Вираж

В оформлении обложки использована фотография с https://img4.goodfon.ru/original/2990x1800/8/54/hunza-pakistan-les-gory-skaly-derevia-kanon-rechka-doroga-av.jpg

Вираж

роман

Глава 1

Остаток какой-то мысли еще успел чиркнуть по сознанию белым трассером…

…когда окно со стороны водителя треснуло мутной паутиной…

       …и пейзаж за ним раздробился в мелких квадратиках триплекса…

…с дырой от пули в центре.

Сознание зафиксировало эту дыру в полной тишине. Без выстрела. Исчез даже шум мотора.

Немой видеоклип продолжался. Череп Махмуда медленно открылся, будто крышка шкатулки, и в Артема полетели брызги, куски и осколки.

А дальше включились визг, скрежет, стук, звон, рев. Боль.

Теплое месиво на шее и лице…

Артем рванул ручку двери и вывалился из машины. Мерседес ушел с асфальта вправо на засыпанную крупным галечником дорожку. Артем прыгнул или ему показалось, что прыгнул, а на самом деле только шатнулся к кустам, и тут увидел двоих.

Они выбежали из-за поворота. Оба вооружены. Один остановился и начал водить стволом, нашаривая жертву. Дожидаться выстрела Артем не стал, вломился в кусты и кинулся вверх по склону, прыгая с камня на камень.

Ему казалось, что бежит он очень быстро. Но двое догоняли. Артем слышал их дыхание и даже чувствовал запах. Он не оборачивался. По щеке текло. Эта дорожка чужого жидкого мозга вдруг страшно разозлила. Артем запустил руку в волосы и нащупал острый осколок чужого черепа. Красная размазня залепила половину головы.

Выстрелы щелкали с равномерностью метронома. Киллер палил как в тире. Обожгло щеку, потом бок. Артем вдохнул очень глубоко, но воздуха все равно не хватило. В ушах зазвенело. Перед глазами поплыли круги, как на прогорающей кинопленке.

В детстве двоюродный брат Славка, трудившийся киномехаником, иногда забирал его к себе в будку. Темка смотрел все фильмы подряд. Однажды к Славке пришла девушка и пока они шушукались, что-то в аппарате застопорилось, он затрещал, а по экрану пошли замысловатые пятна, похожие на клубы коричневого с желтыми подпалинами дыма.

Нога подвернулась, Артем, уже ничего перед собой не видя кроме сепийных разводов, выставил вперед руки. Падение растянулось на длинные предлинные фрагменты. До этого мгновения жизни были короткими. От выстрела до выстрела их набирались сотни. Артем вторым планом сознания отметил это и даже подивился: как разнообразна, оказывается протяженность времени…

Он долго падал, пришел грудью на камни и потерял сознание. Точно потерял, а очнувшись услышал над головой шорох, стук и голоса.

– Он там?

– Ага.

– Живой?

– Неа.

– Давай, контрольный в голову.

– Неа. У него головы нет. Мозги разбрызгал.

– Спустись, посмотри.

– Я и отсюда вижу. А спускаться – веревку надо.

– Пошли, водилу принесем. Обоих присыпим.

– А тачку?

– Тачку к осетинам на СТО загоним. За два часа разберут…

– Потом по новой соберут и толкнут за пять тонн зелени.

– Не твое дело.

Скрип, стук камней и голоса пропали. Артем приготовился бежать дальше. Под кожей свербело. Бежать было необходимо. Необъяснимо и обязательно. Сорваться и прыгать по камням вверх, вниз, вбок… не важно. Важно, оторваться, уйти, ускользнуть, затаиться, сбросить хвост, спрятаться, оставить их позади.

Он понял, что сейчас закричит. И замер, пережидая миг слабости, как умел это делать всю сознательную жизнь.

Очень ясно, почти графически, почти как независимый и равнодушный голос со стороны выплыло или и в самом деле прозвучало: тебя приняли за мертвеца. Лежи!

Тело Махмуда скатилось сверху и придавило. Нечем стало дышать. Артем тянул воздух сквозь зубы, каждый миг ожидая, что преследователи все же спустятся и начнут проверять, но вместо людей на дно расщелины, в которую он упал, посыпались камни. Их с Махмудом хоронили.

Некрупный булыжник приложил-таки еще живого недопогребенца по голове.

Последнее, что услышал Артем, было возмущение одного из убийц. Старший заставлял молодого заполнит яму до верху. Младший отнекивался, что и так никто не найдет.

Темнота затопила как прилив. Неотвратимо.

От тебя ничего не зависит – ты не властен даже над единым мигом бытия в приближении смерти…

Тоска с утра означала не перемену погоды и даже не гипертонию, у Дарьи ее не было, тоска являлась предчувствием. Феномен обнаружился не так давно. Вернее существовал-то он всегда, но что следует связать утреннюю хандру с предстоящими неприятностями, Даша поняла только годам к тридцати. Однако, даже связав теоретически не очень связуемое, каждый раз спохватывалась не заранее, а в момент начала неприятностей.

Утром, глядя в мутный потолок, она поняла, что вставать не хочет. Холодно, темно, тоскливо. Придется делать зарядку, есть, пить, выходить в моросящую насквозь продуваемую действительность, – что б ее! Но встала и далее по списку.

Потому что комп накрылся медным тазиком. Не друг и не враг, а так – Митяня спалил блок питания ее ноутбука, пока Даша путешествовала по отпускам. По ее возвращении не друг и не враг развел руками: прости старуха. Замену он не нашел. Даша, впрочем, подозревала, что не больно-то искал. Митяй для порядка погрозился еще поискать. Но погрозился необязательно. Он прекрасно знал, что она с ножом к горлу не полезет, и занудствовать не станет.

Два дня Даша металась по магазинчикам, которые напоминали лавки компьютерных древностей, и мастерским, которые являли собой свалку всяческого проводного и беспроводного хлама. На третий отчаялась, плюнула и решила съездить в соседний городок. Всего-то пятьдесят километров, а – цивилизация, в отличие от ее деревни.

Место, где с недавних пор обитала Дарья Сергеевна Горчевская – от роду всего– ничего, разведенная, решительная, чуть выше среднего, высшее, курит, пьет в меру, фигура женская – носило пышное известное каждому жителю страны название, ассоциирующееся с пальмами, морем, белым пароходом и черным «Мерседесом», или наоборот, черным пароходом и белым «Мерседесом». Что не мешало пребывать месту в состоянии почти первобытной дикости, как в смысле последних достижений цивилизации, так и в плане менталитета.

Электричество в поселке, притулившемся на окраине большого курорта, гасло с регулярностью напророченной еще профессором Преображенским. Зато перед внезапным выключением оно ярко вспыхивало, радуясь последним мгновениям жизни. Перегорало все! Народ непрерывно возил в центральный округ микроволновки, кондиционеры, музыкальные центры и т.д. Окомпьютеренный люд страдал молча. Вози, не вози, толку не будет. Не родила еще причерноморская земля достойную мастерскую по ремонту оргтехники.

Зато практически рядом, в пятидесяти километрах к северу процветал городишко в шесть раз меньший, но оседлавший нефтяную трубу. Труба отравила море и отогнала курортников, зато дала городу возможность динамично развиваться, а не спать от одного курортного сезона до другого.

Дашу передернуло. Два года она пыталась привыкнуть, притерпеться как-то. Бесполезно! Не раз и не два приходила мысль, свалить обратно в родной город и жить себе нормально, как жила раньше. Это когда есть друзья, когда соседи не делают пакостей просто из любви к искусству, когда зимним вечером есть куда выбраться, вместо того чтобы сидеть взаперти, поскольку идти просто некуда, и вообще – там люди, а здесь одни похмельные аборигены.

Обстоятельства, занесшие нормальную деятельную, вполне себе образованную женщину в эту тмутаракань возникли в связи со смертью двоюродной бабушки.

Почила старушка по естественным причинам. Под девяносто обычно так и случается. Единственной, с кем она имела настроение общаться в последние годы, была Дарья. Сносились они по телефону, но часто и обстоятельно.

Серафима Дмитриевна предпочитала, чтобы внучатая племянница звонила не реже двух раз в неделю. Даша сотворила себе соединение через Интернет. Иначе вылетела бы с этими разговорами в финансовую трубу. А бабку ей было просто жаль. Сыновья – одному пятьдесят пять, другому пятьдесят три – давненько уже перебрались в Штаты. В ротшильды не вышли, но и под мостом не ночевали. Какой-никакой достаток позволял «мальчикам» свысока поплевывать на тех, кто остался дома. Серафима Дмитриевна неоднократно предлагала детишкам погостить на берегу моря, на что получала категорический ответ в том смысле, что Америка, практически, остров, со всех сторон омываемый водой. Типа: своих пляжей хватает. Подолгу разговаривать с маразматической старушкой «мальчики» себе позволить не могли. Даже на категорическое требование прибыть и ознакомиться с завещанием, отговорились занятостью, трудностями с оформлением визы, проблемами с детьми и внуками…

И Серафима Дмитриевна обозлилась. Некоторое время она перебирала оставшимися по сю сторону океана родственниками. Выяснилось, однако, что любовь близких имела обыкновение заканчиваться с последним днем отпуска.

Загорелые племянники и племянницы, а так же их жены и мужья, сестры и братья жен и мужей, приятели тех и других сваливались на побережье в середине июня и испарялись в середине сентября. Все это время они напропалую пользовались гостеприимством старушки. С отъездом же последних пляжных пилигримов наступал тот самый мертвый сезон. Никто из родни к себе гостеприимную бабушку не звал. На прозрачные намеки в том смысле, что ей бы в большой город, да показаться хорошим врачам, да в театр бы… родня глохла на корню. Ну, случилось так, семейка такая попалась. Не повезло бабке.

Серафима Дмитриевна обозлилась вторично и в одно не самое прекрасное для родни лето отказала халявным визитерам от дома. Престарелый Дашин дядя Толик поехал таки, полагая, на месте разрулить недоразумение, но обнаружил под бабкиным кровом кучу посторонних, которые, между прочим, расплачивались с хозяйкой живой монетой.

– Есть комната в мансарде, – проскрипела Серафима, «не узнавая» племянника. – Умывальник на улице, сортир тоже. Триста пятьдесят рублей сутки.

– Что?! – Взревел дядя Толик. – Там же Игореха в прошлом году спал. Там же повернуться негде…

– Триста пятьдесят, – отрезала старушка.

Пока дядька багровел и пыжился, в распахнутую калитку ввалились мужчина и женщина в расхристанных майках, ведя в поводу огромный колесный чемодан, и в один миг сторговали комнатку за четыреста.

Дядька Толик спрятался в тенек, и уже оттуда ехидно попенял престарелой родственнице:

– Не стыдно сиротку обирать?

– Это кто сиротка? Лошадь эта? – бабка мотнула головой в сторону новых постояльцев.

– Это же Дашка, дочь Натальи, Аглаина внучка. Наташка, когда… живая еще… в гости маленькую…

Дядька чуть не пустил слезу, так ему стало жаль покойной двоюродной сестры, а пуще – себя, что не приютили, что выгнали искать чужого угла. Серафима Дмитриевна неопределенно хмыкнула и заявила на невыплаканные толиковы слезки:

– Так это когда было… лет двадцать… больше. Не узнала. И что?

– Тетя Фима, – задушевно начал Толик, – у тебя в комнате диванчик есть. Я бы на нем…

– Триста пятьдесят, – отрезала вредная старуха.

Дядька ушел, залепив калиткой с такой силой, что брызнули отсохшие лушпайки синей краски. А Серафима Дмитриевна закарабкалась по крутой мансардной лесенке, подслушать.

– Какой вид! Я маленькой сюда специально забиралась, чтобы посмотреть, – весело тараторила Даша.

– Ага. Ничего. Но сортир-то на улице, – недовольно бухтел ее муж.

– Зато море близко.

– Умываться туда будем ходить?

– Не гунди, а? Мне тут хорошо.

– Ладно, даю тебе три дня на законную ностальгию, потом переедем в приличное место.

– Законными бывают браки. Еще воры…

– Воры бывают в законе. И не спорь, если не хочешь испортить мне отпуск.

– А мне? – тихо спросила Даша.

– Не начинай все сначала, – раздраженно потребовал муж.

Через три дня они действительно собрались. Даша с сожалением смотрела на старый дом. Ее муж хмурился.

– С матерью, значит, сюда приезжала? – спросила Серафима Дмитриевна, не глядя в сторону внучатой племянницы, без каких-либо извинительных интонаций.

– Вы меня вспомнили? – удивилась Дарья.

– Анатолька подсказал. А потом и сама. Ты маленькая в куст гортензии тыкала и твердила, будто она только в горшках растет.

– Точно! – обрадовалась Даша.

– Наталья-то от чего померла? – спросила далекая от деликатности Серафима Дмитриевна.

– Никто не знает, – отозвалась племянница.

– Что значит, не знает! Врачи уморили, а написали, что от неизвестных причин.

– Я сама врач. Острая коронарная смерть. Она на работе…

– А ты, значит, в больнице работаешь.

– Да.

– Больница хорошая?

– Окружная.

– Операцию мне надо делать на глаза.

– Что?

– Катаракта, говорю у меня. Сделают твои врачи операцию?

– Надо сначала обследование…

– Где я его делать буду? Тут? Тут вообще без глаз останешься.

– Приезжайте к нам.

– Сколько операция стоить будет? – Серафима Дмитриевна приготовилась отбивать кровные рубли и копейки.

– Ни сколько, – ошарашила ее Дарья. – Я договорюсь.

– А твой? Не погонит тебя вместе со старой бабкой из дому?

– Даша! Сколько тебя ждать?! – прилетел от калитки ответ на едкий старухин вопрос.

– Нет… все нормально, – заторопилась Даша. – Вот май адрес и телефон. Когда надумаете обследоваться…

Была катаракта, потом грыжа, потом геморрой. Были встречи Серафимы Дмитриевны, организованные сначала вместе с бывшим мужем, потом самой. Бабка оставалась ершистой, въедливой и часто несправедливой. Когда сильно доставала, Даша на нее обижалась. Однажды не звонила целый месяц, потом зажалела под настроение, набрала номер и услышала тихое и тоскливое:

– Хоть ты меня не бросай, девочка.

Сама Дарья тогда только-только развелась. Конец замужества просматривался уже давно, но настроения, понятное дело, не добавлял. Даша взяла на работе скоропалительный отпуск и среди зимы полетела к бабке.

Почудили они тогда наславу. К Дашиным деньгам бабка добавила большую часть и потребовала, чтобы внучатая племянница купила машину.

– Оформишь на меня, а на себя напишешь доверенность.

Несмотря на преклонные года, Серафима Дмитриевна неплохо ориентировалась в юридических закавыках. Даша согласилась. Выбранная по деньгам машинка оказалась хоть и не новой, но еще вполне. На ней две одинокие странницы прочесали все побережье.

Ресторанчики с видом на серое море пустовали. Между столами гуляли сквозняки. Женщины заказывали хаш, красное вино, сыр, кофе. В зимний театр внезапно приехала грузинская дива. Серафима Дмитриевна узнала об этом по местному вещанию за два часа до концерта.

– Поехали, – приказала она Даше. – Может эта старая лошадь поет в последний раз в жизни. В моей жизни. Поехали.

Даша обгоняла и подрезала. Старушка сидела втянув голову в плечи, но помалкивала. Успели. Послушали. Похлопали стоя вместе со всем залом, когда до дрожи уставшая прима спела-таки «Тбилисо», а на обратном пути, уже выбравшись за пределы центрального округа, завязли в пробке.

Вдоль обочин с обеих сторон стояли мотоциклы. Впереди просматривалась куча-мала из легковушек. Истерично подмигивала чья-то аварийка, по лицам, кустам и блестящим бокам техники неспешно и молча скользили синие сполохи полицейского маячка.

– Что там? – потребовала бабка.

– Авария.

Сзади успел вырасти хвост из таких же припозднившихся бедолаг. Даша заметалась. Серафима устала. Она храбрилась, вытягивала тощую шейку, пучила глаза, но вот-вот могла сорваться. И пойдет тогда веселье: вспомнит все болезни, все Дашины промахи, а заодно и всю несправедливость собственной долгой жизни.

В темноте возле мотоциклов кто-то шевелился. Даша подалась в ту сторону. Под магнолией стояли двое в кожаных куртках и прикуривали от маленького рваного пламени. Остро потянуло запахом бензина – небритый ковбой, водопад, пачка «Кэмэл» и большая квадратная зажигалка…

– Заблудились, девушка? – окликнул Дашу один.

– Ищу, как отсюда выбраться.

– А что тут искать-то, пролезайте между байками.

– Я с бабушкой.

– Бабушку перенесем на руках, – хохотнул второй.

– Я еще и с машиной.

– Проблема, – весело констатировал первый.

По Дашиным глазам мазнул тусклый, на последнем издыхании, луч фонарика.

– Красивым женщинам и старушкам надо помогать. Девушка, вы, надеюсь, не на том мастодонте прикатили?

Как раз перед их малолитражкой осел темный и громоздкий как бегемот на суше «Крузер».

– Мою отсюда не видно. Она чуть пониже его колеса, – заторопилась Даша.

– Тогда делаем так, – голос придвинулся, – Беги, заводись. Мы по тихому растащим байки, ты ныряешь в щель и по тротуару дуешь до поворота. Я фонариком мигну. Только быстро. Мы вообще-то в оцеплении тут… ха-ха.

Кого и зачем оцепили, Даша спрашивать не стала. Кого надо, того и…

– Спать на дороге будем? – угрожающе начала Серафима, когда внучка прыгнула на водительское место.

– Спок, бабуля. Есть вариант ночевать в ментовке.

– Там чай дают?

– Я тебя люблю, – не по теме, но искренне откликнулась внучка.

В черной как колодезное дно ночи мигнуло. Даша сосредоточилась, не сдавая назад, почти цепляя клятый «Крузер», развернула свою микроскопическую «Тойотку» и втиснулась между раздвинутыми мотоциклами. Машинку принял корявый от выбоин тротуар, который, однако, благополучно донес ее до поворота и даже выкинул, не зацепив днища, в переулок. Где-то засвистели, загудело сразу несколько машин. Даша свернула в темноту, на подфарниках проскочила до следующего перекрестка, еще свернула. С перепугу ей померещилась погоня. Успокоилась она, только въехав на небольшую площадь, заставленную опять же мотоциклами. Кроме железа тут было полно людей. На эстраде под ракушкой кто-то бормотал в микрофон.

Снаружи постучали. Даша опустила стекло и зажгла свет.

– Девушка… о! девушка, Вы как тут оказались? Мое почтение, леди.

Не вполне чтобы трезвый, не бритый мэн в кожаной косухе, разглядев в глубине салона Серафиму, приподнял пожилую мятую шляпу.

– Я заблудилась, – честно призналась Даша. – За нами там… полиция. Мы в пробку попали…

– Бывает, – необидно оборвал ее мэн. – Побудьте тут пока. Бодяга уже вся. Еще трое, дальше мамонты… минут тридцать придется постоять. Потом я ребят попрошу, они вас на объездное шоссе пропустят.

– Что за бодяга с мамонтами? – нос Серафимы нацелился на эстраду.

– Я выйду, осмотрюсь. Тут какой-то концерт или фестиваль, – откликнулась Даша.

– А мотоциклетки зачем? – не отставала бабка.

– Мотоциклетка, бабушка, это – «Урал» с коляской. А тут байки.

Даша выбралась из машины. Парень на эстраде как раз перестал шептать в микрофон. Динамики рявкнули, люди на площади повернули головы в сторону действа. За первым грохотом последовала нисходящая волна звуков, в которую попытался встрять человеческий голос, но не найдя лазейки в плотном потоке децибел заметался, пропадая и выныривая в такт ритму.

Даша огляделась. Теснились косухи, немного цепей… мелькнул одинокий ирокез… кожаная безрукавка, рука от которой на отлете держала дымящийся окурок… чужая рука перехватила… косяк пропал за спинами. Наголо бритая девушка, поднесла к губам горлышко темной бутылки, другая девушка, выхватила из темноты остатки косяка и быстро коротко затянулась.

Рев оборвался. Парень на эстраде затряс волосами. Его команда бросилась врассыпную, освобождая место для следующих исполнителей. И опять: шепот в микрофон, ровный гомон толпы… настройка.

Даша уже приготовилась, почти прижала уши, в попытке защитить мозг от напора звуков, когда в толпе блеснули очки, прорисовался знакомый профиль и густая щетина.

– Слушай, тут Шевчук, – возбужденно оповестила она бабку, пролезая на заднее сиденье за курткой.

– Это который – осень?

– Ага. Осень…

Парнишка у микрофона отревел свое, ему похлопали. Потом хлопки усилились, раздались крики, переходящие в рев. Даша привстала на цыпочки. У микрофона стоял Кипелов. Как он пел! И как мало! Но за ним вышел… Дарья глазам не поверила.

Исчезла сквозная зимняя ночь. Он был рожден чтобы бежать, он открывал дверь в лето…

Она прыгала и кричала вместе со всеми. Рядом металась бритая девчонка, байкеры ревели не хуже собственных машин…

Потом кто-то вышел к микрофону и сказал несколько слов. Начала гаснуть подсветка на сцене. Даша разочарованно поплелась к машине, в раскрытое окно которой, любопытствовала закутанная в пуховой платок Серафима.

Их машинку пропустили на объездную дорогу, впадающую в пустое шоссе уже за пределами городка. Пробка пребывала на месте. Вдалеке едва слышно гудели моторы – снимались с места байкеры. Под тихое бормотание печки бабка перестала стучать зубами и выбралась из платка.

– Хороший мальчик, – голос у нее скрипел.

– Ты о ком?

– Последний.

– Чиж.

– Фамилия такая?

– Вроде того.

– Не слышала.

– Его по телевизору не показывают.

– На тех, кого там показывают, люди среди ночи зимой в давку не полезут.

– Это ты бабуля права. Я сама только на одном его концерте была. Представляешь, еще не началось, а народ уже в раж вошел: кричат, свистят. Я губу оттопырила: фу! моветон, блин. А к середине концерта сама орала и прыгала. Как в другой жизни побывала. Там все настоящее, а тут только отражение. Плоско, скучно. Витюша мне длительно потом выговаривал за плохое поведение.

– Взревновал.

– Да нет. Просто было к чему прицепиться, вот и пилил.

– Он не тебя ревновал, а мужескость свою нянчил. Это знаешь ли, похуже будет. Жена что? Либо повинится и он об нее ноги повытирает. Либо уйдет. Замена – тут как тут. Так или иначе, мужик свою самость не расплескал. А поставь его рядом с таким вот? Да Витька от одной перспективы должен был на стенку лезть. Представил должно быть, что ты его сравнивать станешь. А все женщины сравнивают. Только одним мужикам оно безразлично, а другие бесятся. К сожалению первых – единицы, а вторых – пруд пруди. А этот мальчик как раз для тебя.

– С ума сошла, бабуля? Он для всех.

– Не он именно. Такой. Но помяни мое слово, как только такого встретишь, так твоя жизнь вся под откос ухнет. Витюшу будешь, как малину поминать.

– Не пугай, Серафимушка.

– А может и пронесет еще. Сколько ехать-то осталось?

– Минут десять.

Серафима с трудом вылезла из машины. Даша помогла ей добраться до постели, раздела, уложила, подбросила дров в печку и села дожидаться, пока прогорят. При незакрытой вьюшке к утру в доме становилось зябко.

В тот год Дарья выбралась к бабке только на излете осени. Было уже ветрено. Ночи похолодали. Берег почти совсем опустел. Даша тащилась в горку с чемоданом, соображая, что не так. Дошло только у самой калитки – исчез высокий мезонин бабкиного дома. Даша рванула створку ворот. Вместо уютной старой развалюхи перед ней бетонным боком торчал цоколь нового дома. Над цоколем поднимался уже достроенный этаж. От старого дворика осталась сарайка, из которой выглядывал бампер красной малолитражки, да в углу у самого забора – индийская сирень. Она только-только собралась цвести.

Даша от неожиданности выпустила из рук чемодан. Он тупо бухнул на крупный, рассыпанный гравий.

– С сюрпризом тебя, – проскрипела Серафима вместо приветствия. – Вот решила новые хоромы поставить.

Даша спохватилась, стала поднимать чемодан, улыбаться, здороваться. На Серафиму было страшно смотреть. Она вся ссохлась, провалилась внутрь. Руки тряслись. На Дашу она смотрела как сквозь мутное стекло.

– Не по возрасту мне оказалась потеха. Потянула ношу не по плечу, дура старая.

Словно не человек, а тень отшатнулась от косяка и канула внутри мрачного цоколя. Даша шагнула следом.

В недрах нового дома оказалось не так уж и страшно. Просторно, чисто. Холл, кухонька, ванная.

– У меня теперь горячая вода есть, – похвасталась Серафима, в голосе на миг прорезались прежние нотки. – Ты как уехала, – за чаем она немного повеселела, – я решила: все, пора начинать новую жизнь. Сняла деньги с книжки, чулок развязала, набралось кое-что, вот… ну и смахнула старую хибару. А эту пока только до половины…

– А сама где жила? – ужаснулась Даша бабкиной смелости.

– Угол снимала. Противный тут народ, я тебе скажу. Одно слово: кубаноиды. Намыкалась. Теперь вот на новом месте. Успею ли…

Через полгода на очередной звонок Дарьи откликнулся незнакомый голос. Ее с пристрастием попытали: кто такая, адрес, место работы, и только на уже совсем грубый окрик ответили в том смысле, дескать, бабушку вашу Бог прибрал.

– Когда? – охнула Дарья.

– Ночью сегодня. Признаков насильственной смерти нет. Во сне старушка скончалась. Я участковый.