Россия и современный мир №1 / 2018

Nikolaj Mihajlovich, vel. kn. Knjaz'ja Dolgorukie, spodvizhniki imperatora Aleksandra I v pervye gody ego carstvovanija: Biograficheskie ocherki. Izd. 2-e, ispr. i dom. Saint Petersburg: Jeksp. zagot. gosud. bumag, 1902. 189 p.

Parsamov V.S. «Apokalipsis diplomatii» («Akt o Svjashhennom sojuze» v interpritacii K.-V. Mitterniha, baronessy Krjudener, Zhozefa de Mestra i Aleksandra Sturdzy) // Osvoboditel'noe dvizhenie v Rossii: Mezhvuz. sb. nauch. tr. Saratov: Izd-vo Saratovskogo un-ta, 2003. Vyp. 20. P. 44–66.

Parsamov V.S. Mechty o mirnom XIX veke // Izobretenie veka: Problemy i modeli vremeni v Rossii i Evrope XIX stoletija. Moscow: Nov. lit. obozr., 2013. P. 55–72.

Rostopchin F.V. Zapiska o martinistah, predstavlennaja v 1811 godu grafom Rostopchinym velikoj knjagine Ekaterina Pavlovne // Russkij arhiv. 1875. Kn. III. N 9. P. 75–81.

Semevskij V.I. Dekabristy-masony // Minuvshie gody. 1908. N 2 (February). P. 1–50.

Semevskij V.I. Padenie Speranskogo // Otechestvennaja vojna i Russkoe obshhestvo 1812–1912: Jub. izd: v 7 t. Moscow: Tip. t-va I.D. Sytina, 1911. Vol. II: Posle Til'zita. Rossija pered 1812 g. P. 221–246.

Shhebal'skij P.K. Shishkov, ego sojuzniki i protivniki // Russkij vestnik. 1870. Vol. 90. N 11/12. Pag. 1. P. 192–254.

Shil'der N.K. Imperator Aleksandr I. Ego zhizn' i carstvovanie: v 4 t. Saint Petersburg: Tip. A.S. Suvorina, 1897. Vol. 2. 408 p.

Shishkov A.S. Zapiski. Moscow: Univ. tip., 1868. [2], II, 142 p.

Shuazel'-Guff'e S. Istoricheskie memuary ob imperatore Aleksandre i ego dvore / Per. s franc. Moscow: Gos. publ. ist. b-ka Rossii, 2007. 236 p.

Speranskij M.M. Izbrannye sochinenija / Sost., vstup. st., kom. V.S. Parsamova. Moscow: ROSSPJeN, 2010. 776 p.

Speranskij M.M. Opravdatel'naja zapiska, adresovannaja Aleksandru I, 1813 g. // Druzheskie pis'ma grafa M.M. Speranskogo k P.G. Masal'skomu, pisannye s 1798 po 1819 god, s istoricheskimi pojasnenijami, sostavlennymi K. Masal'skim, i nekotorye sochinenija pervoj molodosti grafa M.M. Speranskogo. Saint Petersburg: tip. II otd-nija Sobstv. e. i. v. kanceljarii, 1862. 142, 16 p.

Speranskij M.M. Otchet o delah 1810 g., predstavlennyj imperatoru Aleksandru I 11 fevralja 1811 goda // Sbornik Imperatorskogo russkogo istoricheskogo obshhestva. Saint Petersburg: Tip. Imp. akad. nauk, 1877. Vol. 21. P. 447–462.

Stroganov P.A. Mnenie (nach. 1806 g.) // Sbornik Imperatorskogo russkogo istoricheskogo obshhestva. Saint Petersburg: Tip. Stasjulevicha, 1892. Vol. 82: Dip. snoshenija Rossii i Francii v jepohu Napoleona I. Vol. III: 1805–1806. P. 215–217.

Uortman R. Scenarii vlasti: Mify i ceremonii russkoj monarhii: v 2 t. Moscow: OGI, 2002. Vol. 1. 605 p.

Vigel' F.F. Zapiski. Moscow: Zaharov, 2003. Kn. 1. 607 p.

Vishlenkova E.A. «Zabotjas' o dushah poddannyh: Religioznaja politika v Rossii pervoj chetverti XIX veka». Saratov: Izd-vo Saratovskogo gos. un-ta, 2002. 439 p.

Zorin A.L. Kormja dvuglavogo orla. Moscow: Nov. lit. oboz., 2001. 414 p.

Восстание декабристов и перспективы модернизации России в восприятии американцев в 1820-х годах

А.С. Панов

Аннотация. В статье рассматривается проблема восприятия американцами восстания на Сенатской площади сквозь призму революционных движений в Европе и Латинской Америке первой половины 1820-х годов. Североамериканское общество внимательно наблюдало за разворачивающимися в мире событиями, пытаясь сравнить их со своим собственным революционным опытом. Автор приходит к выводу о том, что восстание декабристов воспринималось в США как составляющая мирового революционного тренда, требующего осмысления. Как и в отношении других стран, где происходили восстания или революции, России следовало пройти тест на готовность к модернизации.

Ключевые слова: движение декабристов, образы Другого, модернизация, ориентализм, национальный характер.

Панов Антон Сергеевич – аспирант, ассистент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики, Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ), Москва. E-mail: [e-mail]

A.S. Panov. The Decembrists and the Americans’ Perception of Russia’s Modernization Prospects in the Context of the 1820s Revolutionary Wave

Abstract. The article considers the problem of the Americans’ perception of the Decembrist revolt in Russia on December 14, 1825 through the prism of the revolutionary movements in Europe and Latin America of that period. The North American society was closely observing the unfolding events in the world, trying to compare them with their own revolutionary experience. In this context the Decembrist revolt in Russia is perceived in the USA as a part of the worldwide revolutionary trend, requiring comprehension. Together with other countries where revolts or revolutions took place, Russia should be tested for its modernization abilities.

Keywords: the Decembrist revolt, images of the Other, modernization, orientalism, the national character.

Panov Anton Sergeevich – postgraduate student, assistant lecturer at the Department of Area Studies and Foreign Policy, Russian State University for the Humanities (RGGU), Moscow. E-mail: [e-mail]

Одной из ключевых проблем в изучении Русской революции 1917 г. до недавнего времени являлся поиск ее идеологических и духовных истоков. Для поколений советских людей была непреложной истиной сформулированная В.И. Лениным мысль о трех поколениях русских революционеров, первым из которых оказались декабристы. Дворянские офицеры, вышедшие 14 декабря 1825 г. на Сенатскую площадь, как известно, «разбудили» Герцена, который, в свою очередь, «развернул революционную агитацию» [9, с. 261]. Эта ленинская аксиома во многом стала причиной появления декабристского мифа в историографии и побудила отечественных историков к усиленному изучению убеждений лидеров декабристов, в том числе «американских корней» их проектов. Так, например, хорошо изучен вопрос о влиянии Конституции США и главных законов отдельных штатов на конституцию Н.М. Муравьева [1, c. 492–496; 4].

По другую сторону Атлантики изучение восстания декабристов в XX в. находилось под воздействием концепций, в которых выражалась различная степень уверенности в способности России к модернизации и демократизации. Поэтому знание о дворянских тайных обществах, возникших во второй половине царствования Александра I, также во многом мифологизировалось [24].

Недавние российские исследования начали «возвращать» декабристов в их историческую среду и в значительной степени избавили от идеологии [8]. В связи с этим представляется актуальным возвратить восстание на Сенатской площади и в соответствующий ему по времени американский контекст.

В статье рассматриваются образы декабристов в репрезентациях современников-американцев. Изучение заокеанского взгляда на петербургские события декабря 1825 г. осуществляется на основе методологии социального конструктивизма (в частности, так называемого западного ориенталистского дискурса) [5; 12; 14]. В рамках заявленной методологии нас будет интересовать не соответствие образа реальности, а то, почему инонациональные события воображались так, а не иначе. Поэтому восстание декабристов рассматривается не само по себе, а в американском социокультурном и политическом контексте, который и позволяет ответить на вопрос «почему».

Источниковая база представлена материалами американской прессы и реляциями посла США в России Генри Миддлтона. Газеты в «эру доброго согласия» не только были самым простым способом узнать о происходящем в стране и мире, но стали «основным полем борьбы общественных идей» [6, с. 19]. Мы ограничили выборку газет двумя главными изданиями той эпохи: во-первых, это «Нэшнл Интеллидженсер», выпускавшейся в Вашингтоне, имевшей полуофициальный статус и старавшейся сохранять нейтральный тон; во-вторых, «Найлз Уикли Реджистер», издававшейся в Балтиморе Иезекией Найлсом, горячо поддерживавшим в первой половине 1820-х годов революционно-освободительные движения в Латинской Америке и Греции.

* * *

Первая революционная волна 1820-х годов (как это явление назвал Эрик Хобсбаум), прокатившаяся по странам Южной Европы и Латинской Америки [15, с. 158–159], оказала серьезное воздействие на формирование национальной идентичности Соединенных Штатов Америки. Наблюдая за происходящими событиями в разных уголках земного шара, представители молодой американской нации не только сравнивали зарубежный освободительный опыт со своим, но и убеждались в его уникальности.

Было бы логичным предположить, что американцы с симпатией относились к любой революции, однако это вовсе не так. После разочаровывающего опыта Французской революции образованные круги в США весьма осторожно восприняли новую волну протестных движений в 1820-х годах. На восприятие американцами революций влияло множество различных обстоятельств.

Так, например, в исследовании А.А. Исэрова об отношения США к борьбе Латинской Америки за независимость убедительно показано, что религиозный фактор оказывал реальное влияние на образ этого региона в репрезентациях американцев. Католицизм в глазах протестантской общественности становился религией подчинения и невежества, препятствуя успешной либерализации латиноамериканцев [6, с. 51–56].

В то же время борющиеся за независимость греки имели больше шансов достичь успеха благодаря наследию своей древней философии, высоко ценившейся в образованной среде США. Жители Пелопоннеса XIX в. виделись многим американцам наследниками великой культуры своих далеких предков из Древней Эллады, с которыми они в действительности имели мало общего. Общее воодушевление довольно ярко иллюстрирует письмо анонимного читателя, опубликованное в 1823 г. в «Юнайтед Стейтс Газетт», где тот приветствует желание греков повторить американский революционный опыт [56; 58].

Эти два примера – лишь отдельные воплощения теории о линейном прогрессе народов, уходящей корнями в эпоху Просвещения, в рамках которой формировались представления европейцев и американцев о мире. Согласно ей, все народы проходят один и тот же стадиальный путь развития от варварства до истинного просвещения, что в синхроническом разрезе позволяет рассмотреть все страны мира на разных уровнях прогресса. Для суждения о степени цивилизованности народа вводилось умозрительное понятие «национального характера», выявлявшее соотношение между свободным правительством (и / или рыночной экономикой) и «качеством» жителей той или иной страны [57, p. 3]. Ключевыми факторами, оказывавшими влияние на национальный характер, были природные условия (климат, расположение государства и др.) и историко-культурный контекст (происхождение нации, религия, форма правления и др.).

В крайне популярном американском географическом атласе Вудбриджа, вышедшем в 1824 г. и издававшемся почти без изменений до 1866 г., государства разделены на несколько категорий: на дикие, варварские, полуцивилизованные, цивилизованные и просвещенные. Россия в этом своеобразном рейтинге народов занимает четвертую ступень – цивилизацию, которая в целом характеризуется хорошим знанием наук и искусств, а также равенством в положении мужчин и женщин. Но, как замечает составитель атласа, некоторые цивилизованные страны (например, Польша или Португалия) могут быть названы таковыми лишь с оговорками, поскольку большая часть их населения во многом сохраняет варварские обычаи. К таким государствам относится и Россия [59, p. 176], так как бóльшая часть населения страны остается «вассалами или рабами» [59, p. 179] и, несмотря на определенный прогресс в деле распространения знания [59, p. 208], невежественна [59, p. 200].

Анализ степени развития стран и особенностей национальных характеров позволяет Вудбриджу ранжировать все государства в своеобразном рейтинге силы. Европейские страны, по его мнению, могут быть разделены на четыре класса. Россию, наряду с Великобританией, Францией, Австрией и Пруссией, он помещает в наиболее престижный первый класс (это великие державы в рамках Венской системы международных отношений), правда, предсказуемо с несколькими оговорками. По мнению автора атласа, Российская империя обязана этому положению только своими размерами, численностью населения и значительным политическим влиянием, хотя ее культурное и научное развитие оставляет желать лучшего [59, p. 259].

После Наполеоновских войн именно размеры и недостаточная цивилизованность Российской империи страшили американских современников. «В каком же состоянии оставлена Европа после всех этих событий (т.е. после Наполеоновских войн и Венского конгресса. – А. П.)? – вопрошал спикер Палаты Представителей Генри Клей в 1818 г. – Она разделена на две великие силы: одна имеет неоспоримое превосходство на земле, а другая – на воде. Париж перемещен в Санкт-Петербург, а флотилии [стран] Европы находятся на дне моря или сконцентрированы в портах Англии. Россия – это огромное сухопутное животное – внушая благоговение ужасным видом своей необъятной силы всей континентальной Европе, ищет способ окружить Порту, и, представляя себя океанским кракеном, желает омыть свои огромные бока в более мягких водах Средиземного моря» [19, p. 157].

С началом революционных событий в Европе и Латинской Америке на рубеже 1810–1820-х годов отношение к России как к противнику либерализации еще более усилилось. Если Священный союз, именуемый на страницах «Найлз Уикли Реджистер» «печально известной хунтой» (notorious junta), представлялся многим американцам реакционным, но хотя бы цивилизованным образованием, то Россия во главе с Александром I начинает представать той «извечной» силой, которая в принципе отрицает все новое и готова на завоевания и интервенции – лишь бы все осталось как прежде [21, p. 21–22].

Опасения относительно возможного появления вооруженных сил Священного союза в Южной Америке толкают в 1823 г. президента Дж. Монро и госсекретаря Дж.К. Адамса к формулировке «доктрины Монро», постулирующей принцип «Америки для американцев» и запрещающий европейским империям продолжать колонизационную политику в Америке. Восторженно принятая простыми гражданами США, она одержала окончательный успех скорее благодаря поддержке Великобритании [20, p. 193]. Как бы то ни было, отказ от планов Священного союза по отправке карательного корпуса в Южную Америку в потенциале мог привести к увеличению роли США в регионе и воодушевлял тех, кто мечтал о повторении американского революционного опыта где-нибудь еще [25, p. 175; 7]. Однако едва ли кто-либо осенью 1825 г. мог предположить, что к сонму наций, охваченным огнем восстания, может примкнуть и Россия.

* * *

Если государственная машина во многом замкнута на воле одного человека – в нашем случае российского императора – то его смерть так или иначе принесет изменения для всей жизни страны. После того, как 11 февраля 1826 г. американские газеты сообщили о смерти Александра I [28], в прессе стали появляться разного рода спекуляции о будущем России и взаимоотношениях между великими князьями Константином, считавшимся всеми наследником, и Николаем.

Константин Павлович, рассматривавшийся основным наследником усопшего императора, был характеризован как обладатель «очень вспыльчивого характера и жестокого нрава», обладающего большим авторитетом в армии [45; 29; 30; 31]. Йезекия Найлз в большой статье 11 февраля отзывался об Александре I и о Константине крайне негативно, называя первого холодным и расчетливым деспотом, а второго – высокомерным и жестоким любителем военной помпезности и парадов [47]. Перспективы грядущего царствования также отнюдь не радовали: по мнению автора статьи, новый император вполне может замахнуться на исполнение мечты своей бабки Екатерины и присоединить к России Грецию вместе с Константинополем, тем самым не только сделав империю еще более могущественной и угрожающей, но и обрубив на корню революционные устремления самих греков [45]. После известий о желании Константина отречься от престола в пользу своего брата внимание прессы естественным образом переключилось на Николая Павловича [46; 48; 35].

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

«Не делать ничего, что могло бы оказать неблагоприятное влияние на будущие судьбы моего отечества» [54, p. 324].

2

По причине не вполне точного перевода, сделанного в издании [48] здесь и далее перевод сверен с французским изданием: [54].

3

Оригинал на французском.

4

«Тридцать хлыщей, которые под различными титулами окружают императора России», «эти тридцать хлыщей» – фразы из 30-го, «аустерлицкого», бюллетеня Великой армии (12 фримера / 14 (3) декабря 1805 г.).

5

Долгоруков держался с французским императором высокомерно, а по возвращении в Главную квартиру представил дело так, будто Наполеон испугался силы Русской армии. Последовало решение союзников атаковать французские войска и катастрофическое поражение. Подобные суждения можно найти в переписке и мемуарах той поры. См., напр.: [35, с. 18, 22, 41].

6

Оригинал на французском.

7

Оригинал на французском.

8

Оригинал на французском.

9

Одна из идеологических моделей дискредитации Наполеона, разработка которой началась как раз в декабре 1806 г., – легенда о Наполеоне-лжемессии и Наполеоне-Антихристе (см., напр.: [26, с. 63–64, 301; 18, с. 38–39; 15, с. 235–236; 16, с. 84–85; 31, с. 130–131]). В соотнесении с метафорой «Александр – спаситель Европы» она создавала аллюзивную библейскую схему.

10

В декабре 1806 г. умирает Долгоруков. Полугодом ранее, в июле, подал в отставку Чарторижский. Утратив влияние на императора, хотя и сохранив личное общение, он перестал играть при дворе былую роль. В.П. Кочубей покинул пост министра внутренних дел в ноябре 1807 г. по причине слишком заметной для послетильзитской России симпатии к Англии. Что касается находившегося в Лондоне Строганова, то он, поняв, что в Петербурге все изменилось и «друзья его сошли со сцены», принял решение покинуть гражданскую службу. Он ушел со всех высоких государственных постов еще раньше Кочубея, в марте 1807 г., и поступил в действующую армию, добровольно отказавшись от придворного влияния. Из друзей юности рядом с Александром остался лишь Н.Н. Новосильцев, однако и тот уже никогда больше не пользовался прежним влиянием. В 1809 г. он уехал в Вену.

11

А.С. Шишков в относительно недавно обнаруженном сатирическом наброске, озаглавленном «Прогулка. Стихи к А.С. Хвостову» изобразил некоего «Мироправа» (arbiter de paix? – А. Г.). Догадка публикатора М.Г. Альтшуллера о том, что под этим именем Шишков изобразил Александра I «с его несостоятельными либеральными замыслами» в свете приведенных выше обстоятельств лишь подтверждается (см.: [2, с. 13–17]).

12

Между тем, как отмечал биограф Сперанского М.А. Корф, «Наполеонов кодекс, каковы бы ни были частные его несовершенства, вполне соответствовал всем тогдашним требованиям науки и общества» [23, с. 162].

13

С 1805 по 1809 г. вышло два издания перевода этой книги на русский язык. Сочинение Баррюэля проводило идею всемирного масонского заговора и во многом определило самосознание противников реформ [17, с. 202–206].

14

Название это неточно переводят как «О просвещении».

15

Местр был уверен «в существовании [в России] весьма влиятельной секты, которая уже давно поклялась низвергнуть все троны и с адской ловкостью использует для сего самих государей». При этом зараженные германской философией придворные, такие как «г-н Сперанский», который «исполняет веления той обширной секты», «погубят императора». Впрочем, и сам император не чужд губительных идей: «Истинный враг России – это ее правительство и даже сам император, который дал соблазнить себя новейшими идеями и прежде всего германской философией, которая для России есть не что иное, как настоящий яд» [27, с. 120, 132, 181, 217].

16

Графиня София Шуазёль-Гуфье вспоминала о своей беседе с Александром I в конце 1812 г.: «Я также отметила некоторые соответствия между идеями государя о всеобщем мире и сочинением Сен-Пьера» [52, с. 93].

17

К ним, в первую очередь, следует отнести Р.А. Кошелева, у которого, по свидетельству Ф.М. Гауеншильда, Сперанский был другом дома, но затем Кошелев стал считать его врагом. Кошелев – фигура крайне любопытная. Существует мнение, что именно он был серым кардиналом религиозной политики Александра I. Архимандрит Фотий в первую очередь его считал истинным врагом православной веры (обзор мнений о Кошелеве см.: [29, с. 223–224]).

18

Оригинал на французском.

19

Справедливости ради стоит отметить, что Кизеветтер пишет в процитированном отрывке об уравновешивающем влиянии Сперанского и Аракчеева, с чем автор данной статьи не вполне согласна.