Утро глухонемых. Стихи, верлибры 2018

со своими нивами отражений.

не бывает лживых, кривых зеркал.

и тогда ты оглядываешься и видишь все ваши свидания

на лестничных клетках: символы

чего-то невещественного, смертного и хрупкого…

колибри удерживает в лапках пудовую гирю;

гипсовые фигурки святых

выстроились по росту на лестничной площадке,

а там, за червивым мусоропроводом,

гудит лифт – парящая кунсткамера…

но кому ты нужен? кому ты, мать твою, нужен?

и жизнь длится, и длится, и длится,

как тысяча тысяч шагов от смешного —

к великому

разочарованию…

зимние ангелы

шел снег – так бы шел промотавшийся граф,белым шарфом разрывая бахромурыхлых снежинок, раздираяпласты почтовых марок, сросшихся краями.шел снег – так бы шел пьяный седой графоман,щедро рукописи в воздух бросая,и листы бы кружились,как белые птицы – не опадая.шел снег – вразвалочку, белой медведицейпереваливался за полночь, будто за плетень,в царство белых гудящих ульев.шел ночной снег, точнее – косо валил,словно бредущий в ночи сенбернар.прости, я уже говорил…строила рожицы ледяная весомость.я был заперт внутри космического корабля,смотрел на снег за окноми писал на наволочке плохие стихи,вырезал длинные маски теней из потолка.но ее лицо, шипя, исчезало медузой в огне…да… рубцы прошедшегочешутся в зимние вечера.лишай памяти – до крови быне расчесать фотографии (их немного), где мы вместе.орангутанг люстры свесился с потолка,тычет мне средние пальцы лампочек и скалится.да иди ты сам… и иду на кухню, и троглодитомем холодный борщ прямо из кастрюли,а синяя крылатая тьма за широким окномловко уворачивается от снежинок,точно агент Смит из «Матрицы»уклоняется от замедленных пуль.мышцы – спина и предплечья – приятно болятпосле тренировки. мышцы радуются щенками,которых покормили настоящим мясом.и я иду в зал и тихо сажусь за компьютер,чтобы никого не разбудить.никого, кроме зимних ангелов,зарывшихся в сугробы.

театр абсурда

осень: золотой неуклюжий фрегатпойман и брошен ветрамина блестящие рифы дорог, на мели детских площадок.и аллея кленов на две трети сбросила листья,и глядится в асфальт, как в зеркало —желтые кони нависли у окаменевшего водопоя,и отражения зыблются и шуршат под ногами.а синюю пропасть неба на зимусобрались перевезти в казахстан. положили небо на бок,на бесконечные фуры мокрых дороги перевязали ремнями дождей,склочностью, слякотью. и синяя пропасть скользит и елозит. шевелиться грязный брезент,точно занавес в театре абсурда.вот-вот рухнут низкие небеса…и везде рассыпаны мятные леденцы луж.и я слышу, как исподволь приближаются зимние дни:белые змеи будущегоползут нам навстречу, червивя время.

трон

день за днемты глотаешь впечатления, как соленую кровь,текущую из носоглотки в пищевод;кто ты на самом деле – это неважно…в общем, неважно. точка, которая дрейфует во времени,аллигатор, плывущийпо мутному, рассольному течению.ты не мог родиться муравьем,но можешь понять муравьиность,неуемную придурковатую подвижность,когда несешься по лесной дерме крошечнымхитиновым монстромс мощными челюстями и клешнями.хватай – бей – рви – беги.хватай – бей – рви – беги.муторная мантра коллективного счастья.так растворись же в действиях во благо родины,в серой кислоте глаголов —добытчик, патриот и солдат.нет. ни за что и никогда.тайна твоего рождения не доступна даже матери.летнюю ночь набирают черным шрифтомс вкраплением чешуекрылых,но тебе лень читать,лень читать.ты – чужой. древний красный драконвзобрался на трон сознания и – озирается вокругультрафиолетовым, информационным зрением.ты видишь: за тобой с акульей грацией плывут столетия – полусонные,сплавляемые по реке временипочерневшие тяжелые бревна.ты сочинишь великолепный хокку —отлитый кастет из свинца для трех пальцев —и ударишь – протяжно – в солнечное сплетение,собьешь дыхание… да бог с ним, с читателем.но кто там стоит за его спиной в антрацитовой маске?наивно думать, что книги пишутся только для людей.прислушайся к молчанию – там, в багровой жидкостивращаются эмбрионы настоящих слов,зародыши красных вивернбьют тугими хвостами;не медли, но и не торопись – недоношенная истинаничем не лучше переношенной. это искусство —вовремя щелкнуть хищным клювом,схватить суслика на бреющем полете.ты выходишь во двор и упираешься взглядом в сарай.из дыры в куске шифера тянется наглый куст,тянется рогатым бюстом оленя…кого ты, мать твою, обманываешь?что именно хочешь этим сказать? получилось ли у тебя?так ты стоишь на остановке и видишь:девушка в трамваес бумажным цветком в распущенных волосахсмеется. смеется, и это, кажется, будет длиться вечно,но, присмотревшись, видишь:нет, рекламная бумажка на окнелегла поверх образа.очередная бессмыслица,очередной красивый мираж.

«по комнатам гуляют фиолетовые барышни сновидений…»

по комнатам гуляют фиолетовые барышни сновидений,и нюхают стены и влажную развешенную одежду,и лакают фиолетовыми, как у чао-чао, языкамиостатки холодного чая в больших купеческих чашках.ночь. мне нравится это мелодичное погружение в сон,ты уходишь в темно-фиолетовые горы,отраженные в иной реальности, будто в озере, —это восхождение вниз,и сознание проворной полупрозрачной змеейспускается с твоей шеии уползает по своим змеиным делам. ночь.днем же я чувствую время, как сырая курица в супермаркетечувствует прозрачную пленку,в которую ее завернули три раза —прозрачный саркофаг яви…

«за окном в сером свете трепыхается вечер …»

за окном в сером свете трепыхается вечер —мышь, которую живьем заглатываетпрозрачная гадюка ветра.маленькая церквушка стоит в стороне от дорогибез огней, как женщина без детей.отвернулась спиной, закуталась в шерстяной платок.заходящее солнце благословляет осеньнеспешно, по-польски,как папа римский из окна резиденции паркаблагословляет шуршащие ручейки листьев,туристов, студентов, детей на роликах.бесшумно раскачиваютсяколокола прозрачных теней на аллеях.а ночью в парк прокрадется девочка-лунаи станет собирать осколки лунного шоколада —черно-синие, горько-сладкие —и складывать кривые шоколадкив шелковый подол облаков.

«вот и настала зима; и я утепляю образы…»

вот и настала зима; и я утепляю образы,затыкаю щели в иконах окна облачной ватой.заклеиваю рыбьи рты сквозняку,как заложнику, бумагой,но не требую ничего взамен, а просто жду весну.но недержание комнат скоро дает знать о себе.чего же ты хочешь? костюм с экранавежливо приносит дурные вестирафинированным голосом конферансье.прочь же из домав нашествие снежинок, в сумбурное стадо слепцов,чтобы смешаться, затерятьсясреди белобородых, ниспадающих старцев!прочь из дома, где хищные углы – это раскрытые пастигеометрических гадюк. пройдись же по улице,заметь, что среди старых домов дылда новостроябросается в глаза, словно отстегнутый протезсреди настоящих, кривых и волосатых ног в бане…зима – проекция смерти на мир,на грязные простыни домов, и я могу осознать, просмотреть отснятый материал жизни.так мы с ночного пирса смотрели на луну,на небо, облитое сиянием, точно креозотом.и лунный ящер волочился по черным волнам в Стамбул,и я гладил тебя всеядно,и пальцы вытягивались пластилиновыми цветами.вдыхал запах твоих волос —точно острые вилы вдыхаются в стог свежего сена.апофеоз: я вспоминаю кадры из фильма:молодой тигр распластан на операционном столе,уколот, обездвижен ремнями,и слепая женщина гладит тигра, случайно касаетсякрупной мошонки и смущенно улыбается.так и мы улыбкой возвышаемсянад образным безобразием бытия.и, возможно, слепой бог нас жалеет на ощупь,летит на тишайший звук слез внутри.звук, превращающий тишину в снежинки…

радуга во тьме

понедельник – слепой поводырь —привел меня к тебе… что же это?стечение обстоятельств?случайный узор на тигриной шкуре судьбы?мелодия подбросила интересныйперламутровый хвостик?отношения не вернуть. и я выбрасывал рваные письмаиз раскрытого окна летящей электрички.читайте, поля, березы, овраги,читайте, как мы любили друг друга.выбрасывал летние прозрачные креветки-ночив урны возле подъездов и громад темного парка;фотографии в синей траве намокали от росы,и улитка ползла по нашим блаженным лицамимитацией поцелуя.из воспоминаний, из спальни факиразигзагами выползают жирные светящиеся змеи,и я протягиваю руку – жальте, аспиды.из каждого укуса однажды вырастет цветок —подснежник-подъядник, и я услышу,как парень непринужденно насвистывает джо дассена,замурованный внутри бетонной плиты.как будто и не было будущего…боже, сколько времени!сколько пачек пельменей вместе съедено,сколько качек страстей за борта кровати выброшено!в тапочки впрыгивая, как ковбой в стремена,я гордился собой, этой двойной жизнью Вероники…ты же тянешь слова, жевательную резинку,а я подбираюсь изнутри молчания, будто человек-паук,говоришь ерунду:слова выпадают из рук палочками для еды;камни, которые хочется швырять в окназаброшенных домов.ребенок скучает и закрашивает шариковой ручкойнеподвижные глаза кукле…и я вдруг обнимаю тебя и нагло целую,неожиданно – даже для самого себя;затыкаю указательным пальцем пулевое ранение.опешила от нахальности,вздулась и медленно опала морская пена.и я пью сырое птичье яйцо через пробитое отверстие.высасываю поцелуй, пока клейкая сладость желткане охватывает всё нёбо, всё небо.вот мы и вспомнили друг друга…вечность на миг вспыхнула —вспыхнула радуга во тьме,чтобы осветить далекий силуэт нашей любви:две обнявшиеся скалы(она склонила голову ему грудь,заросшую отвесными деревьями,усеянную вертикальными баранами).спасибо, понедельник.

«существует лишь одна улика…»

существует лишь одна улика,доказывающая, что мы были вместе.и твой лик прорастает из зеркалагромадной каплей ртути:посмертная маска впечатления с зеркальным отливом.и я льну устами к зыбкому суккубу……тогда прыщавая, как земляника, веснасплела нас наручниками из одуванчиков,и как только мы добрались до супружеского ложа,ты приплыла – в первый раз – через пять минут,как призналась спустя полгода,а я еще долго распутывал путы хищных ласк,яро гасил собой, словно асбестом,бледный пожар незнакомого тела.и душа над тобою корпела,победоносно выплывая из нежных заводей потапиратом с изломанной розой в зубах. с икотойвсех разгоряченных мышц(включая сердечные мышцы).и всю ночь за окном красным десертнымрыгала гроза – впотьмах, сквозь шторы,сквозь мерцание багрового бра.и меня сводила с уматонкая красная линия кесарева свечения.огненная позолота поцелуев осыпалась;путешествие слюны изо рта вокруг светаза три часа с привкусом не сигарет, но орхидеи.слепой росток любви.прекрасней и совершенней любой идеи.но наступало утро, и ты с неутолимым отвращениемвосставала из страсти растрепанным фениксом.вся исколотая лучами, в терпких занозах оргазмов.в солнечных эполетахстояла обнаженная на балконе,довольно щурилась на весь мир во время оно,ибо оно – время – везде, без всякого снисхожденияникогда не признает своего поражения.

человек-паук

посмотри на это небо, мой друг.облака напоминают сливочных великанов.а внизу разлегся серым львом мой город родной,и заброшенный парк-бродягапрячет мраморную мошонку разбитого фонтанав порванную ширинку аллеи.заросла бурьяном асфальтовая плешь —площадка для танцев и хмельных поцелуев(скольких девчонок я здесь перетискал подростком?)а сейчас и не парк это вовсе,а состарившийся человек-паук(как же его раздражаютмухи-кафешки с запахом шашлыка).и в небе кружатся три ласточкив черных шапочках и черных купальниках,и птицы с разбега ныряют в хлористый воздухи выныривают аж за костяной грядой тополей, а за нейвиднеется коричневое зданиеспорткомплекса «динамо»,там олимпийская чемпионка янаосталась поплавать после тренировкив бассейне (голубые штрих-коды мягкомерцают на потолке и спокойном запрокинутом лице).так и я – остаюсь после стихов,чтобы еще раз взглянутьс балкона на сотворенное небо:вот каменные чучела домов —серые волки, исполненные сотен очей,и резкие провода вдоль дорогволосинками с малярных костейприлипают к свежей краске неба.под чьими же ты сейчас парусами скитаешьсямоя ненасытная, нетерпеливая ассоль?а вот и заветное кухонное окно,пробитое в бетонной вышине,и за ним ты привычно целуешь меня в губы,а затем суешь ложку с гречневым супом:«ты мне нужен: попробуй на соль».

парк

1девушки, подобрав ресницы,перепрыгивают через взгляды самцов.хитрые, бумажные лисицы сигают через костер.это городской парк с трапециями аттракционов,яркий бедлам утраченного детства.инвалиды радости прячутся за нарумяненными щеками.щемящее чувство – не поверишь – я вспомнил нас:ты еще ни разу не заходила в мои стихотворения(не разувайся, узнаю лаковые лодочки старшей сестры).если ты видишь сыр с каплей засохшей крови,значит, до тебя уже кто-то гостил в этой мышеловке.но настоящего мужчину ничто не остановит.2попав в парк памяти, понимаю, насколько крепкопривинчен взрослостью по резьбе серьезностик фанере естества.моя спутница – ты – капустницас оголенными плечами,мятный белый свет излучают атласные крылья на груди.изящной шеи оголенные провода,и наши перекошенные (я выше ростом) поцелуиискрят, как старая бензопила.птица памяти бесшумно садится на мое лицо,вот твое лицо четко не могу разглядеть —вмятина в памяти по форме отпечатка большого пальца.кто-то затушил тебя, как окурок, —с губной помадой по смятому краю.вот мы в трамваевозвращаемся из дня в ночь:тряска, жидкое стекло окон, перекати-полеили это нашпигованная флюидами кружится голова,и тусклое электричестволомко плещется в твоих волосах —золотые сельди в желтом смеющемся море.это туннель любви и – любовь сама по себе свет —неважно, что нас ждет в конце.объевшийся лунных котлетполубог страсти опускает босые ноги на ковериз ночных водорослей, целует пальцы на ногах,поедает тихо кричащих устриц с белым вином.главное – не перепутай.твое запястье с иероглифом тонких вен,письмена, которые девушки смачивают духами —так человек-паук выплевывает крепкие сети.или родинка на открытой спине —шрам бабочки от прокола булавки.мне всё равно, что было до меня,до меня хоть потоп (потом разберемся,какого сорта принцессу похитил дракон).но тебе неведомо знание, как это – быть мужчиной:розам неведом сон, но лишь круглосуточное цветение.даже во сне ты излучаешь роковое сияние, как радий.дотронешься до тебя —и рука тут же сгниет, как яблоко,развалится бурым пюре до локтя.3да. да. сейчас ты спишь —сама ли, с картоном мужского рода.и между нами – не время, не годы,возможно – между нами слова.слова и звезды… вот он – парад ярких катафалков.вселенная в вечернем порочном платьепробует разглядетьсебя в четырехмерном зеркале пространства.сколько раз мы просыпались вместе?где эти ночи, подписанныегубами, шипами, бледными пальцамипеплом на скатерти, кофейной гущей?сон – прививка от смерти, мантусюрреалистичности и абсурда.и когда ты уснешь навсегда,начнешь проваливаться в чертоги мозга,в шипящую магму диалога с самим собой,ты не испугаешься, а запрыгнешь в кистеперуюжелтую электричкуи умчишься в иное немыслимое путешествие.смерть виляет хвостом.да. да. ты забылась крепким, как абсент, сном.зеленоватым, подводным.все магазины ночью чутко спят под током сигнализаций —стадо стеклянных косуль, подсвеченных снизусизой травой, с голубыми бликами на мордочках.это лунно-пепельный зверь ночис носорожьей мордой – бородавчатый, фонаристый —крадется по улочкам в поисках жертвы.идет на запах сознания.так комар с окислившимся жаломлетит на запах человеческого пота.4черный город, черные люди, черные полубоги…начинается приступ сердечной тьмы,и такси в конце улицы исподволь таеттаблеткой нитроглицерина,положенной под шершавый холодный языкулицы. наши диалоги-пуговицы,на которые застегнут летний вечер,прорехи поцелуев; понимание – фотоэлементы души:ты еще не закончила свою мысль,а моя душа мгновенно среагировалаулыбкой, лучами понимания.двери во дворце-супермаркетераскрылись: входи, принцесса.теперь же у нас впереди зима,как отсрочка с оторочкой из кроличьего меха.пришла зима отчуждения,и тянется без конца и края лимузин улицыс выбитыми стеклами, и внутрь лимузина намело снегаи сухих листьев, и, обессилив,я проворачиваю ключ в зажигании,но звучит лишь верлибр…

«бездетный день шатается под солнцем…»

бездетный день шатается под солнцем.в карманах сквера, кое-как заштопанных сиренью,гремят костями доминошники – размеренно, картинно,и новый участковый, как лихой мангуст,охотится на местных самогонщиц.а баржи тишины на ржавой подоплеке,будто на смычках, въезжают по траве сквозь брызги камняв кубическую пустоту между домами.разорвали асфальтварикозные вены тополиных корней.и булочная – раздавшаяся в бедрах куртизанка —в пыли и скуке ожидания придирчивых клиентовкровавит губы яркой банкой «кока-кола».так много места в этом мире,что одуревший от свободы тырасшатываешь душу, как ребенок – зуб молочный.дантистов больше, чем зубных болей.и человечество – трусливый, жадный лев —уснуло в поле – в маковом сиянии цивилизации.творцы уснули сладким сном, пустым и химеричным.и облака – жемчужные мозги красавиц —беспечно и гламурно проплывают над.здесь можно построить грандиозный планетарий,ведь столько мертвых шариков навозавращается вокруг безумных, пьяных огоньков.как будто нет здесь никого – в подлунном мире.одна еда и хищная реклама, и собачка, точно в тире,стреляет из мелкашки лаяв ошлемленную цифру дома №9.и сквозь раскрытое кухонное окно (второй этаж)фантом невесты в заляпанной фате из занавесокприплясывает, счастливая,с горшком алоэ в сетчатых руках.здесь всё возможно, что ни пожелаешь,но только государство знает, что ты хочешь.марго плотоядно зевает в салоне красоты,а самодовольный мастер в телефонедавит фотогеничные прыщи.и не могу понять – зачем так много красоквокруг спекается в цистернах,зачем звенит живое серебро волшебных рыб,когда художников и рыбаков у моря, как подвид,давно пора вносить в долину красной книги?а здесь балкон лобастый, насупился, как ломоносов.и бездна звезд полна. и умных дураков.господь, утратив стимул развиваться,отчаялся, и – опрометчив – смотрит в сторону людей.смерть, как менеджер по персоналу,постыло пересматривает ворохи анкет;сплошной бардак из судеб.и чудится мне: вечный двигатель сломали греки,чтобы спалить запасы нефти и времени навеки,но запасывселенной неистощимы, сколько ты их ни сжигай.ты убиваешь время?нет, только себя ты убиваешь…и пантомимы бессловесных ангелов,за которых ты тоже в ответе.

печатка тишины

1четвертая неделя от рождества абрикос,их цветения. выкупанная, благоухающая девушкамедленно растворяется в сумерках,в ненастоящих мультипликационныховалах вечерения…еще полчаса – и у ночи появится заманчивый обликдевушки на скамье.проявятся ее сине-зеленые, как лунные оливы, глаза,треугольник улыбки, слегка удлиненный помадойи родинкой над губой. куски темнеющего неба шевелятся в проводах и листьях —звездные тараканы мельтешат лапками,бесстрашные и пугливые.ночь-куница выходит на охоту в частном секторе,плавно поводит пушистым хвостомдогорающего костра.он и она.печатка тишины с кусочками ягод в инициалах.русалка в лунном сине-зеленом молчаниисопровождает немногословный высокий танкер.вот так вдохновенно целоваться на скамье посреди летасквозь решетчатый колкий запах летних травмогут только подростки и призраки.целоваться с самой ночью – с прищелком,с острыми языками цикад. это не метафора —вот ее рука на горячих ребрах, легкий браслет.а это – волшебный взмах приближающихся фар:такси, точно проклятый полицейский с фонариком,ищет совесть на бездорожье дорог.и два шестнадцатиэтажных дома прямо за теплицами —дебело-серые санитары в квадратных шапочкахи, судя по балконам, с переломанными носами.не бойся – я с тобой. но только мгновенье.одно мгновение с тобой – к трем в нигде —таков масштаб жизни.сейчас же наши души и тела не видят разницумежду «душой» и «телом», между словами.сказанное мною – ерунда раскрашенного пшена.есть продолжение твоей картины, рука из рамы.есть сквозные поцелуи и норы вечности —засунь руку под футболку, смелее.спасибо поэтам. боль где-то в прошлом и будущем.как горизонт мироздания, но он нам не нужен.пекарь сажает бледный хлеб в печь тьмы – такрождается рассвет.но до утра еще целая вечность…2…над общежитием всплыл чей-то вопль —быстрый болотный пузырь —и поднялся к мелким звездам,и посмотрел на планету со стороны:яблоко – голубой налив – в сияющем бескожье,и вокруг яблока кружится,сталкиваясь с упорством камикадзекосмический мусор: тяжелые бронированные мошки.ты одергиваешь меня – куда? а ну целуй меня.положи руку вот сюда.приглашение в пещеру сокровищ.нет, это не я – срезанный блик чужого воспоминания.настроился на чужую память,возможно – на память несуществующего ангела.ох уж эти воспоминания – ювенального, ванильного.дни запутались, как водоросли в длинных волосах,в пряди синими лентами вплетены запискимелким шрифтом на тетрадных листах.и где-то по горизонту, как по доске на вышке бассейна,ходит обманутое детство – детство мира.что же это за договор такой?плата за жизнь? не много ли?ты щиплешь меня. да что с тобой, дима? где ты сейчас?тебя как будто и не было. живой манекен.3любимая, это непередаваемое ощущение.одновременно живешь в прошлом, будущем и настоящем.дробишься на своих двойников, как водопад.находит коса на камень, на память, искры, лязги,умудряюсь целоваться с тобой,писать об этом и забывать навсегда,всё – одновременно:драконы танцуют необъятные, необъяснимые вальсы,красиво вертят мордами с затуманенными глазами.у тебя еще нет косы, ты отращиваешь волосы —тонкие опрокинутые скалы —антрацитовые, с дьявольской простеклью.мне показалось, что здесь есть кто-то еще… да, смотри.вот это читатель, а то – кошка на заборе —бородавка ночного пространства.хватит бегать во времени – возвращайся… но куда?куда мне вернуться? где я сейчас?где мое место?вот так воспоминания о наспутешествуют сквозь века —обрастают ломкой витражной плотью,тяжелым мазутным шумом турбин.не бойся пустынь, желтой текучки жизни —однажды каждая песчинка превратится в жемчужину,в фрагмент ротовой полости, в легкого журавля,в журчащий ручей,ибо боль учит говоритьна языке совершенства.

здесь время, как улитка

здесь время, как улитка,лениво ползет по кругу циферблата.море становится на задние лапыи с любопытством гончей обнюхивает небо,а ядовитая синева запуталась в пальмовых листьях,точно опытная мелодияв пальцах начинающего пианиста(день-ночь-день-ночь). ярко тает небесный бекон —прослойки сала и мяса тонко сменяют друг друга.прибой извивается —сердитый ребенок в кресле дантиста.прозрачной конницей может внезапно налететь тропический дождь,посечь палашами теплых капель лицо,изрезать подержанный, выгоревший мерседес,но лето бессмертно, как мидас, превращающий всё,до чего дотронется, в золото,в зрелость,в предел совершенства…залив. заливная рыба на фарфоровом блюде,и кусочками моркови торчат оранжевые буи.плывет в солнечном мареве профиль гостиницы —многоликий циклоп с палицей.засохшая пальма громадной ящерицейнапряженно застыла на стене воздухас максимальным растопыром лап, а за ухабистой дорогой начинается подобие хлипких трущоб —сараи и домики – вросшие-в-плоть-ногти.наглые псы, полуголые дети – занозы для глаз.вот обломанный невиданной силой бетонный столб —поломанная свеча, и вместо фитиляиз раскрошенного нутра торчит ржавая арматура.здесь ты обгоняешь само время,как улитка улитку.но ненадолго,и время гигантской волнойв конце концов настигает тебя.2спустя семь часов. ночная прохлада —фигуристая мулатка в кофейно-синем платьебез музыки танцует фламенко в золотых туфлях(каблуки увязают в остывшем песке).ты смотришь сквозь ночное небо —сквозь выгнутое стекло батискафа.опустился на глубину, в алмазную черноту,и, возможно, это приближается не самолет,а рыба-молот.вот оно – чувство жизни без прикрас и мишуры —ты плаваешь в глубоком, как байкал, бассейне,у бассейна высокие борта – не достать рукой,и нет алюминиевых лестниц для спасения.ты не собираешься тонуть,но и не можешь выбраться наружу. чего-то ждешь,лежишь на спине под куполом сине-стеклянным,плывешь в мерцании щадящего ночного освещения —малек, задумавшийся о вечном.и что такое падающая звезда, как не чье-то прошлое?и чувствуешь, что поднимаешься, падаешь ввысь.прибой гипнотизирует,морская змея грациозно становится на цыпочкии шипит белые стихи в микрофон на пляже,и сознание заволакивается шипением —густым, шелковым, шальным. вот заныла шея,вспыхивает новый образ, точно чиркнули спичкой.девушка вернулась домой поздно ночью. одна.подходит к зеркалу, вздыхает по-детски,начинает высовывать серьги из маленьких ушей,и ее зеркальная двойница с легчайшим запозданиемзадумчиво, неохотно снимает сережки.и это синхронное раздевание звучит, как мелодия,отраженная в глыбе черно-зеркального рояля.тогда ты понимаешь, что смерть – это антарктика,иллюзия земли обетованной.смерть носит белые просторные одежды,смерть играет на черно-зеркальном роялесреди айсбергов и мертвой синевы,среди мускулистой, как мел, тишины.но звуков нет, лишь раздаются пустые щелчки клавиш:белые и лаковые, черные и лаковые, и снова белые.ибо сухожилия внутри роялякто-то благоразумно перерезал.