Клон по имени Симон

Её встретили со серьёзным лицом. Он смотрел на неё так, словно изрезала перочинным ножиком семейный портрет. Лиза напустила на себя беззаботность и радость, что удавалось с шатким успехом.

Глава 5

Через три недели после получения лотерейного билета, Лиза, успев пообедать, получила тревожное сообщение: «Приезжай как можно скорее. Симон».

Железная рука тревоги сжала сердце. Симон, будучи человеком, который не стремился кого-либо упрашивать, никогда не писал подобного. Должно было что-то случиться совершенно форс-мажорное, чтобы послать данный текст.

Собравшись впопыхах, едва не роняя на ходу сумку и от дома и машины ключи, Лиза обулась и выскочила в подъезд. Из-за дрожащих рук она еле закрыла дверь.

По пути опять же Лиза с трудом держала себя в руках. В голове творился хаос, из-за чего она едва не сбила старушку. Почему-то в это раз она решила, что поведёт машину сама, не прибегая к помощи к самоуправляющему механизму. Объяснить её решение довольно просто: ей требовалось чем-то занять себя, пока машина доберётся до нужного дома, где живёт Симон. Пожилая дама стукнула капот кулаком.

– Смотри, куда едешь, бестолочь! – таковы были напутствия. И она тут же скрылась, явно опасаясь, что ей отомстят.

Лизу мало волновали «любезности» в её адрес. Важнее всего было попасть к Симону. В горле стоял ком, едва дававший глотать, а из глаз предательски лезли слезы. Лиза никогда не была плаксой, но после того, как Симону вынесли смертельный приговор, она преисполнилась излишней чувствительностью. Даже мягкие укоры и просьбы держаться с его стороны не возымели особого успеха. Девушка улыбалась всё реже, не в силах абстрагироваться от надвигающей утраты. Каждое утро, как только она просыпалась, тут же мрачнела при рефлекторном воспоминании о раке у любимого человека. Теперь вот очередной удар.

Дверь отворилась с помощью биометрического ключа Лизы, который Симон дал когда-то. На ключе располагались отпечатки пальцев владельца квартиры. Жест показался ей довольно приятным, как будто он преподносил ей нечто большее. Теперь же она входила в квартиру, где было всё слишком тихо, и поэтому слышала собственный учащённый пульс. Ни тебе дурацких старых песен, ни бренчания на гитаре, ничего. Здесь жил человек, не представлявшего свою жизнь без навязчивого музыкального фона. Так что полная тишина полностью отражала серьёзные изменения.

Хозяин квартиры лежал на своей кровати в огромной спальне. Если бы не рубашка и джинсы, то можно было бы решить, что он отдыхал. Увидев Лизу, Симон слабо растянул губы, но в глазах отражались муки, которые должны были начаться рано или поздно.

– Ты так быстро приехала…

– Не разговаривай, если тебе трудно, – с горячностью выпалила Лиза в ответ. Она бросилась к нему, но осторожно присела на боку кровати. Ей не хотелось причинять своими порывистыми движениями и усиливать страдания. Испарина над верхней губой и на лбу, а также сведённые к переносице брови демонстрировали непосильные физические муки.

Однако тот не послушался и рассказал, как оно было до её приезда. Два часа назад он внезапно почувствовал себя довольно прескверно: ему стало трудно дышать, руки едва слушались, а тело пронзала острая боль. Симон ожидал, что возникшее недомогание пройдет, но тщетно. Только после получаса валяния он решился отправить сообщение. Которое было набрано и сохранено после озвучки диагноза. На том настояла Лиза. Симон не хотел этого делать, говоря, что можно и позвонить. Но требование было исполнено. Симон был ей благодарен, так как говорить ему было действительно трудно.

Лиза смотрела на него, лежащего в постели, где они проводили много времени, и едва сдерживала слезы. Теперь ложе любви становилось предсмертным пристанищем.

Если до этого критического момента она слабо понимала происходящего с ним, точнее, не хотела, то теперь вынуждена всячески убедиться в этом. Лицо Симона теряло краски и бледнело, носогубная складка ещё сильнее углубилась, а глаза закрывались от боли. Лизе казалось, что и ей становится так же больно, как и ему. Она с ужасом понимала, как молодой мужчина теперь умирает из-за формы рака, которая не поддавалась какому-либо лечению. И это в то время, когда другие формы побеждались как по мановению палочки. Почему именно с ним случилось досадное исключение?

– Доктор сказал, что я тот единственный на миллион, который заболел раком, по-прежнему не поддающий лечению. – Сказал Симон Лизе, когда они стояли тогда на пляже. Тогда днём он как узнал так и решил что надо сразу же поставить девушку в известность. В этом виделось благое намерение: чем дольше знаешь, тем проще принимаешь смерть.

– Но как так? Сейчас же не осталось никаких неизлечимых болезней!

– Всегда бывают исключения из правил.

Нельзя сказать, что умирающий флегматично отнёсся к тому, что его дни – сочтены. Ему, как и любому на его месте, хотелось кричать от несправедливости. Прожить три десятка лет – ничто по сравнению с тем, что мало кто теперь мрет раньше ста лет по естественным причинам. Симон успел наделать ошибок: женился не на той женщине, с которой развёлся через три года, несмотря на наличие ребёнка; не испытывал должной страсти к своей работе программиста, которую всё же бросил. Став владельцем небольшой картинной галереи, он подолгу запирался в своей рабочей комнате и водил кистью по холсту. Правда, выставлялись чужие картины, так как свои он считал недостаточно достойными для всеобщего обозрения. Он два года жил тем, чтобы начать жизнь с чистого листа, и вот пошли последние часы.

Спустя три дня после врачебного вердикта он решил для себя, что не пойдёт на терапию, призванную облегчить течение болезни. Двух дней под капельницей оказалось достаточно, чтобы понять, что смотреть на таких же редких «счастливчиков» – плохая идея. В любом случае, его час предрешён, и он решил, что лучше провести остаток короткой жизни в своё удовольствие.

И вот лежит он, недооценивший мощи рака. Неужели всё запланированное придётся перечеркнуть и уйти из жизни в качестве ничего не добившегося овоща? Симон смотрел на Лизу и размышлял о том, насколько тяжело ей. Изредка у него мелькали мгновения ненависти к себе за, что не может избавить её от душевных мучений.

Суетливый город за панорамным окном впадал в плен сгущавшимся сумеркам. Симон к тому времени успел поспать пару часов. Лиза лежала рядом с ним и следила за каждым подёргиванием на его лице. И вот распахиваются некогда ясные глаза, в которых ей хотелось тонуть всё глубже и глубже.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она шёпотом, настолько тихим, что он мог бы не услышать её.

Он зажмурился и посмотрел на Лизу.

– Боюсь сглазить, но кажется, полегчало.

– Рада это слышать.

И в этих словах не было ни доли лукавства. Только Лиза по-прежнему не смела сделать лишнее движение. Приходилось подавлять в себе даже желание провести кончиками пальцев по его запавшей щеке. Она боялась причинить ему боль.

Пока Симон пребывал в спасительном забытье, ей пришлось задуматься о своём поведении. Причитания о себе и только о своих чувствах… Как же она была эгоистична и думала только о себе, не задумываясь, что делает ему хуже. А он не смел и перечить, понимающе выслушивая её вздор, более достойный маленькой девочки, нежели женщины. Лиза пообещала себе, что посвятит всё своё время ему. Правда для этого придётся взять небольшой отгул в Академии, где она изучала историю живописи. Но то всё можно наверстать, а с человеком надо быть, пока он с тобой дышит одним воздухом.

Симон удивленный смиренным молчанием, снова посмотрел на неё. В Лизе ничего не поменялось, только лицо выражало полную задумчивость. Он всегда видел её или хохотушкой, или слезливой, но никак не серьёзной. Ему не понравилась перемена.

– На тебя так посмотреть, то можно решить, что я уже умер.

Лиза бережно приложила указательный палец к его губам, и затем так же тихо промолвила:

– Пожалуйста, не говори о себе в подобном ключе. То будет потом, а сейчас лучше забудь об этом. Ты живой и точка.

Симон не ожидал подобных мудростей с её стороны. Она только что перечеркнула одиннадцатилетнюю разницу в возрасте. Лиза теперь превращалась в его ровесниц, умудрённых жизнью. Он ухватился за её руку, когда она стала убирать её от его лица и приложил вновь к губам. В уголках глаз стояли слезы. Он впервые готов был разрыдаться.

Про него всегда говорили, что более морального кремени не найдёшь. Он либо улыбался, либо ничего не выражал. Никто не слышал от него повышенного голоса ни злого слова. Хотя многие пытались вывести его из себя, но он всегда уходил от навязываемого словесного боя. Даже бывшая жена не выдержала, назвав его скучным и безэмоциональным. Симон даже в детстве не имел привычки капризничать, но тогда никто не ставил ему в упрёк его поведение. Но с другой стороны, ему мало кто доверял, не в силах залезть в голову.

И вот Лиза сорвала с него кокон. Он готов был рыдать и кричать, как она в последнее время. Но он только привстал, тупо глядя на пустую стену. Грудь распирало, но он продолжал сдерживаться.

– Симон, ты почему не ложишься обратно? – раздался за спиной встревоженный голос Лизы.

– Не хочу я лежать! – почти вскрикнул он. – Успею ещё наваляться!

Лиза вскочила с кровати. Она никогда видела его, выходящего из себя. Для неё стало сложной задачей понять, какие чувства её переполняют. Симон тоже встал и направился к окну, за которым солнце отражалось в окнах таких же высоких домов напротив.

– Вот умру я, а мир этого и не заметит! Кроме тебя, конечно.

Лиза подошла к нему сзади и обхватила его руками. её голова покоилась возле его длинной шеи. Из её губ не доносилось ни слова.

– Как можно спокойно сидеть и умирать, зная, что тебе всего четвёртый десяток? Чем я хуже долгожителей? Перед моими глазами проносится вся моя короткая жизнь: безрадостная работа после долгих лет учёбы, неудавшийся брак, гибель родителей… И стоило мне начать жить, так же всё заканчивается!

Лиза по-прежнему молча выслушивала его внезапный поток, который напоминал о её словах. Она не подозревала, что за маской спокойствия спрятался испуганный человек с желанием жить, но никто не может ему помочь.

– Интересно, что там за пределами нашей реальности? Ад? Или меня определят в чистилище? А может и вовсе ничего?

– Симон, давай попытаемся обратиться к другим докторам!

Он повернул голову к Лизе. По щекам катились слезы, а на губах играла улыбка неверующего в спасение.

– Глупенькая. Я обращался ко многим врачам в городе, никто не дал мне никаких шансов. Я не говорил об этом, чтобы ты не нервничала.

Она оторвалась от него. На лице застыла бледная маска боли. В её уме назревал план, который тут же разрушился.

– Скажи, то ты шутишь?

– Нет. Всё, что мне предлагали – это проходить терапию, которая притупляет болевые ощущения. А это надо ходить в больницу. Ну уж нет, никогда там не лечился и сидеть там отказываюсь. Лучше уж в родных стенах.

В спальне повисла гнетущая тишина. Она длилась до сих пор, пока Симон не застонал, хватаясь за голову. Лиза испуганно приблизилась к нему.

– Симон, приляг, пожалуйста.

Он отмахнулся, убирая руку.

– Ничего, всё прошло.

И тем не менее он направился к кровати. Присев на краешек, он подозвал Лизу сесть рядом.

– Знаешь, у меня есть дела, которые придётся возложить на тебя, если я не смогу.

– Симон, ты всё сможешь! – с горячностью запоздало парировала Лиза, осознавая как тому нелегко было принимать происходящее как факт. А тут ещё и говорить приходиться об этом.

– Пожалуйста, не перебивай. – Мягко промолвил он, беря её ладонь в свою руку. – Пообещай, что ты сделаешь всё, что я попрошу.

– Конечно же я всё сделаю!

И она получила список того, что ей нужно было притворить в жизнь. Многое удивляло, но она ничем не выдала свои эмоции. Для неё было важно исполнить просьбу умирающего.

Глава 6

На утреннем небе угрожающе собирались тяжёлые серые тучи. Лиза, преисполненная волнения, видела в этом плохой знак. До открытия картинной галереи оставалось всего пятнадцать минут, и она сидела как на иголках.

Вчера она потратила весь вечер на то, чтобы снять картины и повесить другие. Это был единственный вечер за последние три недели, как она провела его за пределами спальни Симона. И об этом он сам попросил её.

– Найди в моём кабинете в галерее картины и повесь в зале. Даже незаконченные, их больше завершённых.

– Но, Симон…

Симон нетерпеливо прервал её, с трудом повысив голос:

– Пожалуйста, сделай это. Поверь, мне очень важно, чтобы ты выставила те картины.

Лиза больше не смела перечить ему, понимая, что спор только убавляет и без того мизерное количество сил. Некогда красивый мужчина превратился в худшую версию себя: вокруг глаз синели круги. Щеки запали, сильнее выделяя скулы. Губы сравнялись по цвету с лицом – стали такими же бледными. Тело отощало неимоверно, и Лизе казалось, что она видит едва живой скелет, покрытый кожей.

Когда она брала его руки, то чувствовала лишь костяшки и холод. Он уже практически не ел, но много спал благодаря инъекциям с болеутоляющим, которые ставила приходящая медсестра.

Вот она стояла в святая святых – таким был кабинет и одновременно комната, где валялись картины, которые никто не видел. Её нога никогда не ступала сюда, хотя ей хотелось. Но Симон отнекивался, утверждая, что там нет ничего кроме скучного стола с креслом. Только надвигающая смерть заставила его передумать, от чего Лиза не испытывала ничего, кроме горечи. Других чувств она не испытывала, поскольку она отупела от ухаживания за Симоном. Некогда ей было думать о чём-то ещё. Бывало так, что она могла не есть весь день, пока страждущий не умолял перекусить, так как замечал, что и она худеет до неприличия.

Нажав выключатель, Лиза увидела, что здесь никакого стола не было. Из мебели только высокая деревянная табуретка. Она стояла возле мольберта, на котором красовался не вполне уверенный пейзаж. Зелёные холмы, редкие кусты и под бледновато-голубым небом. На первый взгляд не особо занятная мазня, но она почему-то не могла отвести взгляд.

Спустя нескольких минут пристального рассматривания незаконченной картины на мольберте, Лиза стала осматриваться по сторонам в поисках других работ. Что-то темнело в углу.

Работы будучи сложенными друг к другу, скрывались под мешковиной. Лиза осторожно ступала по небольшому помещению, где единственное окно было задёрнуто давно нестираной плотной занавеской синего цвета. В комнату ворвался свет, жадно освещая собой каждый забитый закоулок. Сдёрнув с первой кипы жёсткую ткань, девушка увидела незамысловатую абстракцию. За ней лежали и другие пробы кистью. Но ни одна не могла похвастаться завершённостью. Зато здесь лежали и портреты и натюрморты и изображения животных. Разная техника с различными инструментами для живописи.

Лизе становилось понятно, что почерк принадлежит одному человеку. Тот художник определённо не обладал уверенностью в своём таланте, так и терпением. Он имел лишь его зачатки, но бросал на половине пути.

Несмотря на сыроватость обнаруженных картин, Лиза поймала себя на том, что ей хочется их рассматривать снова и снова. Она брала по картине и любовалась ей подолгу, забывая о том, что ей следовало ещё поработать в зале.

Наверное, прошло много времени, прежде чем она закончила с изучением картин. Только после этого её руки дошли до тех, которые висели в зале.

Пока она бережно снимала выставленные картины и упаковывала, на неё нахлынули воспоминания.

Она – студентка первого курса, изучающая историю живописи, стояла возле одной из картин. На ней было изображена некая абстракция: цифры представляли собой гору, буквы – небо, а всякие группы из повторяющих закорючек – деверья, животных и дома. Подобное творение ей не то чтобы нравилось, скорее, она рассматривала в попытках понять его ценность. Ей повезло повидать многие признанные шедевры из прошлых веков, даже воочию. Однако её удручала тенденция следовать дурновкусию, от чего мало кто стремился развить течение классической школы живописи. Чем проще – тем лучше. И вот вся галерея увешана непонятными плодами чьих-то больных воображений.

Видимо пристальное изучение только одной картины затянулось, из-за чего сбоку от девушки раздался голос. Он принадлежал мужчине, в чём Лиза убедилась, даже не поворачиваясь к нему, так как столь низкий не под силу повторить ни одной женщине.

– Занятно написано, не так ли?

Лиза закатила глаза, продолжая оставлять попытки посмотреть на неожиданного собеседника.

– Я бы сказала «нарисовано», а занятно – взяла бы в кавычки.

Ответом ей послужил приятный заливистый смех.

– Вы весьма несправедливы к автору.

И тут Лиза наконец-то одарила защитника своим взором. Да, мужчину она нашла приятным на внешность, под стать его бархатному голосу.

– Это почему? Я интересуюсь живописью, даже изучаю её историю. Поэтому я выражаю лишь мнение какого никакого, но эксперта.

– Вот уж как? – удивлённо поднял он аккуратные брови. – А что вы скажете насчёт остальных картин?

– Все до единой – недостойная внимания мазня. Такие и дети могут, как вам угодно будет, написать!

– Ну, мне кажется, для эксперта вы достаточно скоропалительны в заключениях. – Неужели вы не видите за ними многочасовые кропотливые труды? А техника, вряд ли доступная дилетантам?

– Да хоть так. Для меня настоящее искусство – академическая живопись.

– Ну, я хоть не специалист по живописи, как вы, но нахожу академизм слишком прямолинейным.

Лиза могла бы поклясться, что собеседник просто подначивал её, потому что в его голубых глазах читалось желание повеселиться. Лизе захотелось вступать с ним в спор, потому что решила для себя, что этот человек не разбирается в вопросе, как она. Кто, как не она, сумеет наставить его на упть истинный?

– Только глупец может такое выдать! Вот вы в состоянии повторить «Мону Лизу»10?

Мужчина скорчил гримасу, показывая несерьёзность данного диалога.

– Все мы можем повторить. Вопрос только в успешности повторения.

Он так широко улыбался, что Лиза не могла сердиться на него. Она решила, что пусть останется при своём мнении. Неверном, конечно.

– А вы не теряетесь, я гляжу.

– А владельцу этой галереи и не следует поступать иначе.

Едва начавшее расположение Лизы стало тут же улетучиваться.

– Ах, это вы популяризуете это дилетантство? Тогда в таком случае, я покидаю галерею, где царит безвкусица.

Она стремительно направилась к выходу, будучи вынужденной проталкиваться сквозь собравшуюся толпу. Она ненавидела это место и её посетителей, у которых интерес не скрывался, если судить по их громким разговорам.

– Девушка, постойте, пожалуйста.

И она остановилась в стеклянных дверях. Виной тому была не мягкотелость. Когда мужчина встал рядом с ней, она почувствовала, что ей приятно его присутствие. Но на него она смотрела с притворным презрением.

– Ну, что ещё?

Он провёл рукой по своим чересчур отросшим волосам с выжженными на солнце кончиками: они могли коснуться самих плеч. Лиза у других мужчин находила это признаком неряшливости. Но лёгкие волны внезапно взволновали её. Его же взор устремлялся на её руки, чтобы не встречаться с её заметным осуждением. Он стоял и молчал. Лиза не вытерпела и возмутилась:

– Вы остановили меня, чтобы стоять, как статуя передо мной? Ну, я могу и получше найти. В вас нет ничего интересного.

Столько лукавства Лиза никому не выговаривала, и её щеки слегка покраснели.

– А вы за словом в карман не лезете. – В его голосе улавливалась обида. – Я хотел пригласить вас на чашечку кофе.

– А с чего бы мне соглашаться на свидание?

Он покачал головой, а Лиза против своей натуры не могла оторваться. Что-то влекло её к нему. Никогда с ней не происходило что-то подобное.

– Это не свидание, вы что. Так, давно не общался с человеком, интересующимся картинами, да ещё и с такой страстью.

Лиза удивлённо посмотрела на него, а потом её взгляд переметнулся в сторону посетителей. Мужчина понял её озадаченность.

– А, ну то просто любители скупать картину за немалые деньги. Никто из них не разбирается в живописи. Покупают то, что модно.

– А для человека, который усердно защищал мазню путём унижения настоящего искусства, вы не последовательны в своих словах.

Тому явно не хотелось продолжать тему его противоречивости на входе, тем более на сладкую парочку косились несколько человек в зале. «Да уж, – подумала Лиза, – только любители станут отвлекаться с целью поглазеть на беседующих мужчину и женщину. Вуайеристы11 – вот кто они!».

– Так поэтому я и приглашаю вас на кофе, чтобы поведать о своих взглядах. Только один раз, хорошо?

Лиза хотела задеть его отказом, только вместо этого она назвала подходящее для неё время, на что тот согласился, не выражая никакого протеста или просьбы перенести на другой день. С его стороны оставался выбор за местом встречи. Они попрощались, согласившись не называть друг другу свои имени под предлогом, что для этого будет более подходящий повод.

За время до «икс», а это занимало пять дней от знакомства до встречи, Лиза перестала владеть собой. Со стороны она оставалась всё такой же, но в душе и мыслях она едва находила себе места. Ей было неведомо новое чувство. Нравился он ей? Несмотря на его вызывающую точку зрения, он был ей симпатичен. Правда, она мало знала его, чтобы решить для себя окончательно вопрос касательно симпатии. Да, внешне и голосом он цеплял её.

Выбранное им кафе не входило в число тех, которые Лиза хоть раз посещала. Поэтому она не была полностью уверена в том, что сидит в правильном месте, а того всё ещё не было. Он пока не опаздывал, просто Лизе не терпелось явиться на место встречи, и она пришла на двадцать минут раньше. Пока его не было, она глядела в окно, возле которого находился облюбованный ей столик. Там галдели чайки, кружась над океанским бескрайним простором. На поверхности синей глади отражались яркие солнечные лучи, от чего невольно зажмуриваются глаза. В самом кафе и на террасе было шумно: народ собрался здесь после (а то вместо) своих ежедневных обязанностей. Так что, то и дело Лиза отрывалась от окна и глядела на посетителей. Ничего необычного, но сойдёт, чтобы скоротать время за наблюдением.

Он появился на входе, когда шла седьмая минута от назначенного времени. Любящая пунктуальность Лиза внутренне напряглась. Почему она вообще решила, что следовало с ним продолжить общение. Безусловно, он завораживал своими внешними достоинствами, но пока что их миры слабо пересекались.

– О, уже распиваем кофе без меня? – начал он, не удостоив девушку ни приветствием ни извинениям. Приземлившись, заказал себе бутылку сидра.

Лиза сделала вид, что поглощена распитием своего напитка, уже порядком остывшего, и не смотрела на него. За этим невежливым жестом стояло твёрдое решение показать ему, что ей не понравилось его отношение к тому, что так дорого стоило. Время для неё было дороже всех драгоценностей мира, и никому не позволялось злоупотреблять терпением. Обычно она выговаривала вслух свои претензии, но с этим мужчиной всё начинало идти по другому руслу.

– Что ж, меня зовут Симон. – продолжил он беспечным тоном, словно, не замечая, какой эффект произвело его опоздание.

– А меня – Лиза.

– Красивое имя. Прямо как у той, о которой вы говорили.

Лиза наконец отставила в сторону пустую чашку. Она сложила руки на столе, в упор глядя на Симона.

– Симон, так вы всерьёз это?

– «Всерьёз» что?

– Всерьёз считаете, что выставленное в зале вашей галереи достойно вписаться в один ряд с шедеврами Микеланджело, Рубенса, Ван Гога?

На лице Симона появилась задумчивость, однако чёртики в глазах давали основание сомневаться в том, что он размышляет над заданным вопросом.

– Если честно, то нет. Я всего лишь владелец, точнее совладелец. Мне не приходится выбирать, что показывать народу. Они покупают, значит, спрос есть. А те художники, о которых вы говорите – их картины висят в музеях. Так что не понимаю, о чём мы можем спорить. Вы же не ходите на рок-концерты, чтобы рассказывать о достоинствах классической музыки?

Лиза не была готова сдаться. В её душе царило то возмущение, свойственно ценителям настоящего искусства.

– Не передёргивайте! Вот зачем идти на поводу у масс? Почему не прививать народу вкус к более сложной живописи?

Симон будто не готовился к тому, что ему действительно придётся касаться этой темы. Ему была интересна сама девушка с её ещё неизученным характером. Она походила на тех красавиц с картин девятнадцатого века, которые он видел в специализированной книге. Его интерес к ней только усиливался, даже несмотря на её стремление завершить спор в свою пользу.

– Это как с музыкой. Есть настоящая, которую играют на инструментах целыми оркестрами, а есть… ну, для масс. Никто не выразит восторг, если его станут пичкать изо всех щелей лишь увертюрами и лунной сонатой. Вы же не заслушиваетесь Моцартом12, кривя носом от современных исполнителей? Так и с чего мне навязывать кому-то то, что вы считаете истинной живописью?