Португальская империя и ее владения в XV-XIX вв

Суда с грузом индийского перца отправлялись в Португалию в основном с Малабарского берега, где королевские чиновники должны были покупать его на рынках Кочина и Кранганура, ведя конкуренцию с индийскими купцами. Как уже упоминалось выше, большое количество перца производилось также на Суматре и Западной Яве, но большая его часть шла на китайский рынок. Этот индонезийский перец был дешевле малабарского, но такого же хорошего (или даже лучшего) качества; однако из-за конкуренции со стороны ачехских и китайских купцов португальцы так и не смогли сбить цену на перец на Малабарском берегу. Во второй половине XVI в. малабарские торговцы перцем соглашались брать плату за него только золотом, однако португальцы никогда не могли присылать из Лиссабона столько звонкой монеты, сколько было у венецианцев, покупавших на золото пряности в странах Ближнего Востока. К сожалению, документация индийско-португальских монетных дворов в Гоа и Кочине не сохранилась, и свидетельства, какое количество золотых монет поставлялось ежегодно из Лиссабона в Индию, далеко не полны. Но при сопоставлении различных фактов становится ясным, что большая часть золота, необходимого португальцам для своих закупок в Малабаре, поступала начиная с 1547 г. из Юго-Восточной Африки, Суматры и Китая. Именно в этот год (или на следующий) на монетном дворе в Гоа была начата чеканка золотой монеты под названием «Сан-Томе» («Св. Фома»), которая имела хождение в течение длительного времени наряду с популярным венецианским дукатом, ашрафи Ормуза, турецкими цехинами, пагодами Виджаянагара, мохурами Великих Моголов и другими золотыми монетами, ходившими по всему Востоку.

Первоначально перец в Лиссабоне был в свободной продаже для всех, но после 1503 г. все импортные товары начали продаваться через посредничество Дома Индии (Casa da India). В 1530 г. вышел королевский указ, что отныне Дом должен продавать пряности оптом (начиная от веса в один квинтал и больше), за исключением небольших их количеств, приобретаемых для пополнения аптекарских запасов. Как португальские, так и иностранные купцы закупали перец в Лиссабоне; одним из первых крупных предпринимателей в торговле пряностями был флорентийский купец и банкир Бартоломе Маркионе, заключавший большие контракты на поставку товаров из Гвинеи еще во время правления короля Жуана II. На протяжении почти всего XVI в. Антверпен был основным перевалочным и складским пунктом лиссабонского перца, откуда он поставлялся в различные страны Северо-Западной Европы. Немецкие и итальянские купцы и банкиры Фуггеры, Аффаитади (в Португалии они стали известны под именем Лафета), Джиральди соперничали друг с другом или же объединяли свои усилия, чтобы покупать перец и другие пряности у португальцев на основе долгосрочных и краткосрочных контрактов. Вплоть до 1549 г. португальцы имели свое собственное представительство в Антверпене, но оно прекратило свою деятельность в этом же году из-за невозможности конкурировать с более опытными фламандскими, немецкими и итальянскими торговцами. В последней четверти XVI в. иностранным купцам, заключавшим контракты на поставку перца, было позволено иметь свои представительства в Гоа и Кочине, чтобы можно было на месте наблюдать за покупкой и отправкой пряностей. Однако вследствие частых кораблекрушений и других непредвиденных случаев подрядчикам очень редко удавалось доставить товар в Лиссабон.

Кроме перца во второй половине XVI в. вырос португальский импорт мускатного ореха, корицы и имбиря, поскольку цена на них в этот период выросла почти в три раза. Португальская монархия не получала большого дохода от гвоздики и мускатного ореха, поскольку большие средства уходили на ежегодное снаряжение каррак и галеонов, на которых доставлялись пряности с Молуккских островов и моря Банда, и содержание фортов в Амбоне, Тернате и Тидоре. Контрабандная торговля процветала на этих отдаленных островах в значительно большей степени, чем где-либо еще. Королевский чиновник в Кочине в 1568 г. утверждал, что два галеона с гвоздикой, пришедшие с Молуккских островов, привезли только 2400 фунтов гвоздики, хотя оба корабля были снаряжены на средства короля. Большинство индонезийских пряностей были проданы португальцами в

Малакке, Гоа и Ормузе азиатским торговцам, и только относительно небольшое их количество было доставлено в Европу, несмотря на возросший спрос. К концу XVI в. португальцы отказались от попыток ввести государственную монополию на торговлю гвоздикой, при которой У3 всего экспорта предназначалась монарху. Когда голландский адмирал Стивен ван дер Хаген захватил в 1605 г. Амбон, он обнаружил, что португальцы позволили мусульманским купцам со всей Азии, и даже из Турции, покупать гвоздику на этом острове. Подобная ситуация сложилась и в Ормузе, когда на протяжении последней четверти века персидские, турецкие, арабские, армянские и венецианские купцы посещали остров с целью приобретения пряностей у португальских чиновников и частных торговцев, совершенно не обращая внимания на возможное существование королевской монополии.

О процветании Ормуза в этот период свидетельствовал Ральф Фитч, купец-авантюрист времен королевы Елизаветы, посетивший остров в 1583 г.

«Ормуз – самый засушливый остров в мире, 25 или 30 миль в окружности; здесь нет никакой растительности, кругом одна соль. Все необходимое доставляется из расположенной на расстоянии 12 миль Персии – вода, дрова и провизия. Окрестные страны, будучи очень плодородными, поставляют все виды продовольствия в Ормуз. В этом городе живут купцы всех наций, много мавров и язычников. Здесь идет оживленная торговля всеми видами пряностей, различными снадобьями, шелком и шелковыми тканями, прекрасными персидскими коврами, жемчугом в большом количестве с острова Бахрейн и великолепным жемчугом из других мест, лошадьми из Персии, которые покупает вся Индия. У них есть правитель-мавр, которого выбирают португальцы и который правит от их имени».

Что касается корицы, то португальцы обладали на нее наиболее действенной монополией, чем на любую иную пряность, поскольку ее наилучшие сорта произрастали на равнинах Цейлона, находившихся под контролем португальцев, а сами сингальцы не имели собственных торговых судов. На Малабарском побережье и на острове Минданао произрастали сорта худшего качества, и поэтому, как заметил Линсхотен в 1596 г., «корица с острова Цейлон самая лучшая и замечательная в мире, и цена ее в три раза выше обычной». Монархия получала большие доходы от королевской монополии на эту пряность. Однако в повседневной практике основную прибыль от торговли присваивали губернаторы и чиновники, несмотря на существовавшие законы, запрещавшие подобные злоупотребления. О славе корицы, ценной и желанной пряности, писал известный поэт Са де Миранда (1550), который был поражен, насколько Португалия обезлюдела, когда многие жители страны покинули Лиссабон и отправились, «влекомые ароматом корицы», на Восток.

Потеря Тернате в 1575 г., которая привела к ухудшению положения португальцев на Островах пряностей, была в значительной мере возмещена их фактической монополией на важный торговый путь, связывавший Китай и Японию. Первые попытки португальцев закрепиться на побережье Южно-Китайского моря были неудачны, частично причиной тому были их собственные действия, частично нежелание китайской имперской бюрократии официально признать нежелательных «пришельцев-варваров из Великого Западного океана». Но на рискованную контрабандную торговлю у берегов провинций Гуандун и Фуцзянь китайские чиновники продолжали смотреть сквозь пальцы, получая от нее доход. Это, естественно, привело к тому, что португальцы основали поселение в Макао (около 1557 г.), о существовании которого император в Пекине узнал с запозданием в 20 лет и был вынужден смириться с этим фактом. Вследствие напряженности в японо-китайских взаимоотношениях в это время и запрета династией Мин вести торговлю с «карликами-грабителями» островной империи на китайских или японских судах, португальцы из Макао были едва ли не единственными, кто поддерживал торговлю между двумя странами. Эта торговля основывалась на обмене китайского шелка-сырца и шелковых тканей и золота на слитки японского серебра. Конечно, династический запрет на прямую торговлю между Китаем и Японией соблюдался не всегда. Но тем не менее он действовал достаточно эффективно, и торговля наиболее ценными товарами была сосредоточена в руках португальцев. Объединение Японии при правителе Тоётоми Хидеёси и последовавшее затем вторжение в Корею (1592–1598) резко повысили в стране спрос на золото в последней четверти XVI в. Более того, хотя в Японии производился шелк, японцы своему шелку предпочитали китайский, все равно, в виде ли сырца или тканей, поскольку его качество было выше.

Путь от Гоа до Нагасаки (конечный порт японской торговли после 1570 г.) и обратно занимал от 18 месяцев до 3 лет, в зависимости от продолжительности стоянки корабля в Макао (или Нагасаки), если не успевали отплыть в сезон муссонов. В это плавание, вначале открытое для всех и каждого, вскоре стали отправляться один раз в год на карраке под командованием старшего капитана, назначаемого королевской властью. Тот, кто получал такое назначение, мог повести судно сам или продать свое право лицу, предложившему наивысшую цену. Почти вся торговля шелком находилась в руках купцов и иезуитов в Макао. Система импорта была основана на квотах, которые выделялись тем, кто занимался доставкой груза. Старший капитан получал приличные комиссионные за различные грузы в дополнение к тем доходам, что он получал от своих частных инвестиций. Линсхотен писал в 1596 г., что одно плавание приносило доход в 150 или 200 тысяч дукатов; одно такое путешествие давало возможность старшему капитану сколотить состояние и уйти в отставку.

К концу XVI столетия Макао и Нагасаки, в прошлом заброшенные рыбацкие деревушки, превратились благодаря взаимовыгодной торговле в процветавшие морские порты. Так с завистью описывал один приезжий голландец в 1610 г. привилегированное положение купцов из Макао в Нагасаки.

«Корабль, приходящий из Макао, имеет на борту около 200 и больше купцов, которые сразу же сходят на берег и выбирают дом, где могут расположиться со своими слугами и рабами. Они не обращают никакого внимания на то, сколько им приходится платить, они не останавливаются перед приобретением самой дорогой вещи. Иногда за семь или восемь месяцев пребывания в Нагасаки они тратят от 200 тысяч до 300 тысяч [серебряных] таэлей, благодаря чему живет городское население; это одна из причин дружественного отношения к ним местных японцев».

В последнее десятилетие XVI в. португальская монополия на внешнюю торговлю Японии и монополия иезуитов на японскую миссию, основанную в 1549 г. Франциском Ксаверием, оказались под угрозой со стороны испанских торговцев и монахов-миссионеров, появившихся на Филиппинах. Активность иберийских соперников, которая вызвала большую озабоченность среди португальцев, не привела в итоге к сокращению их доходов от торговли между Макао и Нагасаки. Несмотря на объединение в 1580 г. двух иберийских держав под властью испанского короля Филиппа II, правительство в Мадриде признало, что Япония находится в сфере влияния Португалии (границу которой определил в 1494 г. Тордесильясский договор) и что монополия на японскую торговлю должна принадлежать скорее Макао, а не Маниле.

Глава 3

Новообращенные христиане и духовенство в муссонной Азии (1500–1600)

Значимость японского серебра, китайского шелка, индонезийских пряностей, персидских лошадей и индийского перца в Португальской Азии не должна заслонять того факта, что Бог был вездесущ, как и маммона. Падре Антониу Виейра, великий португальский иезуит-миссионер, писал в своей «Истории будущего»: «Если бы не купцы, которые отправляются за земными сокровищами на Восток и в Западную Индию, кто доставил бы туда проповедников, что собирают небесные сокровища? Проповедники берут с собой Евангелие, а купцы берут проповедников». Если в Британской империи торговля следовала за флагманским кораблем, в Португальской империи сразу же за купцом шел миссионер. Надо признаться, что если люди Васко да Гамы и говорили, что они плывут в Индию на поиски христиан и пряностей, то в течение первых 40 лет деятельности португальцев на Востоке поиск христиан велся с куда меньшей настойчивостью и энергией, чем экзотичных пряностей. Вплоть до того момента, когда в 1542 г. в Гоа прибыли иезуиты с новыми людьми и новыми методами проповеди, относительно немного миссионеров отправлялось в Индию, и их успехи были скромны. Большинство среди них даже не пытались выучить какой-либо восточный язык и зависели от переводчиков, которые, естественно, лучше разбирались в рыночных ценах и базарных слухах, чем в тонких богословских материях. Но ни эти миссионеры, ни пришедшие на смену им более обученные иезуиты так и не озаботились познакомиться со священными книгами и основными религиозными воззрениями тех, кого они хотели обратить в свою веру, – мусульман, индуистов и буддистов. Все их верования они были склонны рассматривать как порождение дьявола.

Более того, многие священники были более заинтересованы служить маммоне, а не Богу. Так, несколько клириков обратились к скандально известному викарию Малакки в 1514 г., и из их слов стало ясно, во что они веруют. «Это основная причина, по которой они прибыли на Восток, – копить богатства в крузадо; и один из них заявил, что не успокоится, пока не скопит за три года 5 тысяч крузадо и много жемчуга и рубинов». Среди тех, кого подобные этим клирики обращали в христианскую веру, были большей частью либо женщины-азиатки, сожительствовавшие или состоявшие в законном браке с мужчинами-португальцами, либо домашние рабы и умиравшие от голода нищие и отверженные обществом люди, ставшие «рисовыми христианами». Конечно, случались и исключения, как это было в случае с народом парава, ловцами жемчуга из Южной Индии. Первоначально обращение было поверхностным (1537), затем оно дало ощутимые результаты. Но именно Общество Иисуса, иезуиты, находилось в авангарде церкви воинствующей, которое вело за души новообращенных напряженную и настойчивую борьбу, что была схожа с конкуренцией за обладание пряностями. Сыны Лойолы заложили и поддерживали более высокие стандарты поведения, в отличие от своих предшественников. Замечательные успехи португальских миссий с 1550 по 1750 г. были в основном делом их рук. Даже враждебно настроенные к ним протестанты вынуждены были отдать им должное.

Применяя политику кнута и пряника, в которой иногда преобладал кнут, многих азиатских жителей в окрестностях португальских крепостей удалось обратить в христианство, особенно население западного побережья Индии и равнинного Цейлона. Начав с массового разрушения индуистских храмов в Гоа в 1540 г., португальские власти, в основном по инициативе местного духовенства и королевских чиновников, приняли целый ряд суровых и репрессивных законов с целью предотвращения публичного исповедания индуизма, буддизма и ислама на территории, контролируемой португальцами. Эти законы были дополнены другими, целью которых было обеспечить более привилегированное положение обращенных в христианство за счет их соотечественников, которые не захотели быть христианами. Основные направления миссионерской деятельности вырабатывались на церковных соборах, которые периодически созывались. Первый собор 1567 г. был особенно важен. Это было время, когда после Тридентского собора церковь обрела новые силы, и принятые на нем решения подтверждались на всех последующих соборах лишь с небольшими изменениями. Во время обсуждения его возможных решений руководствовались тремя основными соображениями, последнее из которых, как оказалось, на практике трудно согласовывалось (если вообще это было возможным) с первыми двумя.

Во-первых, на Тридентском соборе было признано, что все веры, за исключением римско-католической, были, по сути, не истинными и вредоносными сами по себе. Во-вторых, португальское королевство было обязано распространять римско-католическую веру, при этом светская власть государства должна была поддерживать духовную власть церкви. И в-третьих, запрещалось угрозами и насилием обращать в истинную веру, «поскольку никто не приходит к Христу, Небесному Отцу, иначе, как только добровольно по любви и по ниспосылаемой Им благодати».

Тем положением, что человека нельзя приводить к вере силой или под угрозой применения силы, часто просто пренебрегали на практике согласно другим решениям собора, которые были узаконены указом генерал-губернатора Индии от 4 декабря 1567 г. Этот указ предписывал inter alia (среди прочего), что все языческие храмы на территории, контролируемой португальцами, должны быть снесены; что не должно произноситься имя пророка Мухаммеда с минарета во время призыва мусульман к молитве; что все их языческие священники, учителя и святые должны быть изгнаны и что все их священные книги, где бы их ни нашли, такие как Коран, следует изымать и уничтожать. Индуистам и буддистам было воспрещено посещать на окрестных территориях свои храмы, так же как и проезжим азиатским паломникам. Был также наложен запрет на ритуальные омовения, столь характерные для индуизма.

Проведение нехристианских брачных церемоний и религиозных процессий было строго запрещено. Не разрешалось переходить из ислама в индуизм или буддизм и наоборот, но приверженцам этих религий было дозволено обращаться только в христианство. Моногамия была обязательна для каждого, независимо от исповедуемой веры. Мужчинам, которые уже имели больше одной жены (или сожительствовали больше чем с одной наложницей), было предписано отказаться от всех, за исключением одной, первой, на которой они женились (или узаконить брак с одной из наложниц). Все осиротевшие дети индуистов должны были быть отняты, если необходимо, то и насильно, у родственников, с которыми они жили, и переданы христианским наставникам или приемным родителям, и подготовлены католическими священниками к крещению. Если один из партнеров в языческом браке становился новообращенным, дети и собственность должны были передаваться под его попечение. Христианам не разрешалось жить или останавливаться в домах нехристиан, иметь какие-либо иные отношения с последователями других вер, кроме как строго деловых. От всех индуистских семей требовалось представить поименные списки; затем формировали группы из 50 человек, которые каждое второе воскресенье должны были посещать местные церкви и монастыри, где им преподавали основы христианства. Существовала шкала штрафов, которые могли резко вырасти для тех, кто пытался уклониться от этой обязанности. Нехристиане подвергались законной дискриминации, а новообращенным оказывалось предпочтение при подборе кандидатов на выгодные посты в государственных учреждениях, которые не закреплялись (а подобное случалось довольно часто) только за новообращенными христианами. Большинство предписаний были еще более ужесточены различными дополнительными статьями, принятыми на последующих церковных соборах. Были сделаны лишь незначительные послабления. Прошло немного времени, и мусульманские мечети разделили судьбу индуистских и буддистских храмов в тех местах, где они еще не были разрушены первыми неистовыми конкистадорами. Католические церкви были построены на месте снесенных мечетей и храмов, и доходы от земель, некогда им принадлежавших, теперь уже шли на содержание христианских церквей.

Очевидно, что эти дискриминационные и принудительные меры, даже если и не могли принудить людей стать христианами под сенью меча, не оставляли им другого выхода. Теперь, когда они лишились своих священников, учителей, святых, священных книг и общественных мест поклонения, не говоря уже о запрете свободно исповедовать свою веру, законодатели 1567 г. были уверены, что «ложные и языческие, мавританские верования» зачахнут и погибнут на всей территории, контролируемой португальской монархией. Однако, как нравоучительно заявляли эти законодатели, одно дело принимать добрые законы и совершенно другое – проводить их в жизнь. В действительности применение этих законов сильно разнилось в зависимости от места, времени и обстоятельств и зависело, в особенности, от характера вице-короля и архиепископов, чья власть была весьма значительной.

Совет 1567 г. исключил применение положений закона, направленного против мусульман, в отношении мечетей на Ормузе. Ведь если местный правитель и был португальской марионеткой, то население было исключительно мусульманским. Необходимо было также принимать во внимание и чувства персов (иранцев), подданных соседнего государства[17], могущество которого все возрастало. Торговцы-индуисты Диу сохранили право иметь свои храмы, когда город-остров отошел в 1537 г. португальцам. Столетие спустя это право было подтверждено после того, как Диу оказало помощь иезуитским миссионерам в Абиссинии, и подобные привилегии были даны местным мусульманам. Было явно невозможно предпринять какие-то запретительные меры в отношении китайских храмов в Макао; португальцы с трудом терпели буддистские и даосские уличные процессии и празднества. Голландский кальвинист Линдсхотен, критически относившийся к португальцам, рассказывает нам, что, когда он был в Гоа в 1583–1589 гг., «все, какие только есть народности и веры, – индусы, язычники, мавры, евреи, армяне, гуджаратцы, брамины и все народы Индии, которые живут и торгуют там», имели право на свободу совести. Только при этом ставилось условие, чтобы они проводили свои свадебные «и другие полные суеверий и дьявольщины» обряды за закрытыми дверями.

Несмотря на то что указ 1567 г., по всей видимости, положил конец всем общественным контактам между португальскими семьями и их соседями-нехристианами, нам известно, что какие-то связи продолжали поддерживаться. На последующих церковных соборах было подтверждено, что не должно не только терпимо относиться к языческим процессиям на португальской территории, но и осуждалась также практика, когда христиане на время ссужали их участников драгоценностями, пышными нарядами и рабами. Но нам также известно, что, несмотря на эти церковные инвективы, португальцы, случалось, предоставляли мусульманам пушки для салюта в праздник Рамадан. Моногамии, соблюдения которой требовали с пуританской строгостью прелаты на соборе 1567 г. и последующих, придерживались далеко не все португальцы; их мужчины продолжали держать гаремы, устраивая их где только и когда только было возможно. Отчеты миссионеров начиная с времен св. Франциска Ксаверия и дальнейшие их сообщения полны жалоб на потрясающе развратное и бесстыдное поведение лузитанцев. Профессиональные танцовщицы и храмовые проститутки с ближайших индусских территорий находились под покровительством португальских идальго Гоа и Бассейна (Васаи), щедро одаривавших их, несмотря на неоднократные запреты со стороны архиепископов и вице-королей. И последнее, но не менее важное. Оговорка, что чиновничьи должности в любом случае должны быть зарезервированы для новообращенных христиан, часто нарушалась на практике. Здесь не место приводить все возможные примеры, но жизнь показала, что только индусы имели опыт и способности к финансовой деятельности; они собирали ренту с королевских земель, взимали таможенные и акцизные сборы и другие налоги.

Иезуитский архиепископ Антониу де Квадруш писал в 1561 г. из Гоа монарху, говоря о результатах политики кнута и пряника в проповеди Евангелия не только на этом острове, но и во всей округе, той, что находилась под контролем португальцев. Большинство индусов стали новообращенными благодаря проповедям миссионеров-иезуитов.

«Другие приходят, потому что их приводит наш Господь, и нет никого другого, который убедил бы их прийти; другие приходят, потому что их убедили так поступить их недавно обращенные родственники; одни из них привели три сотни, другие одну сотню, а некоторые и того меньше, кто сколько мог. Другие, и они менее многочисленные, приходят, потому что их принуждают к этому законы, которые Ваше Величество приняли в этих землях, где индуистские храмы и обряды находятся под запретом; если же эти люди были осуждены и заключены в тюрьму, то они, находясь в заключении, из страха перед наказанием, просят о святом крещении».

Автор добавляет, что, когда эти напуганные узники просят о крещении и катехизации, иезуиты забирают их и направляют в коллегиум Св. Павла и дают им пропитание. Когда они съедят свою пищу и коснутся блюд, на которых она подается, они теряют свою принадлежность к касте без всякой надежды (так он пишет) когда-нибудь вновь ее обрести, поскольку они навсегда осквернены в глазах правоверных индусов. Тогда для них уже нет никаких препятствий стать новообращенными христианами.

Архиепископ признал, что многие португальские миряне в Гоа резко критикуют эту практику, утверждая, что это равносильно обращению в христианство силой. Он отверг эту критику, которая, по его мнению, была продиктована злым умыслом и корыстными соображениями в первую очередь королевских чиновников, которые сотрудничали с браминами, полагаясь на их опыт в ведении финансовых дел, для того чтобы работа администрации шла гладко. Однако имеется множество иных свидетельств этого времени, которые указывают на то, что критические высказывания были во многом справедливыми. Один из королевских чиновников утверждал в 1552 г. в письме португальской королеве, что иезуитов больше волнует собственный престиж, чем результаты проповеднических трудов; они выполняют свою работу на скорую руку, лишь бы получить нужный результат.