Досье «72»

Да и что они могли там написать, не объявляя при этом судьбу длинных когорт невинных людей, с которым министры готовились свести счеты?

«Группа по разработке законопроекта об уничтожении лиц пенсионного возраста»? Это могло быть все что угодно! «Комитет по зачистке»? Уже было.

«Сумерки стариков»? Бужон с большим трудом удерживался от дикого хохота. Иногда он сам себе удивлялся. И рядом не было никого, с кем он смог бы поделиться своими находками, какая жалость! Все же «Сумерки стариков», надо бы подсказать это название Бофору, когда он будет в хорошем расположении духа. Ладно, допустим, ему не понравится такое название досье. Какое же тогда выбрать? А что если «Теория кающихся грешников»? Неплохо для процессий осужденных на смерть, мысли о которых он старался отогнать, как надоедливых насекомых. Это его беспокоило, поди узнай почему. Неплохо. Возможно, он слегка свихнулся? Ну, потом увидим.

Итак, тонкие неприметные досье. Разноцветные внутренние стороны обложек. Кузен Макс подумал, что цвета выбраны не случайно. Для министра Моро смерть ассоциировалась с цветом кожи новорожденного: розовым. Более логичным был выбор серого цвета Бридом, Бро и Брижит Лаверно. Буассу предпочел бледно-зеленый цвет надежды. Но все не смогли удержаться от приступа тошноты, когда Бужон вынул из портфеля досье с ярко-красной, словно залитой кровью обложкой. Бертоно предпочел светло-голубой цвет, веселенький, как блеск холодного оружия.

Кузен Макс едва сдерживал разочарование: дело обещало затянуться. Вопрос заслуживал серьезной работы, а не подготовки этих школьных досье. Пусть и не чувствовалось энтузиазма, но он вправе был рассчитывать на минимальное профессиональное сознание. Так он и сидел, углубившись в мрачные мысли, когда вдруг увидел, как Брид из внутреннего кармана пиджака достал сложенный листок бумаги, который развернул перед тем, как сунуть его в свое досье с серой обложкой. Буассу достал свой листок из кармана рубашки. Франсуаза Моро предпочла хранить свой листок в глубине дамской сумочки под пудреницей. Бро, за ним Бужон и все остальные разглаживали кулаками каждый свой смятый листок, где были видны набросанные тайком, так чтобы никто не видел, мысли, которые, по замыслу писавших, могли бы забраковать законопроект.

Только один Бертоно сидел с непроницаемым лицом. Он опустил сложенные руки перед собой на досье цвета клинка, словно хотел задушить это досье, словно призывал себе на помощь грозные силы, чтобы наставить на путь истинный этих овечек. И простить все смертные согрешения, которые они собирались совершить. Можно было подумать, что он присутствовал на заседаниях лишь для того, чтобы присматривать за ретивыми учениками. На самом деле он выполнял и доводил до драматического состояния свою роль пугала, которая подчеркивалась неизбежными задымленными стеклами его очков. Страх, ужас, который некоторые испытывали перед ним, основывался не только на слухах. Бертоно умел совмещать жесты и слова. То, как он захватил власть в НФП, внушало уважение: отставки, союзы, которые никто не мог объяснить, три или четыре внезапные смерти, которые, вероятно, напрасно приписывали Бофору. Всегда все списывают на богатых. Так вот, он перешагнул через эти три или четыре трупа, даже не бросив на них взгляда. Настоящий мужчина, стальная перчатка на стальной руке, как он любил себя называть, с полным отсутствием чувства юмора, о котором все знали, но над которым никто не смел шутить, даже в частных беседах.

Это был серый человек. Серый со всех точек зрения: костюм, галстук, волосы, цвет лица, цвет глаз. Даже его улыбка, как утверждали редкие очевидцы этого события, имела серый оттенок. Бертоно был сер и ни на что не похож. Человек без цвета и без запаха. Ты можешь провести рядом с ним целый день, а когда расстанешься, то спустя всего пять минут ты не сможешь его описать. Да, ты вспомнишь о его нежных руках, о женских руках с безукоризненными ногтями, о его жестах прелата, о сладком голосе, похожем почти на шепот. И невозможно догадаться, что таится за этой серой стеной. Впрочем, тебе и не захочется об этом знать. Ах да, есть особая примета, пятно справа на подбородке, то ли пигментное пятно, то ли шрам. Никто не осмелится его об этом спросить. И понимаешь, от него исходит такая серость, что даже это пятно куда-то исчезает. Бесцветный, как медуза. Очень ядовитая.

Проект Бофора очень понравился генеральному секретарю: он любил сравнивать Францию с огромным одиноко стоящим дубом. Ему предложили отсечь от дерева ненужные ветви – ах, какой будет костер – и позаботиться о почках, оздоровить корни, можно будет даже укрепить ограждение вокруг ствола. Его снедало нетерпение. Будь его воля, он поставил бы законопроект на голосование немедленно. Бофору удалось его убедить в том, что поспешность может причинить вред их революции. Не надо спешки, но не надо и увиливаний, никаких уверток в принятии решения. Отношение к проекту его министров во время первого заседания привело его в ярость. Он не поленился позвонить потом каждому из них, как обычно ночью, в то время, когда побежденные сном члены рабочей группы видели во сне, как они будут жить в мире, где престарелые министры будут уничтожены. Он любил звонить ночью, потому что после внезапного пробуждения защитная реакция человека ослабевает, все аргументы находятся где-то в шкафу, в карманах пиджаков, глаза отведены от замочных скважин, а мысли не столь ясны. После короткой проповеди, в ходе которой шепот граничил с ядовитой фамильярностью, каждый из министров уяснил, что от него ожидают активного участия и полной поддержки. Брид, которому возраст под другими небесами гарантировал бы определенные привилегии, то ли из горделивой независимости и смелости, то ли из лучших побуждений осмелился поинтересоваться, а что будет «в противном случае»? В противном случае? Да просто обойдутся и без него. Он уставился в потолок, его раздражал храп супруги Полетт, которой был уже семьдесят один год и которая могла бы лучше использовать оставшееся ей для жизни время. Брид остаток ночи провел, размышляя над тем, что он недослышал: то ли генеральный секретарь сообщил, что обойдутся без него, то ли пригрозил, что от него избавятся. Честно говоря, он не был уверен в том, что правильно все понял, поскольку это была не та фраза, которую можно было переспросить, это его сильно озадачило. На рассвете министр иностранных дел уже принял решение. Успокоились и его душа, и его сознание. Он будет принимать активное участие и все поддержит.

Таким образом, раскрашенные в различные цвета досье на втором собрании позволили проекту продвинуться. Кстати, тронутый активным участием министров, Бофор не смог отказать себе в удовольствии и сообщил хорошую новость: на прошлом заседании он немного увлекся, на самом-то деле предел периода дожития должен быть установлен на уровне семидесяти двух, а не семидесяти лет. Обычно при исполнении своих обязанностей министр не показывает своих чувств, но сейчас все собравшиеся не смогли скрыть своей радости. Два года жизни заработаны просто так, не успели они даже щелкнуть пальцами! Два года! Но это все меняет! Этот проект уже пришелся им по сердцу. Да, конечно, вначале они заупрямились, но надо их понять, это было так неожиданно, речь шла о незавидной кончине их родных. Теперь все стало проще. О да, они поддерживают проект! Да, они будут принимать участие в его разработке, да еще как активно!

Тон задал Буассу, который в прошлое воскресенье руководил банкетом в сельском клубе Азейле-Брюле. Тон был несколько игривый, если принять во внимание важность поднятых проблем, но ему не стоило печалиться, между пятьюдесятью четырьмя и семьюдесятью двумя годами разница составляла целых восемнадцать лет. Восемнадцать прекрасных лет – он с изощренным удовольствием нацарапал эту цифру на задней стороне обложки своего досье и, ей-богу, почувствовал, застой в ногах. Давайте быстрее начнем, работы невпроворот, а вечером не исключено, что он сможет позволить себе немного расслабиться.

– Раз надо с чего-то начинать… У меня есть ряд вопросов. На самом деле их можно было бы объединить в один главный вопрос, надеюсь, он присоединится к вопросам моих коллег… Итак, продолжительность периода дожития будет ограничена семьюдесятью двумя годами. Это довольно большой контингент. Мой вопрос состоит в следующем: касается ли эта мера всех? Если это так, то рассмотрели ли вы последствия? Прежде всего, хотим мы этого или нет, наше правое националистическое движение черпает значительную часть электората среди людей тех возрастов, которых эта мера касается. Это, конечно же, совпадение, но социально-профессиональные категории, которые нас поддерживают, быстро стареют: духовенство, военные, торговцы. Не рискуем ли мы рубить сук, на котором сидим? И наконец, не обезглавит ли или даже не опустошит ли эта мера некоторые наши государственные учреждения: подумайте о сенате. Там останется лишь горстка сенаторов. Эту структуру придется упразднить, если не найти другого решения.

– Ваш вопрос очень интересен, Буассо. Мы уже обсуждали его с Тексье и Майолем. Ответ прост: семьдесят два года для всех без исключения. Для всех – это значит для здоровых и больных, для активно работающих и для бесполезных, для пенсионеров национального образования и для политиков. Представляете себе взрыв негодования по поводу предоставления отсрочки сенаторам?! При их-то репутации! Вот, смотрите, я обнаружил выступление некой депутатки-социалистки в 1999 году. Здесь сделана ссылка на этимологию слова senex, означающего собрание стариков, и указано, что в наше время речь идет о некоем «органе, полностью оторванном от демографического, социального и экономического положения французов»! Согласен, в ту пору сенатом заправляли правые. Но с тех пор многое изменилось. Туда смогли просочиться и левые. Тем более надо резать по живому. Указанная депутатка призывала сократить мандат сенаторов с девяти до пяти лет. Настала наша очередь омолодить стариков. Возвращаясь к другому аспекту вашего вопроса, относительно того, не выстригаем ли мы траву под своими ногами, уничтожая стариков? Полагаю, что риск есть, он минимальный, но на этот риск надо пойти. Наше движение, а через него и вся наша страна, не может продолжать делать ставку на торговые фонды. Не о такой Франции я мечтаю. Я могу показаться вам циничным: они позволили нам прийти к власти, теперь мы в них не нуждаемся. Тем более что левые и центристы своими демагогическими речами сильно подорвали нашу гегемонию. Повторяю: будущее не принадлежит людям пенсионного возраста. В любом случае, не наше будущее. Вспомните, что говорил Мергэ двадцать лет тому назад: старость похожа на кораблекрушение. Конечно, в то время он имел в виду своего соперника, но это не важно, он уже тогда открыл путь к омоложению руководства. Уверен, если бы не гибель от несчастного случая, он смог бы претворить в жизнь свои задумки. Мы должны поставить на молодежь. Левые уже подготовили для нас почву, молодежь утратила жизненные ориентиры, она ждет, когда ей укажут на новые ценности: именно мы должны их дать, и именно мы должны этим воспользоваться. Не так ли, Бужон?

Бужон полностью разделял точку зрения своего друга Бофора. Молодежь долгое время оставалась предоставленной самой себе, он считал, что его пост позволял ему об этом говорить. И он говорил, меряя комнату шагами. Молодежь мечется, словно зверь в клетке. При этом проявляет склонность к насилию, и, если ее не направить в нужное русло, если не дать ей обо что поточить когти, ситуация может со дня на день взорваться. Но ему в голову пришла одна мысль: он представил себе, что решение сократить продолжительность жизни до семидесяти двух лет будет введено не когда-нибудь, а через год, через два. Не произведет ли оно ретроактивный эффект? Потому что если так случится, это затронет множество людей!

– Этот Бужон как всегда прагматичен! Но вы правы, не стоит закрывать глаза на практические трудности. Майоль, сколько будет кандидатов, скажем, через пару лет? Между семью и восемью миллионами? Черт подери! Естественно, это не пустяк. Но, с другой стороны, это позволит улучшить положение с занятостью: нужна будет рабочая сила! Придя в хорошее настроение от рабочей обстановки, Бертоно сказал свое доброе слово:

– Не стоило хлопать дверью при выходе из Европейского сообщества. Брюссельские технократы, возможно, выплатили бы нам премии за убийство наших стариков…

8

В ходе последовавших заседаний проект начал обретать форму закона. Работы по-прежнему велись в обстановке повышенной секретности. Кузен Макс был секретарем, он делал записи, составлял отчеты – в одном экземпляре для Бофора – и стандартную повестку дня:

1. Утверждение протокола предыдущего заседания.

2. Ретроактивность решения.

3. Увеличение потребления медикаментов и медицинских услуг в зависимости от возраста.

4. Целесообразность создания центров отдыха.

5. Разное.

Ах, эти центры отдыха! Решительно, министры уделяли больше внимания форме, а не сути вопроса. Проникшись сутью проекта благодаря дружескому нажиму Бертоно, они не ставили под сомнение основные направления проекта. Казалось, шок вызвал у них анестезию. Зато, когда речь заходила о присвоении названия той или иной структуре, тому или иному разделу работ, веки их приподнимались, ораторы воспламенялись. Так, когда они вернулись к поставленному Бужоном деликатному вопросу и Кузен Макс предложил создать некие специализированные центры эвт… эвтаназии, никто не посмел возразить против принципа создания подобных заведений. Зато как бурно, с каким запалом, с какой выдумкой обсуждался вопрос об их названии! Все по достоинству оценили предложение мадам Моро назвать их «Домами отдыха», но потом решили, что это может привести к путанице. Бро предложил вариант названия «Площадка для ухода», что вызвало много споров. Зато все дружно отвергли предложение Брижит Лаверно назвать их «Муниципальными бойнями». Правда, никто не понял, имела ли Брижит Лаверно первый уровень или второй, но решение было принято. Закончилось все тем, что все поддержали предложенное Пьером Бридом название «Центр перехода», что звучало лучше предложенного Бофором варианта «Центры отдыха».

Министры затратили еще целых два часа на споры относительно наименования проекта.

– Конечно, – настаивал Бужон, – это проект, но это одновременно и операция, мероприятие, решение. Мы путаемся в понятиях, не знаем уже, всему делу требуется давать название или же одному из его аспектов. Мы вообще уже ничего не понимаем.

– Наименование проекта? Название, которое обозначало бы все, не обозначая при этом ничего?

«Операция “Юность”»? «Удар кокоса»? «Вперед, молодежь»? «Нашим дорогим предкам»? «Покойтесь с миром»? «Новая эра»? «Прекрасные годы»?

«Последнее причастие»?

Стараясь не слишком высовываться, не быть первым в классе учеником, Бужон предпочел умолчать о наименованиях, которые так его веселили. Однако они означали совсем не то, что предлагали коллеги. Ну просто школьный уровень, не выше!

Желая взять реванш за провал своего названия перед «Центром перехода», Бофор сумел навязать свое название проекту – «Семьдесят два». Да, просто «Семьдесят два». Поскольку аплодисментов не последовало, он взял всех измором. А почему бы и не «Семьдесят два»? Это понятно, нейтрально, подходит ко всему. Каждый поспешил написать на обложке своего досье крупными буквами:

«Семьдесят два», – и теперь досье стали похожими на настоящие досье. А Кузен Макс, хотя он и был несколько разочарован наименованием, почувствовал облегчение. Одна тема, одна цель.

Сразу же после того, как Франсуаза Моро написала на обложке наименование, ее вдруг осенило, и она воскликнула:

– А женщины?

– Женщины? Что с женщинами?

– Женщины тоже? Семьдесят два года?

– Конечно! Это же очевидно!

– Нет, не очевидно! Продолжительность жизни женщин на пять лет превышает продолжительность жизни мужчин. Они будут наказаны строже. В этом нет ни справедливости, ни логики.

Черт, черт! Даже Кузену Максу в голову не пришло рассмотреть вопрос с этой точки зрения. Вскинув брови, Бофор призывал его на помощь. Но напрасно. Кузен Макс молчал. Он досадовал на себя за то, что не пригласил в рабочую группу представительниц слабого пола. О чем он только думал? В качестве оправдания он вспомнил о своем бракоразводном процессе, который сделал его пристрастным и необъективным… Анри Бро пришел на помощь, у него было преимущество перед Кузеном Максом: три развода позволили ему досконально изучить женскую натуру. У него не было никаких сомнений:

– Поскольку они все уши нам прожужжали про равенство полов, про паритетное представительство и про всю эту чепуху, я не вижу причин для дискриминации по половому признаку. Мужчины, женщины, все едино – семьдесят два года! Кстати, Бофор, напомните-ка, ваш проект предусматривает выход на пенсию в пятьдесят пять лет. Это касается обоих полов?

Бофор раздраженно кивнул. Да, эта Моро его раздражала своими настолько примитивными вопросами, что никому и в голову не пришло об этом задуматься. Эта Моро и ее практичность домохозяйки! Все в ней было как в домохозяйке: прическа с завивкой на бигуди, голубой костюм, туфли на низком каблуке. Это была идея Гарсена, ему захотелось иметь в правительстве домохозяйку, чтобы внушить доверие другим домохозяйкам. Домохозяйка – министр транспорта! По крайней мере, не было двусмысленности в виде транспорта! Но домохозяйка она или нет, ее вопрос заслуживал того, чтобы над ним поразмыслить. С выходом на пенсию все было ясно: пятьдесят пять лет для всех, по-другому сделать было невозможно. А с «Установками для перехода»? Женщина, и статистика это подтверждает, может спокойно дожить до восьмидесяти девяти лет. Она не захочет умирать в том же возрасте, что и ее супруг, чей предел восемьдесят три или восемьдесят четыре года. Нет, он ошибается, это прогнозы на 2040 год, но это не имеет значения.

С другой стороны, во Франции женщин на три миллиона больше, чем мужчин. Если вычесть девушек подросткового возраста, которые еще не голосуют, останется, скажем, ну где-то двадцать четыре миллиона избирательниц. В таком случае глупо было бы не прибрать к рукам их голоса. Добавить им еще год? Два? Но тогда будут возмущаться мужчины. Может быть, но мужчин-то меньше…

– Ладно, послушайте, тут надо подумать, в этой ситуации есть много нюансов. Время у нас есть, мы взвесим все за и против. А сегодня мне хотелось бы… Что вы сказали, Брид? День солидарности? Посвятить его молодым? А почему бы и нет? Вы ведь знаете его историю. В 1956 году в продажу поступил знак на автомобиль для стариков. Сами понимаете, что доходы с продажи правительство пустило совсем на другие цели. А потом, выполняя предвыборные обещания, в один прекрасный день вообще убрали эту виньетку. В 2003 году первое повышение температуры во Франции унесло жизни около пятнадцати тысяч стариков. Всеобщая тревога. Понедельник на Троицу был объявлен праздничным днем, дневной доход направлен на помощь старикам. Профсоюзы возмутились, про понедельник на Троицу забыли, но день солидарности в принципе оставили. Со стариками. В принципе. А на самом деле это стало еще одним налогом. Может, приспособим этот день к сегодняшней ситуации? И официально направим доходы от него на нужды молодежи? Идея неплоха, мы еще к ней вернемся, пока в этом нет никакой срочности. А теперь давайте вернемся к нашим баранам.

Баранами Бофора в тот день стали вопросы разработки стратегии реализации. Все вместе они поработали очень хорошо, Бофор был рад убедиться в том, что проект, простите, «Семьдесят два» был принят единогласно, – конечно, с небольшими поправками, которые надо будет внести: улыбка в сторону мадам Моро, – но настала пора приступить и к стратегической фазе операций. С чего следует начать?

Вопрос был адресован ко всем, но все сразу же повернули головы к Бертоно. Все понимали, по столь заковыристому вопросу Бофор и Бертоно уже переговорили между собой. Поэтому, чтобы не наговорить глупостей, надо было выиграть время и дать высказаться генеральному секретарю. Это был правильный ход, он уже думал над этим вопросом и хотел поделиться своими соображениями. Просто соображения, не так ли, его личный взгляд на вещи.

– Революция всегда одерживает победу путем кровопролития. Что касается нас, предвидя, что прольется много крови, можно поверить в успех нашего дела… Шучу. Мы не можем говорить о революции, поскольку эту меру хотим навязать мы, руководители на местах. Поэтому мы можем говорить о законе. О революционном законе. За закон голосуют. Депутаты, сенаторы. Пройдет ли наш закон сквозь двойное сито? Сомневаюсь. Вам известна отмороженность Национального собрания и заторможенность сенаторов. Возможен вариант его прохождения после долгих лет разъяснения, перемены сознания… Но мы не можем ждать так долго. Что же нам остается? Референдум. Да, вы не ослышались – референдум. У нас будет время на то, чтобы его подготовить и самим приготовиться. Президент республики? Это я беру на себя. Вместе с Бофором и премьер-министром мы сможем его убедить… Нет, премьер-министр ничего еще не знает про операцию «Семьдесят два». Поскольку ему самому скоро стукнет семьдесят, не думаю, чтобы он этому обрадовался. Когда «Семьдесят два» вступит в силу, он займет одно из первых мест на повозках к эшафоту. Но не стоит переживать, я хорошо его знаю, он хороший парень, все будет в порядке. В конце концов, мы даем ему два года отсрочки… Перед тем как передать слово Бофору для обсуждения практических деталей, я хочу обратить ваше внимание на необходимость хранить секрет относительно «Семидесяти двух». Мы запустим эту машину, но не надо забывать, что через полгода нас ждут выборы в законодательное собрание. Малейшая утечка информации может привести к катастрофическим последствиям, в том числе и для вас лично… Бофор, мы вас слушаем.

– Повторю основные положения проблемы: лица старше семидесяти двух лет обходятся государству примерно в двести миллиардов франков. Не стану повторяться про гуманитарные аспекты, касающиеся пенсионеров, про их одиночество, неспособность приспособиться к новой жизни… Мы хотим предложить выход на пенсию в возрасте пятидесяти пяти лет. Для того чтобы выплачивать людям пенсии, мы должны или распахнуть двери для иммиграции, или… не улыбайтесь… да, организовать обратные чартеры! Вижу, что все согласны. Нам пять лет потребовалось на то, чтобы решить проблему с иммигрантами, и не для того, чтобы опять наступать на те же грабли. Итак, или иммигранты, или сокращение продолжительности жизни до семидесяти двух лет. В этом суть нашего проекта, ее необходимо распространить, сделать доступной и очевидной для каждого жителя. Это надо делать постепенно, без резких движений. В ближайшем будущем, что касается вас лично, то вам надо обо всем забыть. Я позову вас, когда наступит время идти в атаку. Я уже говорил и хочу еще раз повторить: пока опросы общественного мнения не станут благоприятными, мы ничего не будем делать. Референдум должен стать ответом на чаяния масс, требования народа. Иначе нам не победить. Мы ведь живем не в какой-то банановой республике. Иногда проводимые во Франции референдумы приносят вред. Вспомните референдум 2005 года, когда мы снова оказались верхом на коне в то время, когда никто в нас больше не верил. Мы не пойдем ни на какой риск. Разве что на минимально возможный, поскольку ничего нельзя предсказать заранее.

Перейдем к конкретным мерам – утверждению состава возглавляемого мною стратегического комитета. В него войдут, разумеется, Бертоно, а также мой советник Тексье и Бужон. Стратегический комитет будет работать в тесном сотрудничестве с группой по связям с общественностью и СМИ, им будет оказывать содействие Макс Майоль, а возглавит Франсуаза Браше. Да, Франсуаза Браше, рекламирующая пирожные и стиральные порошки. Напоминаю, именно она руководила победной предвыборной кампанией нашего президента республики. А это было весьма нелегкое дело. Могу сообщить вам по секрету: ей очень близки наши идеи. И она еще довольна молода!

9

Первая статья появилась, я это точно помню, 18 марта 2014 года: так, пустяк, несколько строк на одной из внутренних полос газеты «Франс-суар». Мужчина восьмидесяти шести лет, лишенный прав на вождение автомобиля, не справился с управлением и сбил на своей машине двух мотоциклистов, получивших тяжелые увечья. Сам водитель остался невредим. Так, простая информация, которую читаешь каждый день или почти каждый. Однако там журналист задал вопрос: имеет ли смысл разрешать водить машину пожилым людям, не удостоверившись предварительно в том, что они в состоянии это делать с точки зрения здоровья и умственных способностей? Статья не была ни глупой, ни злой. Разве что коварной?

На следующей неделе в ежедневной газете «День», близкой к идеям НФП, сообщалось, что в Перпиньяне какой-то вспыльчивый человек превратил народные гулянья в восстание. Автор этих строк не привел подробностей, к счастью, обошлось без жертв. Но он четко упомянул о возрасте виновника беспорядка – семьдесят восемь лет.