Начальник райотдела

Холодный воздух успокоил разбушевавшиеся нервы, остудил пылающее лицо. Гюзель Аркадьевна села за руль помолодевшей и посвежевшей. Все равно справлюсь, всегда справлялась с неприятностями, и сейчас не пропаду!

Уже поздно вечером она пришла на Московский вокзал и купила билет.

– Поезд идет ночью. В два часа, – предупредила кассирша, пряча утомленное лицо за окошечком.

– Поеду ночным, мне туда и обратно, в этот же день. – Гюзель Аркадьевна просунулась в окошечко, чтобы разглядеть кассиршу, но та спешно укрылась за перегородкой.

– Как на электричку, – глухо донеслось из-за перегородки. Юмашева отпрянула от окошечка. Неприятный голос. На «Сапсан» финансисты денег не дают, только на плацкарту.

– Мне в плацкартный вагон. Вот мое удостоверение. – Гюзель положила на вертящуюся тарелочку удостоверение.

– Места есть только в общем вагоне. Будете брать? – кассирша неожиданно вылезла наружу. Юмашева испуганно вздрогнула: «Все, как в фильме ужасов, кассирша какая-то страшная, косматая. Совсем, как привидение на болоте, привидится же такое», – подумала она, поправляя очки на переносице.

– Буду-буду. То поезд ночью идет, то места в общем вагоне, все у вас не слава богу, – проворчала она, забирая из тарелочки билеты и удостоверение.

Юмашева не слышала, что сказала ей вслед кассирша. Стремительными шагами она уходила, почти убегала от страшного привидения, так испугавшего ее на исходе неудачного дня.

* * *

Гюзель Аркадьевна Юмашева – полковник полиции, начальник отдела внутренних дел одного из центральных районов города Санкт-Петербурга проживала в однокомнатной квартире, увешанной с пола до потолка дипломами и наградами. В квартире было уютно и тихо, никто не тревожил покой Гюзели Аркадьевны. Она не имела права даже кошку завести, не то чтобы собаку или мужа. В прихожей стоял большой платяной шкаф с зеркалами, подставка для обуви, аккуратный коврик у двери сиял девственной белизной. «У тебя стерильно, как в больнице», – приговаривали друзья Гюзели и любыми путями избегали посещений. «Наверное, боятся наследить, – думала она, в очередной раз вычищая квартиру от несуществующей пыли. – Такая чистота бывает только у одиноких вдов, которым занять себя нечем…» В минуты разочарований и обид квартира встречала Юмашеву, как старый и добрый друг. Здесь можно было отдохнуть, прилечь, перекусить, то есть набраться сил перед предстоящим сражением.

Гюзель лежала на диване и смотрела на маятник, катастрофически отстукивающем секунды и минуты. «Еще пять минут полежу и встану, иначе на поезд опоздаю, – думала она, неотрывно глядя на часы. – Сейчас сяду в такси и сразу появится утраченная бодрость; впереди меня ждут новые приключения, свежие впечатления. Что это со мной? Я же всегда любила дорогу. Объездила много стран и городов, поселков и сел, даже в какой-то деревне побывала, где-то в Новгородской области, ездила в тьму-таракань за рецидивистом. Его заочно арестовали за тройное убийство, а он в это время отлеживался в глухой деревеньке. Вспомнить страшно, где он прозябал. А я его оттуда вытаскивала своими тоненькими ручками. Вдвоем с водителем-милиционером. Если посчитать километры дорог, можно сбиться со счета. Получается, что объехала весь земной шар вдоль и поперек, и не один раз, а несколько».

Неожиданно вскочила с дивана и быстро собралась. Побросала в сумку необходимые вещи, по сложившейся привычке окинула взглядом квартиру, не забыла ль чего, поглядела на себя во все зеркала в прихожей, скорчила унылую рожицу, оттянув уши, улыбнулась отражению и вышла из квартиры.

– На Московский вокзал, – вежливо сказала она таксисту.

Он молча подчинился ей, повернув ключ зажигания.

* * *

На безлюдном перроне Московского вокзала стояла женщина с короткой стрижкой. Она читала газету. Морозный воздух стыло поблескивал крохотными снежинками, вырываясь струйками пара из закрытых дверей вокзала. «А где пассажиры? – Гюзель Аркадьевна поправила сползшие на кончик носа очки и посмотрела на перрон. В обозримом пространстве никого не было: – Понятно, что поезда нет, поезд может опоздать, а вот где пассажиры? Почему, кроме меня, на перроне никого нет?».

Она вошла в здание и с этим же вопросом обратилась к постовому милиционеру.

– А зачем вам пассажиры? – спросил постовой, не скрывая ехидства.

– Ну, где пассажиры, там и поезд, – смущенно пояснила Юмашева, в глубине души злясь на бестолкового сотрудника транспортной полиции.

– А поезд вам зачем? – он уже не скрывал ехидного смеха.

– Чтобы в Москву уехать, – ответила Гюзель Аркадьевна. Не выдержав, она вспылила, – а зачем мне в Москву надо – не скажу. Говори немедленно, где поезд и пассажиры? Поезд должен отправляться через пять минут.

– А он и отправится через пять минут. – Он выдержал длинную паузу: и желчно добавил. – Но с Ладожского вокзала. – Постовой милиционер стер ухмылку с лица и, окинув Юмашеву презрительным взглядом, бесследно испарился.

«Мент поганый», – ругнулась она вполголоса и оглядела вокзал. Пустой и длинный, непривычно безлюдный, вокзал выглядел, словно все пассажиры на свете вымерли, как мамонты. Юмашева почувствовала, что сердце учащает ритм с центростремительным ускорением. Еще мгновение – и оно выскочит из привычного гнезда, расправит крылья и улетит. «Это стресс, самый настоящий стресс, – подумала она. – Нормальные люди в такой ситуации запросто могут получить инфаркт. Но это нормальные люди могут получить инфаркт. А что должны делать ненормальные? Черт, куда испарился этот наглый постовой? Где дежурный по вокзалу? Должен же быть здесь кто-то живой!».

И она медленно побрела в поисках дежурного по вокзалу. Торопиться было некуда, даже табло расписания отключило свои мигающие огни. «Вот что, значит, кричала мне вслед эта мерзкая кассирша, а я, как всегда торопилась. Мне повсюду грезятся привидения. В голову не могло прийти, что поезд в Москву идет с Ладожского вокзала! Всю свою сознательную жизнь уезжала в Москву с Московского, да не только я, весь Ленинград-Петербург в Москву уезжал только с Московского вокзала! А с Ладожского вокзала можно ездить разве что в Финляндию…»

– У меня билет на поезд в Москву! – она протянула билет в окошечко дежурной по вокзалу.

– Мы возвращаем только тридцать процентов от стоимости билета, – сухо сообщила заспанная женщина лет пятидесяти.

– Это же грабеж! – возмутилась Юмашева. – Статья 161 Уголовного кодекса Российской Федерации, раздел «преступления против собственности».

– У вас в билете указано, что поезд отправляется с Ладожского вокзала, – отрезала дежурная и отодвинула стул от окна.

На языке у Гюзели вертелись обидные слова, уже готовые сорваться и понестись по зданию вокзала. «Надо было спросить, когда следующий поезд», – подумала она, с трудом удерживая рвущуюся наружу ярость.

– Следующий поезд в час дня, – вполне дружелюбно сообщила дежурная в микрофон.

«Вот сволочь! Она мои мысли читает. Еще бы, это же ее профессия – читать склочные мысли опоздавших пассажиров. Но я же не опоздала! Я вообще никуда и никогда не опаздываю. Сколько же у меня денег с собой? Мало денег, как всегда мало, все командировочные ушли на покупку билета. Что делать?»

Юмашева отошла подальше от проницательной дежурной. «Надо успокоиться и подумать, что дальше делать, куда бежать, с кем ругаться? С дежурной? Ей и без меня тошно. Сидит тут, не спит всю ночь. Если вовремя не прибуду в Москву, значит, все, хана мне. Я никому не смогу объяснить, почему и по какой причине не прибыла в министерство к назначенному сроку. Да и кто поверит? Перепутала вокзалы… В поезде миллион пассажиров, и на весь состав оказалась одна идиотка. Интересно, сколько пассажиров в поезде? Тысяча, две? В процентном отношении цифра пугающая».

– Скажите, а можно вернуть билет?

Юмашева оглянулась. Сзади стоял мужчина, высокий, темноволосый, в черном кашемировом пальто, немного взволнованный. Он совал билет в окошечко, не замечая вертящейся тарелочки.

«Господи, кажется, кривая процентного соотношения идиотов слегка поднялась вверх. У меня появилась компания», – обрадовалась Гюзель Аркадьевна. Она придвинулась к окну дежурной, стараясь разглядеть лицо мужчины. «А он ничего себе, симпатичный, можно сказать, красавец! – мысленно радовалась Юмашева. – Культурный, вежливый, не злится, хотя у него налицо дорожный стресс. И на лице тоже…»

– Вы перепутали вокзал? – Юмашева нетерпеливо подергала мужчину за рукав пальто.

– Да, а что? Вы тоже перепутали? – казалось, что мужчина несказанно обрадовался. Он сразу забыл про свой билет и наклонился к Гюзель.

– Мы с вами два идиота на весь состав. У меня стресс! Дорожный стресс! А вы? Вы, как себя чувствуете? Расстроились?

– Да, меня должны встречать в Москве. Если вовремя не приеду, мне будет хана. – Мужчина вздохнул и страдальчески поджал губы.

«Он сейчас похож на мальчишку, нечаянно прогулявшего урок. Ему к лицу экстремальные ситуации. И еще мы употребляем одинаковые словечки в стрессовом состоянии, что явно означает явное родство наших душ», – обрадовалась Юмашева.

– А почему вы перепутали? Я не знала, что поезда в Москву идут с Ладожского вокзала. Как-то не думала об этом. Целый час торчала на перроне с газетой. Могла бы и на Ладожский успеть за это время. А вы? – заговорила Юмашева, пытаясь объяснить причину собственной рассеянности. Она нарочно размахивала руками, и будто нечаянно задевала мужчину перчатками. Словно касаясь его, она обретала утраченное спокойствие духа.

– Тоже не знал, целых два часа бродил по городу, чтобы скоротать время, – виновато пояснил мужчина, – я из Москвы.

– Ах, да вы москвич! – закричала Гюзель. – Не люблю москвичей, терпеть их не могу, но сейчас, сейчас готова вас обнять и расцеловать.

– Я тоже, – весело согласился мужчина.

– Что – «я тоже»? – удивилась Юмашева.

– Тоже готов вас расцеловать. И крепко обнять. – Он забрал деньги из тарелочки, небрежно сунул их в карман пальто и галантно предложил Юмашевой свой локоть.

– Это потому, что нас двое. Компания, так сказать, идиотам в компании веселее. – Она уцепилась за его руку, чувствуя надежное тепло, исходящее от мужчины. – Меня даже зазнобило, это нервное. Мне обязательно нужно быть в Москве. Меня тоже встречают, только не с цветами и фанфарами. Еду за нагоняем. А вы?

– А меня ждут цветы и фанфары, – засмущался мужчина, – кстати, я – Андрей.

– А я – Гюзель Аркадьевна.

– О-о, так красиво. Но слишком высокопарно и длинно. Я вас буду звать Гуля. Разрешаете? – он склонился над ней. У Гюзели закружилась голова, она вдруг ощутила себя слабой, незащищенной, бог знает кем обиженной. Скорее всего, всеми, кому не лень обижать одинокую женщину.

– Разрешаю, – она теснее прижалась к нему. – Что делать, Андрей? Следующий поезд только в час дня. Меня же расстреляют за опоздание.

– А меня не расстреляют. Но мне придется самого себя приговорить к высшей мере наказания. Где тут у вас гостиницы поблизости?

– Зачем? Зачем гостиницы? – Гюзель испуганно отпрянула от него: «Господи, этого еще не хватало. Вот, будешь знать, как разговаривать с незнакомцами. Искать душевное успокоение у незнакомых мужчин неприлично. Это занятие всегда заканчивается гостиницей!».

– Мы позвоним в Пулково и выясним, когда самолет. Полетим в Москву? – он крепко прижал ее руку к себе.

– Полетим-полетим! – мечтательно пропела Гюзель. Она будто плыла по воздуху. Ей нравилась эта романтическая прогулка с красивым и сильным человеком, не впадающим в стрессовое состояние из-за мелких пустяков.

Ночная «Октябрьская» ослепила ярким светом, громкой музыкой, людским гулом, шумом вентиляторов и кондиционеров. Андрей прошел к вывеске «Аэрофлот», протянул визитную карточку девушке, сонно клевавшей носом в это позднее время. Девушка оживилась, сонное выражение исчезло с ее лица. «Меня зовут Марина, – сказала девушка, – вы опоздали на поезд, сейчас мы вас отправим в Пулково, вот номера и время рейсов». Через минуту она уже протягивала из окна кассы бумажку с номерами рейсов.

«У меня же денег нет, черт, как ему сказать-то? Тысяча рублей в кармане валяется, – думала Юмашева, наблюдая за оживленной беседой Марины и Андрея. – Этих денег должно хватить на один московский день. Мне даже позвонить некому, пожалуй, дома можно наскрести еще тысячу, получится всего две, а билет в Москву стоит, наверное, тысячи четыре. Грабеж!».

Последнее слово она произнесла вслух, и Андрей оглянулся, глядя на нее с недоумением.

– Я говорю – «грабеж». Железная дорога возвратила мне третью часть стоимости билета, чистой воды грабеж, статья 161 УК! – повторила она, стыдливо отворачивая расстроенное лицо.

«Как ему сказать, что у меня не хватает денег. Даже позвонить некому. Конечно, позвонить есть кому, остались еще “друзей адреса”, но… Меня никто не поймет. Все знают, что Юмашева находится в дороге по пути в Москву, скоро остановка в Бологое, и вдруг, нате вам, звонок посередине ночи, дескать, дайте денег на билет. Нет, на это я пойти не могу! Лучше вообще никуда не поеду! Пусть все будет, как будет».

– Забудьте, Гуля, о железной дороге и грабителях, идемте, – он нежно подхватил ее под руку и потащил к выходу.

Марина, вытянув шею из окошечка, с интересом смотрела им вслед, раздумывая, как могла эта странная парочка отстать от поезда. Где они прохлаждались, пока загружался поезд, в каком славном месте находились?

Автомобили разнообразных моделей, сверкая вымытыми боками и желтыми вывесками «такси» толпились у входа в гостиницу, заманивая припозднившихся пассажиров. Таксисты, отталкивая друг друга, бросились к Андрею, наперебой умоляя его выбрать самую скорую, самую удобную, самую безопасную и абсолютно недорогую машину. Он жестом отстранил от себя назойливых таксистов и усадил Гюзель на заднее сиденье в бордовую «вольво». Сел рядом и тронул водителя за плечо.

«Господи, куда я еду, у меня же денег нет, надо бы сказать ему. – Но ей нравилось подчиняться галантному и сильному мужчине. Это было настолько приятно, что Юмашева не смогла заставить себя сделать чистосердечное признание, да и не совсем это удобно делать в присутствии таксиста. – Не скажешь же вслух, знаете, дорогой мой, а у меня денег нет. Вот что он подумает? Имеется в виду таксист…»

«Вольво» мчалась по ночному морозному Петербургу. В машине было тепло и уютно. «Совсем, как у меня в кабинете, – подумала Юмашева и сладко потянулась. – Кажется, я влюбилась в этого незнакомца, ужас какой. А никакого ужаса и нет. Мое давнее одиночество стало для меня второй кожей. В голове только работа, работа и работа; сплошные трупы, кражи, грабежи и разбои, бомжи, нищие, совещания, выговоры, разгильдяи-опера… Все перемешалось в моей жизни, и я давно забыла, что такое любовь, чувства, эмоции, мужская ласка и твердый локоть под боком. А, может, это из-за стресса? Все-таки ночь, зима, студеный январь, вот и захотелось мужского локтя. Надо же на что-то опереться в этой сумасшедшей жизни. А вдруг он бандит? Или вор в законе? Вроде, нет, Андрей не похож на вора в законе, да и на бандита не похож. А на кого он вообще-то похож?»

– А где вы живете? – спросил Андрей. Он сидел рядом, тесно прижавшись к ней, словно ему тоже было одиноко в этой ночи. Романтическая ночь распространяла свои длинные щупальца на всех, кто оказался далеко от дома.

– На Английской набережной, не очень-то далеко от вокзала, – «В этом месте можно сказать, – подумала она, – что мне нужно заехать за деньгами». Но такси уже мчалось по Московскому проспекту, морозному и белому, длинному и бесконечному, казавшемуся несказанно прекрасным в этой романтической ночи.

«А-а, ладно, все равно дома не усну. Буду переживать и страдать изо всех моих слабых сил. А в аэропорту честно во всем признаюсь, провожу в самолет – и поблагодарю за моральную поддержку. Ну, не каждый же день мне встречаются потрясающие мужчины!»

Она еще не знала, в чем она собирается честно признаваться, но ей очень хотелось сделать Андрею какое-нибудь признание. Любое!

Пулково встретило потерявшихся путешественников приветливо. Огни ночных баров уютно светились, приглашая сонных путников выпить чашечку кофе или чего покрепче, кассы работали, редкие пассажиры бродили по безлюдному зданию аэропорта в ожидании своих рейсов, и Гюзель нестерпимо захотелось в Москву, в новую жизнь. Ночью в незнакомом месте всегда кажется, что прямо сейчас, именно с этой минуты начнется другая жизнь, в ней можно спрятаться от прошлой, до колик надоевшей.

– Как нам улететь в Москву? – поинтересовался Андрей в первой же кассе.

– В шесть утра, билеты перед вылетом, – улыбнулась кассирша. Она не выглядела сонной и вялой, наоборот, бодро улыбалась, приветствуя Андрея и Гюзель, будто они пришли в гости к ней.

– Идемте в кафе, вы вся дрожите от холода. Сейчас мы выпьем по чашке кофе или чая, съедим по бутерброду, и нам станет веселее, – он обнял вдруг съежившуюся от страха Юмашеву и потащил к бару.

«Конечно, веселее. Два идиота рядом – веселья не оберешься… Это надо же было так влюбиться, безвозвратно и безнадежно. Если бы мне мораль позволяла, я бы ему сказала, давай плюнем на эту Москву и поедем ко мне, на Английскую набережную, где можно забыть о делах, о Москве, о поездах и самолетах, ну, хотя бы на один день забыть. Почему мораль такая суровая штука? Почему она не позволяет выдавить ни одного слова из пересохшего горла? И что здесь безнравственного? Взрослые люди, красивый мужчина и одинокая женщина неожиданно понравились друг другу…»

Гюзель не смотрела на Андрея, но видела его, как и он видел ее, не глядя ей в глаза. Они давно догадались, что думает каждый из них. Ночью все чувства обостряются, и слова утрачивают всякий смысл.

«Наверное, думает о том же, но у него моральные принципы. Господи, какие же мы несчастные, боимся совершить безнравственные поступки, трясемся от страха, как маленькие дети. С другой стороны, завтра обязательно наступит утро. Мы будем сожалеть, что поддались на удочку своих желаний, утратив всякое представление о той самой морали… Надо бы заговорить, а то наше молчание затянулось не на шутку». Она не смотрела на него, ее мысли крутились по кругу, напоминая белку в цирковом колесе.

– Гуля, о чем вы думаете? – спросил он, двигая бокалом по столу, словно разыгрывал партию в несуществующие шахматы.

– Обо всем. О странной ночи, наполненной мистическими предзнаменованиями, неосуществленными желаниями и совпадениями. А вы? – она отпила глоток коньяка и задохнулась. Первый глоток оказался слишком крепким.

– Почти о том же, странно все, что случилось. Почему именно вы оказались на моем пути? Почему не кто-то другой или другая.

– Я вам не нравлюсь? – пошутила Гюзель.

– Отчего же? Очень нравитесь. И вы знаете. В вас можно влюбиться с первого взгляда. Сначала я растерялся, там, на вокзале. А когда вас увидел, безумно обрадовался, и уже через минуту влюбился.

Юмашева хотела сказать: «Я тоже влюбилась!», но усилием воли сдержала порыв, и слова повисли на губах, она прижала салфетку, чтобы промолчать, не позволить открыться губам, наглухо замкнуть их, чтобы неосторожное слово, не дай бог, невзначай не вылетело, не испортило очарования волшебной ночи. Острое желание обладания мужчиной охватило ее. Она закрыла глаза, чтобы никто не догадался о грешных мыслях, терзавших ее душу и тело, да и кто мог догадаться в пустом баре ночного аэропорта, где, кроме Андрея, никого не было. Барменша спряталась в глубине стойки, прикорнув в кресле, коротая долгую зимнюю ночь. «А что испытывает Андрей, какие желания обуревают его?» – подумала Гюзель и приоткрыла глаза. Она увидела пристальный взгляд серых глаз, разглядывающих ее лицо, руки, он смотрел на нее, съежившуюся от давно забытых желаний, с нескрываемым любопытством. «Надо что-нибудь сказать, а то веду себя, как дикарка, то от поезда отстала, то денег на билет нет, то вдруг возжаждала мужской ласки. Чушь какая-то, надо срочно освоить цивилизованные формы ведения беседы с незнакомым мужчиной. Ха-ха».

– Андрей, а кто вы по профессии? – спросила она, принимая позу великосветской дамы, обучавшейся манерам и этикету английской бонной. Не финской, не немецкой, непременно – английской…

– Неужели это сейчас так важно? – изумился он, закуривая сигарету.

– Ну, не очень, но нужно же о чем-то говорить. До самолета еще три часа, мы здесь уснем, если будем молчать с закрытыми глазами, – сердито буркнула Гюзель.

– Можно обсудить тему освоения Галактики, волнующую в этот момент все человечество, – рассмеялся Андрей.

– Да-да, есть ли жизнь на Марсе? – подхватила шутку Юмашева.

«Вот и поговорили, называется. Почему нельзя поговорить о душе, о том, что волнует двух незнакомых людей в зимнюю ночь в пустом баре аэропорта. Даже самолеты сегодня не гудят, наверное, отсыпаются перед перелетом, или, может, погода нелетная? Бог с ней, с погодой, все равно никуда не полечу. Завтра получу по заслугам за все, что сделала и не сделала, за все мыслимые и немыслимые поступки. Утром все встанет на свои места, стресс забудется, затрется текущей жизнью, заплывет очередными делами и проблемами, а через день уже забуду, что меня на какое-то мгновение взволновал этот сильный и мужественный человек. Утром все желания покажутся смешными и нелепыми», – уныло думала она, отпивая коньяк мелкими глотками, чтобы не задохнуться.

– Не люблю говорить о работе, – заговорил Андрей, – есть я, и есть работа, и мы существуем отдельно, на разных полюсах.

– Понятно, работа для вас источник существования, – сказала Гюзель просто так, чтобы что-нибудь сказать.

– Не совсем так. Хочу сказать, что работа не может служить обозначением человека, профессия не определяет характер.

«Вот здесь можно с ним поспорить, как раз профессия определяет характер. К примеру, мой организм не может существовать без работы и вне работы, и ничего с этим поделать невозможно. И моя профессия определяет мои поступки и, разумеется, характер. Правда, сегодняшний случай не является доказательством сложной теоремы. Это исключение из правил». Гюзель мысленно спорила с Андреем, стараясь не встречаться с ним взглядом.

– А кто вы по профессии, Гуля? – услышала она и улыбнулась.

– Не могу сказать.

– Что-нибудь секретное, связанное с правительством? Вы так испугались на вокзале. Я уже решил, что ваша жизнь в опасности.

– Нет, что вы, ничего такого… имею в виду, ничего секретного. Просто привыкла к точности и порядку, к дисциплине. Не люблю, когда выбиваюсь из режима, тогда… – она снова запнулась и замолчала.

– Что тогда? Скажите, что тогда? – спросил Андрей. В его глазах зажглись огоньки, у него и прежде светились глаза, но это были другие пожары.

Она оглядела пустой зал, подыскивая подходящий ответ, но ничего не придумала, что бы ему ответить, и продолжала молчать. «Что сказать? Когда выбиваюсь из режима, а это случается редко, то всегда вспоминаю, что я все-таки – женщина, и мне могут нравиться мужчины. И в них, оказывается, можно видеть не только коллег по службе и товарищей по оружию. Но в такие моменты любые мысли мне кажутся грешными, достойными лишь порицания и осуждения. И вообще что я здесь делаю, зачем сижу с этим человеком за одним столом и изнываю от мучительных сомнений?»

– Понятно, что тогда с вами случается. Успокойтесь, все нормально. Было бы гораздо хуже, если бы с вами ничего подобного не случалось, – сказал Андрей.

Гюзель ничего не поняла из сказанного, да и Андрей говорил скороговоркой. Он посматривал на часы, будто торопил время. Вдруг встал и требовательно протянул руку: «Ваши документы!»

Гюзель протянула паспорт, и он ушел, оставив кейс на столике. «Какой он все-таки легкомысленный, оставил все свое имущество незнакомой женщине», – подумала она раздраженно, но Андрей быстро возвратился, размахивая билетами, будто в руках у него оказались карты или счастливые лотерейные билеты с миллионным выигрышем. «Интересно, что бы я делала с этим кейсом, если бы он вообще не вернулся?» – подумала она. Вопрос остался без ответа.

– Мы вылетаем через полчаса. Могу сообщить важную новость, мы летим вдвоем в самолете.

– Как это? Разве так можно? Вдвоем? – широко распахнула глаза Юмашева.

– Можно-можно, рейс коммерческий, – он взял со стола кейс и подхватил Гюзель под руку. – Идемте, больше не могу сидеть в этом пустом баре.

«Наверное, разыгрывает меня. Так не бывает, чтобы в самолете летели только два человека. Неслыханное дело», – думала Гюзель Аркадьевна, еле успевая за быстрыми ногами Андрея. «Он ведет себя так, будто отдыхал где-нибудь на Занзибаре, и может не спать еще неделю, а то и две. Бодрый, свежий, вышагивает, как Джеймс Бонд, а я что-то совсем раскисла».

Гюзель встряхнулась, выпрямилась, приноровилась к стремительным шагам Андрея и почувствовала, как они слились в едином ритме, словно кружились в вальсе. «Вот как надо жить, не раскисать от малейшей неприятности, а шагать в ногу со временем, и не отставать от него, а лететь в самолете, если опоздала на поезд, успевать на космическую ракету, если самолет сломался».