Унесенные блогосферой

– Да уж, весь этот праздник жизни в соцсетях выглядит теперь жутковато, – согласился я, обрадовавшись, что Вика, цитируя Пушкина, вернулась к теме убийства, однако я ошибся.

– Нет, я так вообще, к слову. – Тут в пьесе стояла бы ремарка «усмехнулась», но это снова было «хо-хо-хо». – Мне сегодня тоже предстоит встреча с одним товарищем в этом прекрасном возрасте. Он, в отличие от наших убитых, не лобстерами едиными жив. Он науку движет.

Вика снова куда-то перескочила, заговорив о своем, но в этот раз я не удержал нить, потому что моя парикмахер принялась за челку. Нелепо звучит «моя парикмахер». Лучше бы узнать имя этого небесного создания, но я не был настолько удачлив. Девушка встала так близко, что можно было разглядеть структуру ткани ее синего платья, юбка которого была похожа на колокольчик кукольного наряда. Вообще девушка поразительно напоминала персонажа диснеевского мультфильма: огромные карие глаза, пухлые розовые губки, длинные до пояса пшеничные волосы, тонкая талия. Все было идеально. Живого, а не придуманного художником человека в ней выдавали только контур бюстгальтера, обозначившийся под тканью платья, и чуть потрескавшаяся от сухости кожа возле ногтей.

Вика недоуменно покосилась на меня в зеркале:

– Ты слушаешь?

Волевым усилием я оторвал взгляд от прекрасной, срочно пытаясь сообразить, о ком сейчас говорила тетка. Впрочем, догадаться было несложно. У Виктории в данный период жизни был только один человек, которого она могла сравнить с убитыми любителями лобстеров, а возможно, она даже хотела бы видеть его на их месте. Само собой, Вика говорила о доценте университета, господине Сандалетине Кирилле Михайловиче.

После того как Вика занялась частной практикой судебной экспертизы, она больше не преподавала и занималась только научной деятельностью. В силу своего физического отсутствия на факультете она давно не участвовала в местных интригах, и с этой стороной вузовского прошлого ее связывала лишь взаимная ненависть с доцентом Сандалетиным, которая, надо сказать, сильно портила Виктории научную карьеру, так как помимо прочего доцент являлся секретарем ученого совета, через который велась вся научная деятельность в университете. История эта была запутана, как следы самого черта, гонимого отовсюду в ночь перед Рождеством.

– Зачем тебе понадобился Сандалетин? – поинтересовался я.

– Свою методику анализа оскорблений хочу опубликовать. И через совет провести, чтобы ее отрецензировали. Судьи любят все отрецензированное.

– И ты думаешь, что Сандалетин пропустит?

Она вздохнула:

– Пропустить пропустит, но нервы, само собой, потреплет. Я даже заявилась с этой темой на конференцию в Москву, чтобы отзывы коллег собрать. А тут это убийство, как назло. Совсем не к месту. Теперь вся надежда, что Сандалетин без отзывов пропустит, так как поездка в Москву явно откладывается.

Наконец стало понятно, почему Вика так сопротивлялась новому делу. Речь шла об амбициях. О научных амбициях. В чем в чем, а в научных амбициях эта блондинка не привыкла уступать своего первенства.

– И ты решила явиться к Сандалетину во все-оружии? – усмехнулся я, имея в виду все эти кудри и маски на лицо, но она то ли не поняла, то ли прикинулась, что не понимает.

– Методика железная. Стреляет, как «калашников» – без осечек, как ее могут не опубликовать? – пробормотала она и закрыла глаза.

Мне стало тоскливо. Не знаю, что там было раньше между Викой и Сандалетиным, но сейчас ученый секретарь доставлял проблемы не столько ей, сколько мне. Если Вика встречалась с ним от случая к случаю, то я, начиная со второго курса, видел доцента Сандалетина каждую неделю на лекциях и практике по истории литературы, где наш преподаватель напрочь забывал о том, что семейная вендетта не российский обычай и племянник за тетю не отвечает.

Да, я тоже учусь на филфаке. Парни с нашего двора звали меня ботаном. Но разве был выбор у человека, с детства травмированного самыми разными комплексами, в том числе фрейдистскими. У меня не было отца, и я старался чаще бывать во дворе. А еще я чудовищно много читал. Могли ли чтение и дворовая дружба заменить отсутствие мужского воспитания? Риторический вопрос. Суть в том, что в результате я выбрал гуманитарные дисциплины и без труда поступил на филфак с одними из самых высоких баллов ЕГЭ по городу. Я не хвастаюсь, это теткина работа, которая стоила мне целой кучи нервов: я уже говорил, учитель она ужасный.

Теперь же я растерял большинство своих преимуществ перед одногруппниками и по оценкам стабильно занимал место среди отстающих. Рядом с тройбанами в моей зачетке неизменно красовалась кудрявая роспись человека с фамилией от слова «сандал»: Сандалетин настаивал на этой этимологии и даже возводил свою фамилию к индоевропейскому праязыку. Но даже моя подпорченная зачетка не могла разговорить Викторию: она отказывалась объяснить, в чем именно состоял их конфликт. Не имея даже представлений о масштабе проблемы, я терпел черт знает за что.

Коль уж речь зашла о сандале, то ведическое знание рекомендует видеть в несправедливости волю мироздания, возможно, воля состояла в том, что, чувствуя свою вину за мои трудности в учебе, Вика привлекала меня разбирать с нею реальные судебные дела, и от нее во время расследований я узнавал несоизмеримо больше, чем на университетских лекциях, которые частенько попахивали нафталином, потому что передавались по наследству от родителей к детям. Династийность в нашем провинциальном вузе была сильна. Я знавал случаи, когда внуки читали по конспектам своих заслуженных бабушек и дедушек. Учитывая этот фактор, я не сильно проигрывал, изучая филологию на практике реальных дел вместе с Викторией. Сандал цветет, Ганг течет.

Во всей этой ситуации был лишь один минус – в последнее время я реально начал бояться отчисления, как-то уж слишком откровенно невзлюбил меня Сандалетин. Как раз через пару дней у меня по расписанию его семинар, и, оценив сейчас боевой настрой и раскрас Виктории, я уже внутренне готовился либо к тройбану, либо даже к двойке.

– VIP-клиентам у нас всегда скидки, – то ли сказала, то ли пропела на прощание моя прекрасная парикмахер, протягивая беленький батистовый платочек. – И на массаж тоже скидки. В этом месяце – тридцать процентов.

Зачем она сказала про массаж? Я только глупо улыбнулся в ответ и едва выдавил «спасибо».

– О каком массаже она говорила? – спросил я Вику уже на улице.

Тетка скривила губы и больно постучала пальцем мне по лбу:

– Головы массаж. Чтобы волосы лучше росли.

Батистовый платочек оказался визитной карточкой прелестной феи: ее звали Маргаритой.

Глава 3

Две девицы под окном

Я давно думаю, что русскую классику надо запретить.

Ну, во всяком случае, в школе.

Потому что выходит молодой человек в жизнь с какими-то дикими представлениями.

Ничему ваша классическая литература не учит. <…>

Не бывает таких святых, как князь Мышкин, таких порядочных, как Татьяна Ларина.

Не бывает.

Из фильма «Два дня», режиссер Авдотья Смирнова

Женщины отнимают колоссально много внимания. Особенно когда сознательно пытаешься сосредоточиться на чем-то важном, когда старательно не думаешь о чьих-то тонких, словно выточенных искусным ювелиром, мраморных пальцах, когда не вспоминаешь запах внезапно склонившейся к твоему лицу пряди медовых волос. Даже если настрого запрещаешь себе возвращаться мыслями ко всем этим нечаянным прелестям, если готов с головой уйти в самые насущные и неотложные проблемы, женщины все равно отнимают почти все твое время, как будто тянут на себя невидимое одеяло. Я не знаю, как у них это выходит, но они всегда тянут одеяло, независимо от того, идет ли речь о постели или только о походе в парикмахерскую.

Прекрасная Маргарита постригла меня… необычно. Как только я узнал ее имя, я начал говорить ей «ты», конечно, только про себя, не «она», а «ты». Осознал я это позже, но начал именно в тот момент, когда прочитал на карточке: «Салон Мармелад. Стилист Маргарита». Итак, Маргарита, ты постригла меня необычно. Впрочем, дело было даже не в стрижке. Если учесть мой традиционный хвост, то каре по середину шеи трудно было воспринимать как заявку на кардинальную перемену внешности. Но вот укладка… Разве ты не видела, Маргарита, я стал похож на древнего рыцаря в шлеме с поднятым забралом? Наверное, тебе тоже было смешно, но ты хотела угодить постоянной клиентке Виктории, которая привела нового клиента, и изо всех сил сдерживала смех.

– Какое-то лакированное ведро, – сказал я, оглядев в зеркале результат, но в тот момент в салоне раздался хоровой вздох восхищения, в котором был слышен и голос моей тетки, и твой голос, Маргари́та.

Глядя на Вику, которая сидела рядом в новеньких блестящих кудряшках и явно была очень довольна собой, я решил, что тратить нервы на выражение своего мнения по вопросу стиля не буду, а тихо-мирно поправлю дело дома с помощью воды и шампуня. Прощай, Маргарита, увидимся ли мы когда-нибудь?

Вместо того чтобы ехать с Викой в университет, я под предлогом сживания с новым имиджем отправился домой.

Как известно, все, что ни делается, делается если не к лучшему, то как минимум с умыслом, и на сей раз народная мудрость не обманула. Уже подходя к нашему подъезду, я заметил на лавочке двух девиц. Именно это слово «деви́цы», не путать с «де́вицами». Ударение здесь принципиально важно. Ударение на суффикс «иц» придает слову какую-то неряшливость, грубость: «деви́ца-дьяволица-продавщица» (исключение пушкинские «три девицы под окном пряли поздно вечерком», но это норма двухвековой давности). Де́вица – это от слова «дева», это особое состояние души – целый подвид среди женщин гуманитарных профессий. Девушки вырастают, выучиваются, выходят замуж, превращаются кто в дам, кто в теток, это уж кому как угодно. А де́вица, она так и остается девицей на протяжении еще очень и очень долгого времени. Сидевшие на лавочке перед подъездом деви́цы относились к той части сухого остатка от выпуска гуманитарных факультетов, который получается, если вычесть легкомысленных хорошисток, удачно выскочивших замуж на пятом курсе; трезвых троечниц, которые сразу по получении диплома оканчивают курсы бухгалтеров; и всех остальных, кто честно идет тарабанить часы в школах, но лет через десять все равно обнаруживается на непыльной менеджерской должности в местном бизнес-центре. Одним словом, деви́цы были из числа неисправимых отличниц, которые и в сорок, и в пятьдесят с равной степенью одухотворенности лица размышляют о стихах австрийских поэтов или пьесах Чехова в сравнении с современной драматургией. Именно деви́цы обычно оказывают внимание тем немногочисленным представителям сильного пола, которые обучаются гуманитарным профессиям. Чаще всего их внимание остается неоцененным, и, получая диплом, они уже твердо уверены, что все мужики сволочи. То есть за все мужское человечество отвечают ровно те пять или семь парней, с которыми им удалось пообщаться в пределах студенческой группы, а при хорошем раскладе плюсуем туда и пару преподавателей.

Обычно девицы работают в библиотеках, музеях, занимаются наукой или остаются преподавать на родной кафедре. Нужны очень веские причины, чтобы девица обнаружила под своими ногами земную твердь.

Данные конкретные девицы доучивались на последнем курсе университета, то есть находились в том блаженном состоянии, когда ты давно перестал работать на зачетку и зачетка как миленькая распахивает за тебя сессионные студенческие пашни. Времени у девиц было, судя по всему, вагон, и они частенько заходили к Вике как к старшему научному товарищу, по той лишь причине, что когда-то, еще будучи аспиранткой, она вела у них какой-то спецкурс по юридической лингвистике.

Девицы были самыми надоедливыми существами на всем белом, а может быть, и темном свете тоже. Я никак не мог разобрать из их с Викой разговоров, умны девушки или, напротив, непроходимо тупы. Сам я склонялся ко второму варианту, но та серьезность, с которой к ним относилась Вика, заставляла меня до поры держать свое мнение при себе, чтобы не облажаться в случае чего. Сейчас они сидели ко мне спиной и, увлеченные разговором, не замечали моего приближения. Я остановился.

– Тебе не кажется, что бред – это самая логичная вещь на земле? Я всегда могу железно обосновать любую ахинею, чего не скажешь о хороших вещах, – степенно и громко рассуждала первая девица, похожая сзади на пупса огромных размеров.

– Ты права, – отвечала ей вторая, более изящно сделанная девица. Голос у нее звучал низко, как трубы или тромбона. – У нас в саду в этом году повалился забор. Осталась только калитка. До этого бабушка приучила собаку входить через калитку и делать свои дела за забором. Картина теперь такова: забора нет, стоит калитка, а собака ждет, пока ей калитку откроют. Нужно выйти – собака идет к калитке, ноет и ждет, пока ее не выпустит кто-нибудь. Вокруг поле… Но сделать два шага и обойти собаке страшно. Не то же ли с человеческим мозгом делает воспитание? То, что ты называешь бредом, – может быть, это просто альтернатива. Вот каковой вопрос меня в последнее время томит.

Да, она так и сказала: «не то же ли», «томит» и «каковой». Впрочем, это меня не сильно удивило.

«Вика, к тебе твои девочки», – объявлял я и уходил за перегородку, пока они пили чай и разговаривали о чем-то своем.

«Твои девочки» – это тоже было условное название. Когда я в первый раз назвал так девиц, Вика поправила: «Это не мои девочки. Это девочки Миллер». – «Кто такой Миллер?» – спросил я и моментально пожалел о своей торопливости, потому что Вика сделала огромные глаза, как какой-нибудь кровожадный пират, чрезмерно хватанувший рому. «Женские иностранные фамилии не склоняются, – сглотнув «ром», ледяным тоном проговорила она. – Если бы это был «кто такой», как ты изволил выразиться, то я бы сказала «девочки МиллерА». Миллер – это «она». Боги! Неужели ты так же позоришь меня в университете?»

Пережив ее бурную реакцию однажды, я избегал произносить фамилию Миллер. Выражение «твои девочки» прижилось, но мы знали его истинный смысл.

Девочки все время думали и разговаривали о чем-то очень неземном. Иногда мне казалось, что они невероятно круты, а иногда – что совершенно не в себе. Я их побаивался. Однажды девица, которая тоньше, решила вовлечь меня в разговор. Это случилось, когда я вышел из-за своей гипсокартонной перегородки, чтобы сварить кофе. Девица поднялась и, глядя прямо на меня, но обращаясь к Вике, проговорила: «А Саша-то ваш какой импозантный мужчина стал». После этого я старался во время их посещений не выходить из-за перегородки ни за кофе, ни за чем-либо другим.

– Это как «в упор» и «вброд», – продолжала девица, похожая на пупса. – И то и другое наречие, и то и другое сохранили связь со словом, от которого образовались, а пишутся по-разному…

Все это был контрольный выстрел в упор. О чем вы девочки?! Сейчас они сидели спиной, но, как на грех, я поздно спохватился и подошел уже опасно близко. Застыв на месте, я прикидывал, поздно или нет развернуться и есть ли шанс уйти незамеченным. Я не жаждал, чтобы девицы узнали меня: пройти мимо было бы невежливо, а приглашать их в дом и слушать про «в упор» и «вброд» не хотелось. Даже если они сто раз правы. А они сто раз правы: я тоже не понимаю разницу в этих исключениях, но, как и большинство русскоговорящих людей, предпочитаю считать, что Розенталь и Ожегов неизменны, как законы физики. Видимо почувствовав чье-то внимание, девицы развернулись на сто восемьдесят градусов, но и я буквально в эту же секунду сделал то же самое и уже медленно шел в противоположную сторону. Они меня не окликнули, наверное, не узнали из-за «шлема» на голове – спасибо тебе, волшебница Маргарита!

Глава 4

Киндер-сюрприз

Наука ищет скрытое.

Гастон Башляр, философ

На мое счастье, на улице было морозно, и девицы быстро освободили проход. Попав домой, я первым делом включил компьютер, так как собирался потоптаться по виртуальным стенам убитых любителей лобстеров и, возможно, сделать кое-какие свои записи до того момента, когда вернется Вика.

В этом смысле я оказался при Вике, что доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе. Доктор вел дневник. В современной версии я должен был бы пристраститься к интернет-блогу, но выбрал кое-что другое. Поскольку то, чем занималась моя тетка, было делом довольно молодым и мало исследованным, я решил подробно записывать ход ее экспертиз, чтобы убить сразу двух зайцев: во-первых, сделать диплом по юридической филологии – тут тебе и готовый материал, во-вторых, опубликовать монографию в помощь экспертам-филологам и тем самым сразу обеспечить себе задел на кандидатскую диссертацию. Амбициозно? Само собой, я и не отрицаю. Но очень скоро в моем строго утилитарном замысле обнаружился совершенно непрактичный крен.

Оказалось, то, что делала Вика как профессионал, было в буквальном смысле этого слова связано с тем, как мы с нею жили. Тексты, которые ей приходилось анализировать, влияли на нас, но и мы, со своими мелкими проблемами и малопримечательными событиями жизни, вдруг коренным образом влияли на ход серьезных расследований. Это представлялось мне сущей мистикой, но Вика только рассмеялась, когда я пришел к ней с этим «гениальным открытием».

«А как ты хотел, если в начале было Слово?» – лукаво подмигнула она и вручила мне труды нескольких современных философов со странными, иностранными фамилиями, из которых Ролан Барт был самым простым, но только в плане фамилии. Читать же всех этих философов оказалось в равной степени невозможно. Тем не менее я прочитал, веря, что разгадка близка, ничего не понял, лишь усвоил кое-какие термины: постмодернизм, «весь мир – это текст» (а вовсе не театр, как я полагал раньше), «смерть автора» и «смерть субъекта». Осознать смерть автора оказалось труднее всего. В нашей квартире так часто появлялись абсолютно живые авторы из плоти и крови, которые гневно пеняли на нечистоплотность своих коллег по цеху, обвиняли их – тоже вполне себе живых – в плагиате, творческом бесплодии и идейной импотенции, что идея «смерти автора» казалась если не вовсе глупой, то точно несвоевременной.

А вот со смертью субъекта разобраться не составило труда, тем более что именно тут была зарыта собака моего мнимого открытия. Современные философы сообщали, что сознание любого человека состоит из множества цитат, и потому самого субъекта мышления как бы и вовсе нет. Картина, в общем, выходила довольно безрадостная, как будто живем мы все в огромной всемирной библиотеке и каждый – всего лишь высказывание: кто подлиннее, кто покороче, кто вообще какое-то междометие. Ужасно безрадостное открытие. В общем, пока я мысленно и физиологически дорастал до вершин современной гуманитарной мысли (все-таки постмодернизм изучают только на пятом курсе, когда, как выражалась тетка, «личинка филолога окуклится»), наша жизнь превращалась в сумму текстов, каждый из которых не был сам по себе, а все они были ВМЕСТЕ. Видимо, это и был тот самый мир, который текст.

Поэтому в моей собственной работе по расследованиям мне пришлось использовать метод тотальной записи всего происходящего, во всяком случае на первых порах. Так я стал доктором Ватсоном поневоле.

– Пишите, Шура, пишите, – развеселилась Вика, заглянув как-то в мой ноутбук. – Сейчас все что-то пишут. Особенно детективы! Это хит! «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом», – обидно продекламировала она Есенина.

Если оставаться в рамках философских терминов, то я – стоик. Ужиться с моей теткой представитель другого философского течения не смог бы ни за что. Будь я постмодернистом, то устроил бы Вике какую-нибудь тихую и неприметную смерть, позитивист – объявил бы ей пожизненный бойкот по законам объективной реальности. Но я на «задрав штаны», как и на многое другое, не ответил ничего и просто продолжил вести записи.

Несмотря на то что своим осадным сидением девицы украли у меня добрых полтора часа, я все-таки надеялся успеть поработать спокойно, без скоростных забегов и кенгуриных (согласно словарю Ожегова именно так выглядит прилагательное от слова «кенгуру») прыжков мысли моей родственницы. Скопировав электронный адрес, я открыл странички в социальной Сети, с которых покойники красиво улыбались миру. Страницы работали. Кто-то оставлял соболезнования и слова прощания прямо на стенах. Кто-то еще не знал о трагедии и оставлял в ящике сообщения: «Приходите в гости», «видели ваши новые фотографии с отпуска, класс! Звоните». Еще одна иллюзия Интернета.

Первым делом бросалось в глаза, что записи в основном вела Светлана Романихина. А ее муж, сын ученого по имени Валерий Романихин, чаще репостил и иногда комментировал записи супруги. Записи велись ежедневно, и репостил он ежедневно. Соответственно следил зорко.

Большинство записей на стене Светланы оказались организованы словами со значением «ходить», «быть», «присутствовать». Например, «Были на концерте Баскова. Супер!», или «Ходили на Хор Турецкого. Всем рекомендую!», или «Сегодня были на ледовом шоу, завтра идем на «Вишневый сад», «Привет, Франция!», «Как прекрасны белые пески Гоа!», «Завтра идем в ресторан «Венеция». Празднуем три года совместной жизни!».

Примеры показались мне очень наглядными, и я немедленно сделал документ под названием «Анализ структуры и содержания страницы в социальной сети». Разделил документ на колонки: «стена», «группы», «личные сообщения», «другие записи (музыка, фильмы, заметки)». В графе «стена» появилась первая запись:

«Вася был тут», или check-in («чекин» от англ. «отметка»), – тип публичного высказывания, главной целью которого является сообщение о своей причастности к модным и престижным местам и/или событиям. Поскольку подробное расписывание жизни и уровня дохода в открытом доступе привлекательны для воров-домушников, данная версия должна быть проверена первой».

Однако в деле Светланы и Валерия это теоретическое положение не работало. Несмотря на то что молодые Романихины с удовольствием сообщали обо всех своих отлучках из дома в режиме реального времени, преступник или преступники не ограбили семью. Все вещи, по словам следователя Бориса, оказались на месте. Ничего ценного из квартиры не исчезло.

Изучив стену, я кликнул на список групп, в которых состояли Романихины. Молодая женщина и здесь была намного активнее своего мужа. Светлана украшала свою стену изречениями из групп вроде: «Я целуюсь лучше, чем готовлю», «Мои глаза кайфуют, когда твои ревнуют», «Няшки-киски», «Испания, я от тебя в восторге!» и тому подобные сообщества, которые делают большинство страниц в социальных сетях похожими друг на друга до полного неразличения. Конечно, бессменная тема «мой котэ» также была представлена во всем своем грациозном многообразии. «Надо будет как-то объяснить Вике наличие этого ритуала, чтобы не смущать ее величество рацио», – сделал я себе пометку. Ничего примечательного в составе групп я не нашел и графу «Группы» оставил пока пустой.

Помимо объявлений с общим содержанием «мы были тут», на стене убитой девушки я заметил многочисленные оценки увиденному: «Восхитил фильм «Высоцкий». Очень проникновенно. Грим бесподобен!», «Выкрутасы» – классный фильм!», «Притворись моей женой» – отличная комедия. Посмеялись от души», «Горько!» – падали с кресел от смеха, мегакрутая комедия!».

Особенно развеселила запись: «Были на «Аиде». Это бренд. Всем идти!» Почему оперное искусство вдруг превратилось в бренд, перестав быть частью мировой культуры, и с какой стати идти должны все – не объяснялось, видимо, хозяйка страницы считала это самоочевидным. «Сверхкультовым» фильмом всех времен был назначен сериал «Друзья», а фильм «Жизнь Пи» про мальчика, который пересек океан в одной лодке с живым тигром, показался молодой даме «волнительным».

После таких записей обычно имелась совместная с мужем фотография: ведро попкорна, картонный динозавр.

В гильдию кинокритиков с такими оценками не попадешь, но и особенного в них ничего не было. Благо, что писала Светлана хоть и часто, но коротко.

«Урррра! Я в отпуске! Едем на море! Сингапур ждет меня!»…

– Что такое, над чем задумался? – услышал я голос Вики за спиной. Видимо, я увлекся и не слышал, как она вернулась из университета. Что-то подозрительно быстро.

– Решил немного узнать об убитых, – сознался я, машинально отодвигаясь от ноутбука.

– Узнал? Можно?

Она спросила только для формы, так как уже успела прочитать то немногое, что я внес в таблицу.

– М-м-м, – неопределенно протянула Вика, вытащила из сумки булку и, как в юности, не в силах дотерпеть до обеда, откусила горбушку. Мне тоже всегда хотелось горбушку, но я никогда не соперничал с ней.

– Пятую коонку гобафь, – жуя, пробубнила она.

– Пятую колонку?

– Мг.

– Зачем?

Наконец она справилась с куском:

– Языковая личность убитого.

– Что это такое?

– Ну, это все то, что тебе расскажут остальные колонки. Вывод, короче говоря. Что за человек, какой у него пол, образование, социальный статус, интересы, интеллектуальный уровень и так далее. Все это можно узнать по тому, как человек говорит и пишет. Ты же в курсе, что мы все говорим по-разному? Мужчины и женщины – вообще разные языковые группы, можно сказать. Ну и вообще – инженер-москвич, женатый любитель спортивных каналов и крафтового пива говорит совсем иначе, чем фитнес-инструктор из города Ижевска, проводящий свободное время по клубам в поисках красивых девочек.