Обреченный на жизнь

– Алло!

В трубке сначала было тихо. Юле показалось, что вызов по ошибке сбросился, и она отняла от уха телефон и глянула на экран. Нет, вызов принят. Может быть на вышке какие-то помехи?

– Юля… – Язык мужа снова ворочался с трудом. После родов ни одного трезвого разговора с Морозовым еще не было. И сейчас замешанный на водке коктейль из злости и усталости в голосе Саши скрутил страхом Юлин желудок. Так муж с ней еще не разговаривал. У него, конечно, бывают моменты нервозности. Они ссорились и раньше, но никогда еще не сочилась из Сашиных слов так осязаемо ярость и презрение. – Какого черта твоя мать учит меня жить? Зачем ты выносишь на всеобщее обозрение нашу личную жизнь?

Мама звонила, поняла Юля. Зачем? Ну, зачем?!! Юля ведь просила ее повременить, потому что именно этого и опасалась. Саша разозлился. Сколько раз так было. Саша очень не любил, когда Юлина мама позволяла себе какие-то комментарии в его адрес. Вообще, какие теща и зять могут похвастаться теплыми отношениями? Такова жизнь. Всегда после их разговоров муж долго не мог успокоиться и продолжал ворчать еще долго, выливая свое возражение на жену. Юля близко. Юля под боком. Юля все стерпит. И она терпела. Научилась относиться спокойно к Сашиному ворчанию, пропускала мимо ушей все то, что Морозов не успел или не решился высказать ее матери. А теперь этот фильтр слетел. Он больше не работал. Сашины слова били в самое нутро, по живому. Ей казалось, что он презирал ее семью. Простые люди из крохотного городка в Приморье. Куда им до интеллигентной семьи из города-героя Тулы? Ей казалось, что вместе с ее родственниками он презирает и ее саму.

– Я не хочу сейчас видеть в нашем доме твою мать! Я не в том состоянии, чтоб любезничать с посторонними.

– Саша, мама не посторонняя.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имел ввиду.

– Нет, не понимаю! Я больше не понимаю!

– Юля, ты просто представь каково мне! Я страдаю не меньше твоего! Вчера твоя мать звонила до самой ночи. Раза три, наверное. А сегодня мне твой папаша уже с утра выговор сделал. Начерта мне их нравоучения? Умные все! – Юле казалось, что даже через расстояние она видит, как скривилось Сашино лицо когда он спародировал засевшую в печенках тещу. – «Саша, одумайся! Не по-божески это!» Был бы их Бог таким милосердным, как они говорят, он бы еще в зародыше уничтожил этого ребенка.

– Саша… – Юлин голос сорвался на хрип.

– Что «Саша»? Только не говори мне, что ты ни разу не думала об этом! Как ты, глядя на его уродства, еще и настаиваешь на том, чтоб оставить его? Я не смогу смотреть на это каждый день всю оставшуюся жизнь!

– Должен же быть другой выход!

– Ты уже предлагала решение. На твой взгляд самое лучшее – это либо угробить нашу жизнь, либо угробить жизнь твоих родителей. Подумай, зачем им такой «подарочек»? Ты же не собираешься умотать к своей матери в ее проклятый Запупыринск вместе с этим ребенком?

– Дальнереченск…– Юля поправила машинально. За родной город было ужасно обидно. Да, небольшой, и находится очень далеко. Зато там было уютно. Он был частью ее жизни и в маленьком городке навсегда осталась частичка Юлиной души. Ее детство там пахло свежеиспеченными мамиными булочками, бальзамом «Звездочка», свеже распустившимися кленовыми почками по весне, скошенной травой на полянке за домом и бабушкиными духами «Красная Москва», которыми она неизменно хвасталась, перебирая личные «сокровища» из старенького потертого чемодана. Старые черно-белые фотографии, улыбающееся лицо деда, с по-героически открытым взглядом, письма на пожелтевшей от времени бумаге, засушенный крохотный букетик, который подарил ей дедушка на их первом свидании. Такие ценные для Юли воспоминания для Саши не имели никакого смысла.

– Какая, к черту, разница? Ты меня поняла? Не нужно натравливать на меня свою мать и отца! Мозговправлятели нашлись! Что бы они понимали? Они не были в этой шкуре.

– Саша, они же добра хотят.

– Не нужно мне их добро! Равно как и этот инвалид! Я тебе уже все разъяснял.

– Тогда получается, что мы Володю в жертву приносим! Почему можно пожертвовать им ради…

– Это несравнимые вещи. Брось, Юля! Кто-то в любом случае пострадает. Лучше пусть не мы. Может он даже не поймет разницы с его-то данными! А может он просто не доживет до того возраста, когда сможет понять. Я же не заставляю тебя его убивать. Мы не в Древней Спарте. У нас цивилизованное общество. Ты просто передашь этого ребенка в специализированное заведение.

Юля не могла ничего сказать. Язык не поворачивался. Мозг закипал от таких двояких по смыслу рассуждений мужа.

– Пиши отказ, Юля! И не называй его Володей. Не для таких…

Юля отключилась первая. Ее муж, ее опора и защитник ненавидит их сына. Нет. Ненавидит – это неправильное слово. Он его не принимает. И никогда не сможет принять. Все бесполезно. Разговоры бессмысленны. Уговоры не подействуют. Не в Юлиной власти изменить это. Если бы она могла влезть в голову к мужу… Почему все так сдвинулось в его мировосприятии? Почему он даже не пытается пойти на ей встречу? Может это свекровь настроила его против сына? Могла ли она? Могла. Сомнений нет.

Ребенок спал. Он не представлял, какие страсти сейчас бушуют над ним. Не знал, что его рождение осложнило до невероятия жизнь его семьи. Он не виноват. Он просто спал, сунув в свой исковерканный ротик собственный кулачок прямо через пеленку.

Но что ей делать? С ним. С семьей, которая отрицает его. Юля запуталась и не видела выхода. Куда ни посмотри, что ни прикинь, все плохо. Везде пострадавшие. Муж, Витя, мама с папой, Володя, который не Володя даже… А кто? Кто он теперь? Как его называть? При любом ее выборе кто-то пострадает. И больше всех – сама Юля.

Юля уже забыла, когда она в последний раз спокойно дышала. В груди что-то все время мелко дрожало и болело. Нет, не физически. Болело где-то в душе, измученной и отчаявшейся.

Морозова покрутила в руках телефон еще немного, а потом перешла в режим фотокамеры и сфотографировала спящего в кюветке ребенка. Палец застыл на мгновение над кнопкой «удалить фото». Зачем это фото? Кому она сможет его показать? Кто порадуется вместе с ней и пожелает ребенку здоровья и спокойных ночей. У них не будет ни того, ни другого.

Врач, санитарки, медсестры… Все советовали бросить его. «Вы молодые, родите себе еще». Но Юля знала: у них не будет этого «еще». Не после этого ребенка. Саша никогда не согласится попробовать снова. Будет напоминать ей обо всем. Свекровь будет упрекать в недальновидности и беспечности как всегда завуалировано, но от этого не менее колко. Этот несчастны малыш поставил жирную точку в вопросе о детях.

Юля не удалила фотографию. Не смогла. Помешало что-то. Она листала изображения в галерее телефона. В основном семейные. Снимки Саши в новой парадной форме, Витины с последних соревнований по баскетболу.

Вот Витя со своей девушкой на их семейном диване. Приводил подругу на ужин, знакомиться с родителями. Такие милые. Юные и красивые оба. Сын ласково приобнял белокурую кудрявую девочку, застенчиво глядящую в камеру.

Вот их семейная прогулка в парке почти перед самым роддомом. Чудесный выдался день. Летняя жара, пестрая мозаичная тень от кроны дерева, под которым они сидели, и клубничное мороженое на палочке. Витя выбирал.

Как же она по нему соскучилась!

Юля вытерла со щек дорожки слез, глубоко вдохнула и набрала номер сына.

– Мамуля, привет! – голос сына был наполнен нежностью и радостью. – Как здорово, что ты позвонила!

– Родной мой, здравствуй.

– Как ты мам? Папа сказал, что тебе плохо, и просил не звонить пока.

– Уже лучше, милый.

– Мам, папа мне все рассказал. Мне так жаль, мамочка!

Юля слышала в голосе. Сын сдерживается, чтоб не плакать. Он ждал братика, мечтал о том, как будет водить его на прогулки или играть с ним дома. С такой гордостью он сообщал друзьям о скором появлении братика. А теперь Витя уверен, что брат умер в родах. Ведь папа так сказал, а папино слово априори истинное и сомнениям подвергаться не может.

– Мне тоже жаль… – Юля не удержала всхлип.

– Мамочка, ты не плачь! Ты ни в чем не виновата! Ты поправляйся скорей и возвращайся к нам. Мы так тебя ждем! Все пойдет как прежде. Будем с тобой как и раньше гулять в парке и смотреть фильмы по вечерам. Ты только держись! А за могилкой братика вместе ухаживать будем. Посадим там цветы и будем приходить туда, когда соскучимся по нему.

Разговор с сыном вымотал душу окончательно. Мыслей в голове уже не осталось. Все засосало в черную дыру отчаяния. «Все пойдет как прежде». Интересно, понимает ли Витя, что как прежде уже не может быть. Наверное, понимает. Он сказал так, надеясь как-то приободрить мать. Как объяснить ему, что могилы нет и приходить некуда? Витя не заслуживает такого удара.

На следующее утро во время обхода Юле объявили, что сегодня ее готовы будут выписать. Осталось только подождать два-три часа, пока не подготовят все необходимые документы.

Юля вернулась в палату и тут же набрала номер Саши. Длинные гудки предположительно сообщали, что хозяин телефона, вероятно, еще спит. Когда третья попытка связаться с мужем не увенчалась успехом, Юля послала ему сообщение. «Нас выписывают. Подъезжай через два часа.»

В ответ пришло пустое сообщение.

Выписные документы на ребенка принесли первыми. Врач – та самая Марина Витальевна подробно рассказывала, куда надлежит обратиться, какие процедуры следует сделать. От обилия информации было кружилась голова. Все слова не откладывались в памяти, а смешивались в какую-то разваренную кашу. Клейкую и вязкую, словно клейстер. Пойти, сделать, вылечить, встать на очередь, оформить, купить… Много-много клейстера.

Юля смотрела сквозь фигуру врача в белом халате, силясь собрать свое сознание воедино.

– Что с Вами, Морозова? Вам плохо?

Юля молча покачала головой. Врач понимающе грустно покивала в ответ.

– Как Ваш муж? Он не передумал?

Юля опустила взгляд. Губы предательски дрожали. Руки комкали край роддомовского халатика.

Врач медленно подошла ближе. Глухо стукнули несколько раз по линолеуму каблучки Марины Витальевны. Ее белые остроносые туфельки остановились на расстоянии шага. Легкое шуршание бумаги и перед Юлей на пустую поверхность тумбочки лег чистый лист.

– Напишите отказ, Юля.

На белоснежный прямоугольник, рядом с которым тут же легла ручка Юля уставилась невидящими глазами.

– Так будет лучше для Вас. Куда Вы пойдете с таким ребенком одна? А так Вы сохраните хотя бы ту семью, которая у Вас уже есть, – Марина Витальевна пододвинула листок ближе и подала Юле ручку. – Берите же.

Негнущиеся Юлины пальцы еле удерживали гладкий корпус. Кончик ручки навис над листком, слегка подрагивая.

– Пишите: «Я, такая-то и такая-то»… Фамилию, имя и отчество пишите полностью….

Врач диктовала. Заполнялся нервным неровным почерком белый лист.

– Поставьте внизу прямо под текстом дату и роспись.

Марина Витальевна дождалась, пока кончик ручки выведет последний завиток росписи и вытянула листок из под Юлиных рук.

– Это правильный выбор. Никто не осудит Вас за него, – желтая папка Марины Витальевны проглотила листок словно лягушка комара, и врач направилась к двери. – Через несколько минут к Вам придут и заберут ребенка.

Закрылась за ней входная дверь и палата окунулась в тишину. Юля разжала пальцы. Держать в них ручку больше не было сил.

Все. Она это сделала. Написала. Ей не верилось. Это все происходит не с ней, не сейчас. Дурной сон. Кошмарный.

Юля все так же сидела на кровати рядом с тумбочкой, когда в палату вошла медсестра, молча покатившая кюветку с ее сыном к выходу.

Юля не смотрела. Не могла. Она уткнулась взглядом в нейтральный серо-синеватый узор линолеума под каменную крошку, стискивая зубы до боли в челюстях.

Все. У нее больше нет младшего сына…

Прода от 16.09.2017, 20:44

Руки двигались по наитию. Вещей к сбору оказалось немного. Юля не распаковывала пакеты с вещами, когда ее привезли в послеродовое отделение. Не до них было. А в последние два дня она даже волосы не расчесывала, оказывается.

Бросив в сумку телефон и зарядное устройство, Юля выудила на свет свою расческу. Резинка для волос где-то потерялась. Неважно. Расческа тяжело продиралась сквозь спутанные пряди, не жалея их. Юля заплела волосы в косу и оставила ее свободно болтаться за спиной. Где-то в пакете есть косметичка. Пусть и дальше там лежит. Рыться в вещах не хотелось, равно как и краситься.

Готова.

К боку тумбочки прижались два пузатых пакета. В одном – ее вещи. В другом… Детские. Взгляд блуждал по цветочным завиткам, изображенным на пакете. Золотые на фиолетовом. Юля долго выбирала в магазине пакет, в котором она повезет вещи на выписку для малыша. Выбрала самый красивый.

Работники детского отделения не взяли вещи для отказника. Сказали, что пока он в родильном доме, его будут пеленать в роддомовские пеленки. Никто не станет хранить вещи до дальнейшего перевода малыша в следующее учреждение. Не до того сотрудникам.

Руки сами потянулись к пакету и извлекли на свет крохотный голубой комбинезончик с уморительной матроской и вышитым якорем спереди. Отложив вещицу легла на пеленальный столик, Юля выудила и надела на руку малюсенькую белую шапочку, которая тут же уныло свесила в пустоту свои синие завязочки.

Разбирать этот пакет было страшновато. Думала, нахлынет боль, наползет и проглотит словно удав обездвиженного кролика. Но боли не было. Только оцепенение. Холодное. Казалось, удав не спешил есть свою жертву, временно оставив ее на грани осознания собственной скорой гибели.

На дне пакета оставался только вязаный пледик. Юля вытряхнула его и голубые кисточки разметались на пеленальном столике поверх комбинезона и шапочки. Юля переложила вещички в аккуратную стопочку. Пустой пакет отправился туда же. Быстро нацарапав на вырванном из блокнота листке надпись «свободно», Юля положила ее поверх вещей. Пусть какая-нибудь мамочка, которая будет лежать здесь после нее, заберет вещички. Может быть послужат они для другого малыша.

Встретившая Юлю в выписной комнате работница удивленно огляделась.

– А ребеночек-то где? Может отстала медсестричка-то с малюткой.

Юля покачала головой.

– Нет малыша что ли? Неужто в родах потеряла…

Юля переодевалась в свою одежду под сочувственные причитания. Переубеждать и что-то объяснять не было сил. Быстро натянув на себя платье, в котором она приехала в роддом, Юля поспешила увильнуть от сочувствующей дамочки.

В выписном зале роддома было людно и радостно. Мелькали отблески вспышек фотоаппаратов. Работники роддома как на конвейере выпускали в зал и в объятья радостных родственников мамочек с малышами. Улыбались дородные тетеньки, вручавшие новоиспеченным папашам розовые и голубые свертки.

Всеобщее счастливое оживление проносилось мимо Юлиного ума. Не затрагивало, не волновало. Она села на кресло в уголке зала и приготовилась ждать. Саша так и не ответил на сообщение о выписке, но надежда на то, что он приедет была еще жива.

Время шло, но за Юлей никто не торопился прийти. Поскольку ей нельзя было сидеть, приходилось топтаться по залу. Вскоре она уже наизусть знала содержание всех плакатов на стенах, ассортимент аптечного и продуктового киоска, работавших на территории выписного зала. Только к лотку с детскими вещичками подходить не стала. Не смогла.

Бдительно наблюдала вахтерша за входящими и выходящими. Иногда ее цепкий взгляд останавливался на Юле. Через пару часов вахтерша все же не выдержала и выплыла из-за своей стойки, чтоб поинтересоваться дрейфующей по залу одинокой женщиной. Появление рядом деловитой бабульки с вопросами отрезвило внезапно и резко. Саша не приедет.

Юля стянула с сиденья свой пакет и пошла к выходу.

Город снаружи казался незнакомым. Вроде бы та же залитая августовским солнцем улица, та же хрущевка, взирающая рядами окошек на роддом из низинки за дорогой, но все какое-то чужое. Безвкусное.

Длинный белый автобус проглотил Юлю на остановке рядом с роддомом и выплюнул почти у самого дома. Дорогу до дома Она не заметила. Спроси ее, о чем она думала, пока ехала, не вспомнила бы ничего конкретного.

Квартира встретила Юлю тишиной и пустотой. В кухне висел едва уловимый запах перегара. Пол, однако, был вымыт, посуда стояла в шкафу чистая и мусорное ведро свидетельствовало о недавней уборке пустым нутром. Витя убирал. Это он всегда забывает вставить в ведро новый пакетик. В холодильнике аккуратно были разложены продукты.

Через два часа на плите томился готовый ужин, постель у всех была заменена на чистую, а в стиральной машине крутилась вторая порция белья, скопившаяся за время отсутствия хозяйки.

Юля опустилась в кресло. Дела окончены. За окном начали сгущаться сумерки. На стене мерно отстукивали секунды антикварные ходики, доставшиеся Морозовым от Сашиной бабушки. Семейная реликвия. У соседей сверху хлопнула входная дверь, кто-то протопал пятками по коридору, забормотал невнятно телевизор. Лай какой-то собаки на улице был пресечен грозным окриком хозяина. Прошелестела шинами проезжающая под окнами машина. В квартире Морозовых было пусто и тихо. Только ходики стучали по вискам своим тиканьем, да ворчала в кухне стиральная машина, переваривая в своем чреве простыни и пододеяльники. Тихо капала слезами на подлокотник кресла хозяйка квартиры.

Прода от 20.09.2017, 23:24

Ключ в замке провернулся два раза и кто-то зашелестел в прихожей одеждой. Юля поспешно вытерла ладонями слезы со щек

– Мам… Это ты? – раздался голос сына и Витина белобрысая вихрастая голова показалась в дверном проеме.

– Я, родной, – Юля не хотела показывать слез сыну, но эта фраза прозвучала как стон.

– Тебя выписали? А почему ты не позвонила? – юноша щелкнул выключателем и комнату залил яркий свет.

– Я написала твоему папе, – Юля зажмурилась. Ярко-желтые блики от люстры нещадно кололи утомленные от долгого плача глаза.

– Он ничего не говорил, – озадаченно сказал Витя.

– А где он?

– Не знаю. Разве не он тебя забирал.

Юля все еще жмурилась, стараясь привыкнуть к свету и скрыть снова подступившие слезы. Сын все понял.

– Мам, но почему ты мне не позвонила? Я б приехал.

– У тебя свои дела, – улыбнулась Юля.

– Отец совсем с катушек слетел. Даже кошелек потерял на днях. Пьет целыми днями. Только успевай бутылки выносить. На службу не ходит с тех пор, как Володя умер, – Витя был всерьез обеспокоен и расстроен.

– Кто в магазин ходил, – Юля попыталась увести разговор в новое русло. Говорить о ребенке не было ни моральных, ни физических сил. Да и что она расскажет? Правду? От этой правды удавиться в самый раз.

– Я.

– А папа?

– Папа тоже ходил. Но приносил только водку.

– Откуда же ты деньги брал?

– Заначку свою распотрошил.

– Витя, – ахнула Юля. – А как же гироскутер?

– А, – махнул рукой сын. – Еще заработаю. Тем более, осень скоро. Потом снег. Кататься будет негде. Пойдем чаю выпьем что ли?

В присутствие Вити кухня стала намного уютнее. Она наполнилась жизнью. Кипучей молодой энергией. Юля наблюдала, как кружит по кухне сын, наколдовывая им по чашке чая с бергамотом. Ее любимого.

Впервые за последние дни Юля немного оттаяла. Рядом с сыном. Он вернул в квартиру свет и тепло. Может и не обогрел и не растопил окончательно, но подарил лучик. Маленькую порцию облегчения.

Какой он уже взрослый, ее Витя. Виктор. И когда худенький белобрысый мальчик успел превратиться в этого светловолосого юношу, улыбающегося знакомой озорной улыбкой ее маленького сыночка?

От этого щемило сердце. То ли от разлуки с сыном, то ли от потрясения последних дней, Юля теперь видела его по-новому. В нем уже явно проступили черты того мужчины, в которого он совсем скоро превратится.

Детство сына кончилось. Он повзрослеет, начнет самостоятельную жизнь и никогда больше не будет прибегать в родительскую постель, напуганный плохим сном.

Юля до сих пор помнила его детский запах. Лучший аромат на свете. Дети пахнут любовью. Они делают все с любовью. На холодильнике до сих пор был прицеплен магнитиком листок с нарисованной на нем мохнатой оранжевой гусеницей на ножках-колоннах горделиво подписанная «сабака фима». Именно так. С маленькой буквы и через «а». Портрет рыжего пса Юлиных родителей от шестилетнего художника Вити.

Улыбка сына была так похожа на Сашину.

А как бы мог улыбаться тот другой ребенок? После операций, лечения… Юля и сама до сих пор не понимала, насколько ей хотелось повторения вот этой младенческой поры ребенка. Когда он маленький. Когда помещается вдоль одного предплечья руки. Она осознала только сейчас. Еще одного маленького человечка рядом. Не только Витю. Кого-то другого.

Как страшно распорядилась судьба. Как иронично. Хотела другого, получи! Теперь все по-другому. Ужасно.

Витя давно ушел к себе. Из-за двери еще некоторое время совсем уже по-мужски раздавался его баритон. Наверное, девушке своей звонил. Потом он сходил в душ, и, наконец, щелкнул выключателем в своей комнате. Из-под его двери пропала золотистая полоска света.

Юля лежала в постели. Мысли нещадно крутились вокруг ее детей. Хотя, как теперь называть второго? Ведь она отказалась от него. По закону она больше не его мать.

Она отказалась от своего сына. Эта мысль билась в мозгу как подстреленная птица. Юля нащупала в темноте свой телефон. Несколько касаний пальцем экрана и перед глазами появилось фото. То самое… На нем ее несчастный малыш спал, выпростав из пеленки крохотный кулачок. Маленькая ручка частично закрывала изуродованную верхнюю губу и ребенок казался почти нормальным.

Юля шарила взглядом по светлому ежику волосиков, по еще припухлым поле родов щечкам.

Она отказалась от своего ребенка! Захотелось завыть. Заорать. Заплакать. Но место этого пришлось удовлетвориться жалким хныканьем в подушку. Не хватало еще испугать Витю или соседе, не дай Бог.

Она еще не спала, когда домой вернулся Саша. Он скинул в прихожей обувь и верхнюю одежду, запнулся о Юлины туфли и смачно выругался. «Снова пьян…», – горько подумала Юля.

Муж прошел в кухню, достал из холодильника графин с компотом и хлопнул дверцей. Даже из соседней комнаты Юля слышала, как Саша делает глотки. Утолив жажду, Морозов двинулся к их спальне. Звякнула приглушенно пряжка ремня. Сашины брюки повисли на спинке стула, стукнув пряжкой об пол.

Морозов забрался в кровать.

– Юлька, родная моя. Дома, наконец-то…– Саша подполз поближе и притянул жену к себе за талию. Муж зарылся лицом в ее волосы.

– Ты пахнешь больницей. Юлька, я так соскучился… – Его руки казались холодными. Жаркий шепот прямо в ухо обдал лицо Юли запахом перегара и соленых огурцов. Юля выбралась из объятий мужа и сдвинулась к краю кровати, сжавшись в комок.

– Ты чего, Юль? – Саша сделал вторую попытку обнять жену.

– Не надо, Саш… – полушепотом простонала Юля.

Разочарованно цокнул языком за ее спиной муж, отворачиваясь к стенке.

Прода от 02.10.2017, 14:16

Утро облегчения не принесло. Опухшие от слез глаза неприятно резала белизна нового натяжного потолка. Ремонт в спальне они сделали совсем недавно. Подгадывали к рождению сына. Симпатичный беленький комодик для детских вещичек, который они выбрали вместе с Сашей, идеально подходил к обстановке комнаты. Юля слушала размеренное сопение мужа, уставившись на отраженное на глянцевой поверхности потолка детской кроватки.

Грудь чуть ли не разрывало пришедшее молоко. Зачем оно пришло? Для кого? Организм не знает о том, что ему больше некого кормить. Юля чувствовала себя раздавленной и морально и физически. Все тело ныло. Наверное, поднимается температура из-за переполненной груди.

Спать не хочется. Лежать рядом с мужем тоже.

Юля встала. На кухне было лучше. По крайней мере, никто не храпит. Минут через пять аромат свежесваренного кофе перебил запах вчерашнего перегара, заполонившего всю квартиру.

– Доброе утро, жена. Кофе сделаешь мне?

Юля молча кивнула, отставила свою чашку и встала за туркой.

Саша опустился на табуретку и шумно зевнул. Юля занялась кофе. Три ложки на порцию. Саша всегда пьет крепкий. И две ложки сахара, как он любит.

– Почему ты вчера за мной не приехал? – Юля кусала губы, вспоминая вчерашний ужасный день.

– Ой, Юль, я ж телефон дома забыл.

– А где ты был?

– У Васильченко.

– У прапора вашего?

– Ага. Его все-таки выперли на пенсию по выслуге.

– Праздновать звал?

– Нет, – усмехнулся Саша. – Скорей топить печаль в той сивухе, которую его мать называет домашним вином. Клофелин она туда вбухивает что ли? Вырубило меня так, только к ночи глаза продрать смог.

– Понятно… – Юлин голос дрогнул. – А я отправила тебе сообщение, что меня выписывают.