Полная версия
Литературоведческий журнал №40 / 2017
Затем Карамзин пишет просто эпитафию, безотносительно к какому-то реально жившему и почившему человеку:
Он жил в сем мире для того, Чтоб жить – не зная для чего.1797.А также как «Надгробие шарлатану» (1799):
Я пыль в глаза пускал; Теперь – я пылью стал.К эпитафиям можно отнести и пространную «Надгробную надпись Боннету» (1793) – Шарлю Бонне (1720–1793), – «незабвенного, – как считал Карамзин, – друга человечества… великого Философа, истинного мудреца, любезного моему сердцу»6, а также две надгробные надписи в «Письмах русского путешественника»:
Вселенная любовь иль страх, Цари! что вы по смерти?.. прах Великий человек достоин монумента, Великий государь достоин алтарей.К жанру стихотворных надписей Карамзин обращается во время своего европейского путешествия в 1789–1790 гг. Там он делает более десяти надписей, семь из них в парке Эрменонвиля. Сначала общую:
Ищи в других местах искусства красоты: Здесь вид богатыря Природы Есть образ счастливой свободы И милой сердцу простоты.Затем на дверях хижины:
Здесь поклоняются творцу Природы дивныя и нашему отцу, –на вязе:
Под сению его я с милой изъяснялся, Под сению его узнал, что я любим, –на дверях башни:
Здесь было царство Габриели; Ей подлежало дань платить. Французы исстари умели Сердцами красоту дарить, –в гроте:
Являйте зéркальные воды Всегда любимый вид Природы И образ милой красоты! С зефирами играйте И мне воспоминайте Петрарковы мечты! –на скамье:
Жан-Жак любил здесь отдыхать, Смотреть на зелень дерна, Бросать для птичек зерна И с нашими детьми играть.И отдельно к «снежному памятнику»:
Мы сделаем царю и другу своему Лишь снежный монумент; милее он ему, Чем мрамор драгоценный, Из дальних стран за счет убогих привезенный.В 1798 г. Карамзин «увидел, – как он объясняет появление целого цикла надписей, – в одном доме мраморного Амура и с позволения хозяйки исписал его карандашом с головы до ног»:
1 на голову Где трудится голова, Там труда для сердца мало; Там любви и не бывало; Там любовь – одни слова.2 на глазную повязку Любовь слепа для света И, кроме своего Бесценного предмета, Не видит ничего.3 на сердце Любовь – анатомист: где сердце у тебя, Узнаешь, полюбя.4 на палец, которым Купидон грозит Награда скромности готова: Будь счастлив – но ни слова!5 на руку Не верь любовнику, когда его рука Дерзка.6 на крыло Амур летает для того, Чтоб милую найти для сердца своего. Нашедши, крылья оставляет – Уже ему в них нужды нет, – Летать позабывает И с милою живет.7 на стрелу, которую Амур берет в руку Страшитесь: прострелю! Но вы от раны не умрете; Лишь томно взгляните, вздохнете И скажете: люблю!8 на ногу Когда любовь без ног? Как надобно идти От друга милого, сказав ему: прости!9 на спину Стою всегда лицом к красавцам молодым, Спиною к старикам седым.Одним словом – целая маленькая поэма о любви…
Карамзин также пишет надписи – «К портрету Ломоносова» (1797):
«В отечестве Зимы, среди ее снегов, – Сказал парнасский бог, – к бессмертной славе россов Родись вновь Пиндар, царь певцов!» Родился… Ломоносов.и «К портрету И.И. Дмитриева» (1810):
Министр, поэт и друг: я всё тремя словами Об нем для похвалы и зависти сказал. Прибавлю, что чинов и рифм он не искал, Но рифмы и чины к нему летели сами!Не оставил он без надписи и «портрет Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны»:
Корона на главе, а в сердце добродетель; Душой пленяет ум, умом душе мила; В благотворениях ей только Бог свидетель; Хвалима… но пред ней безмолвствует хвала.1819. 5Будучи активным участником процесса освоения популярных у нас в то время литературно-художественных форм, Карамзин принимает не менее активное участие и в литературно-общественных процессах, связанных как с нравственным, так и политическим просвещением соотечественников. Политическому просвещению он отдает дань в «Песне мира» (1791), торжественных одах и других стихотворениях7. Нравственному – в посланиях, баснях, эпиграммах, эпитафиях, надписях и других произведениях, имевших, как мы видели, преимущественно морально-философско-назидательный характер. В них Карамзин обращался к внутреннему миру человека, его духовной, рациональной и эмоциональной составляющим, которые, в свою очередь, являлись и составляющими процесса нравственного просвещения.
Духовная его составляющая получала отражение в стихотворениях, навеянных сюжетами Ветхого Завета и Евангелия. Рациональная имела место в поучениях, наставлениях, размышлениях и т.п. – в подавляющей части произведений Карамзина. Эмоциональная составляющая, отражающая и выражающая настроения, переживания, состояние, чувства людей – любовь, радости, печали, грусть, отчаяние, страхи и т.п., хотя не так велика по объему, однако присутствует в его творчестве уже с самого начала.
Первым здесь было чувство обреченности человека на страдания, бренности его жизни и ничем не оправданной скоротечности, что уже отмечалось при разговоре о ранних дружеских посланиях Карамзина.
В отличие от Державина, которого, по наблюдению В.Г. Белинского, охватывал «ужас при мысли о смерти», а его послание «К Степану Васильевичу Перфильеву на смерть князя Александра Ивановича Мещерского» (1779) представляло «вопль подавленной ужасом души»8:
Глагол времен! металла звон! Твой страшный глас меня смущает, Зовет меня, зовет твой стон, Зовет, – к гробу приближает. Едва увидел я сей свет, Уже зубами смерть скрежещет, Как молнией, косою блещет, И дни мои, как злак, сечет. …………………… О горе нам, рожденным в свет! –скоротечность жизни и неминуемость смерти Карамзин воспринимает философски, без страха и ужаса, умиротворенно, как неизбежность, с которой надо смириться:
Ты здесь странник, не хозяин: Всё оставить должен ты. ……………………… Всё исчезнет, что ни видишь, Всё погибнет на земле; Самый мир сей истребится, Пеплом будет в некий день.1787.Вопрос о соотношении жизни и смерти и в дальнейшем не оставляет поэта:
Жизнь! ты море и волненье! Смерть! ты пристань и покой!«Берег» (1802). Блажен, кто жизнь свою кончая, Еще надеждою живет И мир, покойно оставляя, Без страха в темный путь идет!«На смерть князя Г.А. Хованского» (1796).Примечательно стихотворение Карамзина, которое он, как и в свое время Державин, пишет, пораженный скоротечной смертью знакомого ему человека. Но если у Державина смерть князя вызывает ужас и воскликнув: «Куда, Мещерский! ты сокрылся?» – он рисует затем страшный образ Смерти, что
Глядит на всех, – и на царей, Кому в державу тесны миры; Глядит на пышных богачей, Что в злате и сребре кумиры; Глядит на прелесть и красы. Глядит на разум возвышенный, Глядит на силы дерзновенны, И точит лезвие косы, –и обращается к адресату своего послания с таким заключением:
Сей день, иль завтра умереть, Перфильев! должно нам конечно: Почто терзаться и скорбеть, Что смертный друг твой жил не вечно? Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой ее себе к покою, И с чистою твоей душою Благослови судеб удар.То Карамзин, также воскликнув: «Но он навек от нас сокрылся!» – выражает сожаление, что скоропостижно скончавшийся, «исчез! С детьми, с друзьями не простился», – и затем рисует образ усопшего, который «был весел для других умом, любезностью своею», и наконец вместе с умершей раньше супругой «отдохнет от жизни, в коей счастья нет»:
Теперь супруги неразлучны; В могиле участь их одна: Покоятся в жилище сна Или уже благополучны Чистейшим новым бытием!..И заключает:
А мы, во странствии своем Еще томимые сомненьем, Печалью, страхом и мученьем, Свой путь с терпением свершим! Надежда смертных утешает, Что мир другой нас ожидает… ……………………… И с теми, коих здесь оставим, Мы разлучимся лишь на час. Земля гостиница для нас!«Стихи на скоропостижную смерть Петра Афанасьевича Пельского» (1803).Однако основой эмоциональной составляющей поэзии Карамзина были любовь и дружба, дружба – как одно из важнейших проявлений любви. «Мы живём в печальном мире, – говорит он в 1794 г. в посвящении к “Аглае”, – но кто имеет друга, тот пади на колена и благодари вездесущего!
Мы живем в печальном мире, где часто страдает невинность, где часто гибнет добродетель; но человек имеет утешение – любить!
Сладкое утешение!.. любить друга, любить добродетель!.. любить и чувствовать, что мы любим!»
Любовь и дружба – вот чем можно Себя под солнцем утешать! Искать блаженства нам не должно, Но должно – менее страдать; И кто любил, кто был любимым, Был другом нежным, другом чтимым, Тот в мире сем недаром жил, Недаром землю бременил.«Послание к Дмитриеву» (1794).Карамзин отдает дань любви. Она – «есть прелесть, жизнь чувствительных сердец» («Протей», 1798). Поет ей дифирамб:
Мы желали – и свершилось!.. Лиза! Небо любит нас. Постоянство наградилось: Ты моя! – Блаженный час! Быть счастливейшим супругом, Быть любимым и любить, Быть любовником и другом… Ах! я рад на свете жить!«Две песни» (1794).Клянется
Любить святую добродетель, Чтоб рай в том мире заслужить, Где всё прошедшее забудем, Где только милых помнить будем; А рай мой… там с тобою жить!«Надежда» (1796).И т.д.
Выше всего Карамзин все-таки ценит дружбу – «святой дар небес», тяжело переживая расставание с друзьями или уход их из жизни:
Настал разлуки горький час!.. Прости, мой друг! В последний раз Тебя я к сердцу прижимаю; Хочу сказать: не плачь! – и слезы проливаю!«На разлуку с Петровым» (1791). Ах! я вспомнил незабвенных, В недрах хладныя земли Хищной смертью заключенных; Их могилы заросли Все высокою травою. Я остался сиротою… Я остался в горе жить, Тосковать и слезы лить!.. С кем теперь мне наслаждаться Нежной песнею твоей? С кем Природой утешаться? Всё печально без друзей! С ними дух наш умирает, Радость жизни отлетает; Сердцу скучно одному – Свет пустыня, мрак ему.«К соловью» (1793).Печаль и грусть вызывает у Карамзина осень:
Веют осенние ветры В мрачной дубраве; С шумом на землю валятся Желтые листья. Поле и сад опустели; Сетуют холмы; Пение в рощах умолкло – Скрылися птички. ………………… Вьются седые туманы В тихой долине; С дымом в деревне мешаясь, К небу восходят. Странник, стоящий на холме, Взором унылым Смотрит на бледную осень. Томно вздыхая.«Осень» (1799).А вот у Пушкина наоборот:
Октябрь уж наступил – уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад – дорога промерзает, Журча еще бежит за мельницу ручей, Но пруд уже застыл… ……………………… Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса – Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы. И с каждой осенью я расцветаю вновь…«Осень (Отрывок)» (1833).Самым известным состоянием, выражение которого у нас в поэзии связывают с Карамзиным, была меланхолия. Для него она не «болезненно-угнетенное состояние, тоска, хандра», как определяют ее словари9, а такое, когда человека ничего, что вокруг него, не радует:
Зима свирепая исчезла, Исчезли мразы, иней, снег; И мрак, всё в мире покрывавший, Как дым рассеялся, исчез. …………………… Весна с улыбкою приходит; За нею следом мир течет. На персях нежныя Природы Играет, резвится Зефир. ……………………… На ветвях птички воспевают Хвалу всещедрому творцу; Любовь их песни соглашает, Любовь сердца их веселит. ……………………… Везде, везде сияет радость, Везде веселие одно; Но я печалью отягченный, Брожу уныло по лесам. ………………………… Творец премудрый, милосердый! Когда придет весна моя, Зима печали удалится, Рассеется душевный мрак? «Весенняя песнь меланхолика».Это Карамзин напишет в 1788 г., а в 1800 г., осуществляя вольный перевод поэмы Ж. Делиля «Воображение», представляет меланхолию как «первой скорби врача», «первого сердца друга». Она с любовью подает руку несчастному, когда тот, «освободившись от тяжких мук… отдохнет в душе своей унылой». И восклицает:
О Меланхолия! нежнейший перелив От скорби и тоски к утехам наслажденья! Веселья нет еще, и нет уже мученья; Отчаянье прошло…«Меланхолия».Меланхолия теперь в глазах Карамзина не безрадостное состояние человека, а своего рода спасительный круг от нахлынувшего на него отчаяния среди житейских бурь, невзгод и тяжких душевных мук.
Художественная проза Карамзина и литературные процессы в России конца XVIII – начала XIX в
А.С. КуриловАннотацияВ статье рассмотрены ключевые темы прозы Карамзина в контексте русской литературы конца XVIII – начала XIX в.
Ключевые слова: Н.М. Карамзин, художественная проза, классицизм, романтизм, сентиментализм.
Kurilov A.S. The prose of Karamzin and the development of Russian literature at the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century
Summary. The article deals with the main motives of Karamzin’s prose in the context of Russian literature of the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century.
Прозаиком Н.М. Карамзина сделало то же самое, что «пробудило» в нем стихотворца: желание наставлять других, преподавать им уроки жизни. Но если друзьям и знакомым читать нравоучения можно было прямо, непосредственно в адресованных им посланиях, то учить уму-разуму, остальных – только опосредованно, предлагая им «эстетическое, – по выражению В.Г. Белинского, – решение»10 нравственных и других вопросов с определенной воспитательной целью в качестве художественной, образной иллюстрации к «сухим» словесным поучениям и назиданиям.
1Слова А.С. Пушкина, что «стихи и проза» – это «волна и камень», «лед и пламень», – к Карамзину не относятся. Стихи и художественная проза Карамзина (а «Письма русского путешественника» по всем показателям проза документальная, не художественная, не вымышленная11) это не разные по своему существу и назначению составляющие его творчества, а единый в своем роде сплав, который был замешан на философии юдоли, неизбежных, естественных страданий и печалей с уже предначертанной Всевышним всему человечеству и отдельно каждому человеку судьбой. Наглядное тому свидетельство «Евгений и Юлия» – первая, написанная Карамзиным, «русская истинная, – как он подчеркнет в ее подзаголовке, – повесть».
Она создавалась почти одновременно с посланиями 1787–1788 гг. И.И. Дмитриеву, и появилась в печати вместе со стихами на его болезнь в последней части «Детского чтения» на 1789 г. В этих посланиях Карамзин предостерегал адресата: не надо слишком радоваться и «ликовать», «чтоб не плакать после», не надо и «слишком сильно» к чему-то или к кому-то «прилепляться» – «ты здесь странник, не хозяин, все оставить должен ты», да и самой дружбе, а за нею и любви
…окончаться Время некогда придет; Сама дружба нас заставит После слезы проливать. Время всем нам разлучиться Непременно притечет; Час настанет, друг увянет, Яко роза в жаркий день.Всё это находит художественное подтверждение в «Евгении и Юлии».
С раннего детства они были очень привязаны друг к другу, со временем их дружба переросла в любовь, которая должна была завершиться свадьбой. «Все домашние, узнав, что Евгений скоро будет супругом Юлиным, были вне себя от радости, все любили его, все любили ее. Всякий спешил к обедне, всякий хотел от всего сердца молиться о благополучии их. Какое зрелище для ангелов! Евгений и Юлия составляли одно сердце, в пламени молитвы к небесам воспарившее. Госпожа Л* (мать Евгения. – А. К.) в жару благоговения многократно упадала на колени, поднимая глаза к небу и потом обращая их на детей своих. Надлежало думать, что сии сердечные прошения будут иметь счастливые следствия для юной четы, что она будет многолетствовать в непрерывном блаженстве, каким только можно смертному на земле наслаждаться».
Здесь было все, от чего поэт предостерегал тогда Ивана Дмитриева: и чрезмерное «ликование», и слишком сильное «прилипление» друг к другу молодых людей, и радужные мечты о их многолетнем «непрерывном блаженстве» и наслаждениях, что, как замечал в своих посланиях Карамзин, всегда неизбежно кончается слезами и печалью. Именно в этот день, «будучи в беспрестанном восторге высочайшей радости, Евгений около вечера почувствовал в себе сильный жар». Болезнь стремительно развивалась и уже «в девятый день, на самом рассвете, душа Евгения оставила бренное тело». Его похоронили, «проливая горькие слезы». «Так, – пишет Карамзин, – скрылся из мира нашего любезный юноша», а «гж. Л* и Юлия лишились в сей жизни всех удовольствий…»
«Высочайшая радость» обернулась «горькими слезами» и великой печалью. Почему? Зачем? – Это, – замечает Карамзин, – «для нас непостижимая тайна», известная только Всевышнему. «Пребывая искони верен законам своей премудрости и благости, он творит – мы изумляемся и благоговеем – в вере и молчании благоговеть должны», благоговеть, смиряться, находить «отраду в молитве и в помышлении о будущей жизни», отдавая дань умершему в надежде однажды соединиться с ним «вечным союзом». «В следующую весну Юлия насадила множество благовонных цветов на могиле своего возлюбленного: будучи орошаемы ее слезами, они распускаются там скорее, нежели в саду и на лугах…»
2Карамзин обращается к прозе еще и потому, что тогда она у нас уже играла заметную роль в текущих литературных процессах, которые были вызваны как литературно-художественными, так и литературно-общественными движениями.
В русле Классицизма продолжался процесс освоения жанров, сюжетов, персонажей, поэтики характерных для западноевропейской и отчасти восточной прозы, начатый на Руси еще в XVI в., обогащая отечественную прозу национальным сказочным и былинным содержанием в 60-е годы XVIII в. Включается у нас в этот процесс Романтизм. За ним и Сентиментализм первыми опытами освоения поэтики изображения (выражения) внутреннего мира человека, его чувств, переживаний, ощущений, состояний.
Исторически сложилось так, что художественная проза делилась тогда на романы, повести и сказки. Романами назывались все большие по размеру (объему) издания (книги), независимо от их состава и содержания12, небольшие повествования – повестями, а с бытовой тематикой – сказками. По своей структуре (составу) книги-романы подразделялись на сюжетные – путешествия, похождения, приключения и т.п., и бессюжетные – сборники повестей, сказок, переписки и т.п.
Западноевропейское направление в нашем Классицизме XVIII в. открывал роман П. Тальмана «Езда в остров Любви», переведенный В.К. Тредиаковским и изданный в 1730 г., а преобладающим оно становится с середины 60-х годов. Тогда выходят романы Ф.А. Эмина «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда», «Приключения Фемистокла» (oбa – 1763), «Письма Ернеста и Доравры» (1766); за ними «Нума Помпилий, или Процветающий Рим» (1768) М.М. Хераскова и др.
Тогда же появляется «Пересмешник, или Славенские сказки» (4 ч. 1766–1768) М.Д. Чулкова, где из вечера в вечер в доме полковника Адодурова «беглый монах» и «приживала» Ладон по очереди рассказывали смешные и занимательные истории-сказки, свидетельствуя о приобщении наших прозаиков к восточному направлению, ориентированному на «Тысячу и одну ночь»13.
Движение к Романтизму обозначили «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (в 3 ч., 1770–1771) М.И. Попова, а наиболее ярким отражением процесса освоения национального былинного и сказочного наследия станут «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся чрез пересказывание в памяти приключения» (ч. 1–4 – 1780, ч. 5–10 – 1783) В.А. Лев-шина. Там были два раздела. Обширный – «Сказки богатырские», который состоял из «Повестей» – «О Славном Князе Владимире Киевском Солнышке Всеславиче, и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче», «О Алёше Поповиче, служившем Князю Владимиру», «О сильном Богатыре Чуриле Пленковиче» и др. В меньшем по объему находились «Сказки народные». В «Известии», предварявшем издание, Левшин объясняет его необходимость, так как «романы и сказки были во все времена у всех народов; они оставили нам вернейшие начертания древних каждыя страны народов и обыкновений и удостоились потому предания на письме…». Россия также имеет и свои «повести о рыцарях», которые «не что иное, как сказки богатырские», и свои сказки, каковые… рассказываются в простом народе», но «оныя хранятся только в памяти… и издаю сии сказки русские с намерением сохранить сего рода наши древности… Наконец, – добавляет он, – во удовольствие любителям сказок включил я здесь таковые, каковых никто еще не слыхивал и которые вышли на свет, во-первых, в сей книге»14. Так начинается у нас процесс создания литературных сказок, прокладывая дорогу сказкам А.С. Пушкина, «Коньку-Горбунку» П.П. Ершова и другим произведениям в «народном духе».
Сентиментализм заявил о себе «Утренниками влюбленного» (1775, опубл. 1779) В.А. Левшина.
Утро первоеПрирода! перестань хоть ты соединяться с судьбою несчастного, чтоб отнимать единственное утешение, кое мог я обрести в сладком сне. Уже пятнадцать дней, как расстался я с моей любезной… Увы! горестное время, измеренное моими мучениями!..
