Сказка для взрослых

Был в лесу еще и такой зверек – не то пес, не то кошка… Такой себе хамелеоныш. Умение в разных ситуациях косить под ту либо иную зверушку помогло ему приблизиться и к медведю, и к шакалам. Он публично ругался с теми, кто уже был приговорен, и был толерантен с теми, кто хоть и раздражал, но был сильнее. И даже Баба Яга с нерпой, скандалистки по природе своей, не особо пружинили хвосты в его сторону.

Следует отметить, что зверюга эта шибко нравилась представителям плебса, а особенно сукам, даже несмотря на его природную тупость – эдакий красавец-кобель, всегда вылизанный, с похожим на улыбку оскалом и стеснительно-преданно смотрящий в глаза. Шакалы его лапами часто претворяли в жизнь собственные выдумки. Вот, например, надо, чтобы зверье голосовало за «то», а не за «это». Хамелеоныш возьмет да и забудет озвучить «это», ввиду чего представители политикума за «то» и проголосуют… Старый советник правителя умышленно не пускал его на волшебное болотце, дабы не расстраивать прислужника, но однажды этот кадр все же втихаря пробрался к водоему – из воды на хамелеоныша смотрела мерзкая зеленая болотная жаба, вся в слизи и бородавках.

– Все пропало, – застонал зверюга, – я обычная жаба. Да что там, я не обычная жаба, я – мерзкая, вонючая, склизкая тварь… Хотя, может, оно и к лучшему… О том, что я красавец – весь лес знает, а шакалы, если узнают, что я – жаба, так и есть меня не захотят…

Хамелеоныш, достаточно скудно наделенный умственными способностями, мнил себя не по годам хитрым зверем, хотя вся его сущность была написана на наглой разноцветной роже большими буквами. Вот и сейчас, увидев в отражении жабу, наш герой решил не распространяться об этом, а продолжать играть роль несведущей зверюги – и не так обидно, и для здоровья полезнее.

На должности главного в лесу волчары служил достаточно молодой шакаленок, ни по повадкам, ни по внешности на волка не похожий даже приблизительно. Я бы сказал больше – он и на кобеля-то особо не был похож. Так, сука… Старый шакал держал его рядом, и, казалось, не замечал описанных отклонений от грозного образа. Более того, он даже помог подопечному получить контроль над воронами и сороками, являвшимися главными лесными сплетницами, влагающими в уши зверью все гадости, шакаленком же и придуманные. Советник, как в случае с хамелеонышем, старался и главного волчару не подпускать к волшебному болотцу. Но должностной статус позволил шакаленку продраться сквозь собачью охрану, и таки взглянуть на свое отражение. Увиденное ничуть не удивило, а, напротив, порадовало его – из болотца на шакаленка смотрела стройная лиса с огромным пушистым хвостом:

– Ой, какое правильное болотце, – проскулило животное. – Выходит, я лисичка. Конечно, я – нежная, хрупкая, стройная лисичка, а не мерзкий, грязный и грубый волчара. Есть все-таки справедливость в лесу. Надо поинтересоваться у советника, нет ли еще какого волшебного озерца, где, окунувшись, можно превратиться в то, что я только что видел… то есть видела…

Главный волчара, тщательно вылизавшись и поточив о камень когти, вприпрыжку направился на рабочее место, к стае мерзких, грязных и грубых волков. Сама мысль о встрече с этими примитивными созданиями вызывала отвращение у хищника нетрадиционной ориентации, но работа, как говорится, есть работа, и потому грозная роль, отведенная ему в этом спектакле, должна быть сыграна убедительно. В противном случае – и лисо-шакаленок это прекрасно понимал – можно лишиться и приработка, и возможности беспрепятственно тусить с подобными себе – так и не определившимися, кто они, собственно, по жизни и по лесным понятиям. Наш же герой был по жизни – шакалом, по статусу – волком, а по мироощущению – сукой…

С к а з о ч н и к: Интересная в этом лесу выходит проза…

Да, чуть не забыл сказать пару слов о лешем – втором, по официальному статусу, персонаже в этом лесу. Будучи уже немолодым шакалом, животное косило под пса с повадками волка, но, играя всю жизнь чужие роли, этот зверь так и не научился ни лаять по-собачьи, ни выть по-волчьи; зато его выступления потешали всех – и травоедов, и плотоядных. Даже сам правитель и его советник нет-нет, да и обсуждали смеха ради очередные филологические перлы коллеги. Особенно зверствовала на дух не переносящая этого «умника» нерпа, как только ни понося своего визави:

– Да он только и может, что возвращать из лесных закромов никем не покладенные шишки да орехи! Ворюга бессовестный! Ему бы только мелких зверюшек обирать да пузо свое греть на солнышке за чужой счет!

С к а з о ч н и к: В лесу было установлено такое правило: сорвал десять шишек – будь добр две из них отдать в лесные закрома, на кормежку нуждающемуся зверью. А вот если сначала сорвал, а потом отнес эти же шишки на соседские лесные угодья, то, все по тому же установленному межлесному закону, две шишки, покладенные сорвавшим в закрома, должны были быть возвращены тому, кто их вынес на соседские территории. А так как шишек на всех не напасешься, да и собирать их большой охоты нет, то и придумало хитрое звериное отродье, как за чужой счет жить припеваючи: приходишь и говоришь, а верните-ка мне покладенные в закрома шишечки, так как я большое их количество переместил на соседние угодья. А если спросят: «А чем докажешь?», так ты им в ответ: «Так вот шакал, отвечающий за сбор шишек, собственными глазенками видел». Безусловно, никто ничего не видел, более того, и в закрома никто ничего не клал, однако, та часть шишек, которыми хитрое отродье делилось с упомянутым шакалом, делала последнего сговорчивым, что и позволяло хитрованам безнаказанно присваивать лесное добро, которое денно и нощно приумножали травоядные.

– Неправда это, брехня, – возражал леший, – при мне шишек в два раза больше было собрано, чем при ней.

– Собрано, то собрано. А сколько назад забрано? А? Чего молчишь? Правда глаза режет? Видите – молчит. А знаете, почему молчит? А потому как сказать нечего. При мне-то бобровая заводь, где дубы валят, была поменяна на целых двадцать четыре мильярда шишек, а при нем – в несколько раз меньше!

Нерпа была ворюгой не хуже супостата, в чью сторону она метала шелуху, но переговорить эту скотину, вжившуюся в образ великого инквизитора, еще никому не удавалось. А потому и верила ей очень немалая часть травоядного плебса. Кстати, старые волки, пережившие не одного правителя и знающие свое дело, считали, что и леший, и нерпа играли в одну игру, но, для пущей убедительности, каждому отводилась своя роль. Режиссировал же данное интереснейшее шоу, ясное дело, старый шакал.

Леший бывал на болотце пару раз. Первый раз – по молодости лет, второй – на закате дней. Увиденное не удивило, однако и не порадовало старого интригана: как не вглядывался он в водную гладь, под каким углом не смотрел, а пялилась на него из воды все та же трусливая шакалья морда, что и много лет назад. Увы – ни псом, ни волком ему стать так и не удалось.

С к а з о ч н и к: Да, такое уж это было болотце… И хоть обычно мы на всю жизнь остаемся теми, кем рождены, однако в нашей сказке все не совсем так, как в обыкновенной жизни. Потому и менялось у зверушек отражение с течением времени – по делам их.

Но были в лесу и несогласные, вернее – чистокровные хищники, еще не успевшие скреститься с шакалами. Так вот, эти самые хищники хотели изменить власть в лесу и навести порядок. По крайней мере – так они говорили. И попыток было сделано немало, и сил потрачено изрядное количество, а результата все не было. То ли ума и хитрости им не хватало, то ли смелости и храбрости, но их воз, как у людей говорится, был и ныне там. Хотя находились среди заговорщиков и умные, и хитрые, и смелые, и храбрые, и во всем этом они не уступали старому шакалу с его отродьем, но чего-то все равно не хватало. Скорее всего, отсутствие принципов, равно как и природная подлость, позволяли советнику манипулировать правителем и выходить триумфатором из любой ситуации. У взбунтовавшегося зверья были принципы, а у старого шакала – нет, вот он и выигрывал.

Главным оружием старого шакала были простые звериные пороки: жадность, алчность, гордыня; потому-то человеческий принцип «разделяй и властвуй» работал в мире зверей ничуть не хуже, чем у людей. Шакал только пользовался всем известными постулатами с присущей ему долей подлости и цинизма. Звери же, имея хоть какие-то принципы, никак не могли противостоять этой скотине, ибо открытая вражда для шакала была слаще меда. Как только кто-то скажет: «Достали эти шакалы!» – тут же все воронье начинало каркать: «Кошмар, антишакализм, притесняют, хотят убить всех шакалов, шакалов объявили вне закона».

С к а з о ч н и к: Термин «антишакализм» был придуман старым шакалом и обозначал дословно нелюбовь к этим самым шакалам, за которую, по неписаным лесным законам, полагалось страшное наказание. При этом всех остальных представителей фауны данный закон не защищал. Ну, например, не было в своде лесных правил таких терминов как «антисвинизм» или «антикенгуризм». А придумал старый советник «антишакализм» исключительно для того, чтобы объединить всех представителей своего вида в одно стадо на свое благо, ибо противопоставление одного зверья другому всегда вызывало нелюбовь неизбранных к избранным. Изначально все звери ничем друг от друга не отличались: те же лапы, уши и хвост, звереныши всех видов играли вместе, а их родители мирно соседствовали друг с другом. Старый шакал не мог в одиночку выполнить свои замыслы. Поэтому-то он сначала придумал, как разделить зверье по видам, сказав, что одни лучше других, а затем – как согнать в одно стадо представителей своего вида, поселив в головах шакалов глубокое убеждение о ненависти к ним всех остальных зверей.

Идея сработала. Поначалу шакалы начали косо смотреть в сторону остального зверья, а затем и зверье стало тихо недолюбливать шакалов. Разделение произошло, и старому шакалу оставалось только властвовать, чем он, собственно, успешно и занимался. Со временем часть шакалов, уверовав в свою исключительность, начала творить беспредел, увеличивающий пропасть между видами, а большинство зверья возненавидело шакалов только за то, что они – шакалы. Причем, объяснить причину такой ненависти звери не могли и не пытались. Ненавидели – и все тут.

Теперь даже отбившуюся от стада овцу (я имею в виду шакала-пацифиста, решившего жить среди других зверей) ждало глубокое разочарование при столкновении с реальностью, так как свое отношение к нему звери строили, глядя на его профиль, а не на дела. Вот так, помыкавшись в поисках правды, наш мечтатель-идеалист превращался в циничного ханжу-рационалиста, понимающего, что жить он может припеваючи только в среде себе подобных. Дальше срабатывал поведенческий инстинкт – старшие учили младших, рассказывая страшные сказки о мытарствах избранных и об их истинных врагах. Подрастающее поколение впитывало полученную информацию размером с муху и выращивало ее до размеров слона. В конце концов, все ненавидели друг друга, но почему – толком никто объяснить не мог.

Звери, безусловно, боялись обвинений в антишакализме, причем – чисто интуитивно, поэтому сетовали на шакалий беспредел исключительно в узком кругу себе подобных. А как только взбунтовавшееся зверье начинало собираться в компании для борьбы с этим самым шакализмом, старый советник тут же всовывал в эту компанию своих представителей, типа нерпы или Бабы Яги. Итог всегда был одним и тем же: переругав заговорщиков между собой, старый шакал получал очередную управляемую группу неопределившихся баранов (бараны в данном случае упомянуты скорее как образ, нежели как вид).

С к а з о ч н и к: Звери просто не понимали, что бороться со старым шакалом можно только его же методами.

ІІІ

Как раз во время описываемых событий образовалась некая группа травоядных и хищников-вегетарианцев, которых весь этот шакалий беспредел уже вконец достал, и решило зверье бороться, чтобы сбросить ненавистную власть медведя и его прихлебаев. Звучало это красиво, выглядело благородно, но было глупо по определению, ибо при замене одного медведя хоть на десяток других старый шакал всегда оставался на своем месте, а соответственно и ожидания перемен так и оставались ожиданиями.

Звери об этом не знали и потому искренне верили, что они уберут медведя – и более справедливый правитель наведет порядок в лесу. Но так как все предыдущие лесные перевороты ничего хорошего в лес не принесли, то и наша отважная группа решила отправиться в дальние леса искать царя всех зверей – Льва, о котором каждый слышал еще со времен своего щенячества. И собралось в кучу зверей разных: ежик, волчонок, лисенок, собачонок, зайчонок, черепаха, шакаленок. Вот собрались они, значит, и пошли, куда глаза глядят, так как точного местоположения Льва никто не знал.

– Вот найдем Льва и расскажем ему все как есть, – сказал волчонок.

– Да, все-все расскажем, – подхватил шакаленок, чей дедушка собственно и был старым шакалом, – как старшие шакалы про всех зверей плохо говорят, как учат, с кем водиться, а с кем – нет.

– Я слышал, – сказал ежик, – Лев такой могучий, что одного его слова достаточно, чтобы порядок в лесу навести. И что он специально ждет, пока звери проявят свои качества, чтобы потом каждый получил по заслугам.

– А я и не знаю, есть Лев или нет, – пискнула лисичка, – но только моя мама говорит, что Лев – это выдумка травоядных и нам, хищникам, не стоит в него верить.

– А мой дедушка говорит, – вставил шакаленок, – что Льва этого мы, шакалы, придумали для остального зверья, чтобы управлять им легче было.

– Тоже мне, управители, – подала голос черепаха, – в нашем лесу правит медведь, а не шакалы. Медведь ведь у нас правителем-то будет.

– Правитель-то он правитель, а дедушка говорит, что на самом деле – это только так кажется, потому, как медведь большой и тупой, – сказал шакаленок, но, увидев взгляд медвежонка, опустил глаза и быстро начал оправдываться: – Извини, медвежонок, это не я, а мой дед так сказал.

– Да сам ты тупой! – разозлился медвежонок. – А что большой – дак мы, медведи – большие и сильные, не то, что вы, шакалы.

– Не надо ругаться, – попытался вмешаться зайчонок, – мы ведь вместе пошли Льва искать, чтобы не получилось, как с косулей.

– А чего он обзывается, – виновато отреагировал медвежонок.

– А я и не хотел никого обзывать, – оправдывался шакаленок, – я только повторил слова деда.

– Да, дед твой – тот еще гусь, – вставил совенок, но, поняв, что сострил несуразно, попытался исправиться: – Хотя нет, какой он гусь… Скорее – конь.

– А конь здесь при чем? – заржал жеребенок. – Мы к шакалам никакого отношения не имеем.

– Ну да, ну да, оговорился, – прервал обсуждение совенок. – Я хотел сказать – фрукт еще тот, в смысле овощ… Ой, да вы совсем меня запутали!

– Да кто тебя путал-то, голова – два глаза, – вставил волчонок. – Ты, ежели решил чего сказать, то подумай сперва, а уж потом говори.

– Точно, – сказал щенок легавого пса, – а то вон оно ведь как выходит: ляпнул мой папаша на медведя лишнего – теперь корячится в срамной яме.

– А когда это он ляпнуть-то успел? – поинтересовалась черепаха.

– Да это еще при козлином правлении было, когда нерпа папашу-то моего старшим над легавыми псами поставила.

– А-а-а, – медленно и с пониманием дела протянула черепаха, – понятно.

– Вот всем вам, гавкающим и воющим, урок будет, – съязвил совенок, – нечего гавкать на кого попало, а то прикинулся псом – и ну лаять. А лаять-то правильно еще уметь надо!

– Точно, – поддержал шакаленок, – мне дед тоже так все время говорит. Лаять надо только тогда, когда уверен, что в ответ никто даже не зарычит.

Щенка легавого пса, посаженного в срамную яму, в принципе, все устраивало: и то, что предок сидит, не доставая своими нравоученьями, и то, что добра разного родитель впрок заготовил не на одно поколение, и то, что он самостоятельно мог принять решение и пойти с остальными зверьками, не спрашивая ничьего разрешения.

С к а з о ч н и к: Родитель легавого щенка, на самом деле, не имел к шакалам никакого отношения, но походить на них старался изо всех сил: и рычал характерно, и слюной брызгал, и, как нерпа, с выпученными глазенками бросался на беззащитных жертв.

Путь зверушек лежал через соседние лесные угодья. Это была самая большая территория после деления леса. Добра там имелось всякого-разного: и шишек, и грибов, и ягод всевозможных, а также лес тот славился водой и воздухом, которые горят. Как использовать это добро – толком никто не знал, а потому и жгли его, почем зря, грелись холодными зимами. А еще давали огненную воду и воздух соседям, у которых такого не было, в обмен на большое количество шишек. Зверье там жило такое же, как и на других лесных территориях, но слава предков, к которой нынешнее поколение не имело никакого отношения, давала повод даже зайцам и кроликам кичиться своим статусом жителя великого леса и с пренебрежением рассуждать о соседях.

Правили лесом такие же шакалы, как и везде, только было их сразу двое: один назывался медведем, но точно не медведь, а второй – примеряющий на себя шкуру льва, и тоже не лев. Старый шакал придумал менять местами шакалят, дабы не заморачиваться – то один порулит, то другой, и они даже время от времени ругались друг с другом, создавая иллюзию борьбы за престол, и где-то недолюбливали друг друга. Но в целом у зверья, проживающего на соседней территории, на выбор были только две эти кандидатуры. А старому шакалу, в конце концов, было все равно, кого выберет зверье, ибо, при любом раскладе, управлял всем этим цирком он.

Нашим героям предстояло идти через главную полянку соседнего леса. Много разных сплетен ходило о ней: что зверье отовсюду стремится попасть туда, дабы зажить получше, что только там можно поймать удачу за хвост, что там за аналогичные вещи дают втрое больше шишек. Достаточно было сказано, но недосказанным оставалось то, что не все прибывшие туда умудрялись эту самую удачу поймать, а даже наоборот, большинство этого хвоста даже не видело, и что, получая втрое больше шишек, приходилось раздавать их вчетверо.

До главной полянки зверушки добрались за две недели скитаний по полям, лесам и болотам. И чего только не встречалось им на пути: и сороки-воровки, и медведи-шатуны, загнанные в болота, и волки-крохоборы, отбирающие у зверья последнюю шишку, и псы-опричники, охотящиеся на вольнодумные умы. Но только жилось лесным обитателям на этой земле так же несладко. Вот ведь как получается: и леса богаты едой всяческой, и меняют ее на шишки из другого леса, а жрать животине все равно нечего. И она от безысходности то с голоду пухнет, то медом забродившим тоску лечит. А мед тот, как опыт показывает, многих зверей в свиней попревращал даже без волшебного болотца…

В общем, много ли, мало ли, долго ли, коротко ли, а добрались наши зверьки до стольной поляны соседнего леса, и ужас объял путешественников: зверья там видимо-невидимо, все куда-то бегут, галдят, толкаются, грязь кругом… Шанхай, одним словом. Хотя, при чем тут Шанхай – тоже непонятно. Ну да делать нечего, надо Льва искать. И принялись путешественники встречных-поперечных о диковинной зверюге расспрашивать: слышали чего, аль нет? Да как найти? Да встречался ли кто с ним?.. Результат удивил, а возможно и огорчил юных следопытов: кто молча игнорировал вопрос, кто угрожающе рычал, а кто и просто – за зад вопрошающего кусал. Или не знало местное зверье о Льве, или знать не хотело – тяжело сказать, вот только ценило оно не предания лесные, а шишки натуральные. И чем больше этих самых шишек было у их обладателя – тем больший вес он имел в глазах окружающих, тем большим вниманием наделяли его суки, тем легче и красивше протекали дни бренного существования, заключенные в тоску и негу.

Звери здесь жили не парами, как на родине у путешественников, а стадами. Прайдов хищников не стало, и потому спаривались кто хотел, как хотел и где хотел, а в конце концов – еще и с кем хотел. Потому-то и куча щенят без роду и племени сновала по помойкам в поисках пищи. И только шакалы продолжали вести свое родство по суке, оставаясь верными традициям предков. Основная масса живности ставила в пример шакалов, завидовала им, но менять сложившиеся стереотипы не хотела, а потому и жила в нищете, ненавидя всех и вся, а особенно шакалов.

В целом жизнь на стольной поляне строилась по принципу «получай удовольствия сегодня, ибо завтра может не наступить вообще». Удовольствия предлагались возле каждой березы, за каждым пеньком и под каждым валуном. Вот только позволить их себе могли не все звери, а только те, кто имел достаточно шишек. Кобели начинали двузначно поглядывать в сторону таких же кобелей, суки стали проявлять интерес к сукам, а вместо чрезмерного употребления забродившего меда изысканное общество предпочитало нюхать высохшую маковую росу.

Молодые путешественники изрядно устали и хотели отдохнуть, но за отдых под первым попавшимся кустом со зверят взяли кучу шишек, прихваченных ими на дорогу.

– Ничего себе сервис! – возмутился волчонок.

– Ну да, – поддержал его совенок. – У нас – где свалился, там и спишь.

– И шишек за это никто никаких не требует, – заржал жеребенок.

Вдруг, откуда ни возьмись, возле путников появился толстый холеный кот:

– Ну, знаете ли, дорогуши, – вмешался в разговор незнакомец, – это вам не болото вонючее, а поляна стольная. Здесь все шишками меряется, а так как места на поляне не шибко будет – поляна не резиновая, а зверья разного тьма-тьмущая, вот и берем мы, местные лесные жители, с прибывших шишками, дабы быт свой звериный улучшить за ваш, понимаешь ли, счет.

– Дак это же какое количество шишек-то иметь надо, чтобы жить здесь? – возмутился ежик.

– Все так говорят, а потом живут припеваючи, или не припеваючи, но убегать обратно не спешат: мучаются, корячатся, стонут, но продолжают жить и цепляться когтями за стольную жизнь.

– А что же их здесь так привлекает? – спросил щенок легавого пса.

– Удовольствия, – хитро ответил кот.

– А что за удовольствия-то? – поинтересовалась лисичка.

– Ну, разные, кому что по душе. Одни любят конопляной травой жженой дышать, другие медом забродившим упиваются, третьи – маковую росу нюхают, четвертые разжигаются, любуясь пушистыми хвостами белок.

– А как это – разжигаются? – спросил волчонок.

– Ну, белки перед публикой хвостами крутят под соловьиные трели, – ответил котяра, немного подумал и добавил: – Хотя вам этого пока не понять. Ладно, попробую объяснить популярно. Вот что вам больше всего в жизни нравится делать?

– Я люблю на травке валяться, – тявкнул легавый щенок.

– И я тоже, – поддержал его волчонок.

– А я – в догонялки по веткам бегать да орешки грызть, – пискнул бельчонок.

– Да-с, – сказал котяра, – так мы далеко не убежим. А скажите-ка, зверьки, может, у вас и кедровые шишки имеются?

– Конечно, у нас их поболее, чем еловых будет. Вот только за ночлег с нас еловые просили, которых почти не осталось.

Котяра решил облегчить ношу странников, воспользовавшись их наивностью, но для этого необходимо было предложить им нечто такое, от чего бы зверушки потеряли рассудок. Проверенных и заезженных уловок у кота было припасено много, но тут был особый случай, ведь провинциальные зверьки о большинстве искушений даже не слышали, а потому и не знали – желают они этого или нет. Перед особью котячьей наружности встала серьезная задача: рассказать путешественникам о прелестях предлагаемых удовольствий, определить их интересы и продать за подороже нечто, не стоящее ничего.

– А что же привело вас сюда, дорогие мои? – поинтересовался рыжий полосатый кот.

– А мы Льва ищем, – просто сказала лисичка.

– Какого льва? Того, что с третьей просеки, из шакалов? – удивился кот.

– Нет, не из шакалов, а настоящего, – заржал жеребенок.

– Взаправдашнего, – вставил волчонок.

– Того, который – царь всех зверей, – закончил мысль совенок.

– Ах, этого, – медленно промурлыкал лукавый, а про себя подумал: «Что же им сказать-то? Скажу, что Лев выдумка – обидятся, и не видать мне кедровых шишек, как своих ушей. Сказать, что и на стольной поляне в него верят – тоже могут обидеться, не поверив в мою искренность. Ладно, попробую, как всегда, поюлить».

– А чего вы замолчали, дядюшка? – поинтересовался совенок.

– Да вот думаю, как бы вам получше объяснить. Видите ли, мои маленькие друзья, на стольной поляне звери, в основной своей массе, слышать о Льве слышали, но верить в его существование отказываются, поскольку какой смысл верить во Льва, ежели в местах здешних он отродясь не появлялся, да и не видел его никто.