Полная версия
Труды по россиеведению. Выпуск 4
Но ведь тогда это и в нашу экзистенцию. Тогда мы начинаем понимать: некие, казалось бы, необъяснимые явления сегодняшней жизни имеют свои начала в нашем прошлом. Просто в этом прошлом эти начала оказались не понятыми или их не заметили…
Мы начали этот краткий раздел с утверждения, что-де историки «ошибаются». Это, конечно, весьма «крутой» диагноз. Но в свою защиту должен сказать, что и русская власть, и значительная часть отечественного социума полагают то же.
Об истории и ее фальсификацияхСегодня наше общество обеспокоено состоянием исторической науки. Неожиданно история стала актуальной. Не полеты в космос, не кибернетика, не даже борьба с лысенковщиной, но история. Так, была создана комиссия по борьбе с фальсификаторами. Это что-то вроде следственного комитета по раскрытию особо тяжких преступлений. Почему вдруг всех так заинтересовала история?
Да понятно, почему. Помните, как более ста лет назад В.И. Ленин испугался, что материя пропала? Казалось бы, ну что до этого юристу, журналисту, леворадикальному политику? Ведь не Максвелл же, не Эйнштейн, а переполошился! И правильно сделал, потому что коли материи нет, то как же мир существует? Не надо издеваться над вождем большевиков – он был прав. Как может существовать мир, если его нет? А если его нет, то как его преобразовывать?
О чем говорил Ильич? О том, что нет предмета для исследования. А раз нет предмета, то и ничего нет.
А теперь вернемся в наши времена. Чем так озабочены правнуки Ильича? Тем, что фальсифицируют историю. То есть в отличие от основателя они полагают, что история существует, но ее просто неправильно понимают или извращают. То есть все наоборот.
Вождь сожалел, что исчез предмет, и мы полностью с ним солидаризируемся. Мне кажется, что Владимир Ильич правильно разумел ситуацию: исчез понятный для бывшего симбирского гимназиста предмет изучения физики. В отличие от этого человека питерские чекисты думают, что все дело в неправильно собранной информации, что в принципе необходимо собрать адекватные данные («адреса, фамилии, явки», как говорит их руководитель). Они не догадываются, что даже самая лучшая в мире агентурная разработка, не замутненная вражеской дезой, не может ответить на вопросы: что происходило в прошлом, что происходит сейчас и что возможно в обозримом будущем?
Хотя по-своему наши современники правы. Ну, что за странный вопрос: о чем? Актуальнее: как? В этом кардинальное различие эпох. Говоря марксистским языком, Ленин терзался о базисе, его правнуки – о надстройке.
Принципиально не будучи марксистами, скажем: понимаем мотивы и Ильича, и его преемников. Но войти в компанию не можем. По двум причинам. В результате оказалось: материя не исчезла, просто изменились представления о ней (а есть ли она, никто не знает). Поразительно, но то же самое произошло с историей: представления о ней изменились, а вот есть ли она, никто не знает. Поэтому и фальсификация в принципе невозможна. (Речь идет о фальсификации в смысле нынешних начальников, а не К. Поппера. А в последнем смысле возможна.)
… В этой точке нашего «повествования» хочу обратиться к мнению одного проницательного российского политического аналитика. Он утверждает, что «Сталин» (сталинизм) – это тема, которая (наряду с либерализмом) всегда вызывает взрыв страстей. И кто только ни цитирует знаменитое: Сталин не остался в прошлом, он растворился в будущем. А какую «массовидную» ненависть вызывала робкая попытка десталинизации в годы медведевского президентства! – При этом настаиваю: без преодоления «Сталина», без десталинизации у нас нет дороги в историческое будущее. Мы всегда будем возвращаться.
Русский ХХ век в историко-культурном контексте.Зачем десталинизация?Действительно, зачем? Сталин, его сатрапы, его жертвы, его современники давным-давно умерли. И, как справедливо указывают авторы газеты «Завтра», не Сталин виноват в безобразиях русской жизни последних двух десятилетий. Виноваты, конечно, мы сами.
И все-таки десталинизация нужна. Если пользоваться большевистско-советскими штампами, то сталинизм есть высшая стадия ленинизма – как империализм капитализма или коммунизм социализма. Высшая стадия в том смысле, что именно в ней в совершенном виде реализуется то, что в первоначальных формах находилось в зародыше, интенции, лишь складывалось.
Что же такое аккумулировал в себе сталинизм (попутно замечу, десталинизация – это, в первую очередь, против сталинизма, а не против Сталина, поскольку Сталин не исчерпывает собою феномена сталинизма)?
1. Ненависть, или, как политкорректно говорят сегодня, протестный потенциал. Кого? – Да всех – всех народов, населявших Российскую империю, всех социальных сословий и групп, всех конфессий и т.д. Примеры: ненависть крестьянина к барину, еврея-иудея к статус-кво, рабочего – к фабриканту, буржуазии – к царской бюрократии, староверов – к синодальному православию, культурных черносотенцев – к высоким формам культуры и т.д.
2. Утопический тип сознания. Имеются в виду очень прочные в сознании как верхушечных культурных слоев, так и многомиллионных масс простонародья представления о возможности невозможного. Были бедными – станем богатыми, были в рабстве деспотизма – станем свободными, были в мировой системе отсталыми – станем первыми, старый мир разрушим до основания – и тут же на его руинах построим новый прекрасный мир, всех умерших воскресим (физически).
3. Отказ от всех фундаментальных ценностей человеческой истории, мировой цивилизации – религии, права, собственности, семьи, государства и т.д.
4. Альтернативное христианскому понимание природы и назначения человека. Отсюда новая мораль, снимающая с человека личную ответственность за содеянное и предполагающая обязательную презумпцию виновности другого (индивида, социального класса, этноса).
5. Понимание истории и социальных отношений как исключительно борьбы – неважно даже каких сил. Борьба – отец всего, – любят цитировать Гераклита сторонники сталинизма. Это означает доведение всякого конфликта, всякого противоречия до конца. Иначе говоря, господство принципа «или–или». И в этом смысле отказ от культуры как «изобретения» человечества для осуществления принципа «и–и» и улаживания конфликтов и противоречий на основе компромисса и в морально-правовых рамках.
6. Элементаризация или упрощение культурно-социальной действительности, что предполагает выбор в пользу наиболее примитивных форм решения конфликтов и кризисов, наиболее примитивных ответов на вызовы, которые предлагает современность.
7. …
8. … (пусть дополнят другие авторы)
Все это, повторим, соединилось и воплотилось в феномене, который получил название «сталинизм». Можно сказать несколько иначе: это российский вариант агрегации всех этих «элементов». Разумеется, сталинизм в реальных исторических условиях переживал различные фазы своего бытования. То есть он не был в каждый данный момент равным самому себе на все 100%. Но по сути своей он был именно таковым. Сталинизм стал формой превращения сложной и весьма внутренне противоречивой структуры дореволюционного российского общества в общество нового образца.
Основной трагедией русского культурно-исторического типа в ХХ столетии явилось то, что сталинизм перекрыл все иные альтернативные возможности перехода России к массовому обществу. В начале ХХ в. Россия состояла из нескольких принципиально разных субкультур, которые особым образом и с неодинаковой скоростью искали пути и формы приспособления к этому типу социума (в социально-ключевых регионах мира он уже существовал). Сталинизм навязал себя России как способ перехода к массовому обществу.
Можно сформулировать по-другому: в России был избран этот путь в современность. Я не случайно говорю «в России», а не «Россией», поскольку не вся Россия и не все в России поддержали этот выбор. Соответственно, в ходе сталинизации России был сформирован новый тип человека, которому был присущ весь набор элементов, составивших феномен сталинизма.
Сталинизм в своем пределе и есть создание такого человека. Именно такой тип культуры, социальности и человека Россия представила миру в середине ХХ столетия. Именно они существуют и сегодня и являются доминантными. И как всегда в России, в отличие от Европы, где форма есть реализация содержания, у нас – операция по его прикрытию. И формы адекватны содержанию именно в этом смысле.
Что это означает на практике? Для того, чтобы войти в современный мир и занять в нем свое достойное место, Россия должна начать процесс постепенного, неуклонного, безотлагательного освобождения от ядовитых эссенций сталинизма. Необходимо отказаться от сталинской псевдомодернизации и найти в себе силы, доступные формы для подлинной модернизации, а на самом деле – нравственно-культурного восстановления (не в смысле реставрации) нормальных ценностных основ, процедур, институтов. Нормальных – в смысле органичных ее истории, апробированных развитием других стран. Возможно, придется созидать и нечто новое, ранее не бывшее.
Но для этого необходимо, чтобы общество, и прежде всего его мыслящие и ответственные группы, осознало экзистенциальную необходимость освобождения от сталинизма и экзистенциальную же опасность его удерживания. Задача сложная, но решаемая. В 1941–1942 гг. русский народ спас Россию, в 1956 г. – прекратил сталинизм в его наиболее оголтелой форме, в 1960–1970-е годы в рамках советчины создал основы гражданского общества, в конце 1980-х – начале 1990-х нашел в себе мужество и умение отказаться от многих краеугольных устоев сталинизма.
Вместе с тем не следует недооценивать объективную сложность изживания сталинизма. У человечества пока нет опыта внутреннего преодоления тоталитаризма (есть, конечно, пример стран Центрально-Восточной Европы, но там тоталитарный строй был насильственно насажен СССР, а освобождение совпало с «возвращением» в Европу, вступлением в ЕС и НАТО). Что же касается нашей самоэмансипации, то она хоть и является предметом гордости, но таит в себе ряд весьма опасных «субстанций». Так, XX съезд КПСС («русский Нюрнберг») покончил с массовым террором, однако сохранил тоталитарные институты и процедуры. Революция конца 80-х – начала 90-х смела институты, но дух коммунистического порядка не испарился. Он пронизывает ткань общества, он в нашем поведении, инстинктах, повадках. Ведь декоммунизации, десоветизации так и не случилось… (впрочем, об этом мы уже говорили).
О новом русском либерализме (а также консерватизме и о том,в чем особенно нуждается наша страна)Итак, еще раз: некий российский политический аналитик недавно заметил: в нашем обществе есть две темы, которые, коснись их, мгновенно вызывают взрыв страстей. Это – Сталин и либерализм (либералы). Видимо, в двух этих словах зашифрован современный русский выбор. Мы вновь на перепутье. И дороги, судя по всему, – две. А не три, как в детских сказках; помните: направо пойдешь, налево пойдешь, прямо пойдешь… (как-то в 85-м гулял с годовалым сыном в Ботаническом саду, прибрели к большому камню, на нем три стрелки в разные стороны, под каждой надпись: «Ленин – жил», «Ленин – жив», «Ленин будет жить»; и, соответственно, три расходящиеся дорожки. Согласимся, сегодняшний выбор побогаче. Хотя путей два). Думаю, между «Сталин» и «либерализм» не проскочить. Третий, «центристский», курс России начала XXI в. заказан. А вот ровно столетие назад был возможен. Тогда было «три России» – черносотенная, леворадикальная и новая (современная, русско-европейская, просвещенная, созидательная и созидающая, трезвая, реформистски-энергичная etc.). Это о ней спустя десятилетия мечтал и сожалел А.И. Солженицын. Нам же в удел досталось «две» России. И в этом главная историческая заслуга «чудесного грузина» (Ильич о Кобе). Ему удалось совершенно органично соединить в непротиворечивое целое безумие и безответственность левых радикалов с самодовольно-тупым «мочиловым» погромщиков. Сделать это было непросто, но «горийский орел» (Б. Окуджава) понял главное, конститутивное в этих ранее враждовавших боевых отрядах: ненависть, насилие, ксенофобия, примитивизация социального, самовлюбленность и т.п.
И потому – по крайней мере сегодня – мы лишены нормального «троичного» выбора. Это – прошу обратить внимание – один из наиболее печальных и негативных результатов большевистского эксперимента. Структурно мы вернулись к эпохе раскола русской культуры на две враждебных субкультуры (после Петра I). В ходе социальной эволюции, особенно вследствие «великих реформ» Александра II, мы получили троичную систему. К сожалению, в феврале Семнадцатого новая Россия, рожденная в ходе преодоления культурного раскола, внезапно, неожиданно и, по моему мнению, немотивированно покончила жизнь самоубийством (в этой работе эта тема обсуждаться не будет).
Итак, Сталин и (или) либерализм. «Сталин – сегодня» – это современное красно-белое черносотенство, это сплав советизма, русского национал-социализма, мифологически-утопического сознания, геополитических и конспирологических патологий, дуального типа мышления («мы–они»), абсолютного отказа от религиозного восприятия мира (зло в других, но не во мне) с переходом на позиции «сверхчеловека-мессии» и русской «сверхцивилизации-мессии» (здесь встречаются отечественный «космизм», евразийство и вселенский большевистский проект). Ну и многое другое, о чем говорить не станем, поскольку и эта тема не есть главная забота нашего текста.
В центре моего внимания – либерализм, точнее – новый русский либерализм. И как социальное мировоззрение, и как общественное движение. Но почему «новый» и почему «русский»? – Вот и давайте поговорим – «почему». …Да, но мы ведь еще ничего не сказали о либерализме. И действительно ли он единственная альтернатива «Сталину», и что такое он сам по себе? Предлагаю не делать этого здесь: либерализм «раскроется» в ходе обсуждения.
Сейчас же хочу обратить внимание на ситуацию, относительно недавно возникшую в интеллектуальных дискуссиях и перекочевавшую в средства массовой информации. Суть ее в следующем: идет злобное ругательство либерализма и либералов и одновременно осуществляется наглая операция по присвоению себе титула «русских консерваторов-патриотов». В целом это одно действо одних и тех же людей. Сторонники «Сталина» в мировоззренческой дискуссии (которую они хотят превратить в бойню) настаивают на принципиальном, коренном различии либерализма и консерватизма. И если первый для них «продажная девка» Запада и символ национальной измены, более того – метафизическое зло, то второй – безусловное добро, на все времена имманентное русской психее.
Но это абсолютно не так. Либерализм и консерватизм выросли из одного корня. Это не антиподы, а суть две разные стратегии, направленные к одной цели – устроению человека и общества. Подчеркнем и повторим (это центральный тезис): две разные возможности реализации одной задачи. Поэтому ни исторического, ни субстанциального права на наследие русского консерватизма современные погромно-националистические силы не имеют. (Как в свое время нацистские идеологи не обладали преемственностью по отношению, скажем, к Фихте и романтикам. Апелляция к ним была наглой фальшивкой.) По сути наши новые «консерваторы» прикрывают свою злобную агрессивность и человеконенавистничество плащом классического русского консерватизма. И потому этот плащ следует с них сорвать.
Еще одно: нынешние сталинопоклонники эксплуатируют важнейшую «интуицию» традиционного консерватизма – пессимистическое видение природы человека. Но у него, как это хорошо известно, оно шло от христианской антропологии, от учения о «первородном грехе» (врожденной греховности человека; либерализм, напротив, гораздо более оптимистичен в этом ключевом вопросе). Как бы мы по-разному ни относились к центральному для христианства положению, оно, если угодно, преодолевается, снимается (в смысле: aufheben) фигурой самого Христа и следованием за ним (die Nachfolge). У современных русских квазиконсерваторов не «пессимизм» по отношению к человеку, но – ненависть, питаемая дымом Аушвитца и льдом Воркуты. Мы должны это иметь в виду. Сегодня тема «русский либерализм – русский консерватизм» – это тема ближайшей судьбы нашей родины.
…А теперь снизим уровень пафосности (увы, без нее было трудно обойтись в зачине раздела). Поговорим – вынужденно коротко – о русском либерализме-консерватизме, его особенностях, достоинствах, слабостях, о его возможностях в наши дни.
* * *С очевидностью мы видим либерализм и консерватизм во Франции начала XIX в. Эти слова впервые произносят, соответственно, Б. Констан и Ф. Шатобриан (тогда же появляется социализм – Сен-Симон, Фурье). Конечно, это «ответы» на политическую революцию во Франции (включая «наполеонство») и промышленную в Англии. Они изменили мир. С них начинается Modernity. Правда, еще в XVIII в. в соперничестве вигов и тори мы можем обнаружить начатки либерального и консервативного миросозерцаний. Или в философии эпохи Просвещения, или в учении Канта – основы либеральной идеологии (кстати, это – идеологии; идеология появляется тогда же; все это слом старого христианского мира и мифа; на Западе ранее спорили в рамках христианства или с ним, теперь вне его; хотя оно и «включается» в эти споры как одна из сторон). Или у Локка и Бёрка – основы консервативно-либерального подхода.
Россия узнает о либерализме и консерватизме (и о социализме) где-то в 30-е годы XIX в. Здесь следует иметь в виду следующее. Русская политическая мысль практически во всех ее изводах, направлениях формировалась после «инъекции» различных западных влияний. Сначала влияние-заимствование-освоение, затем переработка и, как результат, нечто свое, оригинальное, во многом несхожее с европейским «образцом».
К тому же, скажем еще раз, мы должны помнить: какой-то «абсолютной» разделительной линии между либерализмом и консерватизмом нет. Пример: в блестящей «Истории русского либерализма» В. Леонтовича нашлось место и М.М. Сперанскому, и Н.М. Карамзину. Хотя у последнего репутация отца-основателя русского консерватизма. А в нем было и то, и другое, что порождало неповторимый склад мысли. Или П.Б. Струве, которого Н.А. Бердяев называл (я полностью согласен) лучшим политическим мыслителем России начала ХХ в., а о. С. Булгаков (мы уже говорили об этом – для запоминания) при отпевании в храме Св. блгв. кн. Александра Невского на рю Дарю в Париже – «крестоносцем русской свободы», кто он? Либерал, консерватор? И то и другое. Плюс марксист, просвещенный националист, «государственник» и т.д. Или один из отцов-основателей русского либерализма К.Д. Кавелин? Казалось бы, классический либерал, гуманист 40-х годов, а в конце жизни создал концепцию самодержавной республики, во главе которой стоит неограниченный монарх, опирающийся на систему крестьянских общин и узаконивший запрет частной собственности. С отказом от парламентаризма, конституционализма, «партийности».
Поверхностно и мнение, что либералы были оппозиционерами, а консерваторы защитниками статус-кво. Вновь пример Сперанского и Карамзина. Михаил Михайлович свои либеральные реформы пытался делать руками императора, будучи его «первым министром». А Николай Михайлович критиковал «либеральную» политику Александра I с консервативных позиций. То есть наличное «либеральное» самодержавие отвергалось во имя и от имени аутентичного, идеального, «нелиберального». Иначе говоря, Карамзин находился в оппозиции. Причем сетовал Сперанскому на то, что его реформы могут разрушить исторически складывавшееся «гражданское общество». Хотя известно, что защита «civil society» есть прерогатива либералов. Сперанский же при Николае I составил Свод законов империи. И у него прочная репутация законника, что тоже имманентное «качество» либерализма. Но этот его Свод «заморозил» Россию в законах самодержавно-крепостнического порядка. А принадлежащий перу Михаила Михайловича проект конституции – это дальний предок нынешней с ее «самодержавным президентством».
Схожая «история» со славянофилами и западниками. Первые-де тянули в старину (азиатчину, татарщину), были ретроградами, а вторые – европейцы, борцы с деспотическим абсолютизмом. Нет, в славянофильстве мы можем обнаружить сильное либеральное начало, последовательную по отношению к постпетровскому самодержавию «гражданскую» («земля») оппозицию, вообще отрицание романовской полицейщины. Напротив, западники (не все, конечно, и далеко не во всем) нередко тянули к «государственничеству», апологии сильной власти и оправданию «объективности» наличного деспотического порядка.
Говоря о «либерализме-консерватизме», следует помнить об уникальной природе и исторической роли русской власти – о самодержавии. Оно, как известно, не без успеха, не без основания претендовало на то, чтобы быть всем (Павел: в России только тот что‐то значит, с кем я разговариваю и пока я разговариваю; через двести лет Путин скажет: я здесь отвечаю за все), субстанцией; остальное и остальные – функции. А коли так, то оно было и консервативным, и либеральным (и репрессивным, и эмансипирующим, и крепостническим, и вольнодумническим, и революционным, и реакционным). Папа и Лютер в одном лице, единственный европеец и единственный (восточный, деспотичный) «азиат» и т.п. Самодержавие проявляло эти свои качества по мере необходимости (т.е. выгодности для себя). Причем и либеральные, и консервативные (и прочие) акции оно проводило с опорой на определенные силы в обществе. Власть всегда находила в нем единомышленников и подельников. Заметим также, что государство на Руси являлось и крупным мыслителем. Не случайно ведь теоретиками почти всех серьезных преобразований выступали чиновники.
Эта русская особость приводила к следующему. Поскольку власть была всем, то не существовало публичной политики как пространства, в котором развертывается конкуренция и сотрудничество различных общественных сил. В результате либералы и консерваторы сталкивались внутри государства. Все помнят слова В.О. Ключевского: в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений. Так, известный конфликт либерального Минфина и консервативного МВД (вторая половина XIX в.) прочитывался как аналог соперничества британских вигов и тори. Но в том-то и дело, что у них шла пря за власть, а у нас – внутри ее.
И еще одно: ни либералы, ни консерваторы (как, впрочем, ни революционеры, ни реакционеры и т.п.) не поняли эту синтетическую природу отечественного кратоса. Как правило, они видели в нем лишь одну сторону; здесь не очень-то и важно, какую. Поэтому они или уповали на власть, или объявляли ей смертный бой. Безусловно, в этом была коренная слабость русского «либерализма-консерватизма».
Продолжая эту тему, укажем и на органические, так сказать, естественные «недостатки» классического либерализма и консерватизма XIX–начала ХХ в. Причем речь идет не только о наших изводах, но и о западных. Либерал, стремясь к большей свободе, открытости, умножению возможностей человека, уводя от старых болезней, предрассудков, противоречий, ввергал его в круг новых проблем, неопределенностей, столкновений. Реформа решает одни проблемы и порождает другие (прав Ленин: реформа 1861 г. подготовила революцию 1905 г.). Консерватор, имея в виду эту «негативную диалектику», стремился не допустить новых, возможно, еще более острых конфликтов, сохранял статус-кво, загоняя наличные противоречия вглубь. И тем самым готовил революционный взрыв. – Вот почему в ХХ столетии западные либерализм и консерватизм существенно изменились, во многом преодолев эти свои врожденные свойства.
Разумеется, трагедией русского либерализма стала Февральская революция. Поведение П.Н. Милюкова в конце 1916 г. (выступление в Думе), операция с отречением и составлением правонерелевантного Манифеста об отречении (В.Д. Набоков, барон Б.Э. Нольде; в эмиграции они посыпали голову пеплом, но было поздно; кстати, все это прекрасно проанализировано П.Н. Новгородцевым), постепенный уход от власти; разочарование в содеянном (когда в середине 1917 г. Струве был задан вопрос, чему он так радовался в начале марте, тот сказал: «дурак был»). А ведь это было лучшее и практически наиболее подготовленное поколение русской либеральной интеллигенции. Травма оказалась крайне болезненной. Русское сознание еще не излечилось от нее. «Либерализм» в русском языке имеет скорее негативные, чем какие-либо иные коннотации.
Безусловно, для нас бесценен опыт эмигрантской России. Там продолжалась работа по формированию нового русского миросозерцания. На повестке дня стояла задача синтеза либерального, консервативного, социалистического и христианско-демократического начал. Такой социальной лабораторией стал журнал «Современные записки» (Париж, 1920–1940, 70 выпусков). Историческая ситуация (в России и на Западе) требовала от авторов быть либералами – против тоталитаризма, консерваторами – против тоталитаризма, социал-демократами–социалистами – против извращенных тоталитарных социализмов, христианами – против богоборческих тоталитаризмов и т.д. Струве называл все это философией «середины», новым аристотелианством.
