Россия и современный мир №3 / 2017

В стране с многомиллионной интеллигенцией до сих пор, даже четверть века спустя после смерти советской системы, сохраняется русская традиция авторитарной власти. Выяснилось, что мы не в состоянии создать полноценное гражданское общество. Посткоммунистическая Россия является единственной из бывших социалистических стран Европы, если не принимать во внимание Белоруссию Лукашенко, которая так и не сумела создать политическую систему, предусматривающую разделение властей, создать гражданское общество. Советы, лишенные «скрепов», руководящей роли КПСС, как выяснилось, не оставили в народе никакого наследства.

Кстати, сам факт, что в России после 70 лет советского, якобы коллективистского эксперимента, начисто умерла потребность в добровольной крестьянской кооперации, не только производственной, но и бытовой, потребительской, говорит о полном фиаско советской идеи. Кооперативное производство на селе сегодня не охватывает даже нескольких процентов. Поразительно, что советская система убила и традиционную для старой России пролетарскую солидарность, вообще так называемое рабочее, классовое самосознание. И самое главное, что обращает на себя внимание уже в посткрымской России: грамотность, образованность населения не только не породила человека-гражданина, но и не привела к преодолению традиционной русской недооценки ценности человеческой жизни. Мы до сих пор спокойно жертвуем людьми во имя различного рода государственнических спектаклей.

Мы не имеем права сегодня рассматривать поставленный Троцким драматический вопрос о человеческой цене победы Октября, дела Ленина и Троцкого, не учитывая тот основополагающий факт, что начатый по инициативе вождей Октября и продолженный Сталиным коммунистический эксперимент потерпел фиаско. Конечно, остались позитивные результаты этого эксперимента, наследие советской промышленности и науки, национальный суверенитет, осталась Россия, правда, в границах РСФСР. Но было ли обязательно положить в вечную мерзлоту полмиллиона зэков, чтобы построить норильский комбинат, а спустя десятилетия, передать его в собственность Потанина и Прохорова? И главное, что мы не можем не учитывать сегодня. Надежды русской интеллигенции, Николая Бердяева, надежды большевиков-марксистов, на то, что старый мир, старая буржуазная капиталистическая цивилизация погибнет, что тем самым Россия никогда не вернется назад, рухнули. Капиталистическая цивилизация превратилась в глобальную после Второй мировой войны, она обеспечила невиданный экономический рост, подъем благосостояния не только многих стран Европы, но и Азии.

И поэтому, на мой взгляд, нельзя говорить об Октябре как о «великом» событии в том смысле, что он чем-то обогатил человечество, принес нечто такое, что остается на будущее, на века. На сегодняшний день от советского эксперимента в международном масштабе остается только сталинизм XXI в., т.е. Северная Корея и постепенно уходящая от коммунизма Куба. Скорее оказался прав Петр Чаадаев, который предупреждал, что на самом деле наша русская миссия в том, чтобы показать человечеству, чего не надо ни при каких обстоятельствах делать.

Несомненно, победа большевиков в России, советский эксперимент ускорили социализацию и гуманизацию капиталистического общества. Но при этом не надо забывать, что социализация капиталистического общества, превращение пролетария в гражданина является делом рук немецкой социал-демократии.

Октябрь как бунт против духовных основ человеческой цивилизации

В любом случае для того чтобы осознать смысл и значение Октября в контексте современности, актуализировать этот юбилей в контексте проблем современной России, на мой взгляд, надо составить себе более правдивую и объективную картину наследства советской истории. И надо понимать, что Октябрь ставит ключевой вопрос о цивилизационной состоятельности русского народа. Почему другие народы Европы смогли, в отличие от русских, решить проблему индустриализации без гражданской войны, без многомиллионных жертв? Почему дореволюционная Россия, Россия Николая II смогла за 20 лет без всякой советской власти совершить рывок и в области производства, и в области роста населения?

Троцкий, как и Ленин, не только не любил, но и откровенно ненавидел «образованную», «просвещенную» Россию. Большевики, считал он, «не пугались отсталых слоев, которые впервые поднимались с самого дна» [16, с. 198]. Никто не говорил так откровенно, как Троцкий, что большевики использовали во имя прекрасного будущего человечества самые низменные человеческие страсти – ненависть к образованным, успешным, богатым. В рабочем, пишет Лев Троцкий, говорит не столько классовое сознание, сколько «инстинкт угнетенного человека» [14, с. 342]. Демонстрация ненависти рабочих и крестьян к «угнетателям» вылилась в расправу кронштадтских матросов над ненавистными офицерами, хотя они, по словам Троцкого, «хватили через край». «Но можно ли сделать революцию без участия людей, которые хватают через край?» – спрашивает он [15, с. 70–71].

Особенность большевиков и их вождя Ленина, пишет Лев Троцкий, состояла в том, что они не побоялись «открыть важную страницу в истории человечества» с помощью нового издания русской пугачевщины, русского бунта. «Не большевики виноваты в том, по мнению Троцкого, что грандиозные крестьянские движения прошлых веков не привели к демократизации общественных отношений в России, – без руководства городов это было неосуществимо! – как не большевики виноваты и в том, что так называемое освобождение крестьян в 1861 г. произведено путем обворовывания общинных земель, закабаления крестьян государством и полного сохранения сословного строя. Верно одно: большевикам пришлось в первой четверти ХХ в. доделывать то, что не было доделано или вовсе не было сделано в XVII, XVIII и XIX вв. Прежде чем приступить к своей собственной большой задаче, большевики оказались вынуждены очищать почву от исторического навоза старых господствующих классов и старых веков…» [14, с. 448–449]. На самом деле, считает Троцкий, Октябрьский переворот был не столько социалистическим, сколько антифеодальным.

Всем тем, кто сегодня говорит о великом Октябре, надо учитывать, что для большевиков «историческим навозом» была не только русская аристократия, помещики, русское дворянство, потомственное русское офицерство, но и представители третьего сословия, те, кого русские марксисты вслед за Марксом называли «мещанами», т.е. «навозом», были и представители промышленного класса, интеллигенция, образованные классы России в целом. Врагами большевиков и тех народных низов, которые за ними шли, были те, кто превыше всего ставил ценность свободы, ценность собственности и личного успеха, ценность человеческой жизни.

Надо в конце концов учитывать, чего не понимают нынешние псевдопатриоты, пытающиеся соединить Октябрь с так называемой «русской идеей», что именно так называемый «великий Октябрь» породил нынешний дефицит на самое главное – на развитое национальное сознание и национальную память, на наличие национальной элиты, на знание своих национальных святынь и т.д. Деятельность партии большевиков, особенно во время Гражданской войны 1920-х годов, была направлена против всего, что было связано с дореволюционной Россией, не только против православия, национальных святынь, но и против великих побед, против духовных достижений русской общественной мысли, против великой русской культуры как «дворянской». Борьба с «буржуазной Россией» означала для Ленина и Троцкого прежде всего борьбу с образованной Россией. Борьба с буржуазией и интеллигенцией была на самом деле борьбой с основными достижениями человеческой цивилизации, с ее фундаментом.

Мы до сих пор в силу своей неискоренимой советскости не осознаем, что восстание большевиков против так называемого «мира буржуазии» был восстанием против фундаментальных основ европейской цивилизации, против образованных классов, против права, правового сознания, против свободы совести, свободы собраний, мысли и, самое главное, против права человека на жизнь. Наверное, заслуга Льва Троцкого, в отличие от Ленина, склонного к самоанализу и саморефлексии, состоит в том, что он обо всем этом говорит открыто и считает марксистскую революционность против основ буржуазной европейской цивилизации как раз своим моральным преимуществом. Он, как и Ленин, открыто говорит, что их революция, как и революция Робеспьера, является подлинной революцией, ибо присвоила себе право на жизнь людей, право убивать тех, кого считает врагами своего дела.

Троцкий пишет: «В революционной борьбе свобода печати – только один из родов оружия. Право на слово, во всяком случае, не выше, чем право на жизнь. А революция присваивает себе и это право» [14, с. 267]. Честно, но страшно.

Так что Октябрь был великим в том смысле, что передал Россию в руки тех, кто присвоил себе право убивать своих соотечественников по своему партийному усмотрению. Ценность смерти была куда более значимой для большевиков, чем ценность свободы и человеческой жизни. Нельзя ничего понять ни в Октябре, ни в его последствиях, в последствиях 70-летнего эксперимента в России, не принимая во внимание, что возглавляла Октябрь партия, зовущая убивать, призывающая как можно к большему количеству жертв во имя, как оказалось, утопической идеи. Разница между Французской революцией 1789–1794 гг. и Октябрьской состоит в том, что Франция сумела терпеть якобинцев-палачей у власти всего несколько месяцев, а в России подлинные большевики-ленинцы и сталинцы продержались у власти около 40 лет, до смерти Сталина. С моей точки зрения, подлинная власть большевиков в России закончилась во времена хрущёвской оттепели, во второй половине 1950-х годов. Этого было достаточно, чтобы на десятилетия создать особого советского человека, для которого убийство «классового врага» не является преступлением и который сейчас, спустя четверть века после смерти советской системы, обожает убийцу и садиста Сталина.

Троцкий, который постоянно ссылается на якобинскую диктатуру как на пример движения истории вперед, через диктатуру, почему-то забывает, что Франция и Европа на самом деле не захотели двигаться в будущее, опираясь на непрекращающуюся работу гильотины. Соответственно, все рассуждения Троцкого о том, что чем «грандиознее задачи» революционной партии, тем сильнее должна быть ее диктатура и тем больше людей она имеет право убивать, ни на чем не основаны. Человеческой цивилизации куда больше оставил контрреволюционер Наполеон со своим «Кодексом», чем Робеспьер со своей гильотиной и Конвентом. По этой же причине, я настаиваю на этом, ничего позитивного на самом деле не оставила партия Ленина, который еще до Троцкого утверждал, что подлинный революционизм невозможен без права убивать себе подобных. Трагедия состоит в том, и это все более и более дает о себе знать в современной России, что после того как несколько поколений русских людей были воспитаны в духе ленинского «нравственно все, что служит делу победы коммунизма», уже стало невозможным духовное выздоровление русского человека.

Не могла оставить позитивный след в духовном развитии России партия, исповедующая идеологию плебейского терроризма. Не забывайте, Ленин уже в революции 1905–1907 гг. призывает восставших «разделаться с монархией и аристократией “по-плебейски”», т.е. «подавляя силой их сопротивление», убивая их. Призывая к убийствам во имя «очищения почвы» России от остатков аристократии он, Ленин, ощущает себя просто последователем Маркса, который действительно в своей теории революции ставил во главу угла французский терроризм. В своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» Ленин цитирует соответствующее высказывание Карла Маркса. «Весь французский терроризм, – писал Маркс в знаменитой “Новой Рейнской газете” в 1948 г., – был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с атавизмом, феодализмом и мещанством» [8, с. 47]. Обратите внимание! Карл Маркс, а за ним и Ленин, призывает во имя счастливого коммунистического будущего убивать не только аристократов, потомков феодалов, но и так называемое «мещанство». А что такое «мещанин» в соответствии с теорией марксизма? Это порождение буржуазной цивилизации, это человек, имеющий свою крышу над головой, как правило, образованный человек, имеющий собственные наличные доходы. Вот почему ни Ленин, ни Троцкий не скрывали, что их революция направлена против образованной России. Все это еще раз подтверждает мой тезис, что марксизм, как и его дитя большевизм, был направлен против основ человеческой цивилизации.

В полном соответствии со своим пониманием революции как права на убийство своих соотечественников, не только политических, но и идейных противников, Ленин уже не только после победы Октября, но и после победы в Гражданской войне призывает убивать остатки старой, феодальной России и прежде всего священнослужителей, духовенство. В марте 1922 г., в разгар кампании по разграблению церквей, Ленин как всегда «строго секретно» призывает: «…Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью. Чем больше число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше». Большевизм Ленина и примкнувшего к нему в мае 1917 г. Троцкого, обращаю на это внимание в контексте спора о величии Октября, был направлен не столько против аристократии, наследства феодализма, сколько против образованной, по их словам, «буржуазной России». В этой ненависти Ленина и Троцкого к образованной России было что-то болезненное, идущее не столько от марксизма, сколько от комплексов (особенно это дает о себе знать на страницах «Моей жизни» Льва Троцкого и на страницах его «Истории русской революции»). Ленин в интеллигенции ненавидел то, что он называл «сентиментальностью», подразумевая под нею проявление жалости, сострадания, милосердия. Его девиз: «Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество» [9, с. 116–117]. Ильич справедливо считал, что это чувство наиболее характерно для людей образованных, высокой культуры.

Октябрь не был пролетарской революцией

Когда мы сегодня хотим понять исторический смысл и истоки Октября, то надо, конечно, учитывать, о чем честно писали и говорили его вожди, что, строго говоря, большевики были партией не столько пролетарского протеста (квалифицированные, мыслящие рабочие, как правило, не шли за большевиками), сколько партией ненависти необразованных народных масс, как честно признавался Троцкий, – партией «дна общества», партией, выражающей интересы и настроения «плебеев». Троцкий не скрывал, что II съезд рабочих и солдатских депутатов, который был политической предпосылкой Октября, его легитимной основой, состоял прежде всего из «плебеев», и это говорит об исходном цинизме вождей большевизма. С одной стороны, как говорил Ленин, «русские – народ держиморда», а с другой – они – необходимый строительный материал для создания «нового мира». «Съезд советской диктатуры», съезд Советов, который открылся в Смольном 25 октября 1917 г., накануне штурма Зимнего, пишет Лев Троцкий, был съездом «плебейской нации», парламентом народных низов. Среди делегатов съезда не было, по словам Троцкого, ни «офицерских погонов», ни «интеллигентских очков» [16, с. 327–328]. Мы, бывшие советские люди, воспитанные в духе марксистско-ленинской классовой идеологии, не осознавали реальный человеческий смысл этого признания Льва Троцкого, мы не понимали, что власть большевиков была выбором необразованной, невежественной России, была выбором людей, живущих инстинктом ненависти и зависти, не понимали, что новая власть утвердилась, а потом долгое время существовала вопреки желаниям и настроениям как раз тех, кто обладал способностью мыслить, обладал чувством реальности и обладал профессиональным мастерством.

Текст «Истории русской революции» Льва Троцкого важен тем, что ее автор на многочисленных примерах доказывает, что, строго говоря, Октябрь по лозунгам, по субъекту революции, по требованиям восставших против коалиционного правительства Керенского не был социалистической революцией в марксистском смысле слова. Другое дело, что большевики использовали очередное издание русской пугачевщины для захвата власти и для попытки реализовать в России марксистский проект коммунистического общества. Об этом предельно откровенно говорит Троцкий. Мятежники Балтийского флота, которые сыграли решающую роль в подготовке и осуществлении Октябрьского переворота, пишет Троцкий, поддерживали большевиков именно потому, что это была единственная партия, которая если не поощряла, то не препятствовала их жажде расправы над офицерством. Но все дело в том, что «скорые на жестокую расправу» матросы и солдаты проявляли «детскую доверчивость… к слову большевистских агитаторов» [14, с. 288].

Солдатская база Октября, а потом уже будущая социалистическая русская нация, на самом деле пишет Лев Троцкий, формировалась «из сырого безличного доисторического материала». Но на том этапе, в месяцы, предшествовавшие Октябрю, это были «солдаты, тяжело шевелящие мозгами» [14, с. 315]. И что самое главное, это были люди, у которых уже ничего не осталось в душе от православия, от христианской морали. «Вечные нормы морали, увы, – пишет Лев Троцкий, – оставались чужды этим корявым и вшивым мужикам» [14, с. 316]. Эти люди несли с собой стихию злобы, смерти и всеразрушения, которая была родной только для одной партии, для большевиков. «Казалось, – пишет Николай Суханов в своих воспоминаниях о встрече петербургских большевиков с приехавшим в Петроград Лениным, – из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников» [14, с. 332]. Все это подтверждает, что никто, кроме большевиков, особенно кроме Ленина, не обладал уникальной способностью вызывать у представителей русских народных масс, у представителей, как говорил Лев Троцкий, «русской плебейской нации» дух всеразрушения, утрату чувства реализма, чувства сомнения, утрату чувства способности отдавать себе отчет в собственных действиях.

Для человечества, на мой взгляд, важен не столько опыт использования большевиками социального хаоса, стихии всеразрушения для своих политических целей, сколько опыт его обуздания. Это на самом деле уникальный опыт. Сначала использовать «красного петуха», но потом спокойно отрубить ему голову. Большевики сумели прекрасно использовать цивилизационную недоразвитость русского человека в своих целях. Ни один обладающий совестью политик, кроме большевиков, не мог бы так откровенно использовать инстинкт ненависти, жажду раздела чужой собственности, невежество народных низов для овладения властью во имя совершенно чуждых этим людям целей. Ведь никто из этих миллионов, которые пошли за большевиками, не хотели, более того, были противниками коммунистической организации труда и распределения, которую уже через несколько месяцев после Октября, весной 1918 г., еще до начала Гражданской войны, начнет воплощать в жизнь партия Ленина.

Парадокс русской истории состоит в том, что люди, жаждущие только одного – сохранить себе жизнь, не погибнуть ни на фронте, ни от голода, отдали себя целиком и без остатка в руки партии смерти, партии бесконечной гражданской войны.

Кем были большевики?

Нельзя ничего понять в том, что произошло с Россией в 1917 г., не составив правдивый образ большевизма, реалистических, правдивых представлений о том, кем были вожди этой партии, что двигало на самом деле их политической активностью. Нельзя понять, почему советский эксперимент не родил новый тип духовности, не принимая во внимание моральное уродство большевизма. Это, во-первых. Во-вторых, надо составить себе точный образ требований, целей, которые, по выражению Троцкого, выдвигали «народные низы», пошедшие за ними и позволившие им взять власть. В-третьих, надо увидеть, как и каким образом большевики, сумевшие взять власть в 1917 г., преодолевали этот вечный разрыв между программой большевиков и ожиданиями людей, которые пошли за ними, отдали в их руки свои судьбы во имя совсем других целей. Нечестно использовать уравнительные, распределительные настроения необразованных крестьянских масс, не имеющих ничего общего с социализмом, писала Ленину Роза Люксембург в 1917 г. Но Ленин считал, что нравственно все, что служит победе коммунизма.

Итак, во-первых. Большевизм был прежде всего партией гражданской войны, он ставил тогда своей целью превращение империалистической войны в гражданскую, сначала в одной стране, а затем в рамках передовых стран Запада, и прежде всего в Германии. Троцкий с гордостью писал, что созданная им в 1917 г. «рабочая гвардия» была партией грядущей гражданской войны. Большевики отличались от кадетов тем, писал здесь же Троцкий, что они не боялись посягнуть на собственность, на богатство, на образование, на закон и на сословные различия. Это была партия тотального присвоения чужой собственности, тотальной конфискации. И в этом состоял реальный человеческий смысл марксистской идеи обобществления всех средств производства. Это были люди, которые считали, что нет ничего недозволенного, невозможного во имя «толчка истории», во имя преодоления аморальной эксплуатации человека человеком, осуществления предначертаний Карла Маркса. Они не побоялись, о чем открыто писал Троцкий, использовать представителей «плебейской нации», людей в серой одежде и с «серыми», невыразительными лицами для осуществления своих партийных и, как они считали, исторических целей [16, с. 327–328]. Большевики, в отличие от меньшевиков, эсеров, приветствовали расправу крестьян над помещиками, приветствовали единственный социализм русского крестьянства, т.е. коллективный разгром помещичьих владений, усадеб. Троцкий в своей книге обращает внимание, что стихийный коллективизм крестьянской общины проявлялся в принуждении к участию в разгроме даже «крепких крестьян», кулаков.

Он напоминает, что были случаи, когда «уклонение (крестьянина) от участия в разгроме каралось смертью ослушника» [16, с. 20]. Начиная с последних чисел сентября в Таврической губернии, по воспоминаниям крестьянина Гапоненко, его односельчане «стали громить экономику, разгонять заведующих, забирать хлеб из амбаров, рабочий скот, инвентарь. Даже ставни с окон, двери с построек, полы из комнат и крыши цинковые срывались и забирались» [16, с. 15].

Посвящая несколько страниц рассказу о дикости и зверстве погромщиков-крестьян, какой же вывод делает Троцкий. Все эти погромы в историческом смысле неполноценны, заключает он, ибо оно, «крестьянское движение в 1917 году в социальной основе своей было направлено не против капитализма, а против пережитков крепостничества». Троцкого не волнует, что эти погромы крестьян были проявлением дикости, вандализма, зверства, несли в себе нечто античеловеческое. Его волнует, что в этих погромах не было антикапиталистических мотивов.

«На 4954 аграрных конфликта с помещиками в течение февраля, – октября – сожалеет Троцкий, – приходится всего 324 конфликта с крестьянской буржуазией» [16, с. 20]. Дело коренным образом меняется, с чувством удовлетворения, пишет Троцкий, когда в 1918 г. развернулась «борьба с кулачеством», удовлетворением от того, что именно Троцкий, как и Ленин, организовал в 1918 г. широкомасштабную гражданскую войну в деревне. Кстати, по этой же логике классовой борьбы Троцкий должен был бы всячески поддерживать насильственную коллективизацию Сталина, который довел начатую им и Лениным борьбу с кулачеством до логического конца.

И сами по себе эти рассуждения Троцкого о погромах в деревне очень показательны для характеристики мировоззрения вождей Октября. Эти люди были заинтересованы в обострении социальных конфликтов, в крови, в гибели людей, тем самым, как им казалось, социальная почва очищалась от остатков капитализма, товарных отношений. И самое поразительное, что ни Троцкий, ни Ленин не испытывали никакого уважения к народу, который они сознательно использовали, как кроликов, в качестве материала для создания плацдарма ожидаемой ими всемирной пролетарской революции. Троцкого, в отличие от кадетов, не пугает, что он и партия Ленина, к которой он примкнул, связывает себя с «обычными, бессмысленными, тупыми, злобными физиономиями», с народными низами России.

Троцкого не волнует, что грядущая гражданская война, усиление голода приведут к гибели значительной части образованных людей, плохо приспособленных к такой жизни. Во время военного коммунизма с его продразверсткой ушла из жизни в 1918–1920 гг. половина членов Академии наук России. Троцкого, как и Ленина, не волнует, что их война против образованной России, всех этих, как он любил говорить, работников кафедр, интеллигентов и полуинтеллигентов, профессоров, адвокатов, журналистов, бухгалтеров и т.д. может привести к понижению интеллектуального уровня нации, ее способности адекватно и активно мыслить, ее способности созидать. На протяжении всей своей тысячестраничной «Истории…» он десятки раз говорит о русских как о нации, отличающейся «леностью мышления», нации тугодумов, нации с заскорузлыми, еле двигающимися мозгами. Генералы Русской армии для него сплошь дураки. Неужели Троцкий не понимал, что, лишая России ненавистной ему интеллигенции, он во многом подрывает условия для реализации своей собственной социалистической программы облагораживания русской жизни. Не секрет, что качество мышления, особенно гуманитарной интеллигенции, в СССР было куда ниже, чем в дореволюционной России. Сравните дореволюционные «Вопросы философии и психологии» с советскими «Вопросами философии», тексты Ивана Ильина с текстами Григория Глезермана. Чем больше давала о себе знать недообразованность вождей Октября, тем более жестокие способы изживания из социалистической России интеллектуальной элиты они выбирали. Троцкий не понимал, что сделав ставку на «тяжело двигающиеся» русские мозги, он открывает дорогу к власти, как он писал, «великой посредственности» Сталину и тем самым подписывает себе смертный приговор.