Конфуций и Вэнь

Еще один вопрос: почему Кун Аньго поместил своего главного героя в древнее царство Лу? Почему выбрал именно это царство для места рождения и жизни Конфуция? Скорее всего, он руководствовался исключительно практическими соображениями. Ко времени жизни Кун Аньго, наверное, одной из немногих подробных хроник с именами правителей и важных чиновников была летопись Чунь цю, а она была создана именно в царстве Лу и содержала в себе хронику именно этого царства. Более того, это был, наверное, самый популярный текст среди «конфуцианцев». Из этого текста можно было почерпнуть необходимую информацию для тех персонажей, которые фигурируют в Лунь юе. Ведь не мог же Кун Аньго придумывать имена князьям и вельможам из своей головы? Тогда бы, как пишет Н. И. Конрад, это уже не была запись «Суждений и бесед», а обыкновенное «художественное произведение».

И если уж мы опять вспомнили о «Вёснах и осенях», то остановимся на упоминании в этой книге имени Конфуция. В главе 5 фигурирует имя Кун-фу в качестве вельможи княжества Сун (как принято считать, «предка» знаменитого Конфуция). Записано это так: «710 г. В день желтой обезьяны Сунский Ду убил своего Государя Юй-и и вельможу Кун-фу» (пер. Н. И. Монастырева, «Конфуциева летопись “Чунь цю”, М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999, стр. 12). Причиной, как объясняется, послужило то, что Ду соблазнился красотой жены Кун-фу. Но если следовать логике той очередности событий, которая предлагается комментаторами, в таком случае в хронике сначала должно быть упомянуто имя Кун-фу и только после этого – имя Юй-и. Потому что сначала был убит Кун-фу.

Подобная ошибка не может быть простительной для текста, в котором главное – это хронологическая последовательность излагаемых событий. И даже если особа государя гораздо важнее, чем упоминание имени простого вельможи – а это действительно так, – эти два события можно было бы передать не в виде перечисления «через запятую», а отдельными сообщениями, но соблюдая при этом хронологическую последовательность. Эта «неточность» может свидетельствовать о том, что имя Кун-фу было дописано позднее – к уже имеющийся записи. Изначально в этом тексте не было никакого «Конфуция».

Изучая текст «Вёсны и осени», в нем можно косвенно встретить и имя Чжун-ни. В главе 63 под годом 481 сделана такая запись (стр. 106): «14-й год. Весна. На охоте в западной стороне поймали Ци-лина». В примечании к этому событию переводчик и комментатор Н. И. Монастырев пишет следующее (стр. 192):

Название баснословного животного. Цзо-цю-мин говорит: «Во время охоты в великой степи в западной стороне возница Цзу, управлявший колесницей Шу-синя, поймал Ци-лина (мифический единорог – Г. Б.) и, думая, что это предвещает несчастье, отдал его охотникам. Чжун-ни, посмотрев на животное, сказал: “Это Ци-лин”. После этого Ци-лин был взят». Гун-ян говорит, что это записано как замечательное событие.

Из этого следует, что в те далекие времена Чжун-ни мог по ряду вопросов выступать в качестве арбитра или «судьи последней инстанции». Более того, вполне вероятно, что такой Чжун-ни действительно мог принимать участие в редактировании (или участвовать в качестве хроникера) этой летописи, как об этом свидетельствует предание. Летопись Чунь цю заканчивается годом смерти Чжун-ни. А следовательно и «Конфуций» тоже не мог происходить из какого-то другого царства, кроме Лу. Потому что Чжун-ни – из Лу.

* * *

И в заключение этой очень спорной главы мы хотели бы поговорить с читателем уже о другом, но тоже очень важном. Да, бесспорно, китайцы никогда не понимали тайны раннечжоуской терминологии. Не понимали подлинного смысла этих древних Дэ, Вэнь и Жэнь. Но будем справедливы: смысл этих иероглифов также не смогли разгадать и те просвещенные умы Запада, которые уже давно изучают китайскую философию. И которые, в отличие от китайцев, прекрасно знакомы с евангельским текстом. Потому что именно этот текст выполняет роль путеводителя или той евангельской «лампады», которая ярко освещает Дао Конфуция.

И здесь следует сказать главное: именно в Китае, а не на Западе, на протяжении всей последующей истории этой страны, это Вэнь человеческого сердца периодически «вспыхивало» у целого ряда выдающихся китайских философов. Все они получили древнее Вэнь, но при этом даже не догадывались, что этот опыт их «сердца» не является одиноким во Вселенной, – что они только повторяют судьбу многих живших на земле людей, в том числе прославленного Вэнь-вана и Конфуция.

Но прежде чем обратиться к высказываниям о сердце китайских философов-неоконфуцианцев, необходимо коротко сообщить читателю о следующей важной особенности, которая принципиально отличает Китайскую цивилизацию от цивилизации Западной. Она заключается в том, что начиная, наверное, с эпохи Вэнь-вана, именно человеческое сердце стало осознаваться в Китае в качестве «думающего» органа человека. Это произошло потому, что для человека-Вэнь его подлинным хозяином раз и навсегда становится собственное сердце, одной из главных функций которого является совесть. Это знание, выпестованное в ранней аристократической среде, со временем было воспринято всем китайским народом «на веру», став его убеждением в том, что человек мыслит сердцем.

Такое «думание сердцем» вовсе не означает, что человек-Вэнь превращается в некоего «добрячка», не способного причинить вред даже «козявке». При определенных обстоятельствах именно совесть, даже вопреки воле самого человека, обязывает его принять осознанное решение о вынесении смертной казни какому-то злодею, как это, например, произошло в двух эпизодах жизни у самого Конфуция. Такой человек думает именно сердцем, а не головой: при решении любого вопроса его внимание сосредоточено в сердце, а не в голове. И это происходит независимо от сознания человека, непроизвольно, на подсознательном уровне. Никто не в состоянии убедить его в том, что правильное научное представление иное, – что любой человек принимает решение, рассуждая своей головой. В то время как для представителя западной цивилизации именно голова – средоточие мыслей и сознания в целом.

По этой причине в научно изданных европейских переводах китайских философов, начиная, наверное, с текстов Мэн-цзы, китайский иероглиф синь – «сердце» чаще переводится европейским словом «сознание» или «разум». Но такой перевод фактически перечеркивает важнейший смысл исканий китайских филососфов, относящихся к неоконфуцианской школе. Фактически, все они стремились к тому же самому, что и Конфуций, – искали подлинный смысл человеческого бытия, встроенного в мир Космоса. И в этих поисках главным предметом их внимания было человеческое сердце, а не «бесчувственное» сознание, продуцируемое «европейскими» мозгами. Все их устремления были окрашены живым Вселенским сердечным чувством.

Утратив Дао Вэнь-вана, Китай, начиная с эпохи Хань, стал заново искать тот же самый Путь и заново решать ту же самую задачу. Но если эта проблема и этот Путь были успешно решены, реализованы и сформулированы Конфуцием в Лунь юе в виде стандартного общечеловеческого Пути, то путь неоконфуцианцев оказался тупиковым. Фактически, это только слабые «отсветы» или «всполохи» того Света, который озарил Китай во время рождения династии Чжоу. Все теории неоконфуцианцев гораздо ближе к философским размышлениям о «Космосе», «Принципе-ли», «Великом пределе» (Тайцзи), «Беспредельном» (Уцзи), «природном характере», Едином, перетекании Инь в Ян – терминологии, которая была призвана только для того, чтобы как-то логично объяснить динамическое существование единого мира, включающего в себя «Небо и Землю», с одной стороны, и человека – с другой. Все это не имело никакой связи с подлинным «конфуцианством» Конфуция. И все-таки весь этот «Звездный хоровод» их терминологии вращался вокруг «Полярной звезды» под названием синь («сердце»). Конечно, синь – это и сознание тоже.

Философы-неоконфуцианцы обратили свой взор к «успешным» в части исследования сознания буддистам и даже даосам, пытаясь заимствовать у них что-то полезное для решения своих «сердечных» вопросов, и в этом, наверное, заключалась их принципиальная ошибка. Ни буддизм, ни даосизм не решили проблему человеческого бытия, а только увели человека в сторону от древнего пути Чжоу. На словах почитая древность, как и Конфуций, неоконфуцианцы фактически отказались от наследия Конфуция, приняв за начало своих философских штудий труды Мэн-цзы, – потому что понимали Конфуция превратно. Главная их ошибка заключалась в том, что к этому времени в Китае «духи верха» уже не воспринимались в качестве реальных спасителей. Неоконфуцианцы (впрочем, как и сегодняшние европейцы) наивно полагали, что умный и настойчивый человек способен, как «барон Мюнхаузен», вытащить себя за собственные волосы из того «житейского болота», в котором он оказался.

Весь нуминозный мир неоконфуцианцев был сведен к абстрактным и идеальным Принципам «Неба и Земли», на которые они равняли состояние своего сердца. Поэтому их фиаско было предрешенным. И тем не менее, многие из них опыт Вэнь действительно получили, пусть и не отдавая себе отчет в том, что́ это означает и ка́к это соотносится с общечеловеческим путем внутреннего совершенствования. Они даже не догадывались, что в этом своем опыте они повторяют духовный путь Конфуция. О том, что они этот «опыт сердца» действительно имели, безошибочно свидетельствуют их сочинения.

Опыт сердца имел древний философ Мэн-цзы, – последняя глава его книги во многом посвящена вопросам сердца (глава 7, «Исчерпание сердца»). В ней он говорит о «сохранении чистоты своего сердца», о том, что «людям нельзя не иметь стыда». Он утверждает, что у настоящего человека существует три радости, и вторая – это «когда взирая вверх на Небо, не испытываешь угрызений совести, а смотришь вниз на людей и не стыдишься перед ними». Он говорил: «Простолюдины – это те, которые ждут появления нового Вэнь-вана, чтобы потом только воспрянуть для великих деяний. Если же говорить об удалых и смелых служилых-ши, то они, кажется, готовы воспрянуть и без появления Вэнь-вана».

«Воспрянуть» – это означает, что человек станет принуждать свою скотскую природу к тому, чтобы жить совершенно другой жизнью, – жизнью Вэнь-вана. И человек в состоянии это сделать, потому что от рождения имеет свободную волю. Именно таким «удалым и смелым» ши как раз и был Кун Аньго, который не ждал появления «нового Вэнь-вана», но который подробно описал в своей книге Лунь юй все те духовные ступени, которые когда-то прошел легендарный Вэнь-ван, а за ним – и он сам.

Другой великий ученый Китая, Чжу Си (1130–1200), говорил следующее: «Достижение знаний означает то, чтобы в моем сердце не было ничего, чего бы оно не знало». «Высшие принципы находятся в сердце». «Для сердца нет ничего, чего оно могло бы не знать». «Достижение знаний, т. е. знания своего сердца, подобно зеркалу, основа которого чиста и лишь слегка загрязнена. Если же отполировать зеркало и удалить загрязнения, чтобы в нем отражалось все, лежащее вокруг, оно станет отражать все».

Здесь мы должны остановиться на короткое время и сказать, что все эти выдающиеся духовные искатели ничего не выдумывали «из своей головы»: все то, что они пишут о своем сердце (слово «свое» они не акцентируют), – это описание их жизни. Это – их объективная реальность, которая, пока еще, не является реальностью для нас, и по этой причине мы подозреваем таких людей в каком-то «придумывании». Когда кто-то из нас заявляет: «Вот, я сейчас сижу за письменным столом и вижу в окно голубое небо», – это не является для нас чем-то необычным, и по этой причине мы не пытаемся слова этого человека подвергнуть сомнению. Мы должны поверить также и в то, что все слова этих необычных людей о сердце – это то же самое, что и наши слова, сказанные сегодня «о небе». Все эти люди – это мы сами, но только немного завтрашние.

Ученый Лу Цзююань (1139–1193) является создателем в Китае специального «Учения о сердце». Написано им немного, но то, что мы можем прочитать – это, фактически, «словесная формулировка» опыта Вэнь. Он пишет: «Четыре стороны, верх и низ называются простором, прошлое и настоящее называется вечностью. Простор и вечность – это мое сердце, а мое сердце – это простор и вечность». «Все предметы стоят, как деревья в лесу, в моем сердце величиною в квадратный цунь». «Сердце – это и есть высший принцип». «Сердце – это одно мое сердце, высший принцип – это один мой принцип. Их следует соединять воедино, высшая истина не делится надвое, это сердце и этот высший принцип не допускают деления на две части». «Истинный путь не бывает вне сердца».

Учение этого философа, Лу Цзююаня, часто подозревают в связях с буддизмом: с ветвью буддийского учения, родившегося в Китае и имеющего название Чань (оно более знакомо читателю под названием Дзен, – учения, которое пришло в Японию из Китая). В учении Чань (Дзен) сердце тоже является «истиной и высшим принципом». И в подобном сравнении нет ничего неожиданного или чего-то такого, что следует осуждать, как плагиат. Оба эти учения – Лу Цзююаня и Чань – проповедуют достижение человеком одного и того же «озарения» – состояния Вэнь.

Далее в Китае появляется учение о сердце Ван Шоуженя (1472–1528). Оно в какой-то степени повторяет учение Лу Цзююаня, – и это не удивительно, потому что источником появления всех этих учений является один и тот же духовный опыт. В биографии Ван Шоуженя (он же Ван Ямин) сказано, что после каких-то сложных жизненных обстоятельств он вдруг «понял истину», которую следует искать «внутри себя». Вспомним при этом слова греческого философа Сократа: «Познай самого себя». Но и Будда тоже вдруг «понял истину». Ван Ямин пишет: «Человек – это сердце всех предметов, находящихся в пространстве между небом и землей; сердце – это хозяин всех предметов между небом и землей; поскольку сердце достигает неба, то оно включает в себя все предметы, находящиеся между небом и землей». «Сердце, различающее истинное и ложное, знающее без раздумий, умеющее без учения, – это и есть природное знание».

(Приведенные выше цитаты китайских философов взяты из следующих источников: «Мэн-цзы». СПб.: «Петербургское Востоковедение», 1999. «Памятники культуры Востока»; «История китайской философии». Пер. с кит./Общ. ред. и послесл. М. Л. Титаренко. – М.: Прогресс, 1989).

Но и про Христа иудеи говорили: «Как же Он всё знает, нигде не учась?». Знаем – не мы сами, а наше сердце, и любой такой человек – это только «язык» проснувшегося сердца. «Из чрева его потекут реки воды живой» – это истинные слова мандея с «проснувшимся сердцем».

А теперь обратим внимание нашего читателя к древней Индии. Мы хотели бы для сравнения процитировать очень интересные по нашему мнению параллельные строки из древней Чхандогья упанишады («Древнеиндийская философия. Начальный период», стр. 90, 91):

«Этот мой а́тман в моем сердце меньше, чем зернышко риса, чем зерно ячменя, чем горчичное семя, чем семя проса, чем ядро семени проса. Этот мой а́тман в моем сердце больше, чем земля, больше, чем воздушное пространство, больше, чем небо, больше, чем все эти миры. Все свершающий, все желающий, все обоняющий, все вкушающий, объемлющий этот мир, без речи, без забот – этот мой а́тман в моем сердце, это Брахман. В него войду я, уйдя из этого мира. Для того, кто [знает/испытал – Г. Б.] это, не остается сомнений», – так говорил Шандилья, [так говорил] Шандилья.

Читатель, наверное, обратил внимание на слово сердце в этом отрывке. И не создается ли у читателя такое ощущение, что эти строки из Упанишады – это почти то же самое, что и процитированные нами высказывания о сердце выдающихся китайцев? Что эти авторы описывают одинаковые вещи. Речь идет о том же самом «опыте сердца». Только в Упанишадах это опыт более детализирован: в Упанишадах выявлен тот главный «объект/субъект» этого опыта, который обеспечивает правильное движение человека по духовному пути. Это – а́тман/а́тман (именно так, он «двойной», и «заглавную» букву проставили мы сами), что означает в буквальном переводе с санскрита, – «Я» или «Себя». Из анализа текста Упанишад и самого опыта можно предположить, что существует «Большой» а́тман – это сагуна-Брахман, и а́тман «маленький», совсем «личный». Духовный рост человека в соответствии с логикой Упанишад заключается в том, чтобы свой «маленький» а́тман превратить в «Большой», а затем (но это уже без воли человека) – сделать его ниргуна-Брахманом. Для более убедительного доказательства идентичности «опытов сердца» – китайского и индийского – приведем цитату из двух разных текстов той же Упанишды (там же, стр. 97, 98):

(1) …И вот пришел он [учениик] в дом учителя. Учитель сказал ему: «Сатьякама!» – «Да, господин!», – ответил он. «Подобно тем, кто знает Бра́хмана, светишься ты, дорогой мой! Кто же научил тебя?» – «Не люди, – ответил он.

(2) …Учитель, возвратившись, сказал ему [ученику]: «Упакошала!» – «Да, господин», – ответил он. Учитель сказал: «Подобно тем, кто знает Бра́хмана, светишься ты, дорогой мой. Кто обучил тебя?» – «Кто же мог обучить меня, господин?» – сказал он, как бы скрывая [что-то]. И сказал, показывая на огни: «Эти огни сейчас таковы, но были они иными».

В обоих этих случаях учеников обучили тому, как сделаться «светящимися», не люди. При этом нам уже известно, что безошибочным критерием того, что человек познал «опыт сердца», является его особое свечение, которое становится видимым окружающими, и именно об этом учитель сообщает своему ученику. «Кто атман?» – «Пуруша среди пран, состоящий из познания, свет в сердце! (там же, стр. 171). Беда только в том, что наш «просвещенный» человек снизошел внутренне до такого «падшего» состояния – почти животного, – что этого «свечения» уже не видит: сердце «окаменело», как утверждает Христос.

Итак, мы уже знаем, что подобный китайский опыт носит название мин син – «свечение сердца» или «просветление сердца». Но может ли нас обучить этому удивительному опыту кто-то другой, даже сам Конфуций? Или иначе: можно ли приобрести этот опыт, изучая «учебники»? Если ориентироваться на приведенный выше текст, – нет. Тех учеников из Упанишады, которые стали «светиться», обучали не люди. И Конфуция тоже обучили этому не люди. В Катха упанишаде об этом сказано следующее («Упанишады». Пер. с санскрита, пер. А. Я. Сыркина. Изд. 2-е, доп. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000, стр. [553]):

Этот атман не постигается ни толкованием, ни рассудком, ни тщательным изучением. Кого избирает этот [атман], тем он и постигается, тому этот атман открывает свою природу.

Удивительно, но это утверждение Упанишад дублируется в Евангелии от Иоанна следующими словами Христа: «Тех, которых Ты дал Мне» (Ин. 17:12, 24). Эти слова, правильно понятые, – не «приговор», и они не означают того, что стремление самого человека в этом вопросе сводится к минимуму. Они о том, что, простите, «своей задницей такое свечение не высидишь». Как бы прекрасно ты ни учился «на филфаке», и какие бы оценки не получал в свою образцовую «зачетку». Необходимо только одно – твое искреннее сердце. Как у Конфуция. Потому что именно в нашем сердце пребывает тот Атман/«Отец», который нас «избирает» (по Упанишадам) или который «даёт» нас Христу (по Евангелию). Сердце – по самой своей природе содержащее в себе атман! – никогда не будет искренним, и не «проснется», если человек сознательно лжет, или ворует, или обманывает свою жену, или нацелен на обогащение, или обижает… пусть даже бессловестную тварь.

«На что опирается истина?» – «На сердце, – сказал он, – ибо сердцем постигается истина, ведь на сердце опирается истина» («Древнеиндийская философия», стр. 164).

Приведем еще несколько показательных цитат об атмане. Потому что читатель уже начинает понемногу осознавать, что не просто наше сердце, само по себе, важно, а именно атман в нашем сердце. Каков же он, этот атман, который есть в сердце у каждого («Древнеиндийская философия», стр. 153):

«Ты не можешь видеть того, кто видит ви́дение; ты не можешь слышать того, кто слышит слышание; ты не можешь мыслить того, кто мыслит мышление; ты не можешь познать того, кто познаёт познавание. Это твой атман, внутренне всем [присущий]. Иное – убого».

Прочитав эти строки, какая-то девушка может задать справедливый вопрос: «А у женщины есть свой атман, или его нет? Ведь мандеи утверждают, что у женщины нет ниши́мты («души»), а есть только ру́ха («дух»)?». Это действительно так, но мы уже говорили о том, что для женщины «Рай» так же достижим, как и для мужчины. А следовательно, опыт «просветления сердца» для женщины тоже возможен. А там, где «просветление», – там и атман, потому что именно от него – этот неземной свет. Это подтверждают следующие мудрые слова Яджнявалкьи из Брихадараньяка упанишады, сказанные им своей любимой жене Майтреи («Древнеиндийская философия», стр. 182):

Он сказал: «Поистине не ради супруга дорог супруг, а ради атмана дорог супруг. Поистине, не ради супруги дорога супруга, а ради атмана дорога супруга. <…> Поистине, Майтреи, атман должно видеть, должно слышать, должно мыслить, должно внимать. Поистине благодаря видению, слышанию, мышлению и познаванию атмана узнается все это».

Яджнявалкья однозначно заявляет своей жене о том, что у нее атман тоже есть. И только наличие у обоих супругов этих «атманов» может привести супружескую пару к окончательному «освобождению» (мо́кша) из этого мира. Более того, в этих словах Яджнявалкьи относительно атмана нет противоречия с ранее процитированными нами словами о том, что «ты не можешь видеть» свой атман. Человек не может его «видеть» или «знать» умственно или чувственно. Но существует другое «знание», которое открывается человеку в духовном опыте. И именно этим знанием он «познаёт» свой атман безошибочно. Атманом он познаёт атман, как бы парадоксально не звучало это для нашего рассудка.

«Тот, кто поистине знает этого пурушу (пуруша – «вселенский» человек, дух, обитающий в теле; дух вообще – Именной и предметный указатель, там же, стр. 264), чье пристанище любовь, чей мир – сердце, чей свет – мысль, тот, Яджнявалкья, знает последнее убежище каждого атмана». – «Поистине я знаю этого пурушу, последнее убежище каждого атмана, того, о котором ты говорил. Этот пуруша, состоящий из любви, и есть он. Скажи, потомок Шакалы, кто его божество?» – «Женщины», – ответил он («Древнеиндийская философия», стр. 161, 162).