Такое ощущение, что все, кто собран в этом вагоне как бы случайно в этот поздний или в этот ранний час, связаны чем-то между собой. Каким-то родством, что ли.

Каким-то высшим родством…

Видишь ли Ты нас, Господи, со своей немыслимой высоты? Зачем Ты собрал нас здесь, в этом вагоне? Нас, незнакомых, неведомых друг другу людей?

Может быть, Ты хотел бы, чтоб мы познакомились? Может быть, тут, на соседней лавке, Ты посадил для каждого из нас самого нужного, самого необходимого в жизни человека? А может, Ты просто хочешь помочь нам разобраться в самих себе?

А может быть, Ты Сам… Ты Сам тут, с нами… Невидимо…

Сейчас, сейчас… я протяну руку и коснусь Тебя.

Какой нежностью наполняется душа!

Собратья мои! Собратья мои по вагону! По метрополитену! По городу! По стране, по самым далёким её уголкам! Собратья мои по всему огромному миру! От Антарктиды до Гренландии… Как же я люблю вас! Мы здесь все вместе, в этом вагоне…

Эх, как меня развернуло!

«Осторожно, двери закрываются!»

Поехали!

Итак, ранним воскресным утром поезд метро продолжал свой отмеренный Богом (и расписанием) путь.

Обычный поезд и обычный вагон. Последний вагон раннего воскресного поезда.

Народу в вагоне немного. На каждой лавке оставались незанятые места.

В углу, на самой короткой, трёхместной скамейке, сидел бомж. Он ехал от места своего ночлега до Кольцевой. На Кольцевой спать спокойнее, чем на радиальной. Едешь по кругу да спишь!

Спать на улице или в неотапливаемом подвале становилось всё холоднее и холоднее. Осень всё-таки.

У бомжа ещё не совсем опустившийся вид, и бомж не сильно пьян. Можно даже сказать, что он трезв. Всё, что он выпил за ночь, для сугреву, давно уже выветрилось. Вернее, ушло по назначению. Согрело бомжа, как могло.

Но запах чувствовался. Поэтому места на лавках, рядом с бомжом, а также напротив него оставались пустыми.

На длинной скамейке, с краю, сидел молодой парень в синей шапочке с козырьком. Можно было подумать, что он спит: глаза его оставались закрытыми.

Но он периодически мелко вздрагивал, иногда почёсывался. То закидывал голову, то низко сгибался. Вертелся, крутился…

Мужик напротив то поглядывал на него, то и сам закрывал глаза. У мужика лицо… как бы это сказать, чтобы не сильно обидеть… лицо человека, который лет тридцать пил не переставая, а потом завязал. Причём завязал сам, именно так, завязав в неразвязываемый узел свою собственную железную волю.

Тридцать прошлых лет просвечивали сквозь благообразную трезвость этого лица, и ничего нельзя было с этим поделать.

На коленях у мужика располагался квадратный портфель, весьма объёмистый.

Рядом с мужиком сидела женщина средних лет, в длинной юбке и в платке, повязанном назад. Она как вошла, так сразу вытащила небольшую книжку, обёрнутую в белую бумагу, и принялась читать. Иногда губы её шевелились, а иногда она отрывалась от книги, прикрывала глаза и словно повторяла что-то про себя. Потом смотрела вокруг – взглядом, почти невидящим, – и снова погружалась в свою книжку.

Через два свободных места от неё, на другом конце лавки, сидели два гражданина кавказской национальности.

Они лениво переговаривались на своём языке. Младший из них баловался с мобильным телефоном, и тот жалобно попискивал в его руках. Старший же сидел развалясь и вытянув в проход ноги в дорогих ботинках.

Женщина в платке

Я не стала ждать лифта и спустилась по лестнице со своего четвёртого этажа.

Так неспокойно всё колышется внутри, что хочется нагрузить ноги. Надо хоть немного потопать, постучать по ступенькам, пройтись по грязным лестничным пролётам и выглянуть на улицу сквозь мутные стёкла лестничных площадок.

Нет, не помогло. Я нажала кнопку и под пиканье домофона толкнула тяжёлую дверь подъезда.

Я вывалилась на улицу. Странная мысль промелькнула в моей голове. Мысль о том, что мы живём, то есть вообще мы живём свою жизнь под это самое пиканье.

Пикает домофон, пикает лифт, пикает микроволновка. Даже холодильник, и тот пикает: «Закрой меня!»

Всё, всё вокруг пикает! Всё предостерегает, все предупреждает или заграждает. И даже непечатную речь, как это говорят… «запикивают».

Хорошее слово!

Вот и этот, сосед. Телефоном своим пикает! Азербайджанец, что ли? Небось на свой рынок едет. Торговать!

И правда, на этих рынках – только они. Если стоит продавщица славянской внешности, то сзади обязательно – они.

Как тут быть? Что делать, что думать?

Какая только ерунда не лезет в голову! Искушение! Легче думать о том, как всё вокруг пикает, чем просто сосредоточиться на молитве.

Или думать о том, сколько вокруг этих… как их называли-то раньше? Иноверцев? Инородцев? Вот-вот! И иноверцев, и инородцев. А наши-то где? Не там ли, где этот… бомж на лавке? Ну кто он такой? Откуда он взялся? Ведь не старый ещё! Как он мог так опуститься? Ведь был он ребёнком, и мать у него была… Может, и жена была, и дети… Ну почему? Почему такое происходит с нами, Господи?

Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня, грешную.

Успею ли акафист дочитать?

Успею. А на душе-то как… тяжело. Просит душа исповеди. Больше трёх месяцев, как я не исповедовалась. И не причащалась. Никак не могла собраться. То одно, то другое. А поститься как трудно! Так и подмывает съесть что-нибудь вкусненькое. А в пятницу – обязательно какой-нибудь праздник. День рождения у кого-то, особенно на работе, или просто соседка придёт и принесёт кусок торта.

А когда звать гостей, как не в пятницу? Все работают, всем отдохнуть хочется в выходные. И муж…

Как это у меня получилось пропоститься целую неделю – сама удивляюсь. Да нет, не удивляюсь. Просто тяжело на душе. Так тяжело, так много накопилось на душе грязи, что пришлось её выдержать, эту неделю поста.

Слава Богу, хоть села в метро. Даже дома не читается так хорошо, как здесь. Всё, больше ни о чём не думаю! Всё! Читаю!

«Взбранной Воеводе победительная…»

Нет, не могу! Ну есть вообще стыд у людей или нет? Ещё чуть-чуть, и они начнут раздеваться прямо здесь, в метро!

Господи, помилуй!

Поезд двигался не очень быстро и довольно долго стоял на остановках. В противоположном углу вагона, на такой же лавочке, как бомж, сидели двое. Парочка. Они целовались.

Место рядом с ними и скамейка напротив, как и в случае с бомжом, оставались пустыми. Возможно, люди не сели туда потому, что им не хотелось смущать целующуюся парочку. А может, потому, что им просто не хотелось или было стыдно на всё это смотреть. Потому что парочка целовалась довольно откровенно. Можно даже сказать, что эти двое целовались просто бесстыдно.

По крайней мере, люди поглядывали в ту сторону. Глянут – и отвернутся. А азербайджанцы скажут друг другу пару слов на своём языке и посмеются… И все молчат, замечаний парочке не делают.

Может, потому, что утро… или потому, что места свободные в вагоне есть. Вот если бы пришлось сидеть напротив, одёрнули бы их, конечно.

На длинной скамейке, рядом с целующейся парочкой, сидели трое. Молодой мужчина, молодая женщина и пожилая, скажем так, тётка. Возле них стояли две сумки и несколько пакетов.

Пожилая всё старалась что-то сказать молодой, перекрикивая шум движущегося вагона. Мужчина же сидел с видом отрешённым, недовольным и невыспавшимся. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что пожилая тётка приходится молодому мужчине тёщей.

Слава Богу, что уезжала, по-видимому, именно тёща. Потому что мужчина напоминал тучу, готовую вот-вот разразиться крупным градом.

Напротив тёщи и зятя, на лавке, с краю, располагался мужчина средних лет, ничем не примечательный, разве что своей небритостью. Какая-то тотальная небритость и помятость читались во всём его нехитром облике. Впрочем, чего не случается утром в воскресенье…

Ещё один мужчина сидел на этой же лавке. Эдакий лысоватый денди. Тонкий запах дорого одеколона был едва уловим, но его можно было ощутить. Кто понимает, конечно.

Даже удивительно видеть столь ухоженного и дорого одетого мужчину на лавке в метро, да ещё и в воскресенье, да ещё и утром.

Но чего в жизни не бывает!

Рядом с тёткой, её дочерью и зятем сидела пара. Видимо, муж с женой. Или нет?

Не очень молодые, усталые. Она положила голову ему на плечо, а руки их переплетены…

Он высок ростом, черноволос и довольно худ. Она значительно ниже его и заметно, по-женски, полновата.

И лицо! Такое миловидное «белобрысое» русское лицо…

Она казалась бы симпатичной, если бы не настороженное и какое-то просительное выражение лица.

Глаза её спутника были закрыты, а она смотрела на своё отражение, в чёрном стекле противоположного окна. Сумочка её лежала рядом на сиденье. Небольшая кожаная сумочка, очень изящная. И по тому, как свободно лежала эта сумочка, и по тому, как сидела и смотрела на своё отражение эта женщина, можно было бы предположить… подумать… А впрочем, зачем нам о них думать?

Сейчас, через пару остановок, выйдут сначала одни, потом другие. Эта пара тоже выйдет, как и все. И новые пассажиры войдут в метро и так далее и тому подобное. И у каждого – своя жизнь. Не правда ли?

Не совсем лирическое отступление № 2

А зачем нам вообще друг о друге думать?

И вообще, как мы друг о друге думаем?

Вы никогда не задумывались о том, как мы это делаем? Ведь чаще всего мы думаем о других только в таком разрезе, в каком это касается нас самих:

«Вот, Ванька, такой гад, испортил мне настроение!»

«Вот начальник, мало того, что тупой, да ещё ко мне придирается!» «Вот, Манька, устроила истерику, а теперь у меня голова болит!»

Нет, согласитесь, что это именно так! Подумать о другом человеке, не имея в виду себя – это уже высший пилотаж. Это не всякому доступно. Особенно подумать о другом хорошо или хотя бы объективно.

Ну, например, подумать так: «Какой добрый, бескорыстный человек!»

И не подумать вслед за этим: «Да, мне бы столько денег, как у него, и я был бы бескорыстным!» (Что, конечно, не факт. Бескорыстие не зависит напрямую от количества денег. Но приятно так рассуждать, согласитесь!)

Да, чаще всего мы думаем о людях именно так: относительно себя. А ещё чаще мы не думаем о людях вообще.

Даже о близких. Вот так, например:

«Ты обо мне подумал? – кричит взрослому сыну мать, когда он является домой ранним утром. – Я уже морги обзванивать начала!»

«Ма, да в чём дело?» – отвечает сын.

У него голова болит с похмелья, и вообще… Пристали к человеку, на пустом месте!

«Отстань, ма», – говорит отпрыск и идёт в ванную.

Эх, ма!

Или так: «Ты о семье подумал?» – кричит жена своему мужу-алкоголику, или мужу-игроку, или, не дай Бог, наркоману. Или просто мужу-гуляке.

Ну да, только у него и делов, что думать о семье.

Это, конечно, примеры экстремальные. Нет, не часто встречаются на свете люди, которые способны думать о других. И, более того, что-нибудь для других сделать, не требуя ничего взамен. Не требуя ничего для себя, для своей персоны.

Мы отвыкли думать о других. Мы утеряли чувство братства и даже чувство соседства.

Чужие среди чужих. Иногда даже в собственном доме, в собственной квартире – и то чужие среди чужих.

Сухие, чёрствые, как головешки.

А вагон всё движется, движется…

«Осторожно, двери закрываются». Закрываются, закрываются двери! Осторожно!

Мужик с портфелем

Хорошо, что я по графику работаю. Сегодня воскресенье, так можно хоть посидеть. А то работа такая, что не посидишь. Машины эти так и снуют. Туда-сюда, туда-сюда. А наше дело какое? Наше дело сторожевое. Пропуск проверить, начальству позвонить.

Да, работа есть работа. А куда пенсионеру военному податься? Нет, ну была бы у меня хоть специальность техническая… а так… Равняйсь, смирно. Ать-два, ать-два. И так всю жизнь.

Нет, жаловаться грех. Грех! Бывали и у нас времена! Были и мы рысаками! Не то что сейчас молодёжь. Ну что это за хлюпик напротив меня? Тьфу, смотреть противно! Всё ёрзает, ёрзает. Небось от армии откосил. Или родители любящие выкупили, за взятки.

Ну что он ёрзает, как будто у него шило в штанах? Точно – не служил! Откупился, как пить дать откупился!

Что это за жизнь? Одни взятки да бандиты!

Ничего не понятно. Кто у власти? У кого деньги? И почему вдруг деньги оказались у этих людей, а не у других? Откуда они повылели, «новые», эти олигархи, из каких щелей?

Голова болит. Давление стало повышаться в последнее время. Жена померит и молчит. А потом идёт за таблетками.

«Сто шестьдесят на сто», – говорит. А там, наверно, и больше оно, давление-то. Точно больше.

Сколько её осталось, этой жизни? Разве так я думал доживать свой век? В прежние времена мог подполковник свободно жить на пенсию.

Просто жить, на рыбалку ходить, на даче ковыряться. Мемуары писать! А что, есть о чём и мемуары написать. Столько всего было за двадцать пять лет службы… Три заграницы… Африка…

Вот тебе и Африка. Успокойся! Сторож – он и в Африке сторож. И портфель этот… Как он мне надоел, портфель этот! Тяжёлый, собака! Можно подумать, сокровища везу, такой он тяжёлый, этот портфель. А там еда на двое суток. Суп в стеклянных банках, вот что там! Дожил…

И жена… тоже болеет и на пенсии. И всё работает. А как прожить? Как прожить на пенсию, если не работать?

Эх, Родина милая, где ты? Что же ты сделала с нами, с защитниками своими?! Неужто и вправду защищали мы не то… и не так?

И что делать? Богу молиться? Вон как эта богомолка, соседка моя. Ишь, молитвенник читает! А тоже, наверное, в КПСС состояла. И партвзносы платила, и на собраниях сидела!

Смотреть противно!

Нет, ну а сама она так… ничего. Симпатичная, наверно, была в молодости.

Эх, молодость! Молодость…

Парень в синей шапочке

(непечатная лексика закодирована)

Скорее бы, скорее бы доехать. Э-э, как же я мог так лохануться! Э-э! Сволочь этот Коля, сволочь! Я его как родного, а он… Э-э, украл дозу, украл последнее, э-э-э, э-э, э-э-э, э-э. Меня кумарит! Ломает, всухую ломает, э-э, э-э, э-э…

Коля сволочь, сволочь… Как мне хреново! Скорее бы доехать и у Сереги взять. Хоть немного, э-э, э-э, сука, сволочь этот Коля…

Что ты выпялился на меня, боров толстый? Морда красная! Что смотришь? Э-э!

Что тебе надо от меня?

Коля сволочь! Э-э! Э-э!

И т. д. и т. п.

– Уважаемые пассажиры! Извините, что беспокою вас ранним утром. Однако то, что я хочу вам предложить, пригодится вам в повседневной жизни.

На очередной станции в вагон вошли четверо. Молодая женщина с давно крашенными белыми волосами и довольно заметными синими кругами под глазами. В руках женщина держала сумку и пакет. Она опустилась на свободное место в центре вагона.

Рядом с ней присела другая женщина. Средних лет, в берете. Так себе, ничем не примечательная тётка.

Туда же, только с другого края лавки, опустился ещё молодой мужчина в очках. Этот сразу достал книгу и приготовился читать. Но и он волей-неволей вынужден был посмотреть в сторону четвёртого вошедшего.

Все сидящие в вагоне подумали примерно одно и то же, только с небольшими нюансами:

«Господи! И в воскресенье их носит! Как же они забодали, эти… как их… коммивояжёры!»

– Уважаемые пассажиры! Позвольте предложить вам пальчиковые батарейки и ручки трёх цветов по цене десять рублей за три штуки, а также гелевые ручки, пластырь, блокноты… Кто заинтересовался, прошу! Покупайте здесь, а то потом кинетесь – а не будет!

Вот уж действительно! На всю оставшуюся жизнь чтобы хватило! И батареек, и пластыря, и гелевых ручек.

На всю жизнь… на всю…

– Сюда подойди! – подозвал продавца мужик с портфелем. Он вспомнил, что у него на работе начал отставать будильник. – Батареек мне, пару штук!

– Они по две штуки, в упаковке. Берите две упаковки, на запас!

Мужик усмехнулся:

– Ладно, давай!

И подумал: «На тебе бы пахать, а ты по вагонам ходишь, батарейки носишь!»

Продавец же подумал что-то вроде: «Сколько ношу эту гадость, не перестаю удивляться, что люди это покупают. Не смотрят ни на срок годности, ни на то, как грубо прикреплены эти батарейки к упаковке. Лохи, одним словом! Лохи московские!»

– Ко мне подойдите, пожалуйста! – подозвала продавца только что вошедшая женщина с плохо крашенными волосами. – Мне ручки трёх цветов. Проверьте, пожалуйста.

И блокнотик. Самый красивый. Какие там у вас?

Женщина выбрала блокнотик и расплатилась.

«Неплохо, для пустого вагона», – подумал продавец и ещё раз громко повторил:

– Кто желает? Батарейки, ручки, блокноты. Пластырь, не видимый на теле!

Азербайджанец посмотрел на продавца и сказал:

– Иды, иды!

«Да уж, – подумал продавец, – тебе ничего не всучишь!

Ты сам всучишь кому чего не надо!»

Продавец плюхнулся на свободное место, поблизости от целующейся парочки. Парочка продолжала целоваться.

«Во дают! – подумал продавец. – А тут уже третий месяц, как жену не видел. И вообще бабы никакой не видел. Комнату сняли на пятерых, да и то едва хватает, чтобы расплатиться и домой хоть немного денег выслать. Эх, домой бы сейчас! Здесь уже осень, а в Молдавии ещё тепло… Виноград убирают… Убрали уже, наверное. Эх!»

Продавец прикрыл глаза и поехал до следующей остановки, чтобы перейти в другой вагон.

Тёща

Ни! Я в цю Москву бильше нэ пойиду! (далее – перевод).

Нет! Я в эту Москву больше не поеду! Хоть Галя и зовёт меня, хоть приглашает – нет! Нечего мне здесь делать! Пусть Галя приезжает в Полтаву, а я сюда больше ни ногой! Смотреть на этого… прости господи, на этого москаля!

И что Галя в нём нашла?! А я так думаю, что гуляет он! На сторону он ходит, потому и смурной такой!

Всё ему мать поперёк горла! Мать же чувствует, когда что-то не так.

И чего ему ещё надо?! Галя моя – хозяйка! А уж красивая… Ну не красивая, так симпатичная какая! Всё при ней! И глаза, и брови, и на тело не худая. Не то что москальки эти! Ну вот, глянь, какая уселась! Ни кожи ни рожи! Космы крашеные торчат, морда синяя. Тьфу!

Всё, больше я в эту Москву ни ногой! Пусть Галя как хочет, так и живёт… с этим, а я – нет!

Скорее бы до вокзала доехать. Что они в ней находят, в этой Москве?! До вокзала – полтора часа! До работы – полтора часа! И с работы – полтора часа! А жить когда?

Ой Галя, Галя, бедная Галя моя! Ой горе, горе!

Ой Галю, Галю, бидна Галю моя! Ой лышенько, лышенько!

Женщина с плохо крашенными волосами

Доченька моя, доченька! Как ты там? Полдня тебя не видела, а уже не могу… Доченька! Как же так, как это всё могло произойти? Как ты могла выбежать на неё, на эту дорогу? Как?

Боже мой! Только бы ты жива была! Только бы восстановилась, после этой… черепно-мозговой травмы! Врач говорит, что восстановишься. Только это потребует и времени, и средств. А где их брать, эти средства?

А этот гад, который сбил… Боже мой! Скрылся, с места происшествия! Скрылся! БМВ! Крутой! Как таких земля носит? Как он на свете жить может после этого?

Господи, помилуй её, кровиночку мою, солнышко моё… Милиция не найдёт… Очень им это надо – искать. Мы им не платим, у нас и на лечение-то денег нет.

Только бы восстановилась, только бы восстановилась… Попробую, может, будет рисовать. Как продавец этот вошёл, так я и подумала… может, будет рисовать…

Да хоть что-нибудь! Господи! Помилуй её… помилуй…

На остановке коммивояжёр выскочил, а в вагон с противоположного конца вкатилась коляска. В коляске сидел молодой парень в камуфляжной форме, без ног, по колено.

– Граждане! Извините, что обращаюсь к вам в воскресный день. Я потерял ноги на Чеченской войне. Помогите, чем можете, ради Христа! Подайте защитнику Родины, потерявшему ноги в Чечне! Подайте, граждане, кто сколько может! Подайте, граждане, ради Христа!

«И для этих тоже ни воскресенья нет, ни утра, ни вечера. Ни милиции на них нет, ни богадельни», – примерно так подумали почти все, кто ехал в вагоне. А что толку?

Думай не думай…

Парень продвигался по вагону, вертя руками колёса. Первым вынул десять рублей мужик с толстым портфелем.

«Пожалуй, этим ещё хуже, чем нам, – подумал он. – Мы-то хоть знали, чему служили и кому. А этих бросили под пули, и всё. И никто из тех, кто выбил половину поколения, не понёс никакой ответственности. Хотя ездить вот так… побираться… не знаю, не знаю… А как бы я поступил, случись со мной такое? А ведь могло случиться. Могло, конечно. Ездил бы я так? Не знаю. Хочется думать, что нет. Нашёл бы способ заработать. А как? Как бы я зарабатывал в таком случае?»

Не придя ни к какому определённому выводу, мужик закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

«Ишь добренький! Лучше бы мне подал! Потряс бы свой толстый портфель в пользу страждущего… – подумал парень в синей кепке. – Только мне не десять рублей надо. А что, сейчас пойду по вагонам и буду просить: “Граждане, я пострадал от этой жизни! У безногого своя Чечня, а у меня своя! Скиньтесь на дозу, кто сколько может!” Ох как же мне плохо! Коля, сволочь! Э-э-э!»

Женщина в платке отложила книжку и суетливыми движениями стала доставать из сумки кошелёк.

«Надо подать, – подумала она. – Если не можешь как надо в грехах покаяться, так хоть милостыню подай. Почему же мне так тяжело подавать всегда? Всегда подаю, и всегда – через силу. Может, потому, что все говорят про эту мафию… мафию нищих? Или про то, что днём эти нищие милостыню просят, а вечерами в дорогих ресторанах сидят? А этот сидит в ресторанах? Нет, наверное. Это искушение всё. Чтобы человек не мог просто подать, из милосердия. Да где оно, милосердие? Нет его у меня, нет! Не чувствую! Подаю, а сердце как камень. Как лёд. Господи, помилуй меня, грешную! Дай мне милосердия! Растопи лёд в моём сердце, Господи!»

Нищий уже давно проехал, а женщина в платке всё не начинала читать. Потом она снова раскрыла книгу и долго сидела над ней, не листая страниц.

Как ни странно, нищему подал старший азербайджанец, а потом женщина с плохо покрашенными волосами.

Помятый мужчина сидел с задумчивым видом и пристально посмотрел на нищего, когда тот с ним поравнялся. Солидный же лысоватый денди, наоборот, сделал вид, что происходящее его совершенно не касается.

Просто женщина – та, которая в берете, – хотела было подать и даже достала кошелёк… но закрыла его и снова спрятала в сумку. Видно, бумажной мелочи не нашла.

А подавать мелочь металлическую… ну, это, знаете… Московские нищие могут счесть за оскорбление личности. Но и сто рублей подавать – это уж слишком!

Тёща и дочь её только поджали губы, став на мгновение похожими, как близнецы. Зять же сидел набычившись и не пошевелился.

Немолодая парочка – те только крепче прижалась друг к другу.

«Ну и так неплохо, для пустого вагона», – подумал нищий, и взгляд его упал на целующихся.

Нищий сразу забыл про деньги.

«Эх, мне такого не видать! Лучше не смотреть, а то и расплакаться можно, – подумал он и отвернулся. – А чего теперь плакать? Сам дурак! Катались с пацанами на поездах… а свалился один я. Уже все женатые, а я тут… Только и могу, что проститутку дешёвую снять, да и то раз в месяц… чтобы согласилась со мной, с безногим… Езжу вот. Отстёгиваю кому надо. Жить можно. И ночевать место дали. А как мне ещё жить?»

Инвалид поставил коляску так, чтобы на остановке можно было быстро выкатиться из этого вагона и перейти в следующий.

«Хорошо, что сосед надоумил в Москву поехать, – продолжал он свои невесёлые размышления. – В деревне я совсем загибался. Поначалу противно было, а сейчас привык уже. Вот поднакоплю – и отпуск себе устрою. Только бы не отобрали деньги-то… К матери поеду, под Рязань. Как там она одна управляется? Да и я ей не помощник. Не помощник… И как я доеду до неё? Надо доехать. Надо доехать. Мама, мама, прости. Мама…»

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5