вам не буду делать операцию, а посоветуюсь с окулистом. Сегодня вторник, приходите ко мне в четверг – я вам либо откажу по совету окулиста, либо сделаю операцию». Я поднялся и ушел домой.

В четверг я пришел в поликлинику. Там мне сказали: «Ваш врач ушла в отпуск на месяц вчера». Я уже ничего не мог сделать, время поступления в училище закончилось. В начале октября меня призвали в армию, и «шишка» здесь не помешала. И вот я решил, что эту операцию можно сделать здесь, в военном госпитале Магнитогорска. Поговорил с начальником медсанчасти училища, он взялся сопровождать меня в госпиталь на прием.

Прибыли в госпиталь. Пошли со старшим лейтенантом к хирургу на прием. Тот посмотрел и сказал: «Возможно, здесь имеются какие-то сложности – то ли связанно с глазом, то ли нет. Лучше всего вам обратиться к главному хирургу, профессору. Правда, он сегодня работает последний день, с завтрашнего дня он в отпуске. Заходите к нему быстрей».

Пришли в кабинет профессора. Там сидели профессор и с ним три или четыре врача. На столе графинчик со спиртом – выпивают, провожают профессора в отпуск. К профессору обращается старший лейтенант, а профессор полковник, но они все сидят в медицинских халатах.

– Товарищ полковник, вот курсант школы офицеров запаса.

– Ну-ка, солдат, подойди.

Я подошел, он осмотрел, ощупал мою «шишку» и сделал глубокомысленный вывод:

– Это мозговая грыжа.

Все присутствующие ахнули. Профессор сказал:

– Я приеду из отпуска и с удовольствием возьмусь за эту работу. Я вас прооперирую, солдат.

Мы вышли из кабинета профессора.

Старший лейтенант мне говорит: «Давай-ка мы обратимся к другим хирургам». Мы сходили на прием ещё к двум хирургам, они спрашивали старшего лейтенанта, обращались ли мы к профессору. Старший лейтенант говорил: «Обращались, профессор сказал, что это мозговая грыжа». Хирурги дружно отказались делать мне операцию, и мы уехали из госпиталя.

Глава 10

2 мая 1955 года. «Американка»

2 мая 1955 года – праздничный день. Наша рота идет в Магнитогорск в кино, до Магнитогорска 9 километров. Как положено в армии, идем 50 минут и 10 минут отдыха, затем снова 50 минут до цели. Посмотрели кино, идем назад. Курсанты идут и разговаривают в строю, делятся впечатлениями о кинофильме, который смотрели. Сошлись на том, что кино дрянь и зря только ходим туда-сюда по 9 километров. Настроение у курсантов плохое, а тут ещё и опоздали с выходом из Магнитогорска – пришлось ждать некоторых курсантов, которые где-то после кино ещё пытались бродить. Прошли километра 3—4. Старшина, который ведет нашу роту, говорит: «Отдыхать не будем – мы опаздываем, а я опаздывать не привык. И вы не берите себе привычку опаздывать». Тут все ещё больше заворчали. Идем в колонне по три – 120 человек (один взвод у нас оставался в наряде и в Магнитогорск не ходил). Проходим небольшую лужаечку, где мы всегда отдыхали 10 минут при любых походах в Магнитогорск и обратно. Старшина предупреждает ещё раз: «Идем в строю четко, никакого отдыха не будет». Все вообще упали духом и идут достаточно медленно. Курсанты устали: устали от плохого кинофильма, устали от ходьбы в Магнитогорск и от ходьбы обратно в часть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Организация запрещена в РФ