bannerbanner
Россия и мусульманский мир № 9 / 2017
Россия и мусульманский мир № 9 / 2017

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля


Россия и мусульманский мир Научно-информационный бюллетень 2017 – 9 (303)

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!


Современная Россия: Идеология, политика, культура и религия

Трансформации молодежного религиозного сознания: Тенденции и противоречия

И. Савченко, доктор социологических наук, профессор кафедры философии, социологии и теории социальной коммуникации Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова Л. Снегирева, кандидат психологических наук, доцент, начальник кафедры психологии и педагогики Нижегородской академии МВД России С. Устинкин, доктор исторических наук, профессор, декан факультета международных отношений, экономики и управления, профессор кафедры международных отношений и политологии Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова

Аннотация. На основе анализа российских и зарубежных исследований выявляются наиболее актуальные и острые вопросы, касающиеся взаимодействия молодежи как социальной группы с социальным институтом религии. Устанавливается общность интересов российских и зарубежных ученых, работающих в данном направлении. С одной стороны, как в России, так на Западе становится все более актуальной проблема молодежного религиозного, в первую очередь исламского, радикализма. С другой стороны, внимание российских и зарубежных ученых обращают на себя вопрос нравственных ценностей молодежи в условиях постсекулярного общества и отношение молодежи к традиционной религии.

Ключевые слова: молодежь, религия, религиозные ориентиры, религиозное сознание, нормы и ценности, религиозный радикализм, фундаментализм, ислам, христианство, православие, секуляризация

Молодежные сообщества как в России, так и в зарубежных странах сегодня сталкиваются с все более активными вызовами социальной реальности. Многие из этих вызовов побуждают молодых людей сделать определенный выбор в их отношении к религии, религиозным институтам, традиционным и нетрадиционным для их отечеств религиям. Здесь очевидны крайности, в русле которых молодежь либо отвергает значимость религии и религиозных институтов, либо, напротив, склоняется к религиозному радикализму.

Так, в последние десятилетия все более актуальными и поэтому востребованными социальной наукой становятся исследования проблем взаимодействия социальных институтов религии и молодежи как социальной группы, оказывающей важное влияние на социокультурные процессы в обществе. Изучается место религиозных норм и ценностей в формировании личностной направленности современных молодых людей, развитии их ценностно-нормативного ядра, влияние религиозных (контррелигиозных) настроений в молодежной среде на становление и развитие молодой личности.

Если говорить об отечественной науке, то, с одной стороны, здесь появился целый пласт исследований, где изучается религиозный компонент в системе ценностных ориентаций молодежи постсекулярного общества. Отдельное внимание при этом уделяется отношению молодежного сообщества к традиционной, прежде всего православной, религии. Среди подобного рода работ можно выделить исследования динамики религиозных установок современной молодежи [Федорова 2015], а также этнорелигиозных стереотипов студенческих сообществ [Савченко 2011]. Заслуживают внимания компаративные исследования, где на примере иностранных и русских студентов, относящих себя к разным религиозным конфессиям, изучается отношение к вере, религиозным запретам и нравственным идеалам [Савченко 2009: 111–112]. В ряде работ вскрываются и анализируются сложности и внутренние конфликты, которые пробуждаются в молодежном сознании концептами церкви, религии, веры и ритуала [Савченко, Устинкин 2016а]. В подобных работах, в частности, обнаруживаются противоречивые оценки молодыми людьми духовных и институциональных аспектов религии [Савченко, Устинкин 2016б]. Несомненным преимуществом этих работ является их опора на действительные социальные факты. Многие авторы приближаются к пониманию глубинных оснований формирования религиозного сознания современных молодых людей.

С другой стороны, в ряде отечественных работ поднимается проблема религиозной радикализации современной молодежи. Так, в последние годы в российской науке все более утверждается точка зрения, что религиозный радикализм реализует себя прежде всего в так называемых новых религиозных объединениях, или сектах. Такие взгляды доминируют не только в российской [Кадиева 2007: 130–131], но в целом в русскоязычной [Кутузова 2008: 165] научной литературе. Именно такой подход, на наш взгляд, позволяет дифференцировать религиозность и религиозный фанатизм, ислам и исламский фундаментализм и т.д. Именно в такой коннотации термин «религиозный радикализм» используется в российских работах последнего времени, написанных в основном применительно к Южному федеральному округу [Хоперская 2006] и, в частности, к Чеченской Республике [Нунуев 2013: 241– 242]. Здесь также можно отметить работу С.А. Кутилина о проявлениях радикализма в информационном пространстве Интернета [Кутилин 2011]. Несмотря на масштаб поставленных в работе задач, материалы исследований С.А. Кутилина фокусируются исключительно на критике молодежного черкесского этнорадикализма, а специфика распространения этнорадикальных идей в статье не раскрывается.

Тем не менее указанные авторы делают попытку обозначить пути профилактики религиозного радикализма. Особенно ценной в данном случае является работа Э.Р. Кулиева о роли религиозного просвещения в противодействии религиозному радикализму в исламе [Кулиев 2009].

На материалах Северо-Западного федерального округа, а именно Республики Карелия, А.Ю. Ильин разрабатывает программу правового просвещения населения и информационной политики в сфере профилактики молодежного религиозного радикализма, экстремизма и терроризма [Ильин 2012]. Статья А.Ю. Ильина представляется концептуально важной, поскольку в ней показано, как можно предотвратить насилие на этнорели-гиозной почве и каким образом можно учитывать и переосмысливать опыт массовых беспорядков в карельском городе Кондопоге [Юрчишин 2013].

В книге «Исламская молодежь в современном мире» подробно и глубоко анализируются причины и последствия радикализации мусульманской молодежи в России и за рубежом [Иванов и др. 2009]. Есть работы, где представлен детальный обзор зарубежных неправительственных религиозно-политических организаций, действующих на территории России [Иванов и др. 2010]. В ряде работ рассматриваются социокультурные последствия современных миграционных процессов, проблемы их влияния на трансформацию конфессионально-коммуникационного пространства современной цивилизации, обосновывается необходимость регулярного мониторинга ценностного сознания молодежи по рассматриваемым проблемам [Савруцкая, Устинкин, Никитин 2016], однако конкретные инструменты работы с молодежью в целях религиозного просвещения и профилактики этнорелигиозной нетерпимости авторы указанных работ не предлагают.

Таким образом, отечественный опыт детального изучения трансформаций религиозного сознания молодежи показывает, что в молодежной среде отчетливо выделяются две разнонаправленные полярные тенденции. Первая тенденция характеризуется сложностью религиозного самоопределения современного молодого россиянина, для которого постсекулярный период следует не за естественной секуляризацией, имевшей место, например, в Европе, а за временем насильственной секуляризации, характерной для советской эпохи. Другая тенденция, противоположная первой, – обращение части современной молодежи к радикальным идеям, формирующим основу фундаменталистских, зачастую экстремистских, псевдорелигиозных течений. Полярность и фактическая автономность указанных тенденций формируют основное противоречие трансформаций молодежного религиозного сознания в России.

В данном случае достаточно важно и интересно узнать, какие тенденции характеризуют религиозные ориентиры современной молодежи за рубежом: есть ли в этих тенденциях что-то общее с российскими, или же, напротив, обнаруживаются преимущественно различия.

Между тем изучение зарубежных исследований по проблемам молодежи и религии позволяет обнаружить явные параллели в научных интересах российских и западных ученых-обществоведов. В зарубежных работах также отчетливо представлены две практически не пересекающиеся ветви исследования религиозной молодежной проблематики.

Так, с одной стороны, в Западной Европе, например, в последние годы все большее внимание ученых привлекают вопросы распространения исламского радикализма в молодежных сообществах [Jeunes et radicalization… 2010; Bouzar 2007]. Стала актуальной тема радикализации молодежи европейских мусульманских общин [Ethno-religious Conflict… 2009] и религиозных корней исламского терроризма [Bar 2004]. Кроме того, на примере различных стран исследуется рост религиозного радикализма среди молодежи Арабского Востока [The Rise of Religious Radicalism… 2015], Южной Азии [Religious Radicalism and Security… 2004], Центральной Азии [Zhussipbek 2013], Албании [Religious Radicalism and Violent… 2015].

С другой стороны, так же, как и в России, в западной науке актуализируются проблемы, касающиеся неоднозначного отношения молодежи современной Европы и США к традиционной христианской религии. Особое значение для ученых в данном ключе обретает проблема взаимозависимости нравственных и религиозных ориентиров молодежи. И если вопросы религиозного молодежного радикализма исследуются главным образом в политизированном контексте, то религиозные и контррелигиозные феномены в молодежной среде, напротив, исследуются преимущественно с социокультурных позиций.

Американские обществоведы М. Дентон, Л. Пирс, К. Смит отмечают резкое снижение уровня религиозности американских тинейджеров. В среде молодых людей – выходцев из традиционных христианских, мусульманских, индуистских, иудаистских и других семей – преобладает самоидентификация как «верующих, но не религиозных». Склонность к разграничению религии и веры, по наблюдениям М. Дентон, Л. Пирс и К. Смита, делает более тернистым и сложным нравственное становление тех, кто совершает «путь через юность» [Denton, Pearce, Smith 2008: 30–31].

Б. Поуп, Дж. Прайс, Д.Р. Лиллард устанавливают характер соотношения между регулярностью посещения церкви и молодежной преступностью и делают вывод, что чем чаще молодой человек посещает церковь, тем меньше вероятность совершения им противоправного деяния [Pope, Price, Lillard 2014], в том числе по этнорелигиозным мотивам.

Наконец, Л. Липпман и Г. Макинтош показывают, каким образом прогресс в сфере экономики и технологий снижает социальную значимость моральных нормативов, закрепленных в традиционных религиях [Lippman, McIntosh 2010].

В работе английского социолога С. Коллинз-Майо «Молодежь и религия: международная перспектива» и определяются уровни религиозности молодых западноевропейцев. С социально-психологических и социокультурных позиций устанавливается и анализируется динамика роста религиозной разнородности молодежных сообществ Западной Европы [Collins-Mayo 2012]. С. Коллинз-Майо указывает, что в Западной Европе в целом и в Британии в частности в контексте «субъективного поворота постсовременной культуры»1 христианство сдает свои позиции, и происходит это не под натиском ислама, как считают многие, а скорее потому, что религиозная социализация в духе христианской традиции утратила поддержку и опору в такой важнейшей малой социальной группе, как семья [Collins-Mayo 2012: 88–90]. Отчасти это происходит и потому, что сам традиционный институт семьи подвергается на Западе серьезной деформации.

В то же время авторы исследования «Религия, вера и воспитание», тоже британцы, определяют характер взаимосвязей между степенью религиозности семьи и методами воспитания, используемыми родителями в отношении детей [Horwath et al. 2008: 6]. Эмпирические данные исследователи получали в семьях коренных британцев и в семьях иммигрантов. Авторы делают заключение, что религиозный контекст семейного воспитания имеет большое, во многом недооцененное, значение для формирующейся личности. Эффект религиозного воспитания – в канонах христианства, ислама или другой религии – всегда положителен за исключением тех случаев, когда религия подменяется фундаментализмом [Horwath et al. 2008: 55].

Наблюдая общие и достаточно близкие тенденции в трансформациях религиозного сознания молодежи в России и за рубежом, мы обнаруживаем тем не менее определенное противоречие: в российской науке вопросы молодежи и религии и молодежного религиозного радикализма на данный момент рассматриваются как две независимые друга от друга проблемы. Во многих же зарубежных работах высказывается мнение, что рост религиозного, прежде всего исламского, фундаментализма связан с общим ослаблением христианства. Возможно, указанные несовпадения в интерпретации тенденций развития молодежного религиозного сознания в России и на Западе связаны с тем, что в то время как в западных странах католическая и протестантская церкви утрачивают свое влияние на общество, и прежде всего на молодежь, Русская православная церковь восстанавливает и умножает свою социальную значимость.

Таким образом, в текущем столетии трансформации молодежного религиозного сознания становятся предметом особого интереса российских и зарубежных ученых. В отношении ряда феноменов обнаруживается близость интересов российских и зарубежных авторов. С одной стороны, ученых беспокоят нравственные ценности молодежи постсекулярного общества, с другой – рост религиозного радикализма в ряде молодежных сообществ. В отечественной науке эти две исследовательские тенденции преимущественно развиваются автономно друг от друга, в то время как в зарубежной науке они в ряде случаев пересекаются. Исследования, проводимые как в России, так и на Западе, отрывают обширное поле для нового научного поиска в сфере управления этноконфессиональными общественными отношениями в молодежной среде.

Литература

1. Иванов А.П., Кирюшина Н.Ю., Рудаков А.В., Устинкин С.В. 2009. Исламская молодежь в современном мире: Учебное пособие (под общ. ред. С.В. Устинкина). – Н. Новгород: ННГУ им. Н.И. Лобачевского. – 167 с.

2. Иванов А., Кирюшина Н., Рудаков А., Устинкин С. 2010. Зарубежные неправительственные религиозно-политические организации, действующие на территории России. – Россия и мусульманский мир. – № 11. – С. 37–46.

3. Ильин А.Ю. 2012. Правовое просвещение населения и информационная политика в сфере профилактики экстремизма и терроризма. – Карелия – территория согласия: Сборник материалов для информационно-пропагандистских групп по профилактике экстремистской деятельности. – Петрозаводск. – С. 119–140. Доступ: http://spo.karelia.ru/file.php/id/f9432/name (Проверено: 17.03.2017.)

4. Кадиева А.М. 2007. К вопросу о сущности религиозного экстремизма. – Религиоведение. – № 4. – С. 127–137.

5. Кулиев Э.Р. 2009. Роль религиозного просвещения в противодействии религиозному радикализму в исламе. – Кавказ и глобализация. – Т. 3. – Вып. 2–3. – С. 169–179.

6. Кутилин С.А. 2011. Проявления радикализма в информационном пространстве сети Интернет как угроза национальной безопасности (на материалах

Южного федерального округа). – Человек. Сообщество. Управление. – № 4. – С. 74–79.

7. Кутузова Н.А. 2008. Религиозный радикализм и альтернативные социальные проекты. – Религия и общество – 3: Актуальные проблемы современного религиоведения: Сборник научных трудов (под общ. ред. В.В. Старостенко, О.В. Дьяченко). – Могилев: МГУ им. А.А. Кулешова. – С. 164–167.

8. Нунуев С.-Х.М. 2013. Политические факторы распространения религиозного радикализма в постсоветской Чечне. – Теория и практика общественного развития. – № 9. – С. 240–244.

9. Савруцкая Е.П., Устинкин С.В., Никитин А.В. 2016. Прогностические сценарии изменений этноконфессиональных ориентаций молодежи в связи с усилением глобальных миграционных процессов. – Русский универсум в условиях глобализации: Сборник статей участников всероссийской научно-практической конференции. Арзамасский филиал ННГУ; Фонд «Русский мир». С. 71–79.

10. Савченко И.А. 2009. Культурная интеграция иностранного студента в российскую социальную действительность: Опыт исследования. – Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. – № 4. – С. 111–117.

11. Савченко И.А. 2011. Этнические стереотипы в студенческом сообществе. – В мире научных открытий. – № 3.1 (15). – С. 658–666.

12. Савченко И.А. 2013. Средневековье постсовременности и глобальные трансформации. – Современные исследования социальных проблем: Электронный научный журнал. № 5(25). Доступ: http://journal-s.org/index.php/sisp/article/ view/5201310/ pdf_133

13. Савченко И.А., Устинкин С.В. 2016а. Религия в восприятии современной молодежи: Цифры и комментарии. – Современные исследования социальных проблем (электронный научный журнал). № 7(63). С. 232–263. Доступ: http://journal-s.org/ index.php/sisp/article/view/9369

14. Савченко И.А., Устинкин С.В. 2016б. Церковь и обряд крещения в восприятии молодежи. – Власть. – № 10. – С. 88–96.

15. Федорова М.В. 2015. Динамика религиозных ориентаций российской молодежи в условиях современного общества. – Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – Тамбов: Грамота. – № 11. – Ч. 3. – С. 170–174.

16. Хоперская Л.Л. 2006. Проблема радикализма и экстремизма в Южном федеральном округе. – Демоскоп Weekly. № 233–234. 06–9 февр. Доступ: http:// www.demoscope.ru/weekly/2006/0233/analit07.php (Проверено: 28.08.2016.)

17. Юрчишин Л. 2013. Анализ коллективного насилия в Кондопоге. – Расизм, ксенофобия, дискриминация. Какими мы их увидели… – М.: Новое литературное обозрение. – С. 346–356.

18. Bar S. 2004. The Religious Sources of Islamic Terrorism. – Policy Review. June / July. – P. 27–37.

19. Bouzar D. 2007. Les professionnels de la jeunesse face au discours radical musulman. – La nouvelle revue de l’adaptationet de la scolarisation. 2007/2 (No. 38). P. 125–139.

20. Collins-Mayo S. 2012. Youth and Religion. An International Perspective. – TheoWeb. Zeitschrift für Religions padagogik. N 11. – H. 1. – S. 80–94.

21. Denton M.L., Pearce L.D., Smith C. 2008. Religion and Spirituality on the Path Through Adolescence. Research Report N 8. Chapel Hill: National Study of Youth and Religion, University of North Carolina at Chapel Hill. 37 р. URL: http://youthandreligion.nd.edu/assets/102568/religion_and_spirituality_on_the_ path_through_adole scence. pdf, р. 31–32 (Accessed: 23.03.2017.)

22. Ethno-religious Conflict in Europe: Typologies of Radicalisation in Europe’s Muslim Communities (ed. by M. Emerson). 2009. – Brussels: Centre for European Policy Studies. – 200 р.

23. Horwath J., Lees J., Sidebotham P., Higgins J., Imtiaz A. 2008. Religion, Beliefs and Parenting Practices. A descriptive study. Sheffield: University of Sheffield. 66 р.

24. Jeunes et radicalisation islamiste: parcours, facteurs et acteurs influents Lille, France 2008–2009 (Ch. Beski-Chafiq, J. Birmant, H. Benmerzoug, A. Taibi, A. Goignard). 2010. – P.: Department of Political Science. Aarhus University. 111 p.

25. Lippman L.H., McIntosh H. 2010. The Demographics of Spirituality and Religiosity among Youth: International and U.S. Patterns. – Childtrends. Research Brief. September. URL: http://www.childtrends.org/wp-content/uploads/01/ SpiritualityandReligiosity-Among-Youth.pdf (Accessed: 23.03.2017.)

26. Pope B., Price J., Lillard D.R. 2014. The Impact of Religion on Youth Outcomes. – The Journal of Business Inquiry. Vol. 13 (1). URL: http://www.uvu.edu/woodbury/ docs/ jbi-11-13-192articleinpress.pdf

27. Religious Radicalism and Security in South Asia (ed. by S.P. Limaye, M. Malik, R.G. Wirsing). 2004. Honolulu: Asia-Pacific Center for Security Studies. 518 р.

28. Religious Radicalism and Violent Extremism in Albania (J. Vurmo, B. Lamallari, A. Papa, E. Dhembo). 2015. – Tirana: IDM. – 246 p.

29. The Rise of Religious Radicalism in the Arab World: Significance, Implications and Counter-Strategies. 2015. – Amman: Friedrich Ebert Stiftung. – 120 p.

30. Zhussipbek G. 2013. Religious Radicalism in Central Asia. – Washington, DC: Rethink Institute. – 20 р.

«Власть», М., 2017 г., № 5, с. 29–34.

Место и роль ислама в регионах Российской Федерации, Закавказья и Центральной Азии

Трансформация радикального исламистского движения на Северном Кавказе: От «Имарата Кавказ» – к «Вилайяту Кавказ»2

И. Добаев, доктор философских наук, профессор, эксперт Российской академии наук О. Черевков, соискатель (Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону)

Аннотация. В 2007 г. новым лидером «Чеченской Республики Ичкерия» Доку Умаровым было объявлено о создании так называемого «государства» под названием «Имарат Кавказ», лидеры которого вскоре признали себя дочерним образованием Всемирной сетевой группировки «Аль-Каида». Однако в связи с нейтрализацией Д. Умарова в ноябре 2013 г., появлением на Ближнем Востоке новой мощной группировки радикальных исламистов «Исламское государство», большинство лидеров структурных подразделений «Имарата Кавказ», отказавшись от ориентации на «Аль-Каиду», присягнули на верность лидеру «Исламского государства». Эти группировки не только делегировали своих боевиков в Сирию для участия в «джихаде», но и при участии ИГ трансформировали свою деятельность на территории российских регионов, создав тем самым, новые угрозы безопасности Российской Федерации.

Ключевые слова: «Аль-Каида», «Вилайят Кавказ», ваххабизм, «Имарат Кавказ», исламизм, «Исламское государство», Северный Кавказ, терроризм, экстремизм.

В 2007 г. пришедший к власти в виртуально существовавшей «Чеченской Республики Ичкерия» (ЧРИ) новый лидер – Доку Умаров – объявил о завершении националистического плана построения ЧРИ и одновременно обнародовал новый геополитический проект – «Имарат Кавказ». На момент провозглашения «Имарат Кавказ» состоял из шести «государственно-административных образований» (вилайятов): Нохчийчоъ (Чечня), Галгайче (Ингушетия), Дагестан, Иристон (Северная Осетия), Ногайская степь (Ставропольский край) и объединенный вилайят Кабарды, Балкарии и Карачая3. Позднее, 11 мая 2009 г., вилайят Иристон был упразднен и включен в состав вилайята Галгайче4. Вилайяты возглавляли валийи, которые назначались из числа амиров местных этнических автономных боевых объединений. Так же «Имарат» претендовал на территории Краснодарского края и Республики Адыгея, которые не были выделены в отдельный вилайят.

«Кавказский эмират», как еще по-другому называют «Имарат», представлял собой террористическое, исламистское, сепаратистское подполье, которое охватывало Чечню, Дагестан, Ингушетию, Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию, а также вооруженные отряды боевиков, которые активно действовали на территории данных республик. По данным спецслужб, а также по заявления ряда лидеров «Имарата», подпольные джихадистские сети существовали также в Поволжье, Татарстане, Башкортостане и в некоторых уральских субъектах Российской Федерации5

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

О феномене постсовременности см.: [Савченко 2013].

2

Статья выполнена в рамках внутреннего гранта ЮФУ № 07 / 2017-22 «Трансконфликтные регионы как феномен геополитической конкуренции: Социальные риски и ресурсы адаптации к гуманитарным вызовам».

3

Добаев И.П., Добаев А.И., Немчина В.И. Геополитика и терроризм эпохи Постмодерна. – Ростов н/Дону: Изд-во ЮФУ, 2015. – С. 325–326.

4

Омра о вилайяте Иристон. [Электронный ресурс] // Портал «Свободный Кавказ». URL: https://freecaucasus.wordpress.com/2009/05/11/омра_о_вилайате_ иристон/ (Дата обращения: 09.05.2017.)

5

Добаев И.П. Радикализация ислама в современной России. – Москва – Ростов н/Дону: Изд-во «Социально-гуманитарные знания», 2014. – С. 240.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу