Свенельд. Зов валькирий

– Вот! – Свенельд приподнял руку девушки, чтобы всем было лучше видно кольцо на ее руке. – Это моя будущая жена! Мы обручены как полагается.

– Божечки, мне невестку привезли! – запричитала его мать. – Макошь матушка, дождалась я радости! А то три лба здоровых выросли…

– Да уж я не сомневался, что так будет! – усмехнулся Альмунд, отец. – Только раззява возвращается из похода без невесты, а наши-то не такие!

– Она из вендов? – Олав приподнял брови.

Это было видно по ее одежде: белой шерстяной свите, из-под которой чуть торчал подол красной поневы с тонкими белыми полосами. Поверх этого девушка была плотно закутана от осеннего речного ветра в толстый плащ.

– Только вот… не слишком ли она молода? – с сомнением добавил Альмунд, стараясь разглядеть привезенную.

Личико с порозовевшим от холода носом пряталось в складках серого платка, к тому же невеста не поднимала глаз, стояла сжавшись, будто боялась града камней. Однако женщину, способную пленить кого-то из его взрослых сыновей, Альмунд представлял себе повыше ростом и повиднее. Свенельд сам вымахал в три локтя с пядью, а Годред – в три с половиной. А в этой невесте два с половиной да пядь, да и того не будет, пожалуй.

– Две ее старшие сестры уже замужем, и до них было никак не добраться, – Свенельд с сожалением покачал головой. – Зато ее отец – сам Драговит из Рёрика[4], князь ободритов! И она его законная дочь. В ней княжеская кровь, от самих богов. Пять других пленных я отдал на выкуп за нее, и Драговит согласился на наш законный брак! Я ударил по рукам с ее старшим братом. У меня свидетели есть! – Он кивнул на своих хирдманов, которые уже сошли с лодий и смешались с толпой собственных родичей. – Так что это настоящая конунгова дочь, подлинная, как мой корляг! – И он коснулся рукояти меча, будто принося клятву.

Толпа возле них уважительно загудела.

– И что же – ты женился? – в изумлении рассматривая гостью, воскликнула Сванхейд, жена Олава и госпожа Хольмгарда.

– Пока еще нет. Я хотел, чтобы свадьбу справили здесь и все вы были свидетелями.

– О боги! – Сванхейд всплеснула руками. – Если она дочь князя, это для тебя, конечно, большая удача, кто бы стал спорить… Но… сколько же ей лет?

Свенельд слегка склонил голову и покосился на двух других женщин, постарше, сидевших в его лодье среди коробов с имуществом юной невесты.

– Ее служанки говорят… одиннадцатое лето миновало. Она еще не того… Дома она не носила поневу, на нее надели уже в Хедебю, перед нашим обручением, чтобы… был приличный вид.

«Чтобы вручить жениху невесту, хотя бы похожую на взрослую деву, а не на ребенка», – вот что он хотел сказать.

– Одиннадцать! Даже я старше! – горделиво воскликнула Ульвхильд, дочь Олава от его первой, покойной жены.

Ульвхильд пошла тринадцатая зима, она уже считалась готовой невестой, однако на новую товарку взглянула не без досады: у той уже имелся жених – этот дубина Свен, а Ульвхильд все еще ждала, кому из владык отец пожелает отдать ее руку.

Годо приоткрыл было рот, явно собираясь отпустить какую-то шутку в своем духе, но Свенельд с прежней уверенностью встретил насмешливый взгляд старшего брата.

– Но она же не останется такой навсегда! Пройдет год… или два… зато мои будущие дети всю жизнь будут внуками князя!

– Ну-ну… желаю тебе не заскучать в ожидании! – хмыкнул Годред. – Если что, сможешь пока с ней в «криночки»[5] поиграть.

* * *

Встречей на причале дело не кончилось – назавтра Олав устроил в честь Свенельда пир, и сама Ульвхильд, насмешливо улыбаясь, поднесла тому приветственный рог. Как бы он там ни отличился, средний из Альмундовых сыновей – не тот витязь, которого она посчитала бы достойным своего внимания, но пока не явился кто-нибудь получше, была рада и такому случаю выступить в должности «госпожи медовой чаши». Дочь Олава была из тех дев, кого с десяти лет учат искусству подносить рог мужам и управлять пиром, поскольку в будущем ей предстоит быть хозяйкой пиршественной палаты не одного, так другого могущественного владыки. На пирах начинавшейся зимы ей предстояло впервые красоваться в наряде взрослой женщины, и приезд Свенельда дал неплохой повод начать. Ростом она была ниже его на целую голову, однако тонкая и стройная, высокая для своих лет, одетая в красное платье с золочеными наплечными застежками, с прической знатной девы – узлом волос на затылке, из которого свешивался на спину длинный хвост, – держалась уверенно и величаво, как настоящая валькирия. С ранних лет Ульвхильд была приучена к мысли, что рождена быть главным украшением княжеских палат, и Свенельд не без тайного сожаления сравнил ее мысленно с той, которую назвал своей невестой. Вот если бы такую деву привезти из заморья, никто не посмел бы усмехаться!

– Приветствую тебя по возвращении из чужих стран, Свенельд сын Альмунда! – величественно произнесла Ульвхильд, встретив его перед горящим очагом и держа в руках окованный серебром рог с вареным медом. – Возблагодарим богов, что хранили тебя и дружину в долгом пути, уберегли от бурь, чужих мечей и стрел, болезней и прочих опасностей, чтобы ты мог достичь той цели, ради какой тебя посылали!

Она отлила немного в очаг – мед зашипел, вырвав мокрые пятна черноты на багряном теле пылающих головней, – потом подала рог Свенельду.

– Благодарю и тебя, дева! – Он улыбнулся. Дочь собственного вождя воздавала ему честь, а это значит, что он и впрямь чего-то добился в жизни. – Славьтесь, асы и асиньи!

Свенельд тоже отлил немного в очаг, а потом наклонился к Ульвхильд, рассчитывая ее поцеловать, но она отвернула лицо, так что он сумел лишь скользнуть губами по ее гладкой щеке.

– Жену свою целуй! – насмешливо шепнула она ему.

Даже отличившийся, сын Альмунда все же был ей не ровня, а Ульвхильд с детских лет знала, где место ей, а где всем остальным.

Юной Витиславы в гриднице не было: Радонега, мать Свенельда, охая, увела девочку к себе и устроила на отдых, велев ее не тревожить, пока не попривыкнет немного. Да и не годится невесте до свадьбы торчать у людей на глазах – сглазят еще. Жители Хольмгарда были разочарованы – всем хотелось получше разглядеть ободритскую княжну. «Насмотритесь еще! – весело отвечал любопытным Свенельд. – Она теперь на весь век с нами!»

Но вот Олав раздал дружине за столами мясо и хлеб, и пришла пора для разговора.

– Когда мы прибыли в Хедебю, я сразу отправился к Сигтрюггу конунгу, в Слиасторп, – рассказывал Свенельд. – Это его усадьба, она неподалеку от Хедебю, но не в самом вике. Он, понятное дело, стал расспрашивать, кто я такой. Оказалось, что наших тамошних родичей он знает, и послал за ними. Ну а когда мы перечислили дедов и выяснили, что я доподлинно их родич, я рассказал, что ты, конунг, задумал большой поход в Серкланд и тебе требуются воины. До них доходили через свеев и готландцев слухи о Хельги киевском и его походе на греков, но они это по большей части сочли за «лживые саги». Но я им все подтвердил: как Хельги взял выкуп за то, чтобы снять осаду, как цесари пообещали ему торговый мир, чтобы можно было возить туда меха и все прочее, а шелк и вино покупать прямо там… У них у всех так глаза и загорелись! – Свенельд усмехнулся. – Но иные стали кричать, что-де они не знают ни меня, ни моего конунга, ни наших людей, мол, им неведомо, те ли мы люди, с которыми можно надеяться на удачу.

– Ну а ты? – воскликнула Сванхейд; молодая госпожа была честолюбива не менее, чем ее сдержанный муж. – Что ты им ответил?

– Я ответил, что сам еще не знаю, есть ли у них хоть немного доблести и пригодится ли нам их помощь. Тогда Сигтрюгг сказал, что мы можем испытать свою храбрость этим же летом, не забираясь на южные моря. Уже близилась Середина Лета, и он сказал, что мы могли бы сходить с боевым щитом в земли вендов – они так называют ободритов. Мне потом Хродрик, наш родич через того Халькеля, что был братом прадеда Регинфреда, рассказал, что пару лет назад Сигтрюгг сам летом ходил на Драговита, но был разбит и едва успел убраться к кораблям. Вот он и нашел случай с ними посчитаться моими руками. А если б они и меня разбили, то ему невелика печаль. Но Хродрик сразу сказал, что он пойдет со мной, и его зять тоже, а за ним и еще кое-кто подтянулся. Еще пятеро пришли с дружинами, так что нас набралось почти две сотни на восьми кораблях. А потом явился даже один удалец из вильцев, по имени Бранегост. Вильцы давно враждуют с ободритами, он сам-то был в Хедебю по торговым делам, но тоже пошел с нами… Я с ним потом подрался, – добавил Свенельд.

– Из-за чего же? – улыбнулся Олав, довольный, что его молодой посланец за морем не ударил в грязь лицом.

– Он тоже хотел заполучить мою невесту. От него-то я и узнал, что она – дочь самого князя, Драговита. Я-то думал, она просто самая красивая, кто в той округе нашелся, как у нас для Купалий словены лучшую девку выбирают.

– А он не солгал? – нахмурилась Сванхейд.

– Нет, я потом расспросил других пленных. А потом к нам прислал из крепости Мистислав, Драговитов сын, ее брат…

Но повесть о борьбе за невесту, хоть и была весьма занимательна, волновала Олава меньше, чем отчет о главном поручении Свенельда. Уже года два он подумывал о большом военном походе на дальний край Восточного пути – в сарацинские страны, откуда везут шелка и серебро. Мысль эта пришла ему после того, как киевский князь Хельги Хитрый сходил на Греческое море и побывал у стен Константинополя, или Миклагарда, как этот город называли в Северных Странах. По всем землям разошлись слухи об успехе этого похода, о богатой добыче из греческих земель, о дани, полученной от цесарей за снятие осады, о договоре насчет торгового мира, дающем право купцам русов ежегодно посещать константинопольский торг. Олав знал об этих делах из первых рук: после похода Хельги присылал к нему людей, чтобы рассказать о будущем соглашении. Оно сулило некоторые выгоды и Олаву, поскольку открывало новые возможности для сбыта северных мехов, но его товары могли попасть на константинопольские торги только с людьми Хельги, а значит, Хельги достанется и главная прибыль, и честь.

С этим Олав не мог смириться. Теперь слава Хельги Хитрого, вчерашнего выскочки, будет год от года возрастать, право продавать меха, мед, воск и челядь в Константинополе, привозя назад золото, паволоки, вино и прочее, будет питать его богатство и влияние. Притом и потери в русской дружине были невелики – цесари, занятые войной с сарацинами, не дали ни единого настоящего сражения, а отдельные отряды русы разбили без особого труда. Весь свет полнился хвалами Хельги киевскому, удача его считалась поистине божественной. Славяне даже стали именовать его Вещим, видоизменив его старое прозвище, в знак признания за ним особой зоркости души.

Молодые русы, в том числе Годред, стали поговаривать о том, что нехудо было бы отправиться к Хельги и поучаствовать в других его походах. Опасаясь, как бы лучшие из его людей не оказались вскорости людьми Хельги, Олав объявил, что намерен собрать войско и отправить его в поход на Серкланд – Страну Рубашек.

Размахом и отвагой замыслов Олав не уступал своему киевскому сопернику, но для такого предприятия требовалось больше людей, чем он мог набрать в своих владениях. Подвластные Олаву земли были весьма обширны – от Луги на западе до Ваугед-озера[6] и меренских озер на востоке. Собирая дань со словен, чуди, мере, он отправлял на хазарские торги немало ценных мехов, меда, воска, взамен получая сарацинское серебро и шелка. Однако население в этих лесных краях было довольно малочисленное, и только там нельзя было бы набрать войска, достаточно большого для успешного похода на другой край света. Подготовка должна была занять несколько лет.

Приняв решение о походе, Олав в первый год разослал послов в Итиль и Киев – к владыкам тех мест, через которые войску предстояло пройти. Хельги охотно дал согласие пропустить северных русов через свои земли на Десне. Дороже обошлось соглашение с хазарским хакан-беком: он пожелал получить половину всей добычи, которую русы возьмут у сарацин, и на том стоял прочно. Пришлось согласиться: с какой стороны ни подойди, через Боспор Киммерийский из Греческого моря или по южным рекам, помимо владений каганов пройти в сарацинские земли никак нельзя.

На другое лето Олав принялся набирать войско и послал людей в заморье – туда, где имелось немало отважных воинов, только ждущих, чтобы им указали путь к добыче. Ингемунд Веселый отправился в Уппсалу – к старому Бьёрну, деду Сванхейд, а Свенельда, среднего сына Альмунда, было решено послать на запад, к данам. Альмунд родился в Хедебю и оттуда еще в молодых годах перебрался сначала в Бьёрко, а оттуда в Ладогу, но в Хедебю у него осталась родня, а значит, как рассудил Олав, его сыну будет легче добиться толку.

– Я вдвойне рад успеху твоей поездки, – сказал Олав, когда Свенельд наконец изложил все свои приключения. – Ты хорошо исполнил мое поручение, а себе добыл честь и невесту. Боги тебе помогли, послав эту девушку. Думаю, после того как в Хедебю у Сигтрюгга все ее увидели, никто не усомнится, что у наших людей есть и доблесть, и удача. Если все те люди, что пообещали быть здесь следующей весной, сдержат слово, мы соберем войско немногим меньше, чем было у Хельги в походе на греков. Верно же, Альмунд?

– Верно, конунг! – охотно подтвердил Альмунд. – У меня подросли сыновья, нужно дать им случай людей посмотреть и себя показать! Отправлю их, а сам буду полеживать да поджидать добычу!

– Уж в этот раз ты отпустишь меня, а не заставишь считать куниц! – взмолился Годред.

– Было бы несправедливо лишить тебя и этого случая отличиться! – засмеялся Олав.

– Твой брат привез княжну – тебе придется раздобыть дочь кагана, чтобы не уступить ему! – поддела Годреда Сванхейд.

– Если только у него есть дочери…

– Нет, нет! – Олав предостерегающе поднял руку. – Осторожнее, госпожа моя дроттнинг[7]! Не забудьте, что мы собираемся походом вовсе не на хазар, а на их врагов сарацин, которые живут на Хазарском море. Боргар от моего имени клялся в Итиле, что наши люди не тронут в их владениях ни одного козленка. Только на этом условии их главный ярл согласился нас пропустить.

– Хакан-бек Аарон, – сиплым голосом подсказал Боргар, зрелых лет краснолицый воин.

– И я еще возьму с вас клятву не причинять вреда никому на хазарских землях. – Олав окинул своих людей строгим взглядом. – Торговый мир с хазарами нам нужен по-прежнему, иначе мы не увидим более шелка и серебра, не продадим ни одного бобра без участия Хельги Хитрого.

– Если цесари его не обманут и все же дадут торговый мир, – заметила Сванхейд, намекая, что положение самого Хельги не так уж и надежно.

– Ну а если греки его обманут, для нас окажется еще важнее сохранить мир с хазарами, – без улыбки докончил Олав. – Ведь тогда торги Итиля останутся единственным местом, где можно раздобыть серебро, и для Хельги, и для нас… Так что ты решил, Альмунд, – Олав повернулся к своему сотскому, – когда вы собираетесь устроить свадьбу?

– Сдается мне, это нужно сделать в ближайшие дни, – Альмунд с трудом вернулся мыслями в свой собственный дом из Итиля и Миклагарда. – Раз эта девушка уже у нас, она не может оставаться в нашей семье, не войдя в нее, не то люди подумают, что она все-таки невольница…

– А этого я не допущу! – твердо закончил Свенельд.

* * *

Праздник Зимних Ночей[8] – наилучшее время для свадеб, когда к конунгу съезжаются гости, закалывают скот, накрывают столы и варят пиво, чтобы весело встретить самую темную, холодную и опасную часть года. Наибольшее внимание и честь ожидали Свенельда – все захотят послушать о том, как он ездил за море, виделся с Сигтрюггом конунгом в Хедебю, ходил на ободритов. А его свадьба станет наилучшим завершением важной поездки – точно как в сказании.

Свадьба Свена была назначена на один из дней празднества, после пира в честь эйнхериев. В коробах с приданым Витиславы имелся наряд, спешно приготовленный для нее матерью в Велиграде – сорочка с вышивкой, красная понева, белая вздевалка, отделанная красным шелком, очелье с золотыми колечками, увенчанными маленькой петелькой, как носили поморяне, пришитыми по четыре в ряд с каждой стороны. Но Сванхейд, осмотрев все это, решительно запретила надевать, позволила оставить только кожаные башмачки с красивой вышивкой желтыми и красными нитями.

– Понева! Она будет в этом выглядеть как… чащоба! – подумав, Сванхейд выбрала славянское слово. – А она теперь входит в знатный род, происходящий от датских конунгов! Мы сами ее оденем.

Ульвхильд подарила Витиславе одно из своих платьев (Сванхейд пообещала немедленно сшить падчерице новое, еще лучше), а жених преподнес золоченые узорные застежки, две низки дорогих бус – хрустальных, сердоликовых и стеклянных.

– И очелье свое пусть наденет! – вопреки мнению госпожи, распорядился Свенельд. – Там золото, пусть люди видят, что моя жена не с пустыми руками в дом пришла!

При виде искусно ограненных бусин, округлых и продолговатых, Витислава впервые немного оживилась. До этого она была молчалива, замкнута и почти не поднимала глаз на чужих людей, говоривших на малопонятном ей языке. Наречие ильменских словен отличалось от ободритского, а половина жителей Хольмгарда и вовсе пользовалась северным языком; звучание его напоминало Витиславе лишь о страхе, горе, вечной разлуке с семьей и родным краем. С раннего детства ей внушили мысль о том, что лет в двенадцать-тринадцать она выйдет замуж и, скорее всего, будет жить далеко от дома и родных. Но случилось это уж очень внезапно – еще до того как она надела поневу и стала считаться взрослой, и даже проститься с семьей по обычаю ей не дали.

– Что то есть? – Она осторожно прикоснулась тонким пальчиком к бусинам на ремешке. – Солнечный камьен?

– Это называется сердолик! – с видом опытной женщины, повидавшей немало сокровищ, просветила ее Ульвхильд. – Это камень, да.

– Нет, это не янтарь, – поправила Сванхейд, понявшая, что Витислава имеет в виду. – Это другой камень. Он намного крепче и ярче. Его можно огранивать, а не только шлифовать.

– Виглядит как мьёд.

– Да, похоже. У вас такого не было?

Витислава помотала головой.

– Только сткляный, – она показала на несколько стеклянных бусин на той же низке, желтых и зеленых.

– А у нас этого полным-полно! – похвалилась Ульвхильд. – Привозят с Хазарского моря. Знаешь, где оно?

– Ни, – Витислава качнула головой.

– Это очень, о-чень далеко! – протянула Ульвхильд. – Туда ездят год в одну сторону и год обратно. Сначала от нас на юг до самого Киева – это целых два месяца, если повезет и все пройдет хорошо. Оттуда поворачивают через разные земли, которые раньше были подвластны хазарам, а теперь – Хельги Хитрому, и по рекам и через переволоки до земель самих хазар. Наши люди ездят до города Саркела, а там уже живут хазары и водятся велеблуды. Это все равно что корова, только огромная, длинноногая, без рогов и с горбом на спине. Но до их главного города, Итиля, от Саркела еще далеко, он стоит на Хазарской реке, а она впадает в Хазарское море. А за морем – Серкланд, оттуда привозят вот такие красивые вещи, – она показала на полоску узорного красно-желтого шелка, которым были обшиты края рукавов ее платья. Полоски были узкие, с женский палец, и узор на ткани не получалось разобрать.

– А до Велиграда оттуда совсем другой конец света получается, – добавила Сванхейд. Внучка конунга свеев, старого Бьёрна, она и сама не видала до замужества столько бус из хрусталя и сердолика, сколько здесь, на Волхове. – Неудивительно, если туда их не возят. Но теперь у тебя будут и бусы, и шелка, много серебряных перстней и обручий, – она слегка потрепала Витиславу по худенькому плечику. – Тебе следовало бы радоваться. Ты выходишь за человека хорошего рода… да Свен и сам своего не упустит! Он сходит на сарацин, и потом в красивых платьях и прочих дорогих вещах ты всю жизнь не будешь знать недостатка!

Однако Витислава, не отвечая, опустила голову, и по движению ее плеч Сванхейд поняла, что та снова борется со слезами. Оторванная от матери, всех родных, своего дома, родного края, отданная во власть чужих людей, Витислава не могла утешиться обещанием красивых платьев.

– Не нужно плакать! – строго сказала госпожа Хольмгарда. – Разве тебя не учили, что высокородный человек не должен выдавать своих чувств, особенно если это печаль?

– Моя дрога матко… – полуразборчиво забормотала Витислава.

Ее учили совсем другому – как принято у славян, и горе, и радость изливать в песнях и причитаниях. Особенно по такому поводу, какой выпал ей сейчас, самый важный в жизни всякой женщины. Не думала, не гадала, а налетели злые черные вороны, унесли из родного теплого гнездышка…

– Я, – с выразительной гордостью заявила Ульвхильд, – не буду заливаться слезами, когда меня посадят рядом с будущим мужем.

– Пусть поплачет сейчас, – Сванхейд махнула рукой. – Лучше ей растратить все свои слезы до пира. Свену не сделает чести, если люди будут видеть, что мысль о браке с ним повергает невесту в такое горе!

Ульвхильд хмыкнула. Ее и мачеху разделяло всего десять лет, но Сванхейд была уже взрослой семнадцатилетней девушкой, высокой и крепкой, когда ее три года назад привезли сюда из Уппсалы. Она успела родить двоих детей; первенец-девочка подрастала, родившийся вторым мальчик почти сразу умер, но Сванхейд стойко перенесла эту утрату, вполне обычную для любой жены; через полгода она ожидала еще одно дитя. Нрава Сванхейд была истинно королевского – гордого, повелительного и строгого. С высокими скулами, с очень светлыми бровями и голубыми глазами, немного вздернутым носом и широким ртом, она, как и многие женщины племени свеев, имела в чертах нечто мужское. Однако держалась она так величаво, была так умна и красноречива, так умело управлялась с обширным хозяйством Хольмгарда, что это вполне возмещало нехватку красоты, и Олав мог только благословлять богов, пославших ему такую жену. До свадьбы он ее ни разу не видел, но она оказалась именно такой, какой и должна быть внучка конунгов. Дочь своей предшественницы, покойной Гейрхильд, девочку самоуверенную и избалованную, она держала строго, но не притесняла излишне, и они довольно неплохо ладили.

– Я бы тоже не обрадовалась, если бы меня выдавали за Свена! – надменно бросила Ульвхильд.

– Нечего ее пугать. Слышишь, Вито, он совсем не худший муж. Свен – неплохой человек, – снисходительно заметила Сванхейд, однако во взгляде ее отражалась мысль, что среди сыновей Альмунда есть и получше. – Он будет с тобой добр… я с ним поговорю.

Сванхейд и правда поговорила с женихом. Как госпожа Хольмгарда, она считала своим долгом улаживать все, что требовало улаживания, а к тому же где-то в глубине души понимала: маленькая Витислава, худенькая, бледная, плачущая по ночам от разлуки с матерью, явно не созревшая для брака, тем не менее птица из той же стаи, что и она сама, – дорогостоящая невеста, увезенная за два моря, чтобы дать начало могучему знатному роду.

Выбрать случай Сванхейд удалось только за день до свадьбы – в День эйнхериев. Этот день посвящали воинским состязаниям, а к вечеру готовили пир. Листья уже почти облетели с деревьев, но еще лежали упругими желтыми грудами на земле; с утра было ясно, а в полдень, когда все собрались на пустыре за кузницами, вдруг натянуло откуда ни возьмись черные тучи и хлынул град. Белые зерна с шумом стучали по палой листве, а меж тучами падали солнечные лучи, оттеняя краски. Прячась под навесами у домов, держа над головой плащи и щиты, люди смотрели, как солнце золотит голубые, серые, белые от облаков участки неба, желтую и багряную листву, и смеялись под треск града по дереву и по земле. Сами боги, видно, прибираются в палатах, разом выметая все лишнее за порог, и плененное солнце рвется на волю через приоткрытую дверь.

Весь день Сванхейд могла лишь издали наблюдать за мужчинами, и вовсе не Свенельд чаще всего притягивал ее взгляд. Куда больше ей хотелось смотреть на кое-кого другого, а о Свенельде она порой вовсе забывала. Лишь когда состязания закончились и вся толпа повалила с пустыря за кузницами к воротам городца, она вспомнила о своем деле и огляделась, выискивая Свена.

Он шел шагах в десяти позади Олава с семейством, между обоими братьями. Эти трое были лишь отдаленно схожи меж собой, и в то же время всякий легко признал бы в них близких родичей. Годред был самым высоким; с широкими плечами, длинными руками и ногами, размашистыми движениями, он выделялся статью среди людей. Собой он был менее хорош, чем Свен: тяжеловесные черты, небольшие глаза, густые русые брови. Младший, шестнадцатилетний Велерад, внешне удался в материнскую родню; лицо у него было более округлое, черты тоньше, чем у старших, выражение дружелюбное и открытое. Только глаза у всех троих были одинаковые – не карие и не серые, а нечто среднее, цвета пыльного желудя.

Двое старших были в кольчугах, с мечами на плечевой перевязи. Щиты они отдали оружничим вместе со шлемами, и светло-русая голова Свена оставалась непокрытой.