Перед грозой

В освещенной горнице за столом сидел Василь Полухин и два незнакомых немца. Все трое были уже изрядно пьяны. Один из них с густыми рыжими волосами спал, подложив под голову руки. Второй что-то бормотал на немецком, полуприкрыв осоловелые глаза. На столе стояла початая четверть самогонки и помидоры с огурцами, грубо нарезанные в праздничную миску, рассыпанная солонка и стойкий запах табачного дыма, густо висевшего под потолком сизо-серым облаком. В углу горницы пирамидкой были оставлены без присмотра настоящие ружья , за ними из-за занавески на печи жадно наблюдал Колька. Шурка, наверное, по позднему времени спала, набегавшись на улице.

– Ну, здравствуй, Федор Алексеевич!– поздоровался с ним Полухин, вальяжно растекшийся по столешнице от выпитого самогона.– Долго гуляете, ваше благородие! Вон ночь на дворе…А вы все где-то бродите! Комендантского часа на вас нет! Ик…– громко икнул кум Петра и вытер испачканные в помидор губы пятерней.– пользуетесь моей добротой…А все жду и жду хозяина…

– Вижу, что ждешь!– буркнул недовольно дед Федор, оставляя свой сучковатый костыль в углу. Прихрамывая, прошел к столу, коротко попросил Акулину:

– Собери, что-нибудь пожрать…– глаза Подерягина скользнули по своей одежде, и только сейчас, при свете керосинки, он рассмотрел, что вымазался, как черт. С грязных сапог, мокрая земля отваливалась комьями, оставляя по дому за собой широкий след. Сердце испуганно ухнуло куда-то в пятки. Он повел шей, так словно воротник косоворотки неожиданно стал ему мал.

– Так… где был, родственник?– еле ворочая языком, спросил Полухин, наклоняя голову, как можно ближе к деду. В лицо Федору ударил стойкий запах бурачного самогона и едкого перегара.

– С Сенькой Косым в карты играли…– осторожно ответил Подерягин, откусывая огромный огурец-переросток.

– А грязный чего?– при всем своем пьяном виде, взгляд Василя был изучающим и хитрым. Почему-то деду Федьки показалось, что он больше прикидывается пьяным, чем есть на самом деле. И прекрасно видит и его испачканную косоворотку и заляпанные грязью штаны с сапогами.

– Ночь на дворе…Упал в потьмах! Сам знаешь, что нога у меня…

– Ну-ну…Упал значит?– Василь налил себе еще самогона и залпом опрокинул в себя. Выдохнул, занюхивая рукавом кителя.

– Упал!– подтвердил дед Федор, понимая, что Петькин кум вошел уже в такую стадию опьянения, когда все кажется враждебным и подозрительным, а окружающие тебя люди непременно становятся врагами и предателями.– А эти зачем привел?– кивнул он в сторону немцев, плохо понимающих, где они находятся. Один из них периодически что-то вскрикивал на немецком. Подерягину еле удалось разобрать что…

– Russische Partisanen! Offenes Feuer!( Русские партизан! Открыть огонь!) Feuer!( Огонь!)

– Что он бормочет?– кивнул на него Василь.– Кричит чего-то весь вечер…ничего не пойму!

– Говорит, что тут русские партизаны и по ним надо открыть огонь…– напрягся дед Федор, переводя. Когда-то давно он учил немецкий, но это было в другой жизни, Джо революции.

– Ты и немецкий знаешь!– уважительно покивал Полухин.– Иди ко мне переводчиком? Я тебе оклад положу…

– Зачем ты их привел?– повторил свой вопрос Федор, не обращая внимания на пьяный треп кума.

– Жить у тебя будут!– засмеялся бургомистр.

– Кто?

– Они…– махнул рукой в сторону немцев Василь.– А что не так? Боишься чего?

– Чего мне бояться? Сам знаешь, какие у меня непростые отношения с советской властью были…Но баба у меня в доме, кума твоя! При живом-то муже…Что люди скажут?

– А не хрена они не скажут!– рассмеялся Василь.– Скажут, как я решу! Я теперь тут главный! А баба да…– он осоловелым жадным взглядом оглядел статную фигуру Акулины, сидящей тихонько в углу. Причмокнул губами, с трудом повернувшись снова к деду, отводя взгляд.

– Баба хороша…Жаль кумова… А кум где? На фронте…

– Одного приму! Двух и не жди,– грозно посмотрел на пьяного Василя дед.

– Ну и ладно! Поведу к Варьке Чужинихе…А одного возьмешь?

– Сказал же возьму!

– Давай выпьем?

– Хватит, налакался уже…Домой иди!– отрезал дед Федор.

– Я…

– Василь! Василь!

В соседском дворе загавкала собака, срываясь с цепи! Затарахтел мотоцикл! Фара своим желтым искателем попала в окно Подерягиных. Раздались немецкие голоса и топот нескольких ног.

– Кого это на ночь глядя…– еле смог выдавить из себя Федор. Мысль о том, что кто-то заметил их с Говоровым и ребятишками, когда они выбирались из леса, испугала его. Неужели сдали?

– Сидеть!– грозно рыкнул Полухин, с трудом вставая. Его покачивало из стороны в сторону, словно он шел не по ровному дощатому полу, а по качающейся палубе морского лайнера.– Я сам разберусь!

Скрипнула дверь в сенях. Послышались возбужденные немецкие голоса, тараторящие без остановки. Потом женский с надрывом, в котором Федор без труда узнал жену Полухина – толстощекую круглолицую скандальную женщину Марфу Ильиничну:

– Приехали и стучаться! Чуть окно не вынесли мне! Что-то говорят по-своему, а толку? Я ж их языка не понимаю. Кричат, автоматом размахивают. Я им и говорю, пойдем к мужу отведу, а они ни в какую, еле уговорила.

– Die Russen haben die Staffel mit den Italienern gesprengt? Wir mussen eine Zusammenfassung orgaisieren.

– Вот это и твердит все время, дурачок немецкий!– подтвердила его слова Марфа.

Василь протрезвел в одно мгновение. Быстрым шагом вернулся в горницу и спросил у Федора.

– Чего он бормочет? Переведи…

– Die Russen haben die Staffel mit den Italienern gesprengt? Wir mussen eine Zusammenfassung orgaisieren.,– беспомощно хлопая глазами проговорил снова фашист.

– Русские подорвали эшелон с итальянцами. Необходимо устроить облаву!– перевел Подерягин, с трудом вспоминая забытый язык из прошлого, которое он хотел забыть навсегда, вычеркнув из своей жизни.

– Черт!– ругнулся Полухин, бросаясь на улицу. За ним торопливо последовал немец. Затарахтел мотор мотоцикла, затихнув через пару минут вдали. Акулина и дед Федор понимающе переглянулись. Старик осмотрел спящее немецкое воинство и недовольно произнес невестке:

– Ложись сегодня с детьми. Утро вечера мудренее…

12

Эрлиха Бааде – коменданта города подняли поздно ночью, когда полная желтая луна на звездном небе проложила узкую дорожку по двору комендатуры. В трубке слышался рассерженный голос итальянского генерала. Который кричал что-то на своем непонятном языке. Разрывая телефонный провод непереносимыми воплями.

– Чертов макаронник!– заорал ему в ответ Бааде, когда Бруно Виери немного успокоился и затих.– говори по-немецки!

– Русские партизаны подорвали эшелон с моими солдатами! К счастью никто из моих доблестных воинов не пострадал!

– Черт! Где это произошло?– быстро спросил Бааде, натягивая мундир, зовя Герхарда из приемной, чтобы он помог ему одеться.

– Недалеко от города…

– Вы уже там, генерал?

– Нет, но собираюсь…

–Будьте так любезны, забрать и меня!

Через четверть часа Бруно Виери и Эрлих Бааде стояли недалеко от поврежденного участка железнодорожного полотна. От взрыва пострадал мост, две его опоры и сама решетка, а вот последний вагон военного эшелона сошел с рельс, о остался стоять, что уже было нешуточным облегчением, учитывая, что движение по ветки инженерные подразделения обещали восстановить в течении двух часов.

– Только чудо спасло верных воинов Италии от гибели! Сколько коварства, сколько варварства в этом подлом акте! В этом вся суть русских!– возмущался Бруно Виери, сокрушенно кивая головой. От его постоянных воплей и напыщенных восклицаний, от которых не было все равно никакого толка, у Бааде заболела голова. Он скривился и отвернулся в сторону от раскисшего генерала. Чуть поодаль от остальных сидел на пеньке бургомистр этой деревни, совсем недавно назначенный на эту должность. Он угрюмо повесил голову и что-то рассматривал в листве, ковыряя в ней сломанной веточкой.

– Василий!– окликнул его Бааде, подходя поближе.

Полухин торопливо вскочил, одернул пиджак так, словно это было его военным мундиром. Белая повязка КАПО сползла на локоть. В лицо Эрлиху ударил стойкий запах свежего перегара и лука.

– Вы пьяны?– брезгливо сморщившись, уточнил комендант.

– Если только немного,– от взгляда Эрлиха не укрылось то, что Василь при его приближении что-то торопливо сунул в карман, что-то найденное в траве.

– Как вы допустили, что на вашей территории случилось…– он замешкался, подбирая нужное русское слово,– безобразие! – с трудом выговорил Бааде, прищурившись.

– Так что …Взорвать могли и здесь и там…Тут не угадаешь,– пожал плечами Полухин, стараясь не смотреть на проницательного коменданта.– железка не охраняется толком! Что я со своими двумя солдатами могу сделать?

– Кстати где они?– Эрлих поискал глазами Вилли и Ганса из тайной полиции, но не нашел их нигде поблизости.

Полухин потупил взгляд, уперев его в землю.

– понятно…– процедил Бааде.– налакались вместе с тобой русского шнапса и улеглись спать! А под носом у них такое творится!

– Так…

– Молчать!– рявкнул Бааде, раздумывая над тем, как теперь решить проблему с партизанами, неожиданно объявившимися в его районе. Сначала было покушение на него самого, теперь эта акция на железной дороге…Скоро город скатится в полный беспредел, если немедленно не принять меры. Прострелянная рука начала ныть.

– Герр комендант!– Эрлих откликнулся на зов главы тайной полиции и не увидел, что в заскорузлых пальцах Василь Полухин вертит знакомую металлическую пуговицу, найденную им на земле.

– Клаус!

– Герр комендант, мы определили, что это за взрывчатка! Обычный тринитротолуол, часто применяется в войсках с электрическими взрывателями.

– Нам от этого не легче, Клаус!– буркнул Бааде, забыв про Полухина.– Улики?

– Трава примята в посадке напротив места взрыва, словно несколько человек лежали там в ожидании состава.

– Сколько?

– Человек пять или шесть…– Бааде резко развернулся в ту сторону, куда показывал Шпигель. На месте примятой травы, низко опустив голову, сидел испуганный и пьяный Василь Полухин.

– Пять или шесть, говоришь…– задумался Бааде. В карьере пехотного офицера он не сталкивался с такого рода загадками и расследованиями. На войне там все было понятно. Здесь свои, там за линией фронта чужие, а тут…Тут даже от подростка можно ожидать пули в спину. Эрлих вспомнил глаза полные ненависти паренька, который стрелял в него на крыльце. Если бы у того в пистолете не кончились патроны, то он непременно убил бы коменданта. И все…

– Шпигель!

– Я, герр комендант!

– Помнится, ты говорил, что у тебя в камере сидит возможная активистка городского подполья некая учительница?– прищурился Бааде.

– Да какая она активистка!– махнул рукой Шпигель.– Сами говорили, что ради устрашения хватать, кого придется. Вот мы ее и взяли!

– Это отлично! Просто отлично! Мне нужно с ней поговорить…

– Она в городе…– растерялся Шпигель.

– Ничего страшного, думаю,– кивнул Бааде,– майор Гейц справится с поставленной задачей восстановления железнодорожного сообщения и без нашей помощи.

– Тогда прошу в автомобиль!– кивнул Шпигель. Следом за ним, как две привязанных овчарки, следовала пара крепких молодцов с автоматами наперевес. Свою жизнь, Клаус Шпигель – начальник тайной полиции города вверять в руки слепого случая не собирался.

– Господин Бааде!– прокричали ему сзади. Это Василий догонял их, хлюпая сапогами по раскисшим и не высохшим после последнего дождя лужам. – Господин Бааде, а что ж я? Как мне быть?

– До утра остаетесь здесь! Посмотрите, чтобы движение было восстановлено, и никто снова ему бы не помешал. Помните, что отвечаете за это своей головой! А утром жду вас на центральной площади вместе с несколькими вашими односельчанами…

– В смысле?– не понял Полухин, наморщив лоб.

– В прямом. Двое, а лучше человек десять. Транспорт я вам выделю из комендатуры. Часикам к десяти. Буду вам представление показывать.

– Чего?

– К десяти быть!– коротко отрезал Бааде, усаживаясь рядом со Шпигелем в машину.

– Есть!– вытянулся в струнку Василь, в кармане теребя до боли знакомую пуговицу, которую он уже сегодня вечером видел. Что тут делал дед Федька? Отсюда пришел таким грязным? Или это просто совпадение? Его ли это пуговица вообще? Сплюнув, Полухин проводил взглядом «виллис» и побрел к начавшей свою работу инженерно-восстановительной бригаде, решив, что разберется с этим несколько позже.

13

Тайная полиция приспособила под содержание задержанных бывшую городскую тюрьму. Им ничего не пришлось перестраивать, лишь сменились сидельцы в ней, а опустевшие камеры выглядели уныло. Быстро Шпигель и Бааде поднялись на второй этаж, где за металлической решеткой в кромешной темноте, сжавшись в углу комочком, спала худенькая темноволосая женщина.

От яркого света, вспыхнувшего в коридоре, она проснулась и посмотрела на коменданта заспанными глазами. Колени ее были сбиты, лицо поцарапано, а под правым глазам наливался багровый отек.

– Вы ее били?– уточнил Бааде у Шпигеля, который топтался рядом.

– Нет, герр комендант. Травмы получены при задержании. Царапалась, как разъяренная кошка! Пришлось несколько раз угостить ее прикладом.

– Отоприте!– кивнул комендант на решетку.

Щелкнул замок, и клетка со скрипом распахнулась. На Эрлиха смотрели огромные испуганные зеленые глаза, которые свели в этом проклятом городе, видимо, не один десяток мужчин. Приталенное платье простого покроя кое-где было залатано, но, в общем и целом, выглядело прилично. Женщина не создавала впечатление партизанки, скачущей по лесам с автоматом наперевес. Милое и доброе создание, которому действительно лучшего всего походило обучение детей в школе. Но весь этот образ был на руку Бааде, которому не надо было сотворить еще одного героя, павшего в борьбе с фашизмом. Ему просто необходимо было запугать население города, чтобы партизаны в нем почувствовали себя чужими, чтобы боялись каждого прохожего, каждого помощника, чтобы помощи им было неоткуда ждать.

– Доброй ночи, фрау!– вежливо проговорил комендант. Ища глазами, где можно было присесть. Не нашел и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Женщина молчала затравленно и зло, глядя на него снизу вверх.

– Меня зовут Эрлих Бааде – я комендант вашего городка,– в ответ тишина. Он уже начал сомневаться в том, что девушка не глухая. Он вопросительно посмотрел на Шпигель, недоуменно пожавшего плечами.

– Она с самого задержания такая…

– Я пришел сказать, что завтра вы умрете за пособничество партизанам! – молчание. Только во взгляде появилась обреченность. Татьяна до последнего момента надеялась, что эта какая-то ошибка, ее выпустят, когда разберутся. Теперь, видимо, не судьба.

– Что же вы молчите?– удивился Эрлих, попытавшись взять Сатину за руку, но та отдернула брезгливо ладонь, спрятав ее за спину. Сейчас она напоминала затравленного дикого зверька, которого после воли запрятали в клетку.

– Вам все равно? Пусть так…– согласился комендант.– Но у вас есть шанс остаться в живых! Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этим партизанам. Вы просто обычная учительница.

В глазах женщины появилась надежда. Именно этого блеска, этого знака Бааде и ждал. Значит есть шанс! Есть!

– Если вы мне достоверно и честно расскажите, что вы знаете об этих партизанах, то немедленно, слышите, немедленно вас выпустят и довезут до дома. Вы снова вернетесь к своим учебникам и тетрадям, первоклашкам и их обучению.

– Я ничего не знаю…– проговорила тихо Сатина, еле шевеля разбитыми губами.

– Ой, ли! – засомневался Эрлих.– Вы молодая красивая женщина, неужели никто и никогда при вас не упоминал о создании такой организации в городе? Родители ваших учеников, ваши поклонники…

– У меня нет поклонников…

– Значит родители.

– Никто не упоминал! Мне нечем вам помочь!– спокойно произнесла Татьяна, внутренне она уже приготовилась к смерти. Наступило какое-то внутреннее отупение. Организм включил защиту против стресса, и вместо града слез, Сатина ничего не испытала. В душе, на сердце была пустота и смирение.

– Жаль…Очень жаль,– покачала головой Бааде. Может, где-то далеко внутри, ему было и жаль эту учительницу, но долг обязывал поступать его именно так, как он и собирался.– Я все же надеялся, что вы будет настолько благоразумны, что решите мне помочь. Жаль…– повторил он, поворачиваясь к замершему возле входа в камеру Шпигелю.– Клаус, к обеду на центральной площади города должна быть подготовлена виселица для этой коммунистки!

– Есть, герр комендант!– вытянулся в струнку начальник тайной полиции.

– За ее транспортировку к месту казни отвечаете лично вы своей головой. Это понятно?

– Да, господин, Бааде!

– Вот и отлично!– обрадовался Эрлих.– Поверьте, моя дорогая, мне очень вас жаль, но долг…Долг превыше всего!

Вскоре комендант города покинул тюрьму. Шпигель подкинул его до комендатуры, сам ,отправившись, готовиться к завтрашней показательной казни. На пороге его встретил встревоженный Герхард.

– Я уже начала беспокоиться, герр комендант.

– Движение по железной дороге восстановили?– быстро спросил Эрлих, умываясь из поданного кувшина с прохладной водой. Одной рукой это делать было несподручно. Кряхтя и морщившись, ему это удалось.

– Так точно! Только что доложили. Первый эшелон итальянцев прибыл под разгрузку.

– Отлично! А что этот макаронник Бруно Виери? Звонил?

– Оборвал всю телефонную связь. Требовал вас…

– А ты?

– Я сказал, что вы еще не освободились.

– Замечательно, Герхард,– похвалил своего адъютанта Бааде,– так же скажешь ему и в следующий раз. Завтра нам предстоит очень тяжелый день, нам понадобится много сил, а последние часы сна я не хочу тратить, слушая вопли этого придурковатого итальянца,– произнес комендант, устраиваясь поудобнее на твердом диване, стараясь лечь так, чтобы не задеть случайно раненую руку. Герхард заботливо укрыл его одеялом.

– Во сколько вас разбудить?– спросил он, когда комендант города прикрыл глаза и засопел простуженным носом.

– Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом!– произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.

14

Серые предрассветные сумерки закрылись в окошко избы Подерягиных, заглянув внутрь. Прокукарекал в сарае петух, играя побудку. Акулина заворочалась на печи, намериваясь просыпаться, чтобы справиться по хозяйству. Ганс и Вилли, обнявшись, спали на твердой лавке, негромко похрапывая. Дед Федор осторожно, чтобы никого не разбудить встал со своего места, пробираясь к выходу.

– Вы куда, бать?– спросонья спросила невестка, протирая глаза.

– До ветру…– буркнул старик, хватая крючковатый костыль.– Спи еще!

После душной горницы на улице было довольно прохладно. Федор Алексеевич поежился от побежавших по крепкой спине мурашек. Накинул вчерашний костюм, заляпанный грязью, а потому брошенный в сенцах. Попробовал застегнуться, но нескольких пуговиц на нем так и не обнаружил. Видать, вчера во время их бегства с партизанами где-то за ветку зацепился. Махнул рукой с сожалением на него, запахнув обе полы поплотнее.

Собака Жучка возле будки лениво приоткрыла один глаз, наблюдая за хозяином. Когда поняла, что ничего съестного он ей не несет, и вовсе, гремя цепью, забралась в будку.

– Говоров!– позвал тихо дед Федор командира партизанского отряда, приоткрывая дверь сарая.– Тарас Павлович!– окликнул он бывшего нквдэшника.

В сене завозились. Стог зашуршал, и из-под него стали выползать ребятишки. Заспанные, измазанные, как и он, засохшей грязью.

– Здорово ночевали, ребятня!– поздоровался Подерягин, осматриваясь по сторонам. Никого чуть свет не вынесло ли на улицу. Никто не сможет ли подглядеть за тем, как будут уходить партизаны.

– Доброе утро!– Настена быстро переплела свою короткую косу, спрятав ее под серый берет. Рядом Вениамин и Пашка вместе с Говоровым приводили себя в порядок.

– Подремать хоть удалось?– спросил их Федор, помогая им отряхнуться.

– Всю ночь гудело, тарахтело в стороне железки. Немцы восстановили линию, наверное,– то ли спросил, то ли решил Говоров.

– Ничего, первый блин он завсегда комом.

– Нас искали?

– Не особо,– отмахнулся Подерягин,– но уходить вам надо немедленно. Ко мне бургомистр подселил двух фрицов. Оба пока пьяные в дупель, но как проснуться…

– Я понял!– торопливо произнес бывший начальник НКВД.– Проводите?

– А то как же…

Дед Федор захромал к калитке, выпуская ребят на улицу, затянутую предрассветным туманом. Собаки по улице, почуяв чужих громко залаяли.

– С Богом!– поторопил их Подерягин.

– Спасибо, Федор Алексеевич!– Говоров протянул ему руку, прощаясь.

Возникла неловкая пауза. По глазам Подерягин видел, что бывший начальник НКВД делает это полнее искренне, но что-то внутреннее, обиженное ему не давало так сразу все простить и сделать шаг навстречу. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, пожал сухую крепкую ладонь майора.

– Через Лучку дорогу знаете?– на всякий случай уточнил строгим голосом дед Федор.

– Разберемся!– рассмеялся Говоров, прекрасно понимая, что возможно сейчас в душе Подерягина, которого все и всегда считали врагом советской власти, произошел значительный перелом, о котором сам старик и не догадывается.– Спасибо еще раз…– кивнул ему на прощание Тарас Павлович, бросившись догонять своих ребят, которые скрылись уже вдали, перейдя широкую луговину.

– Вот тебе и ядрена шишка!– ухмыльнулся дед Федька, ступая к дому, думая о том, что скажи ему кто-то года три-четыре назад, что ему придется укрывать у себя в сарае майора НКВД, а потом и радоваться этому в душе, то он с удовольствием набил бы этому рассказчику морду.

– Ну и кто это был?– на пороге избы в домашней юбке стояла Акулина, уперев руки в бока, позади нее выглядывала хитрая рожица внучки Шурочки.

– Друзья…– буркнул дед Федька, проходя в дом.

– Таких друзей…– догнали его в спину слова невестки.

– Тсс!– обернулся он, расслышав громкий топот сапогом по горнице.– Наши квартиранты, мать их за ногу, проснулись.

На пороге сеней, сладко потягиваясь, стоял немец в одной нательной белой рубахи. Он улыбался широким ртом с толстыми губами, позади него топтался второй, весь в веснушках. На вид им обоим можно было дать лет двадцать пять, если не меньше. Оба не создавали впечатления нацистов, а скорее напоминали обыкновенных работяг с завода, только разговаривающих с жутким акцентом.

– Ком! Ком!– позвал рыжий деда Федьку. Указал пальцем на ведро, а потом сделал вид, словно умывается.

– Кажется, он просит помочь…– проговорила Акулина, у которой сердце ушло в пятки от мысли, что было бы, если эти двое проснулись бы чуть раньше и увидели дедовых гостей.

– Стой! Я сам…– буркнул дед, у которого при виде квартирующих в его избе фашистов снова испортилось настроение. Он полил свежей колодезной водой на руки немцу сначала одному, потом второму. Акулина к тому времени приготовила на стол. Похлебав жидкую кашу, солдаты раскланялись и ушли по своим делам, наверное, к бургомистру, который стал у них тут единственным начальником. Федор вместе с Колькой управился с хозяйством, накормил курей, которых осталось всего десять штук несушек. Поправил покосившийся плетень, забив стоянок на угол забора, ведущего к соседям, и через пару часов решил, что пришло время перекура. Присел на завалинку, скрутив ароматную козью ножку, набитую собственным самосадом, которым Подерягин втайне гордился. Рядом с ним устроились внуки: Колька, мастеривший Шурочке свистульку из камышины, и сама девочка с тряпичной куклой, прошлой зимой сшитой матерью на ее день рождения из своей старой юбки.

– Деда…– протянула задумчиво Шурочка, причесывая маленькими пальчиками волосы куколки, сплетенные из суровых ниток.

– Да, Санечка!– понемногу потеплело. Солнце поднялось повыше, прогревая холодную после ночи землю.

– А папка скоро вернется с войны?

– Нескоро, внученька, нескоро…

– А почему он письма нам не пишет? Мамка, я слышала, ночью плакала, да причитала, что может, сгинул ее родименький Петюшка…– девочка с точностью повторила интонации матери, услышанное вчера, но из уст ребенка это было смешно слышать.

– Брешет, дура!– заругался дед Федька, нахмурившись.– Брешет, окаянная! Жив Петро! Жив! Я сердцем родительским чую, что жив! А маменька ваша, что сеть дура! Мы ж сейчас в оккупации, кто ж ей письма с фронта доставлять будет. Ваш папка в Красной армии служит. Только говорить об этом…– Подерягин кивнул в сторону сельской площади, где в доме бургомистра скрылись их постояльцы,– нашим квартирантам не след…Понятно?

– Понятно!– протянула Шурка чуть более радостно.

– Кажись машина какая-то едет, дед!– Колька встал с завалинки, отложив недоделанную свистульку. Посмотрел на дорогу, где в облаке пыли, трясся немецкий грузовичок.