Полная версия
Социологический ежегодник 2011
Социологический ежегодник, 2011. Сборник научных трудов
Хроника текущих событий: Предисловие
Н.Е. ПокровскийВ своем предыдущем выпуске «Социологический ежегодник» с элегической печалью отмечал, что в российской социологии не наблюдается явных изменений и в итоге «на всех фронтах без перемен». Но как тут не поверить в знаменья. Стоило публично объявить о пришествии умиротворенности, как в российской социологии грянула буря.
Возникла она словно ниоткуда. Еще в октябре 2010 г. Российское общество социологов (РОС) – национальное научное объединение социологов, работающее на всем географическом пространстве России и представляющее российских социологов в Международной социологической ассоциации, объявило о начале подготовки к IV Всероссийскому социологическому конгрессу в Уфе (Башкортостан). Дело это вполне рутинное.
По необходимости немного истории. Подобные конгрессы сочетают в себе немалую долю академической ритуалистики, отчасти помпезности, но на конгрессах есть и интересные научные сессии. Важны и личные встречи социологов. Короче, смотр рядов, подведение итогов и разговор о планах на будущее. Примечательно и еще одно, а именно присутствующее на конгрессе чувство единения – «мы, социологи, вместе», «у нас одна наука».
Весь вопрос, однако, состоял в том, что год от году российским социологам становилось все труднее садиться за один общий стол, будь то международные и внутренние конференции, совместные публикации и другие академические мероприятия. Нередко приходилось в основном говорить о погоде, дабы не создавать неудобства. В «Социологическом ежегоднике» (2010) уже отмечался тот факт, что в отечественной социологии обозначили себя три главных, но неравновесных во многих отношениях идейных лагеря. Первый из них связан с научной социологией, отвечающей международным исследовательским стандартам и подчеркивающей значимость объективной социологической экспертизы, по возможности независимой от каких бы то ни было иных институтов общества. Второй трансформационно возник из советского обществознания с его упором на апологетику, идеологизирующую роль социального знания и стремление непременно превратить социологию в партисипаторную систему управления обществом. Наконец, третий лагерь – это всякого рода анклавные и субкультурные образования отечественных постмодернистов, прокладывающих свой «третий путь» и время от времени посылающих чуму «на оба ваших дома».
Эти водоразделы в российской социологии возникли не вчера. Но на протяжении последнего десятилетия они практически не приходили в боевое столкновение друг с другом, не считая нескольких важных эпизодов. В общем и целом между этими силами были поделены основные социологические факультеты и институты, журналы, конгрессы, конференции, издательства и пр. Одной из немногих площадок, на которой сохранялась видимость коммуникации между лагерями, продолжали оставаться всероссийские социологические конгрессы. Таким был по счету последний, III Всероссийский конгресс (октябрь 2008 г.). Он был формально единым для всей российской социологии, но фактически уже на нем после помпезного открытия и своеобразной по своей научной пестроте и уровню докладов пленарной сессии социологи разошлись по различным «квартирам», где представители каждого лагеря в основном и слушали друг друга.
И вот РОС в 2010 г. по традиции предлагает организовать очередной конгресс по старой проверенной схеме. А схема такая: собираемся вместе под одной крышей, всем будет дано слово, никто открыто ни с кем не воюет, а в научных сессиях дифференцируемся и диверсифицируемся по интересам и научным ориентациям. И все шло к тому, чтобы эту старую схему воспроизвести в очередной раз.
Но не тут-то было. В атмосфере полной секретности и без консультации с кем бы то ни было группа социологов, представленная тяжеловесами из числа директоров институтов и ректоров университетов, проводит постановление о том, что, мол, будет другой всероссийский конгресс, и не в Уфе, а в Москве в Колонном зале Дома союзов и с мощной поддержкой сверху. Естественно, на этот реприманд научная общественность отреагировала возмущенными письмам и петициями по самым различным адресам. Два конгресса, два всероссийских конгресса, проходящие в один и тот же год под одним и тем же названием – не абсурд ли это? Притом один, РОСовский, уже был объявлен давно и во всеуслышание, а другой, «съезд Колонного зала», провозглашен среди своих небольшой группой социологов.
На наших глазах разворачивается достаточно драматичная судьба социологии в нашем Отечестве. Сколько книг, статей и диссертаций написано о том, как в Советском Союзе социологию запрещали, уничтожали, а потом из пепла в мучениях возрождали. Теперь же мы воочию видим, как ту же социологию режут на части, в результате чего ее будущее становится непредсказуемым.
События на социологическом поле разворачиваются с немалой скоростью. На конец 2011 г. мы, так или иначе, имеем следующую картину.
Объявлены и готовятся на полных оборотах два всероссийских конгресса. Попытки их формального объединения в один конгресс с двумя последовательными частями (был такой вариант) не увенчались успехом. Готовят эти конгрессы два совершенно различных и не сообщающихся друг с другом программных комитета. В повестку дня конгрессов заложены принципиально различные формулировки и идейные составляющие. Более того, социологическое сообщества, некогда более или менее единое, теперь делится на тех, кто будет в Колонном зале, и тех, кто поедет в Уфу. Исключая аспирантов, стремящихся к паблисити и публикациям любой ценой и на любой конференции, размежевание среди социологов сохраняется. Поделились между собой и социологические факультеты – на тех, кто с «белыми», и тех, кто с «красными». Для пущей авторитетности своей интриги «социологи Колонного зала» вновь под покровом тайны и секретности организовали свою новую всероссийскую общественную социологическую организацию – Социологическую ассоциацию России (академическая) (САРа). Теперь уже у всех всего поровну: конгрессов, ассоциаций и всего остального.
Печальная история, надо сказать, с многочисленными последствиями. И вовсе не шуточными. Не исключается вариант, при котором через какое-то время российское общество однажды проснется без по-настоящему научной социологии, а лишь с какими-то фрагментами чего-то из прошлого и одной большой и неделимой социологией, управляющей обществом по велению свыше. Будем надеяться, этого не произойдет.
I. Битва гигантов: Дебаты о международной социологии
От редакционной коллегии
Мощная полемика охватила в наши дни не только российскую социологию, но и социологию мировую. Кажется, настал роковой час выяснения отношений по ключевым вопросам того, откуда есть пошла социология и что с ней будет происходить в будущем. На этом проблемном поле скрестили свои шпаги лидеры современной социологии – Майкл Бура-вой и Петр Штомпка. Первый – ныне действующий президент Международной социологической ассоциации, другой – недавний президент той же ассоциации. Оба основали свои школы, каждый имеет в своем арсенале авторитетнейшие публикации, книги, учебники по социологии.
Итак, вопрос ставится ребром – «или-или». Или социология, по мысли М. Буравого, должна воспрять от летаргического сна последних десятилетий и, активно вторгаясь в жизнь социума во всех странах и весях, начать крестовый поход за объединение «индигенной» социологии стран «третьего мира» в борьбе за всеобщую, глобальную справедливость; либо социология, по убеждениям П. Штомпки, призвана максимально усилить свой научный и академический потенциал для поддержания международных эталонов прикладных исследований и теоретических интерпретаций, не делая при этом скидок на то, в каком регионе мира и кем эти исследования и интерпретации делаются.
Лозунг М. Буравого: «Социологи всех стран третьего мира, объединяйтесь!». Лозунг П. Штомпки: «Социологи, будьте прежде всего учеными, верными классической традиции в социальной науке».
Согласимся, примирить эти позиции, полемически обнаженные, достаточно трудно. Проблема при этом состоит в том, что в наши дни каждый социолог, хочет он того или нет, вынужден высказать свое мнение по этому ключевому вопросу, ибо на наших глазах и при нашем участии во многом решается судьба профессии.
Еще одна социологическая утопия1 (Перевод с англ.)
П. ШтомпкаВ этих двух томах собраны результаты конференции Международной социологической ассоциации (МСА), проведенной в 2008 г. в Тайбэе при содействии Тайваньской социологической ассоциации и Academia Sinica. Она была созвана по инициативе тогдашнего вице-президента МСА, а ныне президента МСА Майкла Буравого. На ней присутствовали 60 участников из 43 стран; в книгах собраны 53 статьи, представленные ими в ходе трехдневных заседаний.
Структура этой подборки поражает своей странностью для книг по социологии: единственный зримый ее критерий – географический. Мы видим части, озаглавленные «Латинская Америка», «Африка», «Западная Азия», «Азиатско-Тихоокеанский регион», «Западная, Северная и Южная Европа», «Восточная и Центральная Европа». Порядок глав внутри этих объемных частей выглядит совершенно произвольным и лишен всякого тематического упорядочения. Даже с точки зрения географии имеются некоторые странные упущения. В Западной Европе мы не обнаруживаем Германии, колыбели классической социологии, не находим Италии, Швеции и Норвегии. Еще более озадачивающим является опущение Северной Америки. И это странно для книги о «глобальной социологии», если иметь в виду несомненную силу социологии в Соединенных Штатах и Канаде. Да, есть американец Майкл Буравой, но он предлагает нашему вниманию лишь вводную редакторскую главу2 и рассматривает трехстраничные «заключительные размышления» Джен Мари Фриц, тоже американки3, как представительные для американской социологии. Признание всех континентов за исключением Северной Америки наводит на мысль, что в мире существует межконтинентальная коалиция социологов, игнорирующих или отвергающих американскую социологию и развивающих альтернативные методы, понятия, модели и теории – не просто иные, но фундаментально лучшие. Возникает мысль о смене парадигмы, подлинной революции – если не в глобальном обществе, то уж, по крайней мере, в социологии.
Это впечатление целиком подтверждается содержанием почти тысячи страниц трудов конференции. Это самая широкая разработка и обобщение идеологии, которая на протяжении довольно долгого времени пропитывала Международную социологическую ассоциацию (МСА) и теперь обрела своего наиболее вдохновенного и убедительного поборника в лице Майкла Буравого. Эта идеология сводится к трем оценочным и нормативным суждениям. Во-первых, в мировой социологии доминирует западная (североамериканская и европейская, или, коротко, «евро-американская») социология, которая сама по себе плоха для дисциплины. Во-вторых, вне США и Европы есть какие-то альтернативные, корневые или «индигенные» социологии, которые очень ценны, но подавляются и целиком исключаются американско-европейской гегемонией. В-третьих, нормативный императив, вытекающий из этих двух утверждений, требует борьбы за глобальную социологию, которая защищала бы эгалитарное представительство многих социологий, действительно существующих в сегодняшнем мире, достижение сбалансированного единства и избавление от предполагаемых предвзятостей американских и европейских социологов.
Я противостоял этой идеологии в ходе многолетнего исполнения своих обязанностей на разных постах в МСА. Избираясь на пост президента МСА в 2002 г., я использовал политически очень некорректный лозунг «Мастерство, а не баланс» и, несмотря на это, был избран на 4-летний срок (2002–2006) на Всемирном конгрессе в Брисбене. В «Справочнике МСА по разным социологическим традициям» (ISA handbook of diverse sociological traditions, 2010) я настаивал на том, что есть и может быть только одна социология, изучающая множество социальных миров. Три тома, здесь мною рассматриваемые, дают мне возможность вступить в более аналитическую дискуссию и прояснить мою позицию. Рассмотрим каждое из трех вышеприведенных утверждений по очереди.
Плоха, потому что западная?Неравенство в мире, фигурирующее в названии обсуждаемых книг, схватывается с помощью четырех противопоставлений, появляющихся в них снова и снова: «Север – Юг», «Запад – Восток», «развитые – недоразвитые» и «метрополис (центр) – периферия». Упреки в американском и европейском доминировании по каждой из этих осей воспроизводятся почти во всех статьях. Что касается экономических ресурсов, политического влияния, военной мощи, цивилизационного уровня, технической инновационности и культурного производства, то очевидно, что мир неравен и что во многих из этих областей Запад все еще доминирует (насколько долго это продлится – другой вопрос). Попытка смягчить вытекающие отсюда несправедливости и неравенства и эмансипировать те регионы или страны, которым отказано в процветании, свободе и других благах современности и которые от этого благоденствия отлучены, – дело благородное и в полной мере похвальное. Однако было бы мегаломанией считать, что это величественное гуманное чаяние может быть осуществлено социологами, представляющими собой по большей части «безвластную элиту».
Поэтому совершенно уместно, что эти книги скромнее: они о внутреннем неравенстве и доминировании в социологической дисциплине, трактуемых как отражение этих более фундаментальных разделений в нашем глобализированном обществе. Авторы вносят лепту вовсе не в социологию недоразвитости, а в поддисциплину, известную как социология социологии, которая иногда производит впечатление змеи, кусающей собственный хвост. Меня поражает, сколько интеллектуальных сил тратится на все эти «отчеты о тенденциях», повествующие о развитии социологии в разных странах и пестрящие названиями исследовательских учреждений, темами грантов, названиями экзотических журналов и именами неизвестных исследователей, которые никого не интересуют. Вот несколько экземпляров этого жанра в обсуждаемых томах: статьи Яноша Мухи о Восточной Европе4, Мау-куэя Чанга и др. о Тайване5, Фаада аль-Насера о Кувейте6, Чарльза Крозерса о Новой Зеландии7, Моконга Симона Мападименга о Южной Африке8. Между тем большинство статей, вошедших в эти книги, иного рода, и они вызывают еще более серьезные возражения.
Эти авторы превращают социологию социологии в идеологическое занятие, бесстыдно отказывающееся от описания и объяснения ради чисто идеологического, оценочного или нормативного языка. Изобретательность навешиваемых ярлыков поистине впечатляюща: академическая зависимость, интеллектуальный империализм, американский империализм, колонизация социологии, интеллектуальный колониализм, доминирование метрополии, метропольная теория, западная гегемония, северная гегемония, северная перспектива, замаскированная под универсализм, навязывание европейских понятий и теорий мейнстримовой американской и европейской социологией, исключение Юга, исключение Востока, доминирование английского языка, евроцентризм и даже «вестоксикация», подлинно новаторское добавление к сленгу антизападничества.
Подобный язык создает хаос и непонимание, когда используется экспрессивно – скорее для передачи эмоций, чем для прояснения значений. Чтобы внести сюда какой-то порядок, мы должны различить два уровня, на которых клеятся такие ярлыки: институциональный и интеллектуальный. Очевидно, что на уровне институтов, организаций и сообщества социологов «мы глубоко вплетены в глобальные неравенства, привязаны к неравному распределению материальных ресурсов (доходов, исследовательских фондов, преподавательских обязательств, условий труда), социального капитала (профессиональных сетей, покровительства) и культурного капитала (образовательных регалий, университетского престижа, языковых способностей, публикаций)»9. Как польский социолог, я был бы последним, кто стал бы отрицать такого рода неравенства; когда я впервые был гостевым профессором в Соединенных Штатах в начале 1980-х годов, мое американское жалованье было почти в 50 (да, 50) раз выше, чем я получал у себя дома. Одна из частных мер успеха посткоммунистической трансформации в моей стране состоит в том, что теперь я зарабатываю уже только в пять раз меньше, чем мои американские коллеги. Но во-первых, в социологии в этом отношении нет ничего специфического. Все отрасли науки, включая естественные и технические науки, неравно оснащены в разных частях мира; ускорители частиц, лаборатории, экспериментирующие с геномом человека, и радиотелескопы, через которые наблюдаются черные дыры, можно найти только в некоторых странах. И во-вторых, такие неравенства являются прямым результатом тех фундаментальных экономических, политических, военных и прочих различий между странами, которые были упомянуты выше. Можно мечтать о более справедливом распределении ресурсов в мире, но, как признает Саид Фарид Алатас, «мы, ученые, можем сделать не так уж много на структурном или материальном уровнях академической зависимости, поскольку не отвечаем ни за институты, ни за государство»10. Озабоченность эта законна, мы можем жаловаться и клеймить ситуацию, но в большинстве случаев не в наших силах ее улучшить.
Но обвинения в гегемонии, империализме, колонизации и зависимости выражаются также на эпистемологическом уровне: в отношении содержания социологического знания (теорий, моделей) и характера социологических методов. Здесь мы подходим к сути вопроса и подлинно спорной области. Есть непреложная историческая истина, что социология, как и многие другие вещи, хорошие или плохие, родилась в Европе в XIX в. и была предложена как новая дисциплина бородатыми белыми мужчинами, по большей части еврейского происхождения, жившими в Германии, Франции и Британии. Затем, на рубеже XIX–XX вв., она пережила второе рождение в Соединенных Штатах. Европейские и американские корни сформировали канон, или, если угодно, парадигму дисциплины, которая показала себя весьма плодотворной, и в ней, с некоторыми коррективами и расширениями, мы до сих пор движемся. Именно эта интеллектуальная сила европейских и американских мастеров, а не их предположительные империалистические амбиции или академический маркетинг, привела к принятию этого канона во всех частях мира, куда ступила социология. Этот канон, конечно, внутренне плюралистичен, в нем есть конкурирующие модели, теории, методологические ориентации и исследовательские процедуры. Критическая оценка каждой из них нужна и приветствуется как центральное требование этоса науки. Такой смысл придается «критической социологии» в четырехчленной типологии Майкла Буравого, включающей наряду с ней «профессиональную социологию», «прикладную социологию» и «публичную социологию»11. Увы, в обозреваемой книге мы не находим и следов «критической социологии», никаких содержательных аргументов в отношении той или иной теории, того или иного метода. Более того, мы не находим там следов и других трех «социологий». Вместо этого мы находим всплеск дискурса, который я бы назвал «идеологической социологией», и даже Буравой, вероятно, не принял бы его как пятый тип «социологии».
Многие авторы, внесшие в книгу свою лепту, видимо, верят, что уже в силу того, что мейнстримовые социологические методы и теории были предложены и развиты в каноне Европы и Соединенных Штатов, этом ядре капитализма и империализма, они отмечены этим грехом происхождения, а их экспансия на другие континенты произошла «на дулах винтовок», как насаждение и узурпация, параллельно колониализму или по крайней мере неоколониализму. Наверное, в этом аргументе было бы рациональное зерно, если бы он относился к христианской религии и насильственному обращению. Но социология, по крайней мере в какой-то степени, есть наука, а не религия; это поиск истины, а не декларация веры; она пытается находить регулярности, механизмы, способы функционирования и изменения в социальной жизни. Умудренные уроками антипозитивистского поворота, мы все же не сможем отрицать, что в какой-то мере, на каком-то уровне социология схожа с естественными науками. Оскорбителен ли для кого-то в Эквадоре, Бангладеш или на Тайване тот факт, что квантовая физика родилась в Копенгагене, Гейдельберге или Беркли или что человеческий геном был реконструирован в Калифорнии? Сомневается ли кто-нибудь в том, что гравитация работает в Африке, несмотря на тот факт, что она была открыта в Британии? Зачем в социологии заменять универсализм науки крайним релятивизмом? При этом конкретные эмпирические обстоятельства социальной жизни в разных частях мира различны, так же как и в разных «социальных мирах», имеющихся внутри каждого континента, региона или страны. Однако регулярности и механизмы человеческого поведения, межличностных отношений, образования групп, установления правил, осуществления власти и возникновения неравенств – одинаковы, универсальны. Клод Леви-Стросс отправился в амазонские джунгли в поисках экзотических различий, а нашел, как он сам признает в «Печальных тропиках» (Levi-Strauss, 1959), просто человека. При всех своих слабостях и лакунах, канон социологического знания говорит нам важные вещи о людях, мужчинах и женщинах, и неважно, живут ли они в Париже, Дакаре, Кито или Киото.
Лучше, потому что индигенная?Разумеется, социальное знание, как и любое знание, несовершенно, предварительно и приблизительно. Прогресс в социологии, как и в любой другой науке, – это непрекращающийся процесс накопления наблюдений, понятий, гипотез, моделей и теорий. Нет никаких причин для того, чтобы фонд социологического понимания и инструментарий социологического ремесла обогащались только в традиционных европейских или американских центрах, западных университетах или исследовательских институтах. Новые прозрения, интуиции, точки зрения, подходы могут проистекать из опыта множества незападных обществ. И они действительно из него поступают, ибо сегодня социология практикуется более чем в 140 странах. Лепты, приходящие из таких источников, расширяют и дополняют существующее знание и методологический арсенал. Многие социологи из так называемого «второго» или «третьего» мира (или, как принято говорить в МСА, из стран категорий «В» и «С»), проникают в нормальные каналы заметности, существующие в нашей дисциплине: конгрессы, конференции, журналы, издательства, преподавательские назначения. Они более чем приветствуются, и не из-за того, откуда они прибывают, а в силу того, что они приносят с собой подлинные социологические вкусности. Я бы назвал это «слабой программой глобальной социологии». И я бы первым вознес хвалу, если бы авторы обсуждаемых книг делали то же самое, что делают другие, а иногда и они сами, например, в журналах МСА: «International sociology», «Current sociology», серии международной социологии издательства «Sage», а также на других академических платформах, широко доступных социологическому сообществу. А именно: если бы они сообщали об интересных эмпирических исследованиях, теоретических открытиях и методологических изобретениях, внося тем самым лепту в кладезь социологической мудрости. Или если бы они, пользуясь социологическими инструментами, встретили с открытым забралом список насущных социальных проблем, оглашенный на открытии Тайбэйской конференции нобелевским лауреатом по химии Ли Юаньцзэ: это демографический взрыв, истощение природных ресурсов, разрушение окружающей среды, изменение климата, цивилизационные болезни, разрыв между богатыми и бедными, неграмотность, безработица, неустойчивое развитие12. Многие социологи, и далеко не только европейские и американские, вносят вклад в диагноз, объяснение и рекомендации по таким и схожим проблемам.
Но большинство авторов обсуждаемых томов не вносят этого вклада, хотя многие из них известны важными социологическими исследованиями, сделанными с помощью инструментов «мейнстримовой социологии» в Индии, Бразилии, Южной Африке, Израиле и других странах за пределами хулимого Запада. Вместо содержательных вкладов мы имеем несколько десятков идеологических манифестов, проповедующих какую-то эфемерную «альтернативную социологию», или «корневые социологии», призванные скорее заменить, чем дополнить подавляющий империалистический канон. Все они распевают радикальную, революционную песню под дирижерскую палочку Буравого. Они выдвигают то, что я назвал бы «сильной программой глобальной социологии». Один из ее поборников постулирует: «Незападные традиции знания и культурные практики должны считаться потенциальными источниками социально-научных теорий и понятий, призванных уменьшить академическую зависимость от мировых социально-научных держав» (С.Ф. Алатас)13. Да и сам гуру прочерчивает революционный путь: «Вызов универсализму западной социологии – двухступенчатый проект: он должен сначала показать, что они не отражают опыт подчиненных населений, а затем продемонстрировать, что есть альтернативные теории, игнорировавшиеся и подавлявшиеся метропольной социологией» (М. Буравой)14.
