Политическая наука №2/ 2018

При анализе институционализации политического поля мы придерживаемся простого и потому красивого определения Э. Остром: институт – это набор действующих (работающих) правил, которые люди используют при принятии решений и на которые участники будут ссылаться, если их попросят объяснить и оправдать свои действия другим участникам; «действующие правила – это такие правила, которые действительно используются, за соблюдением которых осуществляется мониторинг, и они защищены соответствующими механизмами, когда индивиды выбирают те действия, которые они намерены предпринять…» [Ostrom, 2005, p. 19]. При этом важно отметить, что институт призван восстанавливать те или иные культурные образцы, которые не могут постоянно порождаться заново в коммуникации.

Если нормы формально писаные – это еще не институт, если данные нормы действуют – это институт; если нормы неформальные – это неформальный непубличный институт. Другое дело – можно ли институционализировать неформальные «понятия», которыми, по данным нашего пилотного опроса 2017 г., по-прежнему руководствуются в российской политике. В любом формальном институте есть неформальные практики, это «смазка», потому что ригидную букву нормы почти всегда трудно, подчас невозможно выполнять. Как справедливо, на наш взгляд, утверждают исследователи, «формальные институты могут работать исключительно при условии их неформальной коррекции» [Барсукова, 2015, c. 19–20]. Когда неформальные нормы полностью замещают формальные – то, что мы называем деформализацией, институт «исчезает» – из-за несоответствия дизайну, замыслу, ради которого он создавался, закону, конституции, праву. Это не означает, что какие‐то организованные практики не сохраняются – имеют место неформально организованные практики, нередко латентные [Соловьев, Миллер, 2017]. Более того, в российском случае (впрочем, не только в российском) такие практики при отсутствии качественных институтов власти, признаются исследователями свойством государственного института, несмотря на то что «при подобной системе слабо агрегированы общественные интересы» [Миллер, 2016].

Зона власти

Как мы отмечали выше, наши эмпирические исследования показали, что россияне воспринимают политику как некое «место», ограниченное и закрытое, как своего рода «зону»4, где действуют политики – не ради общего блага, а ради реализации и достижения личных или узкогрупповых, корпоративных целей; при этом россияне не увязывают существующий властный порядок с порядками правовым и моральным (расхожее определение респондентов: «политика – грязное дело», т.е. явление, ничего общего ни с правом, ни с моралью не имеющее)5.

По существу, институционализированное политическое пространство в представлениях россиян замещено зоной власти. Используя данную терминологию, мы следуем предложенной И. Гофманом традиции зонирования пространства, заложенной американским социологом в главе «Зоны и зональное поведение» его классической работы «Представление себя другим в повседневной жизни» [Гофман, 2000].

За точку отсчета при определении границ зоны Гофман берет индивидуальное исполнение, относительно которого структурируется пространство, распадаясь, в первую очередь, на передний и задний планы: «Исполнение индивида в зоне переднего плана можно рассматривать как усилие создать впечатление, будто его деятельность в этой зоне воплощает и поддерживает определенные социальные нормы и стандарты» [там же, с. 122]. Исследователи отмечают, что «зоны имеют свои характеристики, которые определяют возможности актора создавать и поддерживать впечатление, – они имеют определенную «обстановку», «декорации», тщательно продуманный внешний вид и внешнее выражение (включая манеры, речь и т.п.) самого действующего лица. В закулисной зоне проявляются скрываемые от публики факты, такие, например, как усилия по подготовке индивидуального или командного представления на авансцене. Предполагается, что «закулисная зона» – та, которая не используется для управляемого создания впечатления перед аудиторией» [Чернявская, 2008, с. 330].

Заметим также, что И. Гофман фокусировался на изучении «малых групп» – замкнутых социальных пространств как совокупности горизонтальных и вертикальных отношений между единицами, организующими деятельность для достижения определенных целей на основе моральных и иных общекультурных ценностей, осуществляющими асимметричный социальный контроль над распределением ресурсов и применением власти, с точки зрения управления создаваемыми там впечатлениями и определения ситуации.

По мнению Э. Гидденса, «…деление на передний и задний планы никоим образом не совпадает с границей, существующей между обособлением (сокрытием, утаиванием) личностных аспектов и их разоблачением. Задние планы представляют собой важный ресурс, рефлексивно используемый влиятельными и не очень индивидами для обеспечения и поддержания психологической дистанции между их собственными взглядами на социальные процессы и теми трактовками, которые встречаются в официальных нормах» [Гидденс, 2003, с. 194].

Одним из наиболее существенных препятствий (если не главным) для формирования универсального политического порядка в современной России является дуализм российского политического сознания и политической культуры – противоречие между поверхностной современностью и глубоким архаизмом. Этот дуализм лежит в основе российских социальных практик и влияет на выработку позиций по отношению к власти и актуальной политике. Социальные и политические инновации оцениваются по архаичной системе критериев. Политическая активность как атрибут современной политики относится к «внешнему» слою нормативно-ценностного комплекса, конфликтующему с традиционалистским «ядром» российской культуры [Патрушев, Филиппова, 2017].

В результате в современной России не может сформироваться институционализированное политическое поле, а вместо него сложилась деформализованная неполитическая зона власти, т.е. российская политика представляет собой, по сути, квазиполитику. Перечислим основные характеристики зоны власти, полученные на основании теоретического анализа и обобщения некоторых эмпирических данных.

Первое: зона власти формируется кликами, которые складываются на социальном (межличностном) уровне и в процессе иерархизации переносят неформальные нормы и практики на социетальный уровень, на уровень потенциального бытования политики.

Второе: зона власти обеспечивает неполитическое господство преимущественно с помощью силы и денег, связей и «понятий» – так российские люди понимают действия существующей власти. Российская власть ничем не ограничена и не принадлежит гражданам.

Третье: акторы зоны власти не являются политическими, не обладают выраженной и четкой идеологией и, по существу, не имеют политической идентичности, замещая ее лояльностью к принципам кликовой организации. Лояльность и личные связи определяют доступ в зону власти.

Наконец, зона власти принципиально ограничена и блокирует массовое вовлечение граждан в политические практики, вытесняя институты политического представительства механизмами исключения на основе доминирования указанного принципа лояльности. Универсальные нормы (правопорядок) подменяются ситуативными договоренностями, а принятие политических решений – администрированием.

Важным для понимания сущности сложившейся в России зоны власти является вопрос о соотношении между кликой, сетевой структурой, патрон-клиентскими отношениями, клиентелой. Социологически клика означает сообщество «своих», действующих на основе личного доверия и «сговора» в обход закона, формальных правил. Патрон-клиентская клика – одна из разновидностей вертикальной клики, не всегда самая распространенная, есть и другие виды вертикальных и горизонтальных клик [см.: Патрушев, Хлопин, 2007].

Клиентела [см.: Патрон-клиентские отношения… 2016] является своего рода предысторией клики и в этом качестве придает последней квазитрадиционные, если не архаичные, черты. Социальная солидарность и гражданская ответственность россиян подменяются личной преданностью семейного и дружеского типа, что воспроизводит дополитическое и, соответственно, дообщественное (досоциетальное) состояние социума, элементы архаического сознания – как условия устойчивости зоны власти и кликового типа организации [Патрушев, Филиппова, 2017].

Таким образом, зона власти препятствует завершению институционализации и политической интеграции на социетальном уровне.

Можно полагать, что политика (внутренняя и внешняя, экономическая, социальная, культурная, научная, образовательная, технологическая и т.д.), обеспечивающая современный тип развития России, невозможна без конституирования политического пространства и политического порядка, что означает:

– образование (прото)политического сообщества, структурированного нормативно-ценностной и проектной идентификацией индивидуальных и коллективных акторов и их возможностями влиять на ход и результаты политики;

– идеологическое оформление политических идентичностей (расколов);

– формулирование политических программ развития социетальной направленности;

– расширение политического участия;

– правовую универсализацию конвенций и «правил игры» в виде легитимных и действующих законов;

– утверждение политического института государства как властного, политико-культурного, нормативно-процедурного порядка, отражающего относительно стабильное состояние общества.

Насколько российские реалии соответствуют характеристикам идеал-типической модели политического пространства и политического порядка, каков потенциал политической трансформации и институционализации власти? Иными словами, каковы перспективы политики в России?

В поисках стратегии политического развития России

Исследования, проведенные в рамках проектов РГНФ, ИСП РАН и ИС РАН 1996–2015 гг., показали, что последние два десятилетия в России в публичном дискурсе в качестве нормативно-ценностных оснований российского социума преобладают выгода, сила и т.п., оттесняя закон, свободу, традицию и мораль, доверие и равенство.

Выгода сохраняет лидерство в ценностном пространстве России с середины 1990‐х годов, она маргинализирует прочие нормативно-ценностные ориентации. В 2000‐е годы, с приходом к власти «силовика» В. Путина, слегка снижалось значение силы и несколько повышалось – закона.

Но если задать вопрос не о «сущем», а о «должном» основании социума, обнаруживается кардинальное изменение выбора респондентов из предложенного им нормативно-ценностного набора: декларируя приверженность «популярным» словам и даже ориентируясь на них практически, люди этого не слишком хотят. Ценности переворачиваются радикальным образом, и наименее желаемой оказывается та же выгода, та же сила, даже собственность и личный успех. Можно трактовать это как разрыв легитимности: социальный порядок латентно не легитимизируется людьми. Но можно поставить вопрос по-иному: это свидетельство необходимости выстраивать отношения на основе желаемых предпочтений людей.

Насколько реализуем подход, ориентирующийся на устойчивые нормативно-ценностные структуры России?

Осенью 2017 г. председатель Высшего совета партии «Единая Россия» кандидат политических наук Б. Грызлов представил руководству партии доклад под названием «Справедливость. Ответственность. Доверие» [Дорофеев, 2017]. «Мы иногда упрощенно представляем себе ожидания граждан и думаем, что современное общество сконцентрировано только на прагматизме и материальных вещах. Ни в коем случае не отрицая их, хочу сказать, что категории идеальные, категории справедливости и доверия, и осознание ответственности определяют многие настроения в обществе», – заявил руководитель группы по государственно-партийному строительству В. Плигин [Плигин… 2017].

Судя по сообщениям прессы [Гурова, Обухова, Скоробогатов, 2017], в неопубликованном докладе под справедливостью понимается «системная реализация возможностей и прав граждан в их саморазвитии и самореализации, прозрачность и удобство правовой системы, адекватный доступ к развитому социальному капиталу и социальным лифтам». Эта ценность отражает противопоставление культуре патернализма и обеспечивает не материальное равенство, а последовательное соблюдение гражданских прав. Ответственность означает «совместную деятельность различных сообществ и культур, организаций и объединений, основанную на идеях партнерства, единства “общего дела”, способность отвечать за судьбу страны и ее развитие». Ее необходимо культивировать внутри как общества в целом, так и каждого из его элементов, в качестве фундамента устойчивой политической системы и эффективных управленческих институтов. Доверие отражает готовность следовать принятым в обществе правилам, которые ассоциируются с единством, порядочностью и последовательностью; без доверия невозможно ни существование социальных институтов, ни эффективное государственно-политическое строительство. Ни справедливость, ни ответственность не могут быть достигнуты без доверия. Современное российское общество по целому ряду критериев расколото на «своих» и «чужих»; наряду с вопросами национальной, религиозной, идеологической принадлежности поводом для розни и разделения оказываются также вопросы истории и культуры, экономики и искусства. Однако именно коллективное доверие и публичная сфера, открытая для дискуссии, свободного обсуждения и даже программной конкуренции, позволит преодолеть эти расколы.

В центр государственно-политического строительства предлагается поставить развитие человека и объединяющие граждан ценности, а не инструменты контроля и логику рыночной эффективности «…Эпоха, когда политика сводилась к действию упорядоченных бюрократических машин, осталась в прошлом. Современное государственно-политическое строительство – эволюционный процесс, требующий постоянной оптимизации собственных инструментов и глубокого понимания проблем и вызовов, возникающих перед обществом и развивающейся социальной средой». Эти вызовы охватывают «четыре проблемных поля, связанных с легитимностью управления, институтами представительства, гражданской активностью и человеческим капиталом» [Плигин… 2017].

«Для эффективного функционирования государственных институтов и их работы в рамках ценностной триады “Справедливость, Ответственность, Доверие” необходимо развитие институтов прямой демократии и политической конкуренции, общественно полезное гражданское участие, например, волонтерство и местное самоуправление», этому «может поспособствовать ряд административных и законодательных решений, связанных с законодательной поддержкой волонтерства, популяризацией местного самоуправления и налаживанием взаимодействия местных органов власти с гражданами», – заключил Плигин [там же].

Слова «справедливость», «доверие», «уважение» активно использовал президент России В.В. Путин в своем послании Федеральному собранию 1 декабря 2016 г. «…люди рассчитывают… на уважение к себе, к своим правам, свободам, к своему труду. <…> Принципы справедливости, уважения и доверия универсальны. <…> Любая несправедливость и неправда воспринимаются очень остро. <…> Общество… все больше ценит такие качества, как ответственность, высокая нравственность, забота об общественных интересах, готовность слышать других и уважать их мнение. <…> Можно ли достойно развиваться на зыбкой почве слабого государства и управляемой извне безвольной власти, потерявшей доверие своих граждан? Ответ очевиден: конечно, нет», – говорил президент [Послание… 2016].

Публичное позиционирование этих позиций показывает, что даже устоявшийся официальный дискурс в принципе может меняться. Если такие идеологические перемены утвердятся, останется вопрос о результативности реализации «нового курса», который совершенно отличен от существующих практик и тенденций.

Исследования коллег-социологов показывают, что «сложившаяся в стране система управления находится в критическом состоянии», что делает ее «непригодной для достижения каких-либо рациональных инновационных действий» [Россия: Реформирование… 2017, c. 90]. Группы населения с высшим образованием констатируют отчуждение на местах значительного числа руководителей от исполнителей, частую подмену управления командованием или сговором, присутствие в действиях руководителей признаков коррупции и т.п., а также явное превалирование властной составляющей во властно-управленческой вертикали и административно-командный характер российской системы управления [там же, c. 118].

Авторы новейшего исследования российской власти приходят к выводу, что «реальная система управления в стране с ее подсистемами в регионах обладает исключительно низкой чувствительностью к спонтанным процессам социокультурного группообразования (например, этническим, религиозным, миграционным, протестным, волонтерским, политическим, культурно-творческим и т.п.), что является свидетельством ее неадекватности социальным изменениям и чревато непредвиденными последствиями. Застойное состояние пирамид территориального управления (властной, экономической и административной) связано с тем, что они строятся сверху вниз в интересах сохранения своего господствующего положения, неоправданно увеличивают дистанцию власти и становятся неспособными поддерживать самоорганизацию территориальных общностей, принижая фундаментальную роль местного самоуправления» [там же, c. 343].

На исходе 2010‐х годов в России отсутствовала политика как отдельная сфера производства альтернатив общественного развития, которые бы формулировались и продвигались политическими акторами в публичном пространстве, формировали полюса, притягивающие сторонников и отталкивающие противников разных точек зрения. Как отмечают исследователи, «страна замерла в ожидании положительных перемен и боится, как бы не вышло хуже» [Россия: Реформирование… 2017, c. 336].

Политико-культурологический и исторический анализ показывает, что российский социокультурный дуализм обусловливает воспроизводство властных отношений и препятствует формированию универсального политического порядка. Его перспективы просматриваются с трудом. В данный момент можно оценивать лишь условия продвижения в направлении создания как гражданского общества на основе солидарности граждан, так и политического института государства. Эти условия, вытекающие из представленного ранее анализа, в чем‐то параллельны идеям, сформулированным теоретиками партии власти, в чем‐то пересекаются с ними.

Наиболее существенными условиями являются: сдвиг в публичном дискурсе от ценностей выгоды, личного успеха, собственности, силы к ценностям доверия, равенства, справедливости, свободы, солидарности – своего рода «моральная революция»; эмпауэрмент – становление гражданина, обладающего навыками реализации прав и свобод, политических действий, направленных на трансформацию институтов; универсализация действующих норм на основе верховенства права. В совокупности речь идет об обновленной интеграции на социетальном уровне. Оценка перспектив, степени и масштаба реализации этих условий должна быть предметом дальнейших исследований.

Список литературы

Афанасьев М.Н. Клиентелизм и российская государственность: Исследование клиентарных отношений, их роли в эволюции и упадке прошлых форм российской государственности, их влияния на политические институты и деятельность властвующих групп в современной России. – 2‐е изд., доп. – М.: Московский общественный научный фонд, 2000. – 318 с.

Барсукова С.Ю. Эссе о неформальной экономике, или 16 оттенков серого. – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. – 215 с.

Бурдье П. О государстве: Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992) – М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2016. – 720 с.

Бурдье П. Социальное пространство: Поля и практики. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. – 576 с.

Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2003. – 528 с.

Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. – М.: КАНОН-пресс-Ц: Кучково поле, 2000. – 304 с.

Граждане и политические практики в современной России: Воспроизводство и трансформация институционального порядка / [ред. колл.: С.В. Патрушев (отв. ред.), С.Г. Айвазова, П.В. Панов]. – М.: РАПН: РОССПЭН, 2011. – 318 с.

Гражданское и политическое в российских общественных практиках / Под ред. С.В. Патрушева. – М.: РОССПЭН, 2013. – 524 с.

Гурова Т., Обухова Е., Скоробогатый П. Страна для всех // Эксперт. – М., 2017. – № 43. – Режим доступа: http://expert.ru/expert/2017/43/strana-dlya-vseh/ (Дата посещения: 01.02.2018.)

Дорофеев К. Борис Грызлов ищет способы преодоления раскола в обществе. Высший совет «Единой России» хочет предложить свою доктрину государственно-партийного строительства // Известия. – М., 2017. – 18 сентября. – Режим доступа: https://iz.ru/646910/konstantin-dorofeev/boris-gryzlov-ishchet-sposoby-preodoleniia-raskola-v-obshchestve (Дата посещения: 01.02.2018.)

Зиммель Г. Социальная дифференциация // Зиммель Г. Избранное. – М.: Юрист, 1996. – Т. 2: Созерцание жизни. – С. 301–465.

Евсеева Я.В. Концепция зависимости от траектории предшествующего развития: Основные положения и критика: Аналитический обзор // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2017. – № 3. – С. 41–57.

Институциональная политология: Современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В. Патрушева. – М.: ИСП РАН, 2006. – 586 с.

Кордонский С.Г. Рынки власти: Административные рынки СССР и России. – 2‐е изд. – М.: ОГИ, 2006. – 239 с.

Лысенко О.В. Игрок в политическом поле // Материалы конференции «Пермская элита: История, развитие, современное состояние» (Январь–февраль 2003 г.) – Режим доступа: http://elis.pstu.ru/index.php?a=9&pod_id=29&pod3_id=241 (Дата посещения: 01.02.2018.)

Массовая политика: Институциональные основания / Под ред. С.В. Патрушева. – М.: Политическая энциклопедия, 2016. – 287 с.

Миллер Т.В. Институты и сетевые практики в принятии государственных решений в России // Власть. – М., 2016. – № 12. – С. 93–98.

Модернизация и политика в XXI веке / Ред. колл.: В.К. Коломиец, Ю.С. Оганисьян, С.В. Патрушев; отв. ред. Ю.С. Оганисьян; Ин-т социологии РАН. – М.: РОССПЭН, 2011. – 335 с.

Новые направления политической науки: Гендерная политология. Институциональная политология. Политическая экономия. Социальная политика / Отв. ред. С.Г. Айвазова, С.В. Патрушев. – М.: РАПН: РОССПЭН, 2007. – 341 с.

Панов П.В. Институты, идентичности, практики: Теоретическая модель политического порядка. – М.: РОССПЭН, 2011. – 230 с.

Панов П.В. Институциональные основания устойчивости и фрагментации политического порядка в постсоветской России. – Пермь: ЗУИЭП, 2008. – 243 с.

Патрон-клиентские отношения в истории и современности: Хрестоматия. – М.: Политическая энциклопедия, 2016. – 415 с.

Патрушев С.В., Филиппова Л.Е. Дуализм массового сознания и типология массовой политики // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2017. – № 1. – С. 13–37.

Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Социокультурный раскол и проблемы политической трансформации России // Россия реформирующаяся. – М.: Институт социологии РАН, 2007. – Вып. 6. – С. 301–318.

Плигин: Общественная активность определяет государственно-политический ландшафт страны // Единая Россия: Официальный сайт партии. – 2017. – 22 декабря. – Режим доступа: http://er.ru/news/162899/ (Дата посещения: 01.02.2018.)

Полтерович В.М. Элементы теории реформ. – М.: Экономика, 2007. – 447 с.

Послание Президента Федеральному Собранию // Президент России [Официальный сайт]. – 2016. – 1 декабря. – Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/news/53379 (Дата посещения: 01.02.2018.)

Пространство в России: Круглый стол // Отечественные записки. – М., 2002. – № 6 (7). – Режим доступа: http://www.strana-oz.ru/2002/6/prostranstvo-v-rossii (Дата посещения: 01.02.2018.)

Пушкарева В.Г. Политическое пространство: Проблемы теоретической концептуализации // Полис. Политические исследования. – М., 2012. – № 2. – С. 166–177.

Россия: Реформирование властно-управленческой вертикали в контексте проблем социокультурной модернизации регионов / Отв. ред. А.В. Тихонов. – М.: ФНИСЦ РАН, 2017. – 432 с.

Россия в процессе реформ: Социально-политические аспекты / Российская академия наук. Институт социологии; отв. ред. Ю.С. Оганисьян. – М.: Современная экономика и право, 2009. – 368 с.

Скоробогацкий В.В. Институциональные ловушки в политике // Вопросы политологии и социологии. – М., 2011. – № 1 (1). – С. 29–40.

Соловьев А.И., Миллер Т.В. Латентная сфера политики: Версия теоретической идентификации // Государственное управление: Электронный вестник. – М., 2017. – Вып. 63, август. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/latentnaya-sfera-politiki-versiya-teoreticheskoy-identifikatsii (Дата посещения: 01.02.2018.)