Осязаемая реальность. Том IV

В следующую пятницу я увидел карету скорой помощи у калитки Серафимы Петровны, но не придал этому значения. Мне даже в голову не пришло, что это приехали к ней.

В эту же ночь мне приснился необычный сон:

Солнечным утром я сидел на облупившейся голубой лавочке, вокруг всё зеленело и цвело, а на орешнике рядом распевали птицы во главе с соловьем, в воздухе витал приятный цветочный аромат – словом, эталон хорошей погоды.

И вот посреди этой весенней красоты мой взгляд устремился через дорогу, где на своём обыкновенном месте сидела Серафима Петровна, только моложе лет на двадцать и улыбающаяся. Видно было, что ждёт кого-то.

Вдруг в границах сна появилась девочка с длиной косой, подвязанной большим белым бантом, она весело бежала вприпрыжку.

– Нурочка, – обратилась к ней женщина, отойдя от мечтательного оцепенения, – не подскажешь, какое сегодня число и день?

– Конечно, тётя Серафима! – задорно отозвалась та. – Сегодня пятница, четырнадцатое сентября!

«1996-го года» – про себя почему-то добавил я. Тётя Серафима, улыбаясь ещё ярче, кивнула, будто получила подтверждение, что день, который она считает хорошим, действительно очень хорош. Девочка поскакала дальше, пока не исчезла из виду, а мы с Серафимой Петровной остались на своих местах.

Сидели долго. Уже и солнце приближалось к полудню.

Погода начала портиться. Тучи медленно ползли по небосводу и окружали ещё яркое и дарящее тепло солнце. Заморосил дождик, но Серафима Петровна осталась сидеть, я тоже никуда не спешил, а прохожие, казалось, даже не замечали непогоды.

Тут мне в глаза бросился почтальон. Он единственный из окружающих, кто не разделял общее праздничное настроение, а, завидев женщину на скамейке, вдруг нахмурился. Ударил гром. Мужчина подошел к Серафиме Петровне, вздрогнул и, приняв сочувствующий вид, что-то тихо ей сказал. Потом протянул конверт. Хлынул ливень. Почтальон ещё секунду колебался и что-то хотел сказать, но потом просто поспешно удалился, теребя пальцами усы. Лицо его сделалось мокрым не то от дождя, не то от слёз. Серафима Петровна осталась сидеть. Лицо её побледнело. Нерешительно, дрожащими руками она развернула конверт. Поднесла поближе к близоруким глазам. И застыла. Внезапный порыв вырвал листок из рук. Серафима Петровна ахнула, упала, распластавшись на скамейке.

Опять возникла девочка с белым бантом. Казалось, дождь совсем не мешал её веселью. Увидев бедную женщину, она с испуганными глазами подбежала к ней.

– Тётя Серафима, вам плохо?! – не дожидаясь ответа, Нура стала осматриваться по сторонам, но все люди как назло пропали с улицы. – Тётя Серафима, я сейчас! Подождите немного! Я сбегаю за мамой в поликлинику, она вам поможет!

И девочка со всех ног понеслась в сторону местной поликлиники, а Серафима Петровна осталась лежать, тяжело дыша. Я уже не мог просто наблюдать за происходящим, но, едва попытался встать, почувствовал, будто приклеен к скамейке. Оставалось смотреть дальше.

Я и не заметил, как Нура вернулась, да не одна, а с машиной скорой помощи. Она закрыла от меня Серафиму Петровну. Вышли женщина-врач и два санитара с носилками и скрылись за машиной. Послышался торопливый говор врача и ответы Нуры, из которых я не мог разобрать ни слова. Спустя минуту санитары погрузили женщину в машину, следом в неё запрыгнула мама Нуры, и они все торопливо уехали. Осталась только испуганная девочка.

Тут сон поплыл, и картина изменилась.

Гроза прошла, но и от весенней благодати не осталось следа, теперь над головой повисла серая осень со своими тучами.

Ранним утром, когда дети ещё не торопились в школу, Серафима Петровна решила выйти на улицу подышать свежим воздухом. Вид у неё был слегка болезненный для Серафимы Петровны из начала сна, но абсолютно нормальный для хорошо знакомой мне старушки.

Опять появилась Нура, но на этот раз она торопилась, неся портфель на спине. На её голове болтался завязанный на скорую руку бант.

– Нурочка, – обратилась к ней женщина хорошо знакомой мне интонацией. – Не подскажешь, какое сейчас число и день?

– Сейчас, тётя Серафима, сегодня пятница… – девочка поморщилась, копаясь в памяти, а в глазах женщины что-то вспыхнуло, лицо переменилось. – Семнадцатое октября! – выпалила Нура.

– Спасибо большое! – поблагодарила старушка девочку, которая уже убежала.

Теперь я видел напротив себя ту самую, хорошо знакомую мне Серафиму Петровну. Тот самый пронзающий насквозь взгляд и то самое немного потерянное выражение лица. Единственное, что её отличало от настоящей, возраст.

Только я об этом подумал, как солнце будто сошло с ума и понеслось, как бешеная карусель. Но… только на моей стороне, а Серафима Петровна всё продолжала спрашивать у внезапно появляющихся людей, среди которых спустя время возник и я, какое сейчас число и день. Хмурая осень уступала место весне, но почти сразу все краски смывались тяжёлым дождем, топя мир в сером цвете.

Наконец, солнце стало постепенно замедлять ход, возвращаясь к обычной скорости. Стояла приятная утренняя погода, совсем как та, с которой начался сон. И, несмотря на то, что у нас с Серафимой Петровной, по-видимому, светили разные солнца, погода с обеих сторон стояла одинаково хорошая.

– Молодой человек, не подскажите, какое сейчас число и день? – спросила женщина проходящего мимо белобрысого парня. В ответ услышала, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Радостно запели соловьи. Ещё много раз женщина спрашивала: «Какое сейчас число и день?» – и столько же раз радостно благодарила, слыша, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Солнце засветило веселее и ярче. В какой-то момент я заметил, что люди больше не проходили мимо, и стало прохладней, подул лёгкий ветерок. Только сейчас я увидел, насколько бледна Серафима Петровна.

В поле сна появилась необычная фигура – солдат на костылях, он был хромой… Нет, одноногий. На оливковой шинели ярко блестел орден. Солдат уверенно, будто отсутствие ноги ему совсем не мешало, подошёл к женщине.

– Ну, здравствуй, мама, – тихо сказал он, улыбаясь. – Вот я и пришёл.

Серафима Петровна вскочила и обняла сына.

– Вот и ты, сынок, – прошептала женщина сквозь слёзы.

– Прости, мама, – парень говорил тоном, каким оправдываются провинившиеся дети. – Понимаешь, просто я не мог Витьке не помочь, а мина старая была, заржавела вся, вот ребята из саперов и не успели.

Тут Серафима Петровна вздрогнула.

– Мишенька… – голос женщины задрожал. – Мишенька, сынок, пойдём домой.

– Нет, мама, сегодня мы домой не пойдём. Да ты не бойся, там хорошо и там не нужно ждать, там мы будем вместе.

В ответ мать только робко кивнула сыну.

Солдат бодро развернулся на одной ноге, награда на его груди перевернулась, показав надпись «мужество» на серебряном кресте. Парень взял маму за руку, второй оперся на костыль, и они ушли туда, откуда пришёл солдат, далеко за границу сна.

«Пора и мне идти, а то так всю жизнь просплю», – неожиданно спокойно подумал я, встал со скамейки и тут же проснулся в холодном поту, как после кошмара, хотя точно помнил, что сон был вовсе не страшный. Но самое главное, я помнил его до мельчайших подробностей, чего со мной ещё никогда не бывало.

***

Вечером, гуляя с собакой, я случайно услышал, как седой усатый старичок говорил о Серафиме Петровне. Оказалось, она умерла в эту ночь в больнице.

– Бедная Серафима, – говорил дедушка. – Таким хорошим человеком она была.

– Да ведь она сумасшедшая, – сказал кто-то из собеседников помоложе. – Всё время приставала ко всем со своим числом и днём недели.

– Эх ты! – отмахнулся старик. – Много ли ты понимаешь?! Она сына потеряла… Да не просто потеряла – он ей успел написать, когда приедет, много радости тогда было у неё, да-а… А потом за пару дней до приезда на старой мине подорвался. Я Серафиме повестку об этом приносил, – дедушка достал платок и утёр слезу. – Её удар хватил, а потом она его все ждала – не выдержал разум… без поддержки. Вот так вот. А ты говоришь, сумасшедшая.

– Да ведь не знал я, – пристыженно промямлил молодой.

– Эх ты! – ещё раз отмахнулся старичок и ушёл, теребя пальцами усы.

«Неужели это не сон вовсе был, – ошарашенно думал я, смотря старику вслед. – Выходит, Серафима Петровна вовсе не несчастна, ведь она с сыном там, где царит счастье и где ей больше не нужно ждать».

КОГДА ЧАС РАВЕН ГОДУ

«Вот же чёрт! Неужели опять?» – взвыл голос, заглушаемый сиреной. Несясь так быстро, как это только позволяли узкий коридор и крутая лестница, ругаясь и задевая по пути все углы, парень двигался к источнику сирены.

Влетев в маленькую комнатку, он схватил странный, похожий на большой швейцарский нож инструмент и принялся ковыряться в стене. Спустя два часа напряжённой работы, чертыханий и злобных вскриков Вик протёр потный лоб рукавом красной кофты и аккуратно положил инструмент на место. Еле держась на ногах, он вышел из комнатки и поплёлся обратно по коридору. «Уже третий раз за неделю, а ведь сегодня только четверг», – печально подумал он.

Решив помыться после утомительной работы, по пути в столовый сектор он зашёл в просторную комнату с множеством кабинок. Зайдя в первую, скинул мокрую от пота одежду и покрутил краник. Из душа полилась еле тёплая вода. «Еще холоднее, чем два дня назад», – с грустью подметил парень.

Он наскоро помылся, вытерся и взял свежую одежду из шкафа, после чего закинул свою. «Простите, но в целях экономии энергии стиральные шкафы отключены», – раздался равнодушный электронный голос. Взвыв очередной раз, Вик всплеснул руками, вышел из душевой и двинулся в столовую.

– Анна, что сегодня в меню? – спросил он в пустоту большого зала.

– Овсяная каша консервированная, – ответил тот же электронный голос.

– Опять? – разозлился Вик. – Консервы были последние три дня! Сколько можно?

– Простите, но всё, что было в запасах, кроме консервов, либо съедено, либо испортилось.

– И сколько я смогу питаться этой дрянью?

– Один человек может прожить на запасах убежища около тридцати двух лет и девяти месяцев.

– Если не умру от восхитительного вкуса, – промямлил парень. – А что с энергией?

– В энергосберегающем режиме её хватит ровно на сорок лет.

– Замечательно! Умирая от голода, хоть музыку послушаю, – не скрывал он иронии.

– Вынуждена сообщить, что при тех же расходах, что сейчас, воды в убежище хватит не более чем на пятнадцать лет, три месяца и двадцать четыре дня.

– Благодарю, – издевательским тоном выдавил парень.

– Всегда пожалуйста, – ответил бесстрастный электронный голос.

Кое-как дожевав питательную жижу из банки, Вик решил побриться, а после почитать книгу. В зеркале на него смотрел человек, который, казалось, совсем не может быть Виком. Морщинистый, с пустотой в глазах и сединой в волосах, раскиданной по голове так, что непонятно, каких волос больше: белых или каштановых. Большие мешки под глазами свидетельствовали о систематических недосыпах – ему часто снились кошмары с тех пор, как он остался один, да и сирена не давала спать. А ведь ему было всего двадцать пять. Сбрив недельную щетину, он двинулся в жилой сектор, в котором витала пыль и звенящая тишина.

– Анна, включи что-нибудь из Паганини.

Заиграла музыка. Вик зашел в свою комнату, упал на кровать и взял любимую книгу, единственную, которая ему не надоедала. В ней описывалась природа. Природа для Вика была чем-то мифическим, невероятным. Выросший среди бетонных стен и пластиковой мебели, он видел только комнатные растения, да и те были жухлые, чуть живые, а теперь и их не осталось.

В книге загадочный А. Листовой описывал зелёные леса, лазурно-голубое небо, длинные реки и необъятные поля и океаны. Парень всю жизнь только и мечтал увидеть хоть кусочек этой красоты своими глазами, но всюду, куда не глянь, голый серый бетон и безжизненный пластик.

Зачитавшись, он уснул под убаюкивающие звуки скрипки, и ему опять приснилось, как некогда многолюдное убежище пустело от вируса с нижних уровней, как он вместе с группой из нескольких человек поднялся наверх, а потом старый управляющий забаррикадировал дверь и сказал, что от них нас отделяет лишь фильтр. А потом был вой сирены.

Вик вскочил, вой сирены ему не приснился. Опять он понёсся в ту маленькую комнатку, схватил инструмент и провозился целых четыре часа. «Да что это такое?! Сколько это ещё будет продолжаться?!» – упёршись лбом в стену, кричал парень.

– Важное сообщение для старшего управляющего. Пройдите в зал совещаний.

«Что за чёрт?» – опешил Вик. За всю его жизнь такое случалось лишь раз, и тогда старшим управляющим был старый Вестон, а после того, как он вернулся, всем урезали рацион. Так что инстинктивно парень не ожидал ничего хорошего, но всё же решил спросить.

– Что там такое, Анна?

– Для получения подробной информации пройдите в зал совещаний, пожалуйста.

Понятно, от неё ничего не добиться. Вик поднялся по широкой лестнице, побродил по жуткому до мурашек холлу и нашёл большую дверь с надписью «№6. Зал совещаний». Войдя, он увидел большой экран на всю стену и широкий стол на тридцать человек. Всё это находилось под таким слоем пыли, что, казалось, из неё и состоит.

Не успел парень оглядеться как следует, как вдруг неожиданно вспыхнул экран и раздался равнодушный электронный голос Анны: «По поручениям основателя убежища номер девять Майкла Смита с самого начала функционирования и до сегодняшнего дня, седьмого апреля две тысячи триста восемьдесят четвертого года, велось наблюдение за радиосигналами других убежищ, которые свидетельствовали об их функционировании. Но сегодня, седьмого апреля две тысячи триста восемьдесят четвертого года, прервался последний сигнал, исходящий от убежища номер двадцать три».

Вик посмотрел на экран. Там была большая карта мира, которую он раньше видел разве только на уроках географии. Под картой находилась дата, а под ней условные обозначения с подписями, какой цвет относится к какому убежищу. На дате «8.02.2266» по всей карте горело множество огней, но уже на «10.02.2266» осталась лишь треть из них, и с каждым годом огней становилось всё меньше и меньше, пока не остался один белый огонек, словно лучик надежды, но и он потух. «Это значит, что единственной надеждой на выживание человечества стало убежище номер девять. Пожалуйста, сообщите об этом всем жильцам убежища».

У Вика похолодело внутри, гигантский снежный ком медленно прошёл от горла до груди. Вот и произошло то, чего он больше всего боялся: шанса на спасение нет, он остался один во всём мире, обречённый на медленную смерть от обезвоживания или голода. А, может, в один день он не сможет починить воздухофильтр и просто задохнется, умрёт таким жалким в собственном поту.

Он рухнул на ближайший стул и схватился руками за голову, а Анна продолжала говорить: «Если вдруг датчики обнаружат, что на поверхности снова возможна жизнь…» Дальше Вик слушать не стал, он решил во что бы то ни стало не умирать жалким трясущимся человечком.

Решительными шагами он пошёл в служебные помещения, взял подходящий под свой размер защитный костюм и двинулся по самой высокой лестнице наверх. Раздалась до ужаса знакомая, так надоевшая сирена, но парень наконец-то мог просто проигнорировать её. Наслаждаясь каждой пройденной ступенькой, он больше не боялся. Он радовался, что спустя столько лет взаперти, спустя столько лет страха не успеть в маленькую комнатку по первому зову сирены, страха перед вечным одиночеством и ночными кошмарами он, наконец, свободен, и движется к своей мечте.

«Внимание! Датчики фиксируют смертельно опасный уровень радиации за пределами убежища. Выход разрешён только в костюмах замкнутого действия, время пребывания на поверхности, не влекущее за собой смерть, один час, время нахождения, не влекущее за собой лучевой болезни, одна минута. Открытие двери возможно только при общем согласии всех жильцов убежища».

«Вик Маралес согласен», – твёрдо ответил парень. «Согласие изъявил один житель, количество несогласных жителей – ноль, количество жителей убежища – один. Доступ разрешен. Будьте осторожны».

Толстая дверь открылась с жутким скрежетом и воем сирен. Шагнув за неё, Вик увидел следующую дверь, она открылась только после закрытия той, что была за спиной. За ней была ещё одна, а за той ещё две, каждая толще предыдущей, и каждая открывалась с всё более жутким скрежетом. И вот, наконец, последняя дверь. Не дожидаясь полного открытия, Вик протиснулся наружу и выбежал из ямы, как маленький ребенок, которому сказали, что там его ждёт что-то чудесное.

Перед его глазами расстилалось пепельно-серое полотно неба, строй полуразрушенных одноэтажных зданий, а вдалеке виднелась вода. Недолго думая, парень побежал к воде, но быстро понял, что бежать в этом костюме очень неудобно и тяжело.

Он кое-как доковылял до огромного озера, которое находилось в кратере. Когда Вик спустился к нему, в шлеме раздалось сильное потрескивание, будто кто-то ломал рядом с ухом карандаши или пластиковые вилки, но парню было всё равно. К разочарованию героя в воде он увидел лишь, словно в зеркале, серое небо и себя в нелепом костюме.

Вик расстроился и сел на землю, как вдруг жар, который он сначала списал на нагрузку при беге, начал усиливаться, но потом резко исчез вовсе. И перед Виком в земле появилось что-то зелёное. Оно становилось всё крупнее, пока не стало размером больше Вика. Недоумевая, парень встал на ноги и протянул руку к нечто в форме шара, но не успел его коснуться, как шар взорвался, повалив его на землю.

Когда через несколько мгновений Вик открыл глаза, он увидел лазурно-голубое небо с белыми пушистыми облаками, плывущими по нему, как большие корабли. Подняв голову, Вик увидел вокруг себя зелёный лес, а небольшое озерце заполнилось разной чудной рыбой. Посмотрев на эти краски, парень улыбнулся, встал, поднял руки к небу и рухнул на землю. Пускай ненадолго, но он стал счастлив.

Татьяна ЕФИМОВА

Член Международного Союза писателей и Мастеров искусств

Жил-был поэт…

***В саду моём свинцовые шмелиШныряют над свинцовыми цветами,Которые средь пыли расцвели,Ощерившись свинцовыми шипами.В моём саду хрустальные мостыСвинцовою полынью зарастали,Огнём и пеплом прежние мечтыПод натиском металла догорали.И ложный мёд свинцовою струёйНаполнил чрево жадного бокала,Я пью свинец, мне выданный войной,И тело рвут шмелей свинцовых жвала.Я не боюсь свинцовой суеты,Ведь из груди, распаханной металлом,Среди смертельной, серой пустотыНадежда с новой силой прорастала.***Ах, как хотелось снегопада,Чтоб в свете тусклых фонарейКружиться в вальсе до упадуСреди заснеженных аллей.Ах, как хотелось снегопада,Ведь там, за белой тишиной,Сменяя яркость листопада,Бал снежный для меня одной.Мне так хотелось снегопада,И, глядя в сумрак за окном,Мне чудилось, что за оградойМетель метёт и снег кругом.Я так хотела снегопада,Но юг, тепло в краю моём,Дожди гуляют в гуще садаИ не снежинки за окном.***– «Один билет до НИКУДА,На поезд БЕСКОНЕЧНОСТЬ!».Я брошу в чемодан года,Свой опыт за билет отдамДо станции конечной.И выйду на пустой перрон,Где в сонной полудрёмеЖдёт старый призрачный вагонИ погрузился в полусонКондуктор в униформе.Мой проводник неговорливИ не предложит чаю.Отбросив слабости порыв,Так ни о чём и не спросив,Я в ВЕЧНОСТЬ уезжаю.Тада-тадам, тада-тадам,Как кадры киноплёнки,Мелькают месяца, года,Что не прожить мне никогда,В пути нет остановки.Один билет до НИКУДАСудьба мне прописала,Я не стара, не молода,Но, бросив в чемодан года,Я в НИКУДА пропала.***Здравствуй, Осень, это снова Я —Дочь твоя, сбежавшая от лета,В платье новом золотого цветаЯ ждала прихода сентября.Провожала стаи журавлей,И, меняя зелень на багрянец,Душных дней смывала пыль да глянец,И ждала октябрьских дождей.Я пришла, из августа сбежав,Пить прохладу пасмурных рассветов,Ведь в плену у жалящего летаНет туманов и усталых трав.Здравствуй, Осень, это дочь твояВ длинном платье золотого цвета.Я пришла к тебе, оставив лето,Осень, здравствуй, это снова Я!***Лист первый жёлтый пал под ноги,Посланник осени грядущей.Дней летних, томных жаль немного,Но дождь из листьев всё же лучше.Я жду костров и неба хмарость,Жду запах спелой изабеллы,Букеты астр, садов усталость…И лист на память жёлтый, первый.***Дом ненаписанных стихов,Обрывка фраз, осколки слов,Фантомы строчек вместо стен —Листы черновиков взамен.Дом недодуманных стихов,Сюжетов стон в плену оков,Чернила призрачной строкой,Тень рифмы в комнате пустой.Недопридуманный рассказНе нами, да и не про нас…Ямб эхом воздух всколыхнётИ мимо призраком скользнёт.Мной недописанный сюжетДопишут через сотни лет,Когда дом нерождённых словЗаполнит сонм живых стихов.***Я замахивалась на грандиозное,Но опять погрязала в мелочном,Сотворить для других невозможноеНевозможно, коль души увечные.Я старалась ходить на цыпочках,Хоть на дюйм, но быть ближе к великому.Но, ловя в спину злобное «выскочка»,Я поникла, вновь ставши безликою.Я хотела объять необъятноеИ замахивалась на грандиозное,Но в пятнистой толпе незапятнаннойОставаться становится сложно мне.***Как тебя отыскать,Моя бедная птица удачи?Мои крылья, увы,Неспособны поднять меня вверх.Иногда по ночамСлышу, как ты в терновнике плачешь,И так часто вдалиСлышу твой затихающий смех.Где тебя отыскать,Моя глупая птица удачи?Ты не здесь и не там,От меня всё куда-то спешишь.Истоптав сотни троп,Я не ближе к тебе и не дальше,Чем в тот день, когда яУвидал, как ты в небе паришь.Я тебя отыщу,Моя странная птица удачи,Подбирая в пылиТвои перья для крыльев своих.Я тебя отыщу,Моя синяя птица, и, значит,Прах небесных дорогМы разделим с тобой на двоих.***А где-то дожди идутИ тучи стеной стоят,В горнилах небес салютИз молний. Громов раскат.И ветер в тоске глухой,Как зверь у хозяйских ног,Сорвётся на злобный вой,Как будто бы занемог.А я по земле иду,Расплавленной от жары,И тщетно который год ждуДождя. Но здесь нет воды.Деревьев скелеты в строй,Мой мир – для зноя сосуд,Лишь ветра всё тот же вой…А где-то дожди идут.***Нажав на клавишу Delete,Я для тебя себя стираю.За байтом байт, за битом битИз твоей жизни удаляю.Курсор – бесчувственный палач —Команды слепо выполняетИ папки наших неудачНа дно корзины отправляет.Вся наша жизнь – сплошной Caps LockИз прописных букв и заглавных.Я заучила твой урок,И ты со мной теперь на равных.И бесполезно жать Escape.Нам не вернуть былого счастья,Alt + F4 и Backspace,И Ctrl + Z не в нашей власти.*Alt + F4 – закрытие текущего элемента или выход из активной программы.*Alt + F4 и Backspace – перезагрузка, выключение компьютера, завершение сеанса.*Ctrl + Z – отмена действия***По небесным тропам кониХодят-бродят взад-вперёд,Белый чёрного догонит,Чёрный белого ведёт.Звёзды в небе колосятся,Звёзды косят, как траву,Кони на траву косятся,Гривы вьются на ветру.Эх, вы кони, мои кони —Дни беспечные мои,Белогривый солнцем всходит,Чёрный месяцем глядит.И всегда бредут за мною,Оставляя за спинойЖизнь, покрытую золою,Белый конь да вороной.***Разноголосье соловьёв,Скворцов заливистая трель,Весна – задорный менестрель —Берёт октаву в си-бемоль.И в белопенных кружевахСады танцуют нежный вальс.Как эхо, музыка лиласьИ робко пряталась в ветвях.Листвы зелёной акварель,Как палантин, накинул лес.Дождь-бисер рассыпал с небесИгривый молодой апрель.В долинах кисеёй туман,Цветущих вишен хороводИ птиц безудержный полётНавстречу молодым ветрам.***Не каждый рождается Бродским,Но каждый в душе поэт,Пусть рифмы просты и неброски,А где-то их просто нет.Пусть «розы – морозы – слёзы»,Но всё ж тяготеет душаК тому, чтоб как тот же БродскийУметь оживлять слова,К тому, как писал прозу ЧеховО том, как страдают, живут.И пусть не добиться успехов,Но верить и знать, что поймут.***Чтобы воскреснуть, нужно умереть,Познав предательство взращённого Иуды,Чтоб век за веком в небесах горетьСолнцеподобным Ра, великим Буддой.И в книге Тота прочитать свой путь,Расписанную до секунды вечность,Чтобы когда-нибудь божественную сутьСменить на плоть, поверив в человечность.Спустя столетья, прошлое стерев,Переписав историю трёхкратно,Не став оракулом, быть преданным – взлететь,Стать снова Богом, как и был когда-то.***В старой лавке часовщикаНа развес продаётся время,Кто-то купит год или два,Поместив их в часы да на стену.Кто-то сразу в кредит берётДетство, юность и сверх полвека,А другой как в ломбард сдаётСрок, не прожитый человеком.День за днём часовщик продаётБытия ткань, на вес вымеряяДо секунд, сколько кто проживёт,Должников в циферблат обращая.Став мерилами хрономинутИ другим жизни срок отмеряя,Люди-стрелки по кругу бегут,Эфемерность в товар превращая.И течёт людских судеб река,Разнося ложь, желанную всеми:Дескать, в лавке часовщикаПросто так раздаётся время.***Чернильные птицы кляксами из-под пераСадились на белое поле вощёной бумаги,Прерывистой линией чья-то рука провелаЗавьюженный тракт заплутавшего ветра-бродяги.Убористый почерк описывал снежный просторИ сосен зелёных иголки под белою шалью,Чернильною вязью из букв создавался узор,Слегка обозначив диск солнца блестящей поталью.Слова на морозе застыли, как будто глазурь,Покрывшая пряничный корж, а вдали за горамиИз чёрных чернил чьей-то волей рождалась лазурь,Раскрасив полнеба, полнеба покрыв облаками.Читая – рисую, листы как одно полотно,Фантазии буйной полёт щедро дарят чернила,И чья-то рука слова твёрдо выводит пером,Но перед глазами не строчки, а в красках картина.***А в сказке всё наоборот,И кажется, что счастье рядом,Что Белоснежку принц спасёт,В дремучий лес за ней придёт,Ведь в сказке только так и надо.Но в жизни всё совсем не так,Другие действуют законы:Циничным стал Иван-дурак,И магу служат за медякКогда-то вольные драконы.И Золушка, увы и ах, —Конец истории печальной —Стоит нетрезво на ногах,Держа брезгливо в коготкахОсколки туфельки хрустальной.Но в сказке всё наоборот:Открыты в Зазеркалье двери,Там Чудо, притаившись, ждёт,И витязь девицу спасёт…Нам просто нужно в сказку верить.***Не был никогда и не буду нормальным, как всем полагается,Диагнозы ставят люди, а люди порой ошибаются.И пусть говорят, что безумен, оторван от общей реальности.Не верю! Ведь вы – просто люди, я нормальный в своей ненормальности.Пусть хор голосов осуждающих беснует, хрипит от ярости,Ведь каждый из вас ненормален с точки зрения чужой реальности.***Осень. Багряные листья и кисти рябины.Осень – глинтвейна пора с привкусом сплина,Сад, яблони в ряд, стол, веранда, чай в кружке,Дождь, шепчущий сонно о чём-то на ушко.Небо разрежет стрела журавлиного клина,Астры, как красок мазки на осенней картине.Филин, живущий в дупле, угукнет лениво,Тучи, как флот кораблей, шквальным ветром гонимы.Мокрые ветви, как пальцы, озябли немного,Ветер сгоняет листву под скамью у порога.Шаль, старая шаль согревает мне плечи.Осень, спасибо за этот октябрьский вечер.***В моей хижине на скале поселились ветра,В моём домике на краю приютились метелиИ бормочут, и шепчут о чём-то во сне до утра,А, проснувшись, простившись, куда-то опять полетели.Домик мой на краю построен из тонкого льда,В моей хижине окна из игл слепящего снега,А в камине горит, но не греет ночная звезда,Что попала в мой дом после дерзкого с неба побега.Сто двенадцать ступеней ведут в мой приют на чердак,Ещё десять – и можно попасть на покатую крышу.Миражи заселили чердак, каждый день за пятак,А в подвале гуляет сквозняк и поёт еле слышно.Мою хижину на скале из снега и льдаКаждый день посещают друзья, угощаясь абсентом,Только мне не попасть в замок мой никогда, никогда,Потому что застрял там, где царствует вечное лето.Не пускает жара, по пятам за мной призраком знойУгрожает, что дом мой из снега на солнце растает,Но однажды, влекомый мечтой вновь вернуться домой,Отрастив два крыла, улечу с белоснежною стаей.***Постигать сумасшествие скучно, когда ты один,Когда хор голосов в голове, а ответить не можешь,Когда жаждою скрыться от глаз посторонних движим,Ты снимаешь с себя этот мир впопыхах вместе с кожей.Когда музыка сфер из бутылок в бокалы течёт,А тебе по привычке кричат вслед «алкоголичка»,И рисунки на стенах не бред! Но чужой не поймёт,Лишь привычное буркнет: «дурак» или «шизофреничка».Расставаться с умом интереснее всё же вдвоём,Одному жутко так, да ещё когда заперт ты в доме,Когда кажется дверью каждый оконный проёмИ тебе подстилают ковёр на холодном бетоне.Когда знаешь: твоя непохожесть созвучна с моей,А ковры под балконом лишь повод для нас прогуляться,И когда лунный лик затеряется среди ветвей,Мы допьём сумасшествие так, чтобы не просыпаться.Да, вдвоём веселей, кто в какое выйдет окно,Кто в какое войдёт, кто останется спать на асфальте.Ты накрасишь глаза, как актриса немого кино,Я надену сюртук, папиросу в мундштук и… бывайте.***Волнами мегагерц в диапазон небесЯ шлю сигналы SOS кому-то и куда-то,Мой сателлит исчез, звездою класса SЯ приближаюсь к точке невозврата.В мерцании светил сигнал мой плыл и плыл,Среди остывших звёзд – квазаров и пульсаров,На стыке чёрных дыр ход времени застыл,Ловя, как в сети, звёздных эмиссаров.И тщетно в пустоту я за волной волнуВсё шлю сигналы SOS зачем-то и куда-то,И, глядя в черноту, я что есть сил сверкну,Пропав за горизонтом невозврата.***И, заблудившись в городских каньонах,Мы ловим красный свет на светофорах,Рабы высоток и микрорайонов,Вся наша суть в трёх буквах на заборах.Мы арестанты в зоне без запоров,Тюремщики своих и чьих-то судеб.Под шорох шин и злобный рык моторовЖивём, греша, и крылья себе рубим.Развилки, переезды, перекрёстки,Зелёный ждём, но СТОП на светофоре.Взлететь бы, да паденье будет жёстким…И как клеймо – три буквы на заборе.***В желаньи объять необъятное,Принимая решенья поспешные,Мы покрыли хитоны пятнами,И мы больше уже не безгрешные.И, грехом первородным заклятые,Нас рожают земные женщины,И мы больше уже не крылатые,Наши жизни теперь уж не вечные.Мы желали объять необъятное,Стать подобными Богу-Создателю,Но в гордыне души запятнали,Свет божественный весь порастратили.Из крылатых да в Хомо Сапиенс,С небес ниц во земном воплощении —Крест несём да, на жизнь свою жалуясь,Всё молитвы творим о прощении.

ИСКАЖЕНИЯ