Водка

Горькая история в письмах и рассуждениях без назиданий.

От автора.

Все люди хотят счастья. Много лет счастья. На худой конец, несколько лет, месяцев, недель, дней, часов, но только счастья. Его желают на Новый год и в день рождения родным и знакомым, маленьким, подрастающим, взрослым и старым. О нем говорят и мечтают. У каждого оно свое. И чаще всего, очень далекое от реалий жизни. Но что мы делаем для того, чтобы оно пришло и поселилось в наших домах и душах надолго? Умеем ли, знаем ли, храним ли? Чаще всего, не умеем, не знаем и не храним. Почему нашу память переполняют обиды больше и чаще, чем воспоминания о любви и счастье? Почему обиды, разочарование и страх в нашей памяти всегда занимают больше места, чем любовь и счастье? Может быть, негативные чувства сильнее позитивных? Не знаю. Может, не сильнее, а больнее? Любой человек, вспоминая былую боль, ограждает себя от следующей.

Больше всего разрушают любовь равнодушие, скупость, хамство, игромания, глупость и водка.

Эта книга о пьянстве, о том, как алкоголизм разрушает в человеке все. Он теряет любимую работу, семью, любовь дочери и получает в результате равнодушие и отторжение любимой женщины.

Алкоголизм очень распостранен у славян. Это одна из самых больших проблем страны. Но, к сожалению, в этом вопросе финансы страны и человеческая жизнь находятся не одно столетие в конфронтации. А в результате, тысячи, а может, миллионы погубленных жизней, разбитых семей и безнадежность любящих сердец.

Я написала книгу в надежде, что и другие писатели поднимут этот вопрос в творчестве. Поднимут до общенационального крика о помощи.

Людмила Бержанская.

1

Моя Мишель!

Ты не ждешь от меня новостей. Я знаю. Увы. Несколько часов тому назад позвонил один совсем не близкий знакомый, и как-то сухо, коротко и равнодушно сказал: Анастас умер. Больше ничего. Понимаешь, больше ни одного слова! Просто положил трубку. У нас есть такое выражение: “ни тебе здрасте, ни тебе до свиданья”. (Тебе понятен русский колорит?)

Пишу и начинаю понимать: он не вернется. Никогда. Понимаешь, никогда больше не будет ошибок и смятений, терзаний, поражений и падений. Не будет счастья и надежд. Потому, что его уже нет. Он все забрал с собой: душу, знания, терпение и любовь. Он ничего уже не сможет сделать иначе.

У меня такое чувство, как будто в душе включилась пленка. Вспоминаю, вспоминаю, потом нажимаю невидимую кнопку “стоп” – еще раз. Не надо было так говорить, так поступать, так думать. Не надо. Но… все. Я ни-че-го не могу изменить. Вообще ничего.

Извини меня за сумбур. Может, напишу еще завтра.

Лизет.

      Мы возвращались с кладбища. Яркое утреннее солнце сменилось дождем. А потом – неприятным туманом. Вместе с погодой менялось и настроение. Смерть страшна самым главным – расставанием навсегда. Тот, кто ушел, никогда на тебя не посмотрит, не поговорит, не выслушает, не будет раздражать-обижать, не будет предавать, не будет плакать и смеяться. В общем, не будет ничего. И ты по отношению к нему: тоже. Вопрос только в степени близости, необходимости, потребности, любви и еще, еще…. Вот в этом вопросе и кроется главная боль. А может, все не так? Мы продолжаем думать, советоваться, делиться мыслями, плакать, но только молча. И душе от этого хоть чуточку, но легче. А если правда, что душа не умирает, тогда, наверно, с ней мы и общаемся: мыслями, сердцем, чувствами. Может, от этого общения душ и боль потихоньку стихает?

Утром мы все уже знали, что он умер. Не успокоились, не смирились. Просто, приняли устно сам факт. Потом увидели холодное, чужое лицо. Нет, не чужое, а незнакомое, весь вид которого говорил: меня уже нет, и никогда не будет. От этого у живых и льются слезы. Уже знали, но еще не видели. А увидели – и осознали, и расплакались.

Назад по кладбищу шли очень медленно, понимая, что уже ни-че-го не возвратить. Дорогу начал застилать густой туман. В этот день, вообще, все было странно. Встречу назначили у морга в 10 часов утра, но отъехал печальный кортеж только в два часа дня. Говорили, что его будут кремировать, а повезли на кладбище и похоронили рядом с матерью. Мне показалось, что в ограде его могила была уже третьей. Да, да. Я вспомнила: много лет тому назад мы познакомились в автобусе: он ехал с поминок отца. Видимо, первая была могила папы, вторая – мамы, а третья – его. Все четыре часа было как-то неспокойно. Складывалось впечатление, что за эти четыре часа все переиграли. То есть, крематорий на кладбище. Я не понимала, почему задерживается церемония.

Организовали похороны его сестра с мужем, с которыми когда-то давно была знакома. Интересно, Клава сейчас вспомнила меня? Двое мужчин в штатском с военной выправкой и такой же манерой общения что-то говорили, явно настаивая. Вадим, муж Клавы, работал начальником строительного треста: такому сильно не прикажешь. Но он послушно соглашался, посылая одну машину в крематорий, другую на кладбище. В общем, я поняла, что за четыре часа переиграли не только место и способ захоронения, но и место поминок. Уже много лет никто не готовит поминки дома. В зависимости от финансов: кто в ресторане, кто в кафе, а кто и в заводской столовой. Похоже, что за эти четыре часа все приготовленное в кафе переместилось в гостиную Клавы и Вадима. Это меня удивило еще больше. Я бывала у них в доме пару раз. При огромной доброжелательности я интуитивно чувствовала, что семья живет закрыто. Не любят, когда приходят незнакомые. Мне кажется, что сын с невесткой, то есть Владик с Леночкой, так же вели себя в доме родителей. Наверно, поэтому у них часто звучала тема отдельной квартиры. Эта тема тут же встречала не отрицание, а отрицающее объяснение: зачем же тогда нам двоим огромная, метров 120, в сталинском доме квартира? Что в ней делать двум стареющим людям? О размене говорить запрещалось. У меня складывалось впечатление, что эта квартира и Зимний Дворец по своей значимости где-то рядом. А “святое” не разменивают.

Какие же аргументы привели те двое в штатском, что Клава с Вадимом безропотно все переиграли?

На поминках поговаривали, что во время очередного запоя случился инсульт – и все. Рядом никого не оказалось. Есть такое слово “одиночество”. В его возрасте, чаще всего, это результат жизни с ненужной женщиной. А одиночество ведь очень плохой советчик. В результате – свежий холм под тремя дубами на кладбище с надписью “Анастас Пантелеевич Споковцев”, даты рождения и смерти, без фотографии. И еще: черные ленточки на ограде. Очень скоро все зарастет травой. Быть может, она, единственная, качаясь от ветра, будет тосковать о нем. Интересно, какую выберут фотографию, где он в военной форме или гражданскую? Какая разница! Какие глупые мысли лезут в голову в такой печальный момент.

Я не люблю посещать кладбища. У меня не появляется ни чувства успокоенности, как у других, ни чувства благодарности к ушедшим, ни чувства вины, что я еще живу. Эти посещения, скорее, обязанность, необходимость. Хочу ли я, чтобы приходили на мой погост? Нет. Ушла – так ушла. Не стоит мертвым чрезмерно отягощать память живых. Жизнь и так коротка. Но есть одно обстоятельство, которое обязательно присутствует при кладбищенских посиделках – это воспоминания. То общее, что связывало меня с этим человеком. Общее время, общие события. Иду по кладбищу мимо чужих могил, чужих судеб, чужих страданий и чужого отчаяния.

2

Дорогая Мишель!

Мне не дает покоя, как могло с ним такое случиться? Извини, но я опять о нем.

Не покидает предположение о насильственной смерти. Понимаешь, у нас в медицине существует такой порядок: если пожилой человек несколько месяцев не обращался к врачу (то есть, нет никаких записей в его медицинской карте), у правоохранительных органов возникает предположение о насильственной смерти. Тогда производят вскрытие, и только после всех юридических оформлений хоронят. На похоронах я ни у кого ничего не спрашивала. Но сложилось впечатление, что его нашли не в день смерти, а немного позже. Спешили хоронить, а не кремировать. Видимо, чтобы была возможность эксгумации. Но это только мои домыслы. Сейчас не время для женского любопытства.

Уже много лет я с ним не поддерживала никаких отношений. Даже не перезванивались. Как давно были пять лет счастья! Нет, скорее, фантастических эмоций. Мы не могли оторвать рук друг от друга. Мы ждали окончания рабочего дня, и встречались на улице, чтобы вместе идти домой. Все было в радость: и дни, и ночи. И хождение по магазинам за продуктами, и ужины с бесконечными разговорами. Мы делились каждой прожитой минутой. Мы были так счастливы в объятиях друг друга. Многие называют это любовью. Знаешь, у него было хорошее выражение: счастье – это, когда все в комплексе. То есть, подразумевалось (когда-то даже объяснялось), что с дурой счастья быть не может. С хамкой и неряхой – тоже (первое слово обозначает агрессивно-невоспитанную, а второе – неаккуратную женщину). Список был не большой, но внушительный. Он говорил мне: это счастье, – я так не думала.

Мишель! Знаешь, за многие годы я впервые говорю о нем вслух. Никогда не любила делиться своими душевными переживаниями. У нас есть такое выражение: прорвало (Ты поняла?).

Я с ним имела все, о чем только может мечтать женщина. Щедрый, умный, образованный, воспитанный, эмоциональный. Кроме одного – водка. Все знают, что Россия – это пьющий Гамлет. Но, когда это рядом… С ней заканчивались силы, ум, щедрость, честь, чувство собственного достоинства. Все. Это невозможно представить. Нужно видеть туманный взгляд, равнодушие ко всему и вся и к себе тоже. Когда непослушный язык лепечет какую-то чушь, заканчивается все. И в первую очередь, эмоции. Ты не представляешь эту боль, разочарование, безысходность и каждый раз унижение. Почему, почему именно со мной такой человек? Неужели это все, что заслужила в жизни? Я выгоняла его из дома, но легче не становилось. Проходило несколько дней, проходил запой (Ты поняла это слово?), и опять мой Тасик (так все называли Анастаса) был лучшим в мире мужчиной. У меня от этих перепадов заканчивалось терпение, силы, чувства и эмоции. Возвращаясь взглядом назад, не понимаю, как меня хватило на пять лет.

Я сотни раз задавала вопрос: неужели, от такого состояния души ты получаешь удовольствие? Странный получала ответ: не умничай. В нем не было желания что-либо решать для меня и для себя. Понимаешь, его такая жизнь устраивала. Раздражали эти разговоры, он не хотел слушать, не хотел ничего понимать. Но очень удивлялся тому, что я скептически отвечала на его словесные восторги любви.

Мишель, милая, прости меня за то, что взваливаю на Тебя опять весь груз моих эмоций. Мне кажется, что у европейских женщин это не принято. А может, я ошибаюсь? Спасибо Тебе за письмо сочувствия и за терпение.

Лизет.

3

Я вышла из ворот кладбища и направилась к автобусу. В этот момент кто-то нежно задержал меня за локоть. Обернулась: передо мной стояла Клава и тетя Тоня, сестра их мамы.

– Здравствуйте Клавдия Пантелеевна! Я думала, что вы меня не узнаете: столько лет прошло.

– Здравствуйте Елизавета Михайловна! Я вас заметила еще у входа в морг.

– Мне сообщили об этом его коллеги, – ответила я на вопрос, который не был еще задан.

– У меня к вам просьба: садитесь в нашу машину – прошу вас, помяните вместе с нами Тасика.

Так называли его все близкие. Так называла его я. Мне всегда казалось, что имя Тасик подходит ребенку, юноше или хлипкому мужчине, но не ему.

– Простите, я не обратила внимания: Валя, Галя и Вадик здесь?

– Нет. Они не приехали.

– Им не сообщили?

– Сообщили.

Значит, ни бывшая жена, ни дочь, ни внук не посчитали нужным. Валентину и Галину я понимаю. Ох, как водка может все зачеркнуть в душе! Но Вадику 19 лет. Дедушка столько для него делал. Бросил работу, и на пять лет полностью взял на себя воспитание внука. Галя с мужем-летчиком уехала зарабатывать деньги в Гану. Бабушке нужен был пенсионный стаж. А дедушка, полковник в отставке, ушел с должности заведующего лабораторией большого института, и воспитывал внука. Когда вернулись мама с папой, Вадику было уже восемь. Жаль, что у него оказалась неблагодарная память. А может, мама с бабушкой не позволили или не сказали: все-таки другой город?

Столы были накрыты в двух комнатах. Странная компания собралась поминать. Я знала всех его родственников, сослуживцев и знакомых. За столом – почти никого из тех, кому близка эта беда. Один из коллег по институту (вообще-то по пьянству), племянник, жена умершего брата, соседка по лестничной площадке, тетя, вся семья Клавы – и все. Еще – те двое в штатском. А остальные, судя по манере общаться, подчиненные Вадима, мужа Клавы. Еще один повод выразить свое почтение начальнику. Какая разница: какой! Главное, повод согнуться и лизнуть. Пусть даже смерть чужого им человека. Те двое сели в разных комнатах. Видимо, хотели получить хоть какую-нибудь информацию. С одной стороны, я как-то уж подозрительна к этим ребятам, с другой – ну почему-то же они все переиграли. После нескольких рюмок отменного коньяка, мне показалось, что они перестали выполнять свои служебные обязанности.

Потом – привычные слова, коньяк и вкусная еда. Все потихоньку стали между собой знакомиться, и говорить о том, что близко сегодня им, живым. А повод, по которому собрались, как-то незаметно начал забываться.

4

Милая Мишель!

Вчера я похоронила Анастаса. А вообще-то, много, много лет своего прошлого. Извини, что отвлекаю своими письмами и взваливаю на Твои плечи свои горести. Я задумалась: а почему именно Тебе, в первую очередь, выплеснула свою боль? Может, потому, что Ты далеко? А может, потому, что нашла взаимопонимание с достоинством?

Я вспоминаю нашу первую встречу. Это же невероятная случайность! Кстати, все забывала спросить, Твоя тетя наладила отношения со своей приятельницей у нас на Украине? Тебе, наверно, режет слух “на”, а не в Украине? Не знаю, как и чем это объяснить, но почему-то только к нашей стране применяется наречие “на”.

Не помню, говорила ли тогда о мужчине, который попросил об этой любезности? Я с ним встретилась в одном частном клубе, где собираются любители поэзии, музыки и живописи. Он занимается творчеством очень известного украинского и одновременно русского художника Ильи Ефимовича Репина (думаю, что Ты знаешь его работы: мы ведь столько говорили о русской культуре). Он родился недалеко от г. Харькова в поселке Чугуев (поселок – это достаточно большая деревня с одним или двумя промышленными предприятиями). Но всю жизнь работал в России. На берегу Финского залива у него был замечательный дом. Я посещала эти места.

Так вот, после выступления он подошел ко мне и сказал: “Я слышал, что вы скоро будете путешествовать по Европе. Скажите, а в Брюсселе?” А потом обрадовался как ребенок: как будто я единственная в нашей стране увижу Бельгию. Он рассказал, что его тетя уже не одно десятилетие ищет Твою тетю. Ты не знаешь, что же их во время войны связывало? Понимаешь, этот мужчина и его семья, совершенно чужие для меня люди. Я поняла только одно, у них был довоенный или военный адрес вашей семьи. У нас редко можно встретить в городе человека, который бы всю жизнь прожил по одному адресу. Все стараются улучшить квартирные условия. Хотя это невероятно тяжело.

Странная штука жизнь: связывает людей, которые, по логике вещей, никогда не должны были встретиться.

Извини, что начала “засыпать” (Ты понимаешь это русское выражение?) Тебя письмами. Потерпи, мне становится легче, когда пишу, а вообще-то, говорю с Тобой. Я поняла, что за это короткое время особых новостей не было. Можно, буду еще писать об Анастасе? Прошу, потерпи и помоги мне.

Лизет.

5

День добрый, Мишель!

Ты не представляешь, как я благодарна за внимание. Неужели, моя очень грустная история так интересна? Или любая история любви интересна всем женщинам? В любом случае, даешь возможность высказаться, понимая, насколько с каждым письмом мне становится легче.

Даже не знаю с чего начать. Может, с детства? Ты читала “Слова” Жана Поля Сартра? Он так четко, коротко и ясно сказал: нашу жизнь, и интересы в ней определяет детство. Папа Тасика был рабочим на каком-то заводе. Не знаю, кем работала мама, но эта женщина запомнилась мне очень простой. Вся жизнь ее – только забота о ближних. Анастас очень любил их. Помню, сколько горя было в его глазах после похорон отца. А в день смерти мамы я не могла остановить его рыдания. Это ужасно, когда сильный мужчина, поднимающий в небо самолеты, рыдает на плече и все слова успокоения беспомощны.

Он в детстве очень хотел учиться, хотел стать взрослым и мужественным, поэтому поступил в летное училище. Мужчина поднимал в небо самолеты, управлял ими, и очень уважал себя. Летал, в то время, на самых новых МИГАх (Ты, я думаю, мало знаешь о советских самолетах). Быстро поднимался по лестнице военной карьеры. Но генералом так и не стал. Я как-то спросила: а почему не могу сказать “мой генерал”? В ответе – весь мой Тасик: летать умел, угождать – нет.

У него была огромная жажда знаний. Многие годы служил в Германии, в Потсдаме. Помнишь, после войны, несколько десятилетий в этой стране советских военных, мне кажется, было больше, чем немцев. Потом их воинскую часть перевели на Дальний Восток (посмотри по карте). У нас есть такое выражение: конец географии (то есть дальше уже ехать некуда). А там, в свободное от работы время, опять учился. Только уже в Дальневосточном Университете на историческом факультете. Заочно. У вас есть такая форма обучения? Учился просто так: для себя. Интересно, но его почему-то очень раздражало, когда я начинала говорить о том, чего он не знал. Мои увлечения живописью вызывали раздражение. Я часами рассматривала альбомы репродукций картин, привезенные из Москвы, Ленинграда, Дрездена. Мои восторги были ему не понятны. Не знал он ни Веронезе, ни Франса Хальса, ни Дюрера. Хотя многие годы прожил в Потсдаме. Я была когда-то по туристической путевке в Германии и в Потсдаме тоже. Мне кажется, в те годы, когда в СССР ничего не было: ни разнообразия продуктов, ни хорошей одежды и обуви, ни мебели и посуды, жены военных все скупали. Этим была заполнена их жизнь. А мужчины пили. Летчики не исключение.

Но все это – до встречи со мной. На каком-то этапе у него был потерян смысл жизни. Знаешь, есть в психологии такой термин: синдром профессионального выгорания: на все, абсолютно на все скептический взгляд, который ломал мне крылья. Моим интересам, моим планам, моим увлечениям. Я долго не могла понять причину этого. А она оказалась так проста. Его жизнь, его профессия были связаны со смертью. Те, с кем он учился, дружил, проводил время, с кем были общие интересы и планы на будущее, гибнут один за другим. Думаю, ничто так не опустошает душу, как частые похороны. Видимо, у тех, кто долго живет рядом со смертью, теряется вкус и смысл жизни. Все доводится до минимума. У людей, оставшихся в живых, взгляд на жизнь сквозь призму смерти. Может, и пьянство оттуда же? Хотя, вряд ли. Думаю, работа только усугубила эту страсть. Его сестра говорила мне, что их отец и младший брат очень любили водку.

К сожалению, есть профессии, которые опустошают душу. У Анастаса – смерть близких ему людей, которая бежала по пятам. А у актеров – ежедневное проживание чужих жизней, чужих судеб, чужих страстей, несчастий, радостей и разочарований. Видимо, у них просто не остается времени и душевных сил на то, чтобы проживать собственную жизнь.

Помнишь, у Эммануила Канта есть такое выражение: человека больше всего интересует две вещи – мир внутри себя и звездное небо над головой. Мне всегда казалось, что звездное небо ему было ближе и понятней, чем мир внутри себя. Жаль. Умный, неординарный, обаятельный, щедрый – и все под ноги пьянству.

На сегодня, пожалуй, хватит. Ты устала? Спасибо Тебе, милая.

Лизет.

6

Я волей-неволей слышала то обрывки разговоров, то целые монологи. Начала литься взволнованная глупость, которую выдавали за бурлящий ум. Женщины изливали душу.

Две – явно не подруги, за “хорошим” столом, в состоянии “еще трезвости”, но уже желания открыть душу. У каждой своя прожитая жизнь. Пятьдесят есть пятьдесят. Еще не потеряны надежды. Хотя понимают – лучшее позади. Под словом “лучшее” женщины, конечно же, подразумевают затмевающие разум эмоции. Считая, что лучшее – это эмоции, а счастье – это малыш. Интересно, а мужчины тоже так разделяют чувства? Даже не представляю, что думают они.

Чего ждет каждая из них? Опять опьяняющих эмоций? А куда на это время отложить трезвость разума, сжимающую все в своих руках реалистичность взглядов? В какой ящик, в какую ячейку души? Пусть полежат, пусть отдохнут, пусть не мешают? А душа в это время будет гореть, мечтать, петь, купаться в собственной беспечности. Будет наслаждаться собственным обманом, то есть, обманывать саму себя. Будет восторгаться восторгами тела, и придумывать всему этому прекрасные названия. Например: любовь или счастье. А еще, утопая в собственной слепоте, с радостным выражением глаз говорить о водовороте, который затянул, и вырваться оттуда наверх невозможно. Возможно – это понимают все: та, которая затянулась и тот, который затянул (а может, и сам тоже затянулся), и все вокруг тоже. Но первая не хочет вырываться. Второй тоже не хочет. А всем остальным интересно: чем же это закончится, а может, все равно. Возможно, среди остальных достаточно много тех, кто сам бы хотел оказаться в этом водовороте, прекрасно понимая, чем все заканчивается. Но все равно хотел бы.

Одна женщина рассказывала о том, как хочется общности интересов, невидимой ниточки, искренности, желания просто быть рядом. Пусть не каждый день, пусть редко. Но знать, точно знать, что увидишь, услышишь. Тебя поймут, тебя хотят видеть и слышать, и понимать. Хотят спешить на встречу, ждать, думать о тебе. И хотя дома семья: муж, еще здравствующая свекровь, дочь уже с мужем и с невестой сын. И всем она нужна. Именно нужна, необходима. Как хозяйка, как опора, как советчик, как сиделка. И даже мужу нужна до сих пор как любовница. С одной стороны, так важно знать, что ты нужна, с другой – хоть бы кто-нибудь из вышеперечисленных поинтересовался, чего же хочет она? Что нужно, интересно ее душе. А главное, к чему она тянется. Всех выслушала, всем посоветовала, помогла, накормила. Но спросите, же все, кого выслушала и кого накормила, что она хочет, чего не хватает душе и телу, от чего при внешнем благополучии потухший взгляд, потерянный вид и внутреннее равнодушие.

Просто нет времени на себя. Нет сил. Усталость сжирает жизнь. Но если бы рядом, хоть изредка, оказался тот, кому не нужно помогать, не нужно советовать, не нужно поддерживать. Ах, если бы оказался Он, у которого она, ее тело вызывает еще чувство восторга, который хочет смотреть в глаза и видеть там что-то, чего не видят другие. Хочет слушать и слышать, хочет быть снисходительным к болтовне ни о чем. Хочет долго и с наслаждением дышать, уткнувшись в ее шею. Ему не нужно готовить, стирать, убирать. Его не нужно ждать с работы, когда устала. А только ждать встреч, объятий, радостных глаз; и в эти часы забывать обо всем.

И пусть все вокруг называют это изменой или предательством, пусть находят самые ужасные слова. Пусть перестают уважать и перестают разговаривать, пусть обижаются и кричат. Потому, что все это от бессилия, от невозможности вернуть ее в прежний круг жизни. Не хочет больше загнанная лошадка бежать по кругу. Не хочет. Не может. Не в состоянии. Нет-нет, она будет продолжать делать то, что делала раньше. Но только ее души там не будет. Душа устала, осиротела от невысказанности, от одиночества, от равнодушия, от ненужности. Женщина никак не могла разделить понятия: равнодушие к ней лично и ненужности ее души. А может, это одно и тоже?

Что же увидел Он? Что увидел в прежде красивой, уставшей и почти равнодушной женщине? Наверно, почувствовал ту, к которой ужасно тянет. Не понять нам мужчин, не понять. Увидел ту, которая согреет его одиночество? Душевное, бытовое – какая разница. Часы их встреч будут надеждой и воспоминанием. А жизнь окажется совсем не так грустна, не так однообразна и не так равнодушна.