Курс уголовного процесса

Обвинительно-состязательная модель уголовного процесса исторически возникла очень рано – в тот период, когда не существовало еще четкой границы между уголовным и гражданским судопроизводством. Первоначально в качестве обвинителей выступали исключительно частные лица (главным образом потерпевшие), которые предъявляли к обвиняемому «иск», рассматривавшийся судом. Обязанность доказывания в такой ситуации возлагалась на стороны – суд оставался своего рода «пассивным арбитром», оценивавшим представленные сторонами доказательства и принимавшим решение по существу. Постепенно с размежеванием гражданского и уголовного процессов понятие иска сменилось понятием обвинения, возникла публично-правовая составляющая, появились специальные государственные органы, в значительной мере взявшие на себя миссию частных лиц по выдвижению и поддержанию в суде обвинения и т.д. Однако построение обвинительно-состязательного уголовного процесса до сих пор весьма напоминает построение процесса гражданского135.

Если исторически обвинительно-состязательный процесс существовал фактически повсеместно (разумеется, в архаичных формах), то в Средние века он был вытеснен и модернизирован во всех европейских странах, за исключением островной Великобритании, которая не только сохранила данную модель уголовного процесса, но и привнесла ее в свои колонии (Северная Америка, Австралия, позднее Индия и др.). Поэтому в настоящее время уже не с исторической, а со сравнительно-правовой точки зрения обвинительно-состязательная форма уголовного судопроизводства отождествляется со странами англосаксонского мира (Великобритания, США, Канада, Австралия и др.), где она, разумеется, претерпела множество изменений и напоминает свои ранние образцы лишь в плане общих идей построения процесса. Так, функция обвинения ныне почти повсеместно осуществляется от имени общества, государства и потерпевшего профессионалами (полиция, официальные обвинители и т.д.), хотя, допустим, в Англии обвинителем по любому уголовному делу формально может стать любое частное лицо, причем вовсе не обязательно потерпевшее от данного преступления. В целом обвинительно-состязательный процесс, перестав быть процессом частно-исковым, давно приобрел публичную природу, но его основой по-прежнему остаются доктрина разграничения процессуальных функций и теория «спора» сторон перед судом.

Помимо того, вытекающими отсюда характерными особенностями обвинительно-состязательной техники уголовного процесса являются отсутствие единого уголовного дела (поскольку доказательства собирают сами стороны, то вместо этого здесь развита концепция двух «автономных папок-файлов» – обвинения и защиты), отсутствие понятия производства по уголовному делу и лица, его ведущего136, более того, отсутствие самой концепции предварительного расследования в привычном российским юристам понимании, поскольку собирание доказательств до судебного разбирательства регулируется в Англии или США лишь в части выдачи судом разрешений на применение мер процессуального принуждения (кроме кратковременного полицейского задержания) и совершение действий, ограничивающих конституционные права личности (обыск в жилище и т.п.). Подлинный процесс начинается при таком подходе только после выдвижения перед судом окончательного обвинения и открытия судебного разбирательства, причем он имеет место лишь при наличии спора между сторонами. Соответственно, признание обвиняемым своей вины немедленно приводит к постановлению обвинительного приговора, а отказ прокурора от обвинения, напротив, означает прекращение дела. В этом, а также в некоторых других аспектах проявляется теория «пассивного судьи», не обязанного предпринимать никаких действий по самостоятельному установлению фактических обстоятельств дела. Следует также добавить, что концепция «пассивности» судьи предопределяется во многом тем, что в классическом обвинительно-состязательном процессе спор по существу дела (если он все-таки есть, т.е. обвиняемый не признал вины и обвинитель не отказался от обвинения) рассматривает не профессиональный суд, а суд присяжных (непрофессиональных представителей народа), призванных дать на него, по сути, односложный и немотивированный ответ: «да, виновен» или «нет, не виновен».

Наконец, еще один важнейший аспект развития обвинительно-состязательной модели уголовного процесса часто ускользает от внимания исследователей, которые, как правило, не замечают фундаментальной трансформации, произошедшей с этой моделью на рубеже XVIII и ХХ столетий. Речь идет о такой называемой «лойеризации» (lawyerisation) английского уголовного судопроизводства, т.е. появлении в процессе профессиональных юристов в качестве представителей сторон, после которого и стало возможно говорить о его состязательном (а не только обвинительном) характере. Еще в 1740 г. по наиболее серьезным уголовным делам обвинение было представлено в Англии специальным профессиональным представителем в 3,1% случаев, а защита – только в 0,5%. Естественно, ни о какой состязательности в современном понимании в такой ситуации речи не шло, поскольку без профессиональных обвинения и защиты она невозможна. К 1800 г. ситуация радикально изменилась: по тем же категориям уголовных дел сторона обвинения была представлена профессиональным юристом в 21,2% случаев, а сторона защиты – уже в 27,9% случаев (примерно по 1/3 дел)137. В результате резко изменился облик английского уголовного процесса, в течение нескольких десятилетий незаметно приобретшего более или менее современные формы профессиональной состязательной полемики сторон по вопросам фактов (доказывание) и права.

В этом смысле созданный французскими просветителями в XVIII в. образ английского уголовного процесса, который затем якобы заимствовали французские революционеры в конце XVIII столетия в ходе Великой французской революции138, был сугубо книжным (если не сказать «пропагандистским»), вымышленным и реальности не соответствовал. Строго говоря, заимствовать там было нечего. Континентальный, в частности, французский уголовный процесс отнюдь не «догонял» процесс английский, как принято думать: они развивались фактически одновременно, но в разных направлениях.

§ 3. Инквизиционный процесс

Инквизиционная модель уголовного процесса нередко именуется также «розыскной» или «следственной». Ключевым для нее является понятие inquisitio (лат. «исследование», «розыск», «расследование»), положенное в основу наименования данной модели на разных европейских языках, включая русский. Она начинает развиваться в тот исторический период, прежде всего на изломе Средних веков, когда уголовное право постепенно отделяется от гражданского и возникает осознание общественной опасности преступлений139. Если преступление общественно опасно, т.е. причиняет вред не только потерпевшему частному лицу, но и обществу в целом, не заинтересованному в массовом распространении краж, убийств, изнасилований и т.п., то уголовное преследование перестает быть вопросом частной инициативы потерпевшего. Более того, на данном этапе с развитием государств в современном понимании возникает множество категорий преступлений, вовсе не подразумевающих наличие потерпевших частных лиц (государственные, налоговые преступления и т.п.). В такой ситуации уголовный процесс должен начинаться не в момент появления обвинения одного лица против другого, а тогда, когда из любых источников становится известно о гипотетическом совершении (или подготовке) общественно опасного деяния – преступления. Другими словами, наличие конкретного заинтересованного в исходе дела обвинителя более не является непременным условием уголовно-процессуальной деятельности: замена обвинительно-состязательной модели на инквизиционную означает, что точкой отсчета уголовно-процессуальной логики вместо концепции обвинения (accusatio) становится концепция расследования или следствия (inquisitio).

Постепенно появляются специальные государственные органы, чаще всего наделенные особым независимым прокурорским или судейским статусом, ответственные за выявление и расследование преступлений. При обнаружении признаков преступления они должны действовать по собственной инициативе (ex officio) в публичных интересах, проводя расследование с целью установления всех обстоятельств дела и принимая на основе данного расследования решение по существу (имело место преступление или нет, кто его совершил, виновен он или нет и т.п.), облеченное в форму судебного приговора. Данный подход немедленно приводит к бурному развитию и институционализации автономного уголовно-процессуального инструментария, неизвестного обвинительно-состязательному процессу. Возникают категории «уголовное дело», «производство по уголовному делу», «следственные действия», «процессуальные решения» и т.п., без которых нельзя сконструировать такую уголовно-процессуальную деятельность, где отсутствуют стороны, судебное разбирательство или спор двух лиц и которая сводится к расследованию определенного факта преступного поведения, причем на ранних этапах чаще всего в отсутствие самого обвиняемого лица (его еще предстоит установить).

Основная идея инквизиционного процесса заключалась также в том, что лицо, ведущее производство по делу, обязано ex officio (по долгу службы) активно собирать одновременно и обвинительные, и оправдательные доказательства, действуя не в качестве стороны или нейтрального арбитра, а в целях установления материальной (объективной) истины, что затем позволяет тому же лицу оценить все собранные доказательства и самостоятельно разрешить дело по существу. Понятно, что в такой ситуации ни о каком разграничении функций обвинения, защиты и разрешения дела не могло быть и речи: инквизиционный процесс полностью отрицал разграничение процессуальных функций, наличие неких «сторон» и т.д. Согласно бытовавшей тогда юридической поговорке «всякий судья есть одновременно генеральный прокурор»140, на которого возлагались и функции защиты, по крайней мере в теоретической плоскости141. Иначе говоря, все основные уголовно-процессуальные функции – обвинения, защиты и разрешения дела – были сосредоточены в руках судьи-следователя. Чтобы ограничить его процессуальное всемогущество, законодатель a priori определял правила оценки доказательств, когда сила каждого доказательства была заранее установлена. Судье оставалось только «взвесить» их «за» и «против» – свободно оценивать доказательства он был не вправе. Такая система получила название теории формальных доказательств142.

Сам обвиняемый не рассматривался в качестве активной стороны, будучи не столько субъектом процесса, сколько в большей мере объектом исследования-расследования, под которым в ту историческую эпоху понимались не только допрос или обыск, но и нормативно регламентированные пытки. Процесс оставался полностью тайным, письменным и несостязательным с весьма размытыми границами между предварительным следствием и судебным разбирательством, по сути представлявшим собой не более чем очередной этап инквизиционного следствия.

В науке нет единства по вопросу о том, когда именно появился инквизиционный уголовный процесс и когда он окончательно вытеснил являвшийся в тот момент много более архаичным процесс обвинительно-состязательный. Но принято считать, что немалую роль в этом сыграло каноническое право Католической церкви, раньше светской власти осознавшей в рамках своей идеологии, что опасность некоторых деяний не охватывается исключительно физическим или имущественным ущербом, причиненным частному лицу. Ясно, что, например, борьба с считавшимися преступлением религиозными ересями не могла вестись методами судебного спора двух частных лиц (обвинителя и обвиняемого) – она требовала установления подобных деяний ex officio, их расследования и т.п. В этом смысле истоки инквизиционной модели уголовного процесса лежат в каноническом уголовном процессе, когда, начиная с XII в., профессиональные католические судьи при наличии сведений о совершении тяжких преступлений против церкви стали по собственной инициативе исследовать обстоятельства дела, допрашивать свидетелей в ходе специального дознания (per inquisitionem) и принимать решения по существу. Примерно в то же самое время начинается активная научная разработка новой модели так называемого «римско-канонического» процесса, представлявшего собой отход от архаичных обвинительно-состязательных форм в сторону «полностью профессионального процесса»143, идейно инспирированного крупнейшими церковными иерархами и сконструированного лучшими специалистами в области римского и канонического права144. Вместе с римско-каноническим процессом, ставшим прообразом процесса инквизиционного, процессуальная теория освобождается от наивного эмпиризма архаичных обвинительно-состязательных форм и впервые поднимается до уровня подлинно научного обобщения.

Вместе с католичеством, не знавшим до Реформации конкурентов в западноевропейском христианском мире, канонический инквизиционный процесс охватывает всю континентальную Европу и останавливается только у берегов Ла-Манша. Британский остров, куда католическая церковь фактически не проникла, остается защищен и от проникновения новых процессуальных инквизиционных веяний, сохраняя обвинительно-состязательную форму уголовного процесса. Именно в тот период возникает фундаментальный сравнительно-правовой европейский разлом в сфере уголовного процесса – Англия сохраняет обвинительно-состязательный процесс, а континентальная Европа заменяет его на процесс инквизиционный, пусть на первом этапе речь и шла только о канонических судах Католической церкви. Но начало положено: с тех пор инквизиционная модель процесса остается в западной уголовно-процессуальной науке синонимом континентального (романо-германского) уголовного процесса, охватывающего Францию, Италию, Германию, Испанию и другие страны.

Если в XII или XIII в. инквизиционный процесс развивался главным образом в канонических судах, то впоследствии он был воспринят и средневековой светской властью континентальной Европы. В наиболее завершенном виде чисто инквизиционная модель уголовного процесса предстала на рубеже Нового времени – в германском Уголовном уложении Карла V 1532 г. (знаменитой Каролине) и французском Уголовном ордонансе Людовика XIV 1670 г. Скажем, по Ордонансу уголовный процесс начинался со стадии дознания (information), когда судья-следователь, получив жалобу или сообщение прокурора, собирал доказательства, прежде всего пытаясь добиться признания вины обвиняемым, которого он с этой целью допрашивал без присяги в отсутствие защитника. После чего «мелкие» дела рассматривались по существу, а по делам о тяжких преступлениях открывалась стадия предварительного следствия. Его вел тот же судья-следователь (lieutenant criminel), который должен был тайно передопросить свидетелей и произвести их очную ставку с обвиняемым. При некоторых условиях он мог прибегнуть и к пытке. После предварительного следствия дело передавалось в коллегиальный суд (в его состав входил все тот же судья-следователь). Во время негласного судебного разбирательства подсудимый вновь подвергался допросу, в ходе которого мог представить средства своей защиты. В определенных случаях здесь опять-таки допускалась пытка. Приговор выносился на основании собранных доказательств, делившихся на три категории. Так называемые «явные доказательства» (письменные документы, признание, точные показания двух свидетелей) абсолютно связывали судей при принятии решения. «Полудоказательства» являлись недостаточными для осуждения, но давали суду право на пытку. «Несовершенные доказательства» оставляли лишь возможность применить арест в качестве меры пресечения. Обвиняемый мог быть не только осужден или оправдан, но и «оставлен в подозрении», что сохраняло возможность нового уголовного преследования по тому же делу при появлении новых доказательств.

С юридико-технической точки зрения, инквизиционный процесс представлял собой несомненный шаг вперед. Именно он заложил основы современной континентальной уголовно-процессуальной техники и уголовно-процессуальной науки. Однако исторически он ассоциировался и продолжает ассоциироваться не столько со своими несомненными теоретическими достижениями, среди которых, допустим, учение о следственном действии или конструкция favor defensionis (благоприятствования защите), сколько со средневековым клерикализмом, абсолютизмом, пытками, «оставлением в подозрении» и т.п. Наиболее мощный репутационный удар по инквизиционному уголовному процессу был нанесен в XVIII в. мыслителями эпохи Просвещения, среди которых особое место занимал Вольтер. От этого репутационного удара инквизиционный процесс оправиться не сумел, будучи навеки осужден общественным мнением и своеобразным «судом истории».

Поэтому в настоящее время инквизиционная форма уголовного судопроизводства ни в одной стране не существует в чистом виде (как единое целое), так как многие ее положения несовместимы с современными общественными и правовыми ценностями145. Но как часто случается с ушедшими правовыми системами или институтами, они не отмирают полностью, а переходят в новое качество, сохраняясь в виде отдельных элементов в других, более поздних и более совершенных, правовых системах. Так произошло и с инквизиционной формой уголовного судопроизводства. Многие весьма разумные, но «инквизиционные» по происхождению идеи легко обнаруживаются в современном уголовном процессе вполне демократических государств (Германия, Франция, Бельгия, Швейцария и др.), где они более не отождествляются с пытками или «кострами инквизиции». Речь идет о тайне следствия, о допросе в ходе предварительного расследования, об очной ставке и о многом другом.

§ 4. Смешанный процесс

Смешанная форма уголовного процесса по времени своего возникновения является наиболее современной. Пожалуй, это единственная из форм, которая не складывалась в результате в той или иной степени длительной эволюции, а вполне умозрительно и осознанно конструировалась на «инженерном уровне» (путем нормативных реформ) законодателем в очень краткий исторический отрезок времени. Произошло это после Великой французской революции 1789 г., уничтожившей не только абсолютную монархию, но и «старый» французский инквизиционный уголовный процесс образца Ордонанса 1670 г. вместе с ней. Возник вопрос: что делать дальше? Какой уголовный процесс строить? Первое время взоры обратились на Англию как определенный символ политической свободы. Возникли попытки полностью перенести английские обвинительно-состязательные конструкции на французскую почву. Некоторые из них существовали в реальности (суд присяжных), другие были «додуманы» самими французскими реформаторами146. Однако в последнее десятилетие XVIII в. эти попытки потерпели неудачу. Стало ясно, что здесь требуется какое-то менее радикальное решение, учитывающее многовековые французские традиции.

Поэтому в период подготовки во Франции известной наполеоновской кодификации начала XIX в. составители первого в истории уголовно-процессуального кодекса в современном понимании, получившего наименование Кодекса уголовного следствия (Code d’instruction criminelle), решали нелегкую дилемму: как совместить достижения Великой французской революции с многовековыми традициями французского инквизиционного процесса, воплотившимися в Ордонансе 1670 г.? В результате было принято без преувеличения выдающееся решение, оказавшее влияние на все последующее развитие уголовного процесса, в том числе в России. Составители кодекса провели четкую институциональную границу между предварительным расследованием и судебным разбирательством, которая сегодня кажется очевидной, но в то время еще никому не была известна. Так возникла «знаменитая смешанная система (système mixte)»147, основная идея которой заключалась в том, чтобы предварительное расследование подчинить инквизиционным началам, а судебное разбирательство – началам обвинительно-состязательным, найдя разумный компромисс между двумя моделями. В результате по Кодексу уголовного следствия 1808 г. предварительное производство, состоявшее из дознания и предварительного следствия, явилось продолжением Ордонанса 1670 г., оставаясь несостязательным (без сторон), письменным и тайным, т.е. инквизиционным. В то же время окончательное производство в виде судебного разбирательства дела по первой и второй инстанциям отразило стремление «революционного законодателя» конца XVIII в. перейти от инквизиционного процесса к обвинительно-состязательному. Здесь появились обладающие равными правами стороны (обвинение и защита), а также нашли закрепление принципы устности и гласности. Доказательственное право было построено на теории свободной оценки доказательств «по внутреннему убеждению».

Очень быстро смешанная модель уголовного процесса была имплементирована во всех тех государствах, где до того применялась чисто инквизиционная модель. Почти все страны континентальной Европы попали под влияние идей французского Кодекса уголовного следствия 1808 г., заменив свои инквизиционные системы на системы смешанные. Для этого хватило одного лишь XIX столетия. Допустим, в Германии такая трансформация произошла с принятием УПК 1877 г., в России чуть раньше – с принятием Устава уголовного судопроизводства 1864 г. Фактически весь континентальный процесс оказался процессом смешанным, что поставило под сомнение необходимость самого разграничения «смешанной» и «инквизиционной» моделей, поскольку последняя ушла в небытие. Поэтому, как отмечалось выше, в большинстве западных учебников или научных трудов сегодня вовсе не используется понятие «смешанный процесс»: континентальная уголовно-процессуальная модель характеризуется в качестве инквизиционной, имея, конечно, в виду «смешанный» вариант последней. В результате произошла даже определенная реабилитация самого понятия «инквизиционный», в большинстве стран ныне рассматриваемого в качестве нейтрально технического, а не оценочно идеологического. В этом смысле при оценке понятия «инквизиционный» необходимо в каждом случае отдавать себе отчет, идет ли речь об отмершем «чистом» инквизиционном процессе или о вполне современных «смешанных» вариантах последнего. Учитывая данное обстоятельство, российская традиция разграничения «инквизиционной» и «смешанной» моделей уголовного процесса, не полностью забытая и на Западе, представляется в методологической плоскости вполне оправданной.

При этом при характеристике смешанной модели уголовного процесса следует сделать два уточнения.

Во-первых, инквизиционный характер предварительного расследования вовсе не исключает появления у обвиняемого (подозреваемого) подлинного права на защиту, квинтэссенцией которого является допуск защитника с самых ранних этапов дознания и предварительного следствия. Скажем, впервые защитник был допущен на следствие во Франции в 1897 г., хотя применительно к дознанию это произошло в данной стране значительно позже (в 1993 г.). Здесь заложен немалый потенциал для эволюции континентального «инквизиционного» предварительного расследования, что, однако, не делает его состязательным: сторон там по-прежнему нет, как нет и разграничения процессуальных функций. Участие защитника не снимает с полиции, прокурора, следователя (следственного судьи) обязанности вести производство по делу всесторонне, полно и объективно с целью установления материальной (объективной) истины.

Во-вторых, обвинительно-состязательный характер судебного разбирательства не превращает континентального судью в «пассивного арбитра» между сторонами. Он по-прежнему активен, вправе производить судебно-следственные действия по собственной иницитативе, самостоятельно вести допрос свидетелей и т.д. Иначе говоря, деятельность судьи направлена здесь не только и не столько на разрешение спора, сколько опять-таки на установление материальной (объективной) истины. В этом смысле континентальный уголовный процесс сохраняет свою специфику по сравнению с англосаксонским не только с точки зрения общей структуры, но и с точки зрения понимания состязательности судебного разбирательства, что, к слову, служит одним из аргументов для утверждений о «мифическом» характере «смешанной» идеи и необходимости отказа от нее.

В то же время представляется, что концепция смешанной модели уголовного процесса, невзирая на все отмеченные нюансы, отнюдь не устарела и в XXI в. Свидетельством этому можно считать первый общефедеральный УПК Швейцарии, вступивший в силу с 1 января 2011 г. и являющийся, пожалуй, одним из лучших достижений современной континентальной уголовно-процессуальной мысли. В этом Кодексе «смешанная идея» уголовного процесса выражена, наверное, наиболее точно, емко и лаконично. В ст. 6 УПК Швейцарии закреплен «принцип следствия», который можно считать современным выражением инквизиционного начала и который гласит: «(1) Органы, ведущие производство по делу, обязаны по собственной инициативе установить все факты, необходимые для квалификации деяния и рассмотрения дела по существу в отношении обвиняемого; (2) Они обязаны исследовать с равной тщательностью обстоятельства, свидетельствующие как о виновности, так и о невиновности обвиняемого». В ст. 9 УПК Швейцарии закреплен «принцип обвинения», который можно считать современным выражением обвинительно-состязательного (аккузационного) начала и который гласит: «(1) Преступление может быть предметом судебного разбирательства только в том случае, когда прокуратура представила в соответствующий суд обвинительный акт, выдвинутый против определенного лица на основании точно описанных фактов…».