Полная версия
160 шагов до тебя
Закончив список, Лея сунула карандаш за ухо, как делала бабушка. Почему же мне ни разу не пришло на ум повторить этот жест?
– Я знаю, что тебе тоже приходилось здесь работать. Ты делаешь, что можешь. Разве я настолько глупа, чтобы этого не понимать? А знаешь что? Мы найдём ее рецептарий, тогда многое изменится. Я верю в магию вещей.
Бабушкин рецептарий представлял собой записную книжку, страницы которой, как и сама бурная жизнь бабушки, пожелтели, кое-где засалились, а где-то и вовсе надорвались. В нем хранилось нечто более важное, чем просто записи подходящих сочетаний продуктов, инструкции по порядку и времени их кулинарной обработки. Каждый раз после того, как она на какое-то время уединялась на кухне с Беатой, выходила оттуда с лицом победительницы и что-то быстро записывала круглым почерком.
Я не сразу заметила, как улыбалась, вспоминая это, пока Лея не прокомментировала:
– Нужно, чтобы к нам снова приезжали из самой Флоренции, как к твоей бабушке за ее фирменными шоколадными круассанами. Даже Беата…
Я нахмурилась, но Лея затараторила:
– Всего лишь хотела сказать, что она вовсе не сердится, пусть и утверждает обратное. Да у нее глаза светятся, как только я произношу твое имя! Увидишь, она будет рада.
Для этого мне надо было набраться смелости. Передо мной снова и снова возникало полное ненависти лицо матери. Она будто говорила: «Тебе никогда не получить прощения у тех, кого однажды ты предала».
– Когда-нибудь я об этом подумаю. – Я сделала вид, что сейчас это меня не беспокоит, от чего загорелись щеки.
Я взяла у Леи карандаш и положила себе за ухо, но он тут же упал на пол.
Она залилась смехом:
– У тебя уши не такие мясистые!
Я подняла карандаш и с досадой бросила на барную стойку. Лея загадочно посмотрела на меня и произнесла:
– Помню, как она закрывала кухню на ключ, и кондитерская превращалась в логово алхимика. Потом что-то записывала странными символами, давая нам пробовать крем или сырое тесто.
Я рассмеялась:
– Лея, это был русский язык! Она ведь моя бабушка. Ну, а на каком же еще языке ей писать?
– Правда? Тем более! Этими рецептами мы снова покорим наш город. Клиенты “Магнолии” перейдут к нам! – пританцовывая, сказала девушка.
Я взяла тряпку и принялась вытирать столики, задумавшись над тем, что только сейчас испытала. Первый раз фраза “моя бабушка” вызывала во мне странное ощущение. Я действительно чувствовала, что она моя бабушка, а не пожилая женщина, удочерившая меня.
Лея не отступала:
– Вот увидишь, получится замечательный праздник! Посетители снова потекут рекой. О нас тоже напишут в газете. Нужно лишь поискать.
Я закачала головой:
– Это бессмысленная трата времени. Если мы не пользуемся вещами, они отправляются на помойку. Вот и бабушкин рецептарий, скорее всего, уже там.
– Она бы так не поступила, – не успокаивалась Лея.
– Нужно найти другие цветы для столиков к ее дню рождения, – поменяла я тему, собирая вазочки на столах. – Например, васильки. Только где их сейчас найдешь?
– Рецептарий найди, Ассоль, – задумчиво произнесла Лея и направилась к кухне.
Ее энтузиазм и настойчивость вряд ли могли изменить мое решение, и я, чтобы отвязаться, бросила ей вслед:
– Хорошо, я поищу его.
В чем-то Лея была права. Может, бабушка замолвит там, наверху, за меня словечко и я смогу, наконец, продать кондитерскую… А, может, и вовсе налажу свою жизнь. Да и Лею осчастливлю.
Вряд ли в тот момент я осознавала, что запустила колесо судьбы. Так уже однажды случалось, когда Сандра только появилась в моей жизни, чтобы круто ее изменить. Но что ожидало меня сейчас?
Глава 6. Возвращение Аньки, или Энн
Я уже поставила ногу на лестницу, чтобы подняться на чердак, как вдруг раздался телефонный звонок. Постояв и подумав, я решила проигнорировать его и продолжила взбираться. Но телефон не сдавался. Может, это Делла Сета по поручению пропавшего клиента желает возобновить сделку?
Я живо спустилась и с нетерпением ответила. Энн набросилась на меня взволнованно-сердитым контральто:
– Фасолина, совсем обалдела? Где ты? Уже гости начинают собираться. Мой супруг, именинник, вот-вот с друзьями нагрянет. Костюм ему карнавальный все выходные искала. Или передумала помогать с коктейлями?
– Аччиденти![9] Энн, прости. Появились неотложные дела. И потом у меня даже нет маски. Уверена, что ты легко найдешь мне замену. – Сегодня я была настроена копаться в старых вещах и ностальгировать.
– Нисколько не сомневалась в плохом влиянии твоего муженька, даже теперь, когда ты с ним в разводе, – выпалила подруга.
– Мы не в разводе. Я просто взяла паузу… – Мне не хотелось ссориться с ней из-за пустяка, поэтому я удержала свои эмоции в узде.
– Теперь, когда судьба свела нас снова, ты так просто от меня не отделаешься. Надень что-нибудь поприличней и дуй сюда. Черт с ним, с карнавальным прикидом! – приказала Энн.
Иногда мне кажется, что в одной из прошлых жизней она была моей мамой или старшей сестрой. Может, это оттого, что Анька переходила со мной из одного важного этапа жизни в другой, несмотря на временные расставания. А, может, я все еще не привыкла, что после своего американского периода жизни она превратилась в сноба, не упуская любой возможности покомандовать мною.
1995 год, Рим, ИталияЯ протискивалась сквозь поток спешащих горожан, которые фыркали и толкались всякий раз, когда я тупила, вспоминая, как мне пройти к железнодорожному вокзалу. А ведь он находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от посольства, где я оформляла документы на отказ от прежнего гражданства. Данный факт еще раз подтверждал, что ориентация на местности была одной из моих слабых сторон.
У светофора кто-то коснулся моего плеча и изумленно спросил:
– Фасолина?
Я обернулась. Анька! Первая красавица и модница класса, моя лучшая школьная подруга. Сразу узнала ее по глазам олененка Бэмби, которые здорово маскировали искушенный взгляд, и улыбке а-ля Кейт Мосс со знакомой щербинкой между передними зубами.
– Анька! Сколько лет, сколько зим!
Мы застыли в объятиях посреди улицы, на проходе, и не обращали внимания на то, что люди вокруг наперебой отправляли нас по одному неприличному адресу.
– Ну надо же! Что ты тут делаешь?
Она уверенно откинула волосы назад, поправила лямку сумки Фенди через плечо и важно сказала:
– Вот, еду к мужу. Во Флоренцию. Кстати, с легкой руки Умберто меня все зовут теперь Энн. А то Анька да Анька.
Я с восхищением взглянула на нее и удивилась:
– Энн? Необычно! А Умберто – это кто?
– Мой муж. Он родом из Рима, но работает во Флоренции. Врач-кардиолог.
– Да ну?! Ты ведь в Америку уезжала?
– Да, было дело. Даже марафон в Нью-Йорке пробежала.
– Узнаю мою Аньку. Что в голову взбредет, то и сделает! – Я дотронулась до ее руки, не веря, что передо мной в самом центре Рима стоит моя школьная подруга.
– Короче, стартовала одна, а финишировала рука об руку с темноволосым красавцем по имени Умберто. – Она снова поправила волосы, будто невзначай демонстрируя обручальное кольцо на безымянном пальце ее левой руки, а на указательном – еще одно с большим бриллиантом.
– Могу понять этого итальянца! – я любовалась Аней, будто моделью сошедшей со страниц журнала Вог.
Она ухмыльнулась:
– Представляешь, задумалась, какой у меня каденс[10], сто шестьдесят или сто семьдесят? А он сзади так неожиданно бросил мне: “Сто шестьдесят, ваш каденс сто шестьдесят”.
– Даже если я понятия не имею, что такое каденс, но звучит все равно сказочно! – Я взволновалась так, будто это случилось со мной.
– Ну, он-то на ста восьмидесяти бегает, хотя и роста немаленького, – новая для меня Анька показала уровень сантиметров на десять выше своей макушки. После небольшой паузы она спросила:
– А что ты? Замужем?
– Да, тоже итальяно веро[11], – смутилась я, ибо предчувствовала ее вопрос.
– Так ты нашла своего Леонардо?! – брови Энн сложились домиком.
Мне хотелось провалиться сквозь землю, спрятать подальше все неудачи, которые я встретила на своем пути, но язык был моим тайным врагом и не оставил времени на размышление:
– Нет. Вернее, да. Но он пропал.
– Это уже интересно. Слушай, а давай доберемся до Флоренции и засядем в каком-нибудь милом местечке, – предложила она. – Расскажешь свою жизнь с того момента, как ты уехала к бабке.
И мы зашли в бар “И фрари делла Лоджа”, который в последствии станет нашим неизменным местом встреч по пятницам, и принялись листать в памяти страницы школьных лет. Я напомнила ей одно наше нелепое детское приключение. Мы решили забраться на черешневое дерево нашего соседа и так увлеклись, что не заметили дядю Степу, который поджидал нас внизу в широких семейных трусах, резиновых сапогах, бандане пирата и с винтовкой наготове. В ответ на наш громкий, заливистый смех посетители бара бросали заинтересованные взгляды, и мы смолкли. Но в какой-то момент подруга стала серьезной и, помешав коктейль трубочкой, спросила:
– А помнишь ту цыганку-бродяжку?
– Воровку, что назвала меня бандюгой? Как же забыть!
– До сих пор не пойму, как тебя угораздило? – Она утопила трубочкой ломтик апельсина в спритце и бросила на меня многозначительный взгляд.
Когда я забывала об этом случае в своей биографии, она ни раз освежала мне память.
Это случилось осенью, когда нам с Анькой было где-то по одиннадцать. Мы возвращались с ней со школы домой по центральной улице города, которую в народе называли ташкентским Бродвеем. За спиной болтались рюкзаки, мы шуршали первыми желтыми листьями и ели мороженое. Я крутила в руках зонт в руках и громко смеялась над жестами подруги, которая пародировала математичку, пока не обратила внимание на двух цыганок, шедших прямо на нас, впереди которых вприпрыжку бежал чумазый мальчишка.
Подруга скомандовала мне:
– Тихо!
Не знаю, что ее насторожило, ибо она мало чего боялась. В отличие от меня.
– Подумаешь! – нарочито громко сказала я, все еще пребывая в дурашливом настроении. – Что они нам сделают?
Цыганки не сводили с нас глаз. Анька отвечала им дерзким взглядом, я же всерьез испугалась, ибо не далее как этим утром баба Нюра рассказала, что в нашем районе пропала десятилетняя девочка. Ушла в школу, да так и не вернулась.
Мальчишка не отрывал взгляд от тающего в моей руке мороженого и, неожиданно выхватив его у меня, убежал. Анька бросилась за ним. Женщины перекинулись между собой словами на непонятном языке и оцепили меня. Я схватила зонт, зажмурилась, и принялась размахивать им.
В какой-то момент мой удар пришелся по чему-то жесткому, и, когда я открыла глаза, заметила, как на правой брови пожилой женщины выступили капли крови. Анька привела за шкирку плачущего цыганенька с запачканным мороженным ртом.
– Бандюга! Да мы сейчас в милицию заявим! – крикнула с акцентом та, что помоложе, и схватила меня за руку.
Как раз в этот момент откуда-то появились люди и окружили нас. Вот только, где они были раньше и почему осуждающе смотрят на нас, вместо того, чтобы помочь?
Анька отпустила ребенка, молодая женщина ослабила хватку и крикнула:
– Вы – свидетели! Она первая на моего сыночка руку подняла!
Я вырвалась из плена, открыла рот, чтобы возразить, но Анька сделала знак тикать, мы припустили через дорогу, чтобы успеть на троллейбус, который только что подъехал к остановке. Расталкивая людей, заскочили внутрь, и уже через несколько секунд водитель закрыл двери, не дождавшись бегущих цыган.
Со словами “благодарю тебя, Господи!”, я зареклась впредь появляться на Бродвее. В городе-миллионнике десятки других дорог, на которых мы вряд ли с ними когда-либо пересеклись бы.
Спустя пару-тройку дней мы все же встретились. Анька в тот день не пришла в школу, и я после занятий направилась к ней, чтобы передать домашнее задание. Я заметила, как пожилая цыганка шла по другой стороне дороги.
«Прибавлю шагу и спрячусь где-нибудь поблизости! Но где?» – пробормотала я, соображая, в каком магазине надежнее скрыться. Холод опустился из живота в ноги, коленки дрожали, а голова вообще отказывалась работать.
Уже через несколько мгновений я почувствовала, как кто-то схватил меня сзади за капюшон ветровки и голос с акцентом велел:
– Постой, бандюга! Я не сделаю тебе больно.
Я замерла, ожидая худшего. Женщина изловчилась, вцепилась в мое запястье так, чтобы видеть мою ладонь и нараспев произнесла:
– Лет через шесть ты уедешь за границу и встретишь его, сына попрошайки. Но не сразу выйдешь за него. Нет. Будете любить друг друга. А вот мама твоя…
– Оставьте меня! – я заорала, что есть мочи.
Я вопила, но цыганка удерживала меня:
– Не ори! А вот твоей маме, ей кто-то заговор на смерть сделал. Но я могу помочь. Детьми клянусь!
– Тетя, нет у нас денег! – я попробовала вырваться, по щекам покатились слезы, но та крепко держала меня за руку и не сводила с меня глаз:
– Не нужны мне твои деньги! У мамы ведь есть кое-что. Ее здоровье стоит намного больше, чем те побрякушки. Понимаешь? Тогда она будет жить.
«Мама будет жить».
Откуда ей было знать, что пару месяцев назад у моего друга и одноклассника от страшной болезни умерла мама? Он так отчаянно плакал на похоронах, что я вцепилась в хрупкую руку своей мамы, а ночью не спала до самого рассвета, часто подходила к открытой двери родительской спальни, чтобы послушать, дышит ли она.
Следующим утром я залезла под матрас, где мать хранила семейные ценности. Сережки, кольцо и цепочка с жемчужным кулоном должны были потом отойти мне, но я ими пожертвовала в тот день.
Когда я рассказала все Аньке, та накинулась на меня:
– Блин, дурында! Что сразу ко мне не зашла? Придумали бы что-то.
– А что бы ты придумала? Там целая шайка. Они гипнозом людей обворовывают. Нет, люди им сами все приносят.
– Ты сомневаешься, что я их найду? – с вызовом бросила подруга.
Я махнула на все это рукой. “Откупились!” – повторила слова отца на свой безутешный плач.
Через несколько дней к нам в дверь позвонила Анька с какими-то двумя парнями из старших классов и протянула мне эту цепочку с жемчугом. Сережек и кольца уже не было:
– Напела, что продала! А ты, Фасолина, держи этот кулон с жемчугом. Знаешь, это ведь камень семейного счастья. Береги его!
Родители прожили еще шесть лет. Не думаю, что цыганка имеет к этому какое-либо отношение. А тот кулон я до сих пор ношу, хотя моя семейная жизнь сейчас проходит очередной неблагоприятный период.
Я замолкла, а Энн, подозвав официанта, заказала нам еще по коктейлю.
Это помогло мне встрепенуться и даже иронизировать:
– Здесь коктейлем не отделаешься. Чтобы поведать тебе о том, что произошло, надо что-то посолиднее.
– Солька, ты же меня знаешь!
Она подняла руку, и официант со жгучими черными глазами, улыбаясь, приблизился к нам.
– Что я могу для вас сделать?
– Посоветуйте какое-нибудь деликатное вино, подходящее для длительной беседы.
– Тем, кто не любит торопиться и предпочитает раскрывать вкус вина медленно, я советую благородный и многогранный Гевюрцтраминер.
Энн загадочно улыбнулась и кивнула:
– Отлично! И что-нибудь в качестве сопровождения.
– Хорошо, сделаю сырную нарезку и тарталетки с паштетом из гусиной печени, самый лучший в нашем регионе! – официант не сводил с Энн глаз. Будто чувствовал, кто здесь кого угощает.
Когда он удалился, подруга, потирая руки, нетерпеливо произнесла:
– Ну? И как бабушка убедила тебя уехать с ней?
Глава 7. Он сошел со сцены!
Февраль, 1985 год, Тоскана, ИталияСолнце просачивается между деревянных полосок венецианских ставен, рисуя длинные тени на шахматной доске полов. Чувствую запах свежесваренного кофе и нотки новой для меня едко-травяной смеси табака и цитрусовых. Пора бы уже и привыкнуть, что именно так пахнет моя бабушка!
Встала и пропрыгала по черно-белой плитке к окну: если бы я здесь росла, вот было бы развлечение – с утра до ночи играть в классики!
Серо-белая мебель, оранжевые стены и психоделические картины выглядели необычно после югославской мебели и обоев в цветочек нашей советской квартиры, но мне все здесь нравилось. Особенно сбегать из спальной зоны вниз по невысокой лестнице на кухню, чтобы полюбоваться новым бабушкиным шедевром кулинарного искусства.
С улицы послышался громкий и чуть грубый голос Сандры:
– Соня! Уж кофе остыл, а все круассаны съедены давно!
Я открыла окно и зафиксировала ставни, посмотрела вниз.
Красная герань и фиолетовые цикламены пестрели в белых деревянных ящиках на отросшей щетине вечно-зеленой травы. Мимоза бесстыдно развесила плюшевые желтые ветви над соседскими гортензиями.
Бабуля в розовом пеньюаре с сигарой во рту выпалывала сорняки. Ее окликнул низкий женский голос из соседнего окна и они перекинулись несколькими фразами, перевод которых не заставил себя ждать, как только бабушка вошла в дом и принялась громким голосом переводить, ибо итальянский я пока понимала еще исключительно медленными и короткими предложениями:
– Синьора Рита очень обрадовалась, что ко мне внучка приехала. Говорит, что ты такая же хорошенькая, как и я, еще и сигареты не куришь. А я ей сказала, что зато ты спишь долго. А ее внук, Леонардо уже куда-то улизнул с Энцо.
Она загремела внизу чем-то металлическим. Я сердито подумала, что мне нет дела ни до Леонардо, ни до Энцо. Главное, чтобы она дала мне поспать. Хотя бы сегодня.
– Эх, в мои почти восемнадцать тоже никто не знал, где меня носит… – Я уловила в ее голосе разочарование. Мне бы очень хотелось узнать, как она провела свою молодость, помня из рассказов бабы Нюры, что ей не единожды приходилось заново пускать корни и осваиваться.
– Эй, соня! Табак тебя знает, как можно столько спать!
– Ну, ба! Сегодня суббота!
Но бабушка не сдавалась:
– Вот именно! Стало быть, дел больше, чем обычно. Заграница не любит лентяев.
Не думаю, что она нервничает из-за того, что должна работать в выходные. Бабуля снова загремела посудой на нижнем этаже, где находилась кухня.
Я нырнула в ее комнату. Кровать идеально заправлена – ни единой складочки! Рядом с зеркальным плательным шкафом в открытой обувнице выстроились около двадцати пар обуви всех мастей. На прикроватной тумбе – недокуренная сигара в хрустальной пепельнице и черная шляпа с маленькой вуалью. Та самая, в которой она впервые появилась в моей жизни восемь месяцев назад. Я подошла к зеркалу, примерила ее и произнесла:
– Сан-д-ра! Я – Сандра, а никакая вам не Ассоль!
От голоса бабушки за спиной я подпрыгнула:
– Это еще зачем? У тебя красивое, многообещающее имя. Уверена, что его придумала твоя мать. Хотя это и не в ее стиле.
Я удивилась:
– Так ты даже не знала ее! И того, что отец писал ей стихи. Завтрак в постель приносил. С цветами.
Я загрустила по своей прежней жизни и по родителям. Помощь бабушке в кондитерской и новый быт помогали мне от этого отвлекаться.
Сандра не придала значения моим словам, сняла с меня шляпу и стряхнула пыль:
– Пришла пора ее убрать. Я больше не хочу повода ее надевать. Ну же, давай, поторопись!
Я вернулась в свою комнату. Буржуйка! У меня теперь личные покои с полутораспальной кроватью, платяным шкафом, лампа с винтажным абажуром и туалетным столиком с пуфиком! Покружившись по комнате, я натянула джинсы, белый свитер, кроссовки и куртку – бабушка по приезде сразу же занялась моим гардеробом и оборудовала мне гостевую комнату. Я побежала по коридору до лестницы, ведущей вниз. Но чего-то не хватало. А, конечно: очки! После смерти родителей у меня резко ухудшилось зрение. Как сказал психолог, я с трудом видела свое будущее, тем более, за границей. Вернулась за ними в комнату и заметалась, как юла, но нигде их не находила. Бабушка коршуном наблюдала за мной из дверного проема. На ней были джинсы, туфли на каблуке, бежевая блузка и пиджак чуть темнее из плотного джерси. Какая же она у меня красавица!
– Бабушка, куда подевались мои очки? Я их вечно теряю, – рассердилась я.
– Глаза по ложке, а не видишь ни крошки! Главное, чтобы сердце всегда оставалось с тобой. Ну же, поторопись! – жестко сказала она, спустилась вниз и зазвенела ключами за дверью.
Через мгновение я уже бежала по кедровой лестнице в кухню. Здесь облицовка из кремовой плитки освежала темное дерево гарнитура, а белые с вышивкой занавески вместо дверок делали ее уютной и даже романтичной. В таком же стиле была и скатерть, покрывающая большой круглый стол посредине кухни, а на нем фарфоровая ваза, благодаря которой я приобрела новую привычку: на ходу утащить две миндальные печеньки и спрятать в карман. Это слишком вкусно, чтобы оставлять их здесь в одиночестве!
Наконец, через сад мы выходим на улицу. Идем мимо желтых двухэтажных домов, с белыми балконами и пестрой геранью на них, затем сворачиваем направо и примерно через сто пятьдесят метров подходим к площади. Где-то здесь должен находиться парикмахерский салон “Альдо”, куда мы направляемся.
– Пьяцца Сан-фран-че-ско[12], – читаю я указатель, как только мы выходим оттуда. Итальянская речь напоминала мне маленький, элегантный велосипед, а сама я была на нем большим, неуклюжим медведем, но мне предстояло как-то на нем ездить.
Большое облако сахарной ватой повисло над остроконечной колокольней из красного кирпича, такого же, как и остальная часть собора. Весенний ветер теребил мою новую укладку, разбирая ее по волоску – мы только что вышли с бабушкой из парикмахерской, и я чувствовала себя какой-то обновленной. Теперь каждую субботу Альдо обещает делать из меня красотку.
Когда мы поравнялись на площади с высоким жгучим брюнетом в белом плаще, они с бабушкой любезно поздоровались. Он даже поцеловал ей руку. Затем раскрыл плащ и достал из внутреннего кармана черного пиджака визитку, протянул ее бабушке. Кажется, на поясе блеснула кожаная кобура. Или мне показалось? Я поправила скользящие по вспотевшему носу очки.
По шершавой, пористой брусчатке суетливо ходили голуби и ворковали. Вдалеке сидела влюбленная парочка и бесстыдно целовалась. Я закрыла глаза от слепящего солнечного света и представила себя и Леонардо из Сан-Ремо на их месте под певучую речь бабушки с усачом в плаще. Сколько времени мне понадобится, чтобы научиться бегло лепетать, как они?
Тут Сандра горячо попрощалась со своим собеседником и, покачав головой, сказала:
– Табак его знает, где его носило все это время! А как он любит круассаны с фисташками из Бронте!
Я достала из кармана печенье и откусила, роняя песочные крошки к великому птичьему удовольствию. Пернатые тут же налетели, а самые наглые сели на плечи и руки, претендуя на свою долю лакомства. Я засмеялась, бросила им печенье, и, отряхнув ладони, догнала бабушку.
– Ты так легко отдаешь то, что любишь? – возмутилась она.
Я пожала плечами: к чему этот ее странный вопрос? И тут же поинтересовалась:
– Бабушка, ты ведь из-за любви сюда сбежала?
– Табак с тобой! – уклонилась она от ответа, но я заметила на ее лице тень беспокойства.
Мы свернули за угол и, пройдя еще несколько метров, оказались перед вывеской.
– А вот и “Фа-соль”[13], – обрадовалась я.
– Она самая. Я влюбилась в это романтическое место, представив, во что могла бы его превратить.
Мы вошли, и от запахов ванили, корицы и гвоздики у меня потекли слюнки. Внутри было еще светлее из-за бежевых стен, чисто-белой мебели, огромных подносов с шуршащим безе и зефиром, воздушными бантами на фиолетовых коробках. Стену напротив украшали красно-желтые и розовые цепи из карамели в прозрачных фантиках. Холодильную витрину занимали торты с белоснежной глазурью, между которыми пестрели пирожные с разноцветными фруктами, печенья с шоколадом всех мастей.
– Ну, как тебе?
Сандра уже переоделась и на ней были белые чепец и фартук. Меня переполняли эмоции так, что я обняла ее:
– Обалдеть, ба! Это просто кондитерский рай! А ты… словно зефирная королева!
Бабушка очень хорошо вписывалась в кондитерскую, и тут до меня дошло: это было именно то место, в которое она очень органично инкрустирована, словно драгоценный камень в золотое кольцо.
Сандра вынесла из кухни подносы и принялась их аккуратно раскладывать на витрине:
– Моя Беата взяла выходной. Будем как-то сами справляться. У меня ведь теперь новая молоденькая помощница. Могу я на нее рассчитывать?
Я заулыбалась, подумав о том, что жизнь довольно странно устроена: иногда мечтаешь, мечтаешь, оно не исполняется, а порой приходит то, о чем даже не думал – не гадал.