В грозный час

Николай Дмитриев

В грозный час

© Дмитриев Н. Н., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

* * *

И в тот день немалу сражения бышу ото обои подоша мнози и вода кровию смесися и к вечеру разыдошася полки во обоз а татаровья в станы свои.

Из летописи

Часть первая. Предгрозье

Глава 1

Сигизмунд, король Польши, раздражённо мерил шагами зал рыцарского замка. Время от времени он резко задирал голову, но толком рассмотреть высокий сводчатый потолок не мог – через узкие стрельчатые окна с мутноватыми чечевицеобразными стёклами проникало слишком мало света. И вообще король предполагал, что там стены зала покрыты копотью. Ему явственно представлялось, как по зимнему времени холодный ветер сдувает дым с высоко торчащих над черепичною кровлей труб и тогда закручивающиеся языки огня от полыхающих в камине дров не тянутся вверх, а, окутавшись сероватыми струйками, начинают рваться из широкого, прикрытого кованой решёткой устья наружу.

Несмотря на уже вступившее в свои права лето, в замке было холодновато, и нынешнюю ночь король спал под балдахином, от заношенных драпировок которого весьма ощутимо тянуло прелью. Неприятный запашок этот, казалось, всё ещё преследовал давно вставшего короля и немало способствовал решению Сигизмунда как можно скорее покинуть свою временную ливонскую резиденцию. Едва неприятное воспоминание в который раз напомнило о себе, как неслышно появившийся в зале дворецкий, словно по наитию угадав тайное желание короля, громко доложил:

– Ваше Величество, дормез[1] подан!

Сигизмунд молча кивнул и, спустившись по крутой лестнице, вышел на мощённый каменными плитами замковый двор, где в окружении рыцарей конвоя его уже ждал запряжённый шестернёй экипаж. Король мельком глянул на кучеров, державших в вытянутых руках вожжи, на придерживающих дверцу дормеза гайдуков и, усаживаясь, кинул через плечо ожидавшему распоряжений начальнику стражи:

– Гони!

Колёса прошуршали по мелкому гравию замкового въезда, а затем дормез покатил дальше, расплёскивая лужи, оставшиеся после ночного дождя. На размокшей колее мелкие кочки не ощущались, застоявшиеся кони шли рысью, и лёгкое покачивание успокаивало. Удобно откинувшись и утопив затылок в податливо мягкой спинке кожаного сиденья, король размышлял. Император Всея Руси Иван Грозный завоевал Казанское и Астраханское ханства, а затем, покорив Сибирь, обезопасил себя с востока. Идти на юг ему не давал крымский хан, зато Ливонский орден был слаб, и царь Иван направил своё стотысячное войско к Балтике. Его воеводы легко разбили рыцарей, захватили в плен магистра ордена и взяли Нарву.

Начиная войну с Ливонией, царь Иван говорил, что он всего лишь желает вернуть свои давние земли и город Дерпт, который в прежние времена назывался Юрьев. Вспомнив об этом наивном объяснении причины войны, король Сигизмунд саркастически усмехнулся. Он хорошо понимал, что, заимев удобную гавань на море, царь умножает силы свои от выгод торговли и лёгкого общения с европейскими странами. И не случайно корабли Ганзы пошли к Нарве, поскольку теперь, чтобы попасть в Московию, не требовалось плыть вокруг Скандинавии. Он как король могучей Речи Посполитой такого допустить не мог и тоже вступил в войну. Его войска заняли Ригу и подступили к Ревелю, вот только там его опередила Швеция, тоже выступившая против едва не захватившего всю Ливонию царя Ивана.

Мерное покачивание дормеза навевало дремоту, но мысли, теснившиеся в голове короля, отгоняли сон. Конечно, царь Иван разбил Ливонию, вышел к морю и теперь жаждет большего. Достаточно вспомнить, что, когда он, король Сигизмунд, не желая отдавать царю Ливонию, предлагал разделить земли ордена, тот, обуреваемый гордыней, отказался. Но сейчас, когда объединённые Литва и Польша превратились в одно из сильнейших государств Европы, можно, предложив северные земли Швеции, стать хозяином морского побережья до Ревеля или Нарвы. А если смирить союзника царя, короля Дании Фредерика, то есть даже возможность оттеснить Московию назад в Тартарию…

Вырисовывавшаяся перспектива успокоила короля, и он, плохо спавший той ночью, наконец-то стал подрёмывать.

Путь от временной резиденции в замке до города оказался весьма долгим, и когда дормез подъехал к воротам Риги, защищённым Песчаной башней, притомившиеся кучера осадили подуставших коней. Дубовые, щедро окованные железными полосами створки гостеприимно распахнулись, и королевский кортеж втянулся на городские улицы. Здесь колёса дормеза уже не вязли в дорожной грязи, а с дробным постукиванием легко катились по тщательно вымощенному булыжником проезду. Узковатая улица вывела прямиком туда, где до недавнего времени обитал магистр Ливонского ордена. Это был старый Рижский замок, у которого одна из четырёх его башен, самая большая и круглая, называвшаяся Свинцовой, несколько выдавалась в сторону, лишь примыкая к стене, тянувшейся вдоль оборонительного рва.

Встреченного с должным почтением короля провели в магистерские покои, и Сигизмунд с удовольствием отметил, что обстановка здесь весьма располагает к отдыху. Однако прежде чем сесть в украшенное искусной резьбой кресло, король отошёл к окну со вставленными в раму на удивление прозрачными стёклами немецкой работы и посмотрел на открывавшийся из покоев вид. Совсем рядом теснились островерхие крыши каменных строений, над которыми высился Домский собор, а дальше просматривалась ярко синевшая Даугава. Глядя на широкую реку, плавно огибавшую городскую застройку, король подумал, что теперь, когда, по сути, все порты Ливонии отныне в его руках, а занявшие Ревель шведы легко могут перекрыть Нарвский путь, у царя Ивана нет больше возможности торговать с западными странами.

Словно подтверждая такой вывод, на реке появился парус. Наверняка какой-то рыбак с побережья, пользуясь благоприятным ветром, плыл против течения. Решив, что всё именно так, Сигизмунд отошёл от окна и уселся в кресло. У короля почему-то сразу всплыло в памяти недавнее сообщение подсыла, который сообщал из Швеции, что ревельские купцы так жаловались королю Юхану:

«Мы стоим на стенах и со слезами смотрим, как торговые суда идут мимо нашего города к московитам в Нарву», – после чего к Усть-Нарове слетелись шведские, польские, литовские корсары и стали грабить купцов, которые вели торговлю с Московией.

В покоях было тихо, никто не смел тревожить короля, и под наплывом приятных мыслей Сигизмунд сам не заметил, как смежил веки. Однако из этого благостного состояния полудрёмы его вывел хлопок двери. Король повернул голову, увидел входившего дворецкого и вопросительно посмотрел на него. Заметив, что король бодрствует, дворецкий стишил голос и доложил:

– Рижский бургомистр фон Экк с двумя ратманами[2] и старшиной Большой гильдии[3] Мартином Гизе к вашей милости… Пустить?..

Король подумал, что рано или поздно с этими людьми надо будет встретиться, и согласно кивнул. Дворецкий попятился, и почти сразу в покои короля вошли, начав кланяться от самого порога, четверо горожан. В ответ Сигизмунд покивал головой и сделал приглашающий жест, разрешая подойти ближе. Поняв, что король готов их слушать, бургомистр выступил на два шага вперёд и начал:

– Спешу выразить благодарность Вашему Величеству за то, что воины князя Ягайло королевским повелением заняли Ригу, а теперь и сам пан круль оказал нам честь своим приездом! Смею заверить, что только после прихода в город коронных войск жители Риги чувствуют себя убережёнными от варварского вторжения московитов царя Ивана.

По этикету выставив вперёд ногу, бургомистр фон Экк сделал поклон, а король Сигизмунд, весьма довольный краткостью речи, благосклонно кивнул и после приличествующей паузы ответил:

– Полагаю, теперь, когда в Латгалии воцарилось спокойствие, торговым людям не будет помех от московитов.

К вящему удивлению Сигизмунда ратманы замялись, а старшина Большой гильдии Гизе с некоторой запинкой обеспокоенно заявил:

– Царь Иван вознамерился взять в свои руки соляной торг…

Король Сигизмунд об этом знал. Знал также о заявленном французами протесте и резком ответе царя Ивана, объявившего, что он торгует своей солью, а не чужой. Впрочем, рижан следовало ободрить, и он сказал:

– По сухопутью доставить товар затруднительно, а все морские пути в наших руках.

– Оно так, – дружно закивали головами ратманы, но старшина гильдии неожиданно возразил:

– Царь Иван послал на наши торговые пути своего капера.

– Капера? – удивился Сигизмунд. – У царя же нет флота.

Горожане переглянулись между собой, и фон Экк сокрушённо вздохнул:

– К сожалению, это не так…

– Что значит «не так»? – Сигизмунд недоумённо глянул сначала на бургомистра, а затем – на старшину гильдии.

Король догадался, что горожане уже что-то вызнали, столь недавнее ощущение покоя сменилось беспокойством, и он раздражённо бросил:

– Ну, говорите же!

На этот раз отвечать королю стал не бургомистр, а старшина гильдии, который сказал:

– Ваше Величество, нам стало ведомо, что король Датский Фредерик отправил на службу московитам своего капитана Карстена Роде, которому царь Иван наказал защищать Нарвский торговый путь от польских каперов, кои разбойным обычаем товары грабят и дорогу в Московию закрывают.

Похоже, вести у купцов и впрямь были важные, однако Сигизмунд всё же засомневался, спросив:

– Ладно, выходит, капитан есть, а где корабли брать?

Ответ на этот вопрос у старшины гильдии тоже был, и он обстоятельно пояснил:

– Царь Иван дал капитану Роде много золота, и он, перебравшись на остров Эзель в город Аренсбург, купил там по сходной цене добрый корабль, а потом, вооружив пушками, набрал команду из своих людей. Куда он теперь пошёл, мы не знаем, но опасаемся, как бы капитан этот не стал мешать кораблям нашим проходить в заливы Финский и Рижский, поскольку из Аренсбурга идти туда способно.

Услышав такое, король Сигизмунд помрачнел. Ему было хорошо известно, что правивший Эзелем герцог Магнус желал при поддержке царя Ивана стать королём Ливонии, и, конечно же, он будет содействовать всем начинаниям московитов…

Глава 2

Эмин-паша, облечённый властью как особо доверенное лицо султана, не переносил качку. Именно поэтому каждый раз, когда светоч добродетели Селим II, не обделявший своими милостями Эмина-пашу, отправлял его в Кафу или Очаков, султанский посланец, ещё не успев взойти на борт, вроде бы начинал ощущать тошноту. Правда, на этот раз Понт Эвксинский был милостив, и за весь путь от Стамбула до Крыма не случилось ни одного шторма, но быстроходную малую галеру, на которой в этот раз довелось плыть, качало при любой волне, отчего досточтимый паша всё время лежал пластом в своей каюте на жёстком диванчике, застеленном для удобства ворсистым ковром.

Однако, когда в полный штиль галера шла только на вёслах, морская болезнь временно отступала, и тогда Эмин-паша принимался размышлять. Обстановка для высокой Порты складывалась благоприятная. Войско султана одерживало победы, его флот безраздельно господствовал в Морее[4], однако границы Орды требовали внимания. За последние годы набравший силу царь Московии присоединил к своим владениям Казанское и Астраханское ханства, распространил своё влияние на Теберду, а потом, решив пробиться к Балтийскому морю, начал войну с Ливонией. Это сильно обеспокоило Европу, заставив вмешаться короля польского, германского императора и даже папу Римского.

Вдобавок совсем недавно нейтральная до поры Швеция тоже послала войско в Прибалтику, и Ливонская война, поначалу удачная для Москвы, стала опасно затягиваться. Дошло до того, что царь Иван Грозный вынужден был собрать там всю свою рать да и сам перебрался в Новгород. Там же, при нём, были ближние бояре, приказные дьяки, казна и личная гвардия царя. Вдобавок вблизи города стояло двадцать тысяч резервного войска, и, по прикидкам Эмина-паши, уходить из Ливонии русичи не собирались. А коль так, то на южном порубежье Московии больших сил быть не могло. На эту тему у паши с султаном был тайный разговор, после которого Эмин без особой огласки отправился прямиком к крымскому хану.

Неожиданный стук двери прервал плавный ход мыслей. Эмин-паша повернул голову и увидел капитана галеры, застывшего в выжидательной позе на пороге. На судне это был единственный человек, кто в случае надобности имел право побеспокоить пашу, и, понимая, что капитан пришёл неспроста, Эмин-паша поощрительно кивнул:

– Ну… что там?

– Эфенди, – капитан почтительно склонил голову, – мы у крымского берега.

Эмин-паша, с трудом преодолевая слабость, сел, провёл по лицу ладонями и негромко, но так, чтоб капитан слышал, произнёс:

– Велика милость Аллаха…

Из каюты Эмин-паша вышел только тогда, когда услыхал топот и радостные возгласы на палубе. Зато открывшаяся ему картина была не особо радостной. Скалистый берег, вплотную приткнувшись к которому, стояла галера, круто поднимался вверх, и только там выше росла какая-то зелень. В начале распадка теснилось несколько убогих строений, там же толпились какие-то люди, но Эмин-паша спрашивать ничего не стал, а, стремясь поскорее сойти с галеры, прошёл к борту, а затем, почтительно поддерживаемый с двух сторон слугами, спустился по сходням и, наконец-то ощутив под ногами твёрдую землю, облегчённо вздохнул.

Как оказалось, постройки у распадка были рыбацким селением, где теперь расположился ханский дозор. Не составляло труда догадаться о том, что стража тут стоит не случайно и от укромной бухточки ближе всего до Бахчисарая. Само собой, это было известно капитану галеры, и он хорошо знал, куда идти. И, конечно же, в своих предположениях Эмин-паша не ошибся, особенно после того, как начальник дозора со всем почтением предложил высокому гостю отдохнуть с дороги. Правда, всего лишь глянув на убогое жильё, Эмин-паша отказался от отдыха и заявил, что намерен продолжить путь немедленно.

К удивлению Эмина-паши, кони были предоставлены быстро, и, садясь в седло, посланец султана внутренне улыбнулся. Он припомнил, как ещё совсем недавно ему доводилось сутками не слезать с коня, и эти воспоминания молодости вселили в него уверенность, что усталость от изматывающего морского путешествия скоро пройдёт, позволив ему ехать без остановок. К тому же, стремясь быстрее достигнуть Бахчисарая, задерживаться здесь Эмин-паша никак не собирался, а потому, едва его спутники тоже оседлали коней, нетерпеливо тронул поводья.

Дорога, а точнее сказать, тропа, начинаясь от самого распадка, круто шла на подъём, и когда кавалькада всадников, где посланник султана ехал уже в сопровождении вооружённого татарского конвоя, выбралась наверх, перед Эмином-пашой открылась красочная панорама крымских предгорий. Однако любоваться окрестностями Эмин-паша не желал, а, скорее наоборот, почувствовав некий прилив сил, принялся загодя обдумывать, что именно он скажет весьма своенравному крымскому хану, чтобы как можно лучше и быстрее выполнить наказ султана…

Оставшийся на берегу начальник дозора уверял Эмина-пашу, что путь до Бахчисарая не будет долгим, но, по мере того как всадники, миновав обширное плоскогорье, всё больше углублялись в горы, посланник султана стал в этом сомневаться. Правда, тропа выглядела достаточно битой, привычные к такому пути татарские кони шли ходко, вдобавок ехавший первым проводник то и дело командовал переходить с шага на рысь, а значит дорогу знал хорошо. К тому же довольно скоро впереди замаячили вершины Чуфут-Кале, и Эмин-паша подумал, что последний отрезок пути, не в пример переходу морем, будет лёгким.

Однако кручёная горная тропа то поднималась вверх, то, наоборот, ныряла в ущелье, и порой даже начинало казаться, будто её бесчисленные повороты просто повторяются. В конце концов выяснилось, что Эмин-паша весьма переоценил свои силы, и когда после многочасового пути, уже в Бахчисарае, перед ханским дворцом люди Хапу-агаси[5] бережно снимали его с седла, посланник султана чувствовал себя совершенно разбитым. Правда, показывать это было негоже, и, стараясь хоть как-то не подавать вида, он внешне держался бодро.

О прибытии высокого гостя, конечно же, было сообщено немедленно, и дворцовая челядь выказывала ему всяческие знаки, а капуджи-баши[6] с поклонами провел Эмина-пашу во внутренние покои, где его уже ждал сам крымский хан Девлет-Гирей. Приложив ладонь сначала ко лбу, а потом к груди, теперь уже Эмин-паша склонился в поклоне и выпрямился лишь после того, как услышал:

– Благополучен ли светоч мира султан Селим?

– Милостью Аллаха досточтимый султан Селим чувствует себя хорошо, – делая теперь только полупоклон, ответил Эмин-паша.

– И да продлит Аллах его дни, – вздев руки, закончил приветствие Девлет-Гирей, а затем жестом пригласил гостя сесть.

Эмин-паша опустился на ковёр и, ощутив под боком подушку, расслаблено прикрыл глаза. По-своему оценив молчание гостя, хан хлопнул в ладоши, и тотчас из-за шёлковой занавески ящерицей выскользнула гибкая одалиска. Одновременно скрытые за той же занавесью музыканты негромко заиграли, и девушка начала танцевать. Золочёный пояс, низко держа на бёдрах узорчатые шальвары, полностью открывал соблазнительный, всё время находившийся в ритмичном движении живот, её ноги неслышно скользили по полу, а руки, плавно изгибаясь, словно призывали к сладостной неге. Девичью грудь прикрывали маленькие медные чаши, украшенные двумя рубинами, в то время как лицо до самых глаз как бы пряталось под вовсе не скрывавшей черт кисейной чадрой.

Вид одалиски был настолько притягателен, что Эмин-паша, чувствуя, как закипает кровь, неотрывно следил за ней, и, заметив это, Девлет-хан, понизив голос, сказал:

– Если высокочтимый паша сочтёт её достойной, она радостно может сопроводить нашего гостя в сад наслаждений…

Какое-то время, внутренне напрягаясь, Эмин-паша молчал, но потом взял себя в руки и отрицательно покачал головой:

– Не сейчас…

– Хоп[7], – согласился с Эмином-пашой Девлет-хан, и по мановению его руки танцовщица исчезла, музыка смолкла, а чьи-то руки плотно задёрнули занавесь.

Затем, выждав приличествующую случаю паузу, Девлет-Гирей спросил:

– С чем прибыл в Кирым-юрт высокочтимый паша?

Эмин-паша посмотрел прямо в лицо хану и медленно, со значением, произнёс:

– Его величность султан Селим хотел бы знать, о чём подумал хан Девлет-Гирей, когда ему стало известно, что вступившая в войну с Москвой Швеция сильно поубавила прыти царю Ивану?

– А что в Стамбуле? – сразу задал встречный вопрос Девлет-хан.

Увидев, как насторожился Гирей, Эмин-паша пустил пробный шар:

– Там прошёл слух, что негоцианты жалуются, будто в Кафе[8] совсем мало ясыря[9]…

В глазах хана тут же проскользнул алчный блеск, и Эмин-паша понял, что прибыл не напрасно. Однако ни тот, ни другой начинать нужный разговор не спешили. Более того, и в самом деле утомившийся Эмином-паша снова прилёг на подушку, продолжая из-под полуприкрытых век наблюдать за ханом, который долго сидел неподвижно, а потом снова, на этот раз дважды, хлопнул в ладоши. По этому сигналу слуги принесли уже дымящийся кальян, а перед Эмин-пашой поставили блюдо с фруктами и всяческим сладостями. Девлет-хан глубоко, с наслаждением, затянулся, выпустил колечко ароматного дыма и, держа янтарный мундштук кальяна в руке, задал осторожный вопрос:

– Его Величность считает, пора?

– Возможно, сейчас самое время, – слегка уклончиво ответил Эмин-паша.

Конечно, посланец султана мог, и не делая никаких намёков, передать хану приказ немедленно отправляться в набег, но он вёл разговор так, чтобы Девлет-Гирей мог сам принять решение. И умудрённый опытом Эмин-паша не ошибся. Девлет-Гирей напрягся, несколько раз затянулся так, что в кальяне начинала громко булькать вода, и наконец твёрдо заявил:

– Так я пойду на Московию! – и, резко вскинув голову, хан посмотрел как бы мимо Эмина-паши, будто уже видел где-то там, вдалеке, несущихся по полям всадников, вереницы ясыря на дорогах и тёмные столбы дыма над разграбленными селениями русов…

Глава 3

«Весёлая невеста», трёхмачтовый пинк[10] водоизмещением в сорок тонн, слегка кренясь, хорошо шёл, пользуясь ровным попутным ветром. Его туго натянутые косые паруса и обводы корпуса с сильно зауженной кормой позволяли развить приличную скорость, отчего стоявший у борта «морской атаман» царя Ивана Карстен Роде, вглядываясь в расстилавшуюся перед ним даль, испятнанную белыми барашками волн, рассчитывал на удачу. В его «фартовой грамоте», каперском свидетельстве, выданном царём Московии, утверждавшем, что капитан не пират, было написано:

«Силой врагов взять, а их корабли огнём и мечом сыскать, зажигать и истреблять. А нашим приказным людям в наших пристанищах на море в чести держать, и что ему надобно продать без обиды».

«В доле» у «морского атамана» был сам царь Иван, которому Роде обязался отдавать пушки и часть добычи, в то время как вся команда «Весёлой невесты» состояла на царском жаловании, а значит, никого из моряков пинка считать разбойниками не полагалось. Для столь достойного занятия в распоряжении Роде имелось тридцать пять человек команды, три большие чугунные пушки, десять малокалиберных «барсов» и восемь пищалей. Вдобавок, на всякий случай, в трюме были припрятаны две боевые кирки, а точнее – окованные железом тараны, необходимые для пролома бортов чужих кораблей. Ещё, дабы утвердиться в новом звании, по выходе из Аренсбурга Роде велел поднять русский флаг, и сейчас на мачте пинка развивался червлёный стяг[11].

Правда, надо признать, кое-что всё-таки беспокоило капитана Роде, и он время от времени перегибался через фальшборт, с некоторой опаской поглядывая на полускрывшуюся в воде грузовую марку. Всё дело было в том, что, едва «Весёлая невеста», покинув Аренсбург, вышла из Рижского залива в открытое море, как в трюм откуда-то начала поступать вода. Похоже, в расшатавшихся пазах обшивки открылась течь, и боцману пришлось поставить на ручную помпу людей. Пока то и дело возобновлявшаяся откачка помогала, уровень воды в трюме оставался приемлемым, что подтверждала не уходившая под воду нанесённая на борт у ватерлинии грузовая марка. Однако предусмотрительный Роде опасался худшего и, не теряя надежды высмотреть добычу, всё же приказал держать курс на остров Борнхольм.

Услыхав, что кто-то остановился рядом, Карстен Роде бросил рассматривать грузовую марку и обернулся. Оказалось, к нему подошёл его помощник Клаус Гозе и сейчас вопросительно смотрел на капитана.

– Ничего, похоже, дойдём, – поспешил успокоить его Роде.

– Ну-ну… – вздохнул Клаус и зачем-то тронул край шляпы.

Капитан ещё раз глянул на помощника и усмехнулся. Казалось, тот был уже готов к любой ситуации. Сбоку у него висела абордажная сабля, а с плеча, наискось, шла «пиратская перевязь» – широкая кожаная лента с четырьмя петлями, в каждой плотно сидел короткоствольный пистолет. Говорить вроде больше было не о чем, они, словно изучая друг друга, молча обменивались взглядами, и тут неожиданный выкрик вперёдсмотрящего: «Парус!» – заставил их встрепенуться.

Роде вскинул голову и крикнул сидевшему в бочке[12] наблюдателю:

– Что видно?

– Буер[13], – донеслось сверху. – Идёт мористее…

– Право на борт, – приказал Роде, и они вместе с Гозе побежали на бак[14].

Два рулевых с усилием отвели в сторону тяжёлый румпель, и пинк, взяв круче к ветру, прибавил скорость.

Ни наблюдатель, ни вперёдсмотрящий не ошиблись. Капитан и его помощник действительно увидели пытавшийся ускользнуть от них буер. Но судёнышко, видимо, было тяжело гружённым, вдобавок имело уж очень малый парус, и быстроходный пинк стал довольно быстро догонять буер. Конечно, предстоящая добыча выглядела не особо ценной, но лиха беда начало, и Роде, распорядившись зарядить пушки, приказал всем разобрать оружие. Пинк уверенно догонял буер, и капитан, велев навести большую чугунную пушку с упреждением, махнул канонирам:

– Пали!

Грохнул выстрел, облако дыма поплыло в воздухе, а когда ядро рикошетом поскакало по воде перед носом буера, Клаус Гозе зычно проорал по-датски:

– Tag seilet ned![15]

Команду поняли правильно, парус опал, и пинк всё ближе стал подходить к качающемуся на волне буеру. Когда до борта судёнышка оставалась ещё пара саженей, с пинка полетели кошки, и команда «Весёлой невесты» начала подтягивать захваченный приз. Люди на буере заметались, начали было рубить верёвки кошек, но с борта пинка протянулось пяток багров, и исход схватки всем стал ясен. Клаус, угрожающе размахивая саблей, обернулся к Роде и, имея в виду команду буера, быстро спросил:

– С ними что делать будем?

– А что тут гадать? – пожал плечами капитан. – Загоним в трюм, пусть воду откачивают.

Дальше всё пошло, в общем-то, мирно. Пленники не сопротивлялись, на буер, как оказалось, доверху загруженный солью, с частью своей команды спустился сам Роде, и оба судна, стараясь держаться в виду друг друга, пользуясь попутным ветром, направились к Борнхольму, стремиться к которому у Роде оснований было больше чем достаточно. Дело в том, что остров, где совсем рядом проходили торговые пути, хоть и был арендован Ганзейским союзом, но из-за удобного расположения его вдобавок облюбовали каперы всех мастей, базируясь там, а для видимости порядка в гавани постоянно находилась датская военная флотилия, адмирал которой всеми признавался главным начальником острова.