Сахарная вата

Все это делается очень, очень серьезно.

И зрители, и остальные участники действия, кажется, все понимают.

В конце сестры много раз, все так же за руки, выходят на поклоны.

Младшая потом будет рассказывать об этом как о счастливейшем событии своей жизни: «И тогда моя гениальная мама придумала вот что…»

Женственность

Мой самый страшный детский сон был такой: вдруг выяснялось, что я родилась не девочкой, а вовсе мальчиком. Тогда я просыпалась и рыдала. Интересно, как толковал бы этот сон дедушка Фрейд с его (абсурдной) теорией зависти к пенису. Гипертрофированная женственность, совершенное довольство собой? Но ведь нет, наоборот – мне хотелось поменять в себе все, от пяток до макушки. Не то чтобы меня чем-то всерьез не устраивала моя макушка – о ней у меня до сих пор довольно смутное представление. Просто хотелось поменять – все.

Я сутки напролет подыскивала себе имена. (См. ИМЯ, ФАМИЛИЯ.) Например, Агнешка: казалось, мне пошло бы такое имя – Агнешка. Да что Агнешка – после поездки в Палангу я всерьез примеривалась к имени Гирлинда (а было мне, надо сказать, уже лет восемнадцать). Примеряла звучные, чаще всего французские фамилии (завидовала, в частности, девочке из соседнего дома с фамилией Каплан), воображала себя в ореоле белокурых/рыжих/золотистых кудрей, с парой огромных изумрудных/лазурных/ультрафиолетовых очей, на экзотическом острове с пальмами в качестве места проживания. По десять раз на дню пускала лошадь в галоп, летала под куполом и спасала каких-то заложников. Ни одна самая идиотская и банальная мечта не прошла мимо моей праздной головы, только одного я ни за что, никогда, ни даже на-один-денек-попробовать не хотела – быть мальчиком, мужчиной. Это так скучно, мне казалось, так уныло, такая тоска. Они же, казалось, все одинаковые.

Сборники рассказов я всегда читала так: выбирала по оглавлению те, в которых упоминалось какое-нибудь женское имя, потом – те, в которых, как можно было догадаться, речь шла о чем-то девическом. Потом уже с неохотой просматривала остальные. Примерно с таким же чувством, как доедаешь (не пропадать же добру) самые неинтересные конфеты из коробки – без орехов, без вишни, без цукатов, с непонятно какой начинкой. Я даже вывела теорию: что мужчина – это как бы базовая модель человеческой особи, не случайно во многих языках «человек» и «мужчина» – вообще одно слово, а женщина – это человек плюс еще очень, очень многое. Не «в базовой комплектации», а с серьезным тюнингом, дающим невероятные дополнительные возможности.

Я жила в мире (хорошо – мирке), управляемом женщинами. На женщинах держалось фактически все. Учили, лечили, кормили, снаряжали. Они были хороши и старались быть много лучше. Теперь я вижу – женщины проиграли. Мужчины оказались круче по всем фронтам. Черт бы даже с ним, с разделением мирового богатства и социальных ролей – но они заводят новых детей в сорок пять и еще раз заводят новых детей в шестьдесят. Им можно быть уродами – и считаться при этом едва ли не красавцами. Если мужчина хоть что-то из себя представляет, он может быть лысым, пузатым, седым как лунь, с огромным носом и километром морщин – и вертеть как угодно небесными красавицами двадцати трех лет, заложницами своего совершенства. Вот за что, оказывается, надо было бороться – за право быть несовершенными. Когда тебе не дозволено ни морщинки, ни складочки, это невероятно стимулирует. Но и жутко утомляет, по правде сказать.

За годы жизни я кое-чему научилась: не мечтать о белокурых кудрях, а также об имени Гирлинда, и немного поняла мужчин: у них, оказывается, тоже чувства. Не все – базовая модель, некоторые внутренне оттюнингованы даже поинтереснее многих женщин. Особенно по части самоиронии… Могут себе позволить, вот что я вам скажу.

Заграница

Мы тут развлекались тем, что мерили американские очки-антидепрессанты. С виду вроде обычные очки с темными стеклами, но только они на самом деле не затемняют, а неуловимо меняют картинку – как будто вдруг навели резкость и наладили цвет. Наверное, это и называется «смотреть сквозь розовые очки». А одна девочка надела их, оглядела кусок пыльноватого московского бульвара и сказала: «Надо же, все сразу такое… заграничное».

Это правда: в любой «загранице» изображение в целом ярче и чище, чем у нас. И сами зарубежные жители – они не совсем такие же люди; магические розовые линзы у них как будто встроенные. Они приходят в гости и не снимают уличную обувь, даже у себя дома ходят в кроссовках, и полы у них при этом чистые. Не хранят в холодильнике остатки лекарств «на всякий случай», ни секунды не стесняются просить раздельный счет, едят шампиньоны сырыми, путешествуют с целью «посмотреть, как живут люди, которые намного беднее нас», с младенчества бойко лепечут по-английски, а то и по-французски или даже по-каталонски. У них нет проблем с шенгенской визой, имеется семейная недвижимость за рубежом, все машины у них иномарки, а девушки постоянно выходят замуж за иностранцев. Съездив парочку раз в Россию, они успевают побывать в самых красивых и интересных местах, куда мы, местные, так и не соберемся выбраться за всю жизнь. Кто поушлее, те даже успели по дешевке купить какой-нибудь сладкий кусочек… Вот и мой друг узнал, что его знакомые экспаты приобрели избу на Плещеевом озере, небольшое-но-привлека-тельное-в-своей-аутентичности именьице; возят теперь туда деловых партнеров – других иностранцев. А мой друг загорелся идеей свозить в эту красотищу свою беременную невесту. Ключи от заповедной избы им дали, но весьма неохотно, с кучей наставлений: ничего не трогать, все тщательно закрывать, не допускать огня, сквозняков, враждебно настроенных соседей, бездомных котов и так далее. Поехали на машине с шофером, пригласили еще невестину подругу. Та ошалела от счастья, что в кои-то веки будет не за рулем, и к поездке подготовилась очень основательно, даже купила специальную корзинку для пикника. В корзинке уместились: два коньяка по ноль семьдесят пять, бутылка зубровки на случай, если не хватит, яблочный сок для запивондера и для беременной, церковный кагор для нее же. Той, впрочем, было не до кагора и вообще не до чего – последние километры пришлись на раздолбанный проселок с жуткими колдобинами. Водитель кое-как довез их до озера, перекрестил и уехал в Москву. Они немного пона-слаждались видами, но стало стремительно темнеть и холодать. Пришлось зайти в избу. Домовитая подруга невесты первым делом бросилась включать обогреватели, но ей не дали – хозяева заклинали даже не прикасаться к электроприборам. Стали греться изнутри. Невеста пила чай из термоса, безуспешно борясь с ознобом, тревогой и тошнотой. Потом замутило и остальных. В воздухе витало что-то нехорошее. Мой друг открыл дверь в спальню – оттуда выдохнуло черным дымом. Чертова подруга ухитрилась незаметно прокрасться и засунуть включенный обогреватель типа «Доброе тепло» прямо в постель – желала согреть себе, знаете ли, простынки. Был бы это его дом, он, скорей всего, крикнул бы: «Девки, спасаемся!», но от ужаса, что гибнет чужое, вверенное ему имущество – как героический дядя Степа, молча бросился в дым, схватил тлеющее тряпье, вышиб окно и выбросил все наружу. Благообразный русский дворик сразу превратился в какую-то жуткую авангардистскую инсталляцию. По-над озером полетели обугленные клочья, повсюду расползся ни с чем не сравнимый аромат паленых куриных перьев. Подруге все это показалось невероятно забавным, она рухнула в икейское кресло-качалку на терраске и принялась хохотать. Открыли окна, температура в доме угрожающе понизилась. Мой друг в отчаяньи стал искать какой-нибудь телефон – вызвать такси из Переславля-Залесского. Деревня, которая на закате смотрелась дико живописно, теперь казалась зловещей, а главное – совершенно не жилой. Из одной избы вышел мужик, но постоял немного и упал. В единственном светящемся окошке разыгрывалась картина из Вл. Сорокина – седенький дедушка с маленькой внучкой мирно сидят рядышком и смотрят телевизор, а в телевизоре – порнуха. «Видишь у калитки столбик? Положи туда пятьсот рублей и отойди!» – распорядился дедок; мой друг покорно все исполнил. Дед, порядочный человек, вынес ему телефон и сказал номер местной справочной. Вызвали такси, и оно – не чудо ли! – вскоре прибыло. На поездку до ближайшей гостиницы, цитадели евроремонта, ушли последние деньги, но была кредитка, правда, с утерянным пин-кодом. И ни одного паспорта, вообще никаких документов. Злодейка-подруга уже не держалась на ногах, но все еще демонически хохотала. Все трое испачканы в саже, адская вонь горелого пера. «Ладно, Тамара, заселяй этих… интуристов», – позволил наконец директор гостиницы. И жизнь сразу заиграла яркими красками – как будто настроили резкость, и т. д., и т. п.

Зима без снега

Никогда на моей памяти столько не говорили о погоде. Радиоактивный полоний, развод Абрамовича, обвал доллара – темы второго, даже третьего сорта. Прогноз погоды – вот главная новость. Что происходит с климатом? Будет ли ноябрь теперь всегда совершенно бесснежным? И декабрь, что ли, тоже? Во Владимирской области пошли грибы, в Ботаническом саду, говорят, вот-вот зацветет сирень, одуревшая смородина дала почки. Из Норвегии шлют фотографии: дети гуляют по лугам в летних платьицах. А у нас, хоть и близко нет никакого Гольфстрима, температура ночью до плюс восьми, в середине-то декабря. Неужели такое возможно? Не ударят ли в качестве компенсации жуткие, невиданной силы морозы? Что будет с весной? Что будет с летом? Может, резко континентальный климат вообще кончился, и у нас теперь будет что-то вроде охлажденной Калифорнии или подсушенной Исландии? А тут еще эти магнитные бури на Солнце – как, ну скажите, как это все перенести? И известно ли вам, что депрессия – самая распространенная болезнь цивилизованного мира? Ну, во всяком случае, самая частая причина невыхода на работу? Известно, ой, как известно… Некоторые, правда, как-то бодрятся, держатся. Прекрасная погода, говорят. Прекрасная! Настоящий подарок. Хоть бы, говорят, и вообще не выпадал этот снег, кому он нужен. Все равно засыплют его солью, зальют реагентом, начнет таять, пачкаться, станет мерзкое месиво. Сейчас можно ходить в туфлях, в модных босоножках на меховом подбое, как в Италии, а выпадет этот ваш снег, так поди попробуй. Сапоги и точка. Скользкота, объявления «SOSульки!» на каждом фасаде, травмы, переломы, бытовое унижение, аварии на дорогах. То ли дело: плюс четыре, сухо, безветренно – красота. Нормальная европейская зима. Еще улицы бы мыли получше, а то пылюга, машину хоть каждый день мыть… Ну, вот именно – европейская зима как-то не очень получается. То есть она европейская, конечно, но какая-то немного средневековая, с грязнотцой – если отъехать хоть на пару кварталов от Третьяковского проезда.

Да и в Третьяковском, скажем прямо, могли бы мыть брусчатку получше. И… как вообще выглядит солнце, кто это помнит?

Если сегодня солнце вдруг не появится (ничего пока не предвещает), это будет уже пятьдесят третий день Больших Сумерек. Полярная осень, я же вам говорю.

Московские жители, кому не судьба срываться на время куда-нибудь в более приветливые широты и долготы, постепенно превращаются в кротов. Подслеповатые глазки, загребущие лапы, блестящая шерсть, подвижное рыльце – да это же наш коллективный портрет. Все, кто могут себе это позволить, полностью перешли на ночной образ жизни. Просыпаются часа в три-четыре, выглядывают на улицу одним глазком: все так же? Не раздвигая штор, переползают в ванную. Отмокают до пяти – а там уж, глядишь, совершенно стемнело. За окном черно, а в доме свет – это нормально, уютно, по-человечески. Темные улицы, огоньки машин, витрины и вывески, какие-никакие новогодние украшательства – даже весело. Грязи, опять-таки, не видно. Как в старой шутке, которую любит мой папа: «Не видела, где моя черная рубашка? – Она грязная. – Она не может быть грязной, она черная!» Носить черное – самый дешевый способ выглядеть элегантно, это все знают. Так же и с моим родным городом – ему к лицу темнота. У теоретиков градостроения есть термин «плазма», означающий всякую мелкую городскую движимость – так вот, в темноте сегодняшняя московская плазма выглядит куда наряднее, чем днем. Никакого сравнения! По ночному бесснежному городу приятно ездить и приятно гулять. Темнота – это вообще нормально; темнота – друг молодежи. Сумерки – вот что тревожно. Особенно если в сумерки просыпаешься, в сумерки выходишь из дому, в сумерки завтракаешь и в сумерки обедаешь. Почему-то в помещении эта заоконная сумеречность угнетает даже сильнее, чем на улице. Там хоть какой-то естественный свет, а дома приходится жечь лампы с утра до вечера, по углам тревожные тени, и все белое выглядит серым. И от этого, конечно, депрессия – так объясняют нам медики. А другие медики им возражают, что все эти страдания от недостатка солнца – больше самовнушение. Насчет самовнушения готова согласиться, но только это не выручает. Самовнушенная депрессия ничем не легче той, которая вызвана объективными причинами; даже наоборот… Не утонуть бы в этих мутных, сумеречных мыслях. Как сказал кто-то из великих: чувствую себя, как вареные раки, только вареные раки наверняка соображают лучше меня. Но ничего, ничего! Снег все равно когда-нибудь выпадет, и солнце выкатится на небо, как золотой апельсин на голубую тарелочку. И тогда уж мы сумеем обрадоваться этому снегу и этому солнцу, так обрадоваться, что – ух! Не хуже каких-нибудь итальянцев, которые на Новый год специально ездят в Прагу, чтобы своими глазами увидеть, какая она – знаменитая russkaja zima.

Икра

Есть несколько общепринятых способов поедать икру. С блинами и густой сметаной. На бутерброде с мягким белым хлебом. На горячем тосте. Согнутой визитной карточкой, как в старом советском фильме. По-американски – с мелко нарезанным сырым луком и накрошенным яичным белком (самый абсурдный), слизывая с тыльной стороны собственной руки (как делают эксперты-кавьярщики) или с груди специально нанятой для этой цели девушки (хит русских икорных вечеринок в окрестностях Ниццы). Или, наконец, просто ложкой. Икра прекрасно дружит не только с ледяной водкой, но и с сухим шампанским, а однажды я заказала в мюнхенском ресторане картофельный суп, щедро заправленный шампанским и черной икрой. Это был особый ресторан, его специализацией были гурманские блюда из картофеля. Удивительная, чисто немецкая честность: на первый план выпячивать не икру, которая присутствовала там, между прочим, в половине блюд, не фуа гра и прочие трюфели, а именно картошку. Похожим образом поступали родители моей подруги Анечки:

они подмешивали ей икру, которую она ненавидела, в картофельное пюре, которое, наоборот, очень любила. Тогда черная икра считалась диетической едой, полезной для детей. Но нормальные дети инстинктивно ненавидят все странное, неочевидное, пахучее и, в частности, то, что американцы называют too fishy («слишком рыбное»). Я была, по всей видимости, не очень здоровым ребенком, «с извращениями вкуса»: отказывалась от всего, кроме крыжовника, черных черствых горбушек, клюквы в сахаре и селедочных хвостов. Икра мне тоже, в общем, нравилась – маленькие шарики прикольно лопались во рту, почти как клюковки, а вкусом и запахом напоминали селедку. Но мне редко давали икру в чистом виде, а тоже подмешивали в картофельное пюре, но с обратной целью: выбирая ложкой черные крапинки, я съедала хоть немного «человеческой еды», и родители меньше боялись, что я у них умру голодной смертью.

Мои дети, кстати, не выражают по поводу морских деликатесов никакого восторга, но обожают жареную и печеную картошку – это внушает оптимизм.

Икра – такая вещь, которую принято любить не инстинктивно, а осознанно. Не как еду, а как часть культуры роскоши; воспринимать ее в комплексе со всеми сопутствующими мифами. И не любить ее – тоже осознанно. «Фу, рыбьи яйца!» – это реплика дикаря. Как Василий Иванович из анекдота: «Спасибо тебе, Петька, за водку – хорошая водка, вкусная. А чернику твою, извини, выбросил – мелкая и рыбой пахнет!» Другое дело отказываться от икры просвещенно, выражая таким образом протест против варварского истребления осетровых рыб. Или против социального неравенства – хотя тут все довольно скользко… Да и с отказом от икры из экологических побуждений тоже не так однозначно. Не лучше ли наоборот – эскалировать спрос на дорогостоящий деликатес? Может, тогда с берегов Волги выведут адские химические предприятия, и снимут плотины, и река опять станет чистой, и реально великой, и по ней опять поплывут гигантские полуторатонные рыбины-белуги, которые способны, в принципе, прожить больше ста лет, но нашими с вами усилиями уже чуть ли не повымерли?.. Но что, интересно, думают на этот счет работники тех самых химических предприятий, которым тоже, между прочим, надо кормить своих детей, если не икрой, то хотя бы картошкой? И что важнее человечеству – каспийская икра или каспийская нефть? Или вот: если закрыть Волгоградскую ГЭС и снять с Волги все плотины, рыбам сразу станет много-много лучше, но откуда возьмется тогда электричество? Чувствую себя дурой – у меня нет четкого ответа ни на один из этих вопросов. Я по-прежнему люблю икру и равнодушна к картофельному пюре. Конечно, больно думать о том, как гибнет прекрасная Волга, но мне кажется, если бы лично меня заставили сидеть без электричества, я бы осатанела. Есть совсем необязательные вещи, без которых человечество и каждый отдельный человек может прекрасно прожить, – вот, икра. Но именно эти вещи будоражат воображение и помогают задать какие-то довольно важные вопросы – ну, хотя бы себе.

Имя, фамилия

Русская портье в гостинице в Таллинне пыталась объяснить своей подруге-эстонке, какая красивая фамилия Метелица. После десяти минут наблюдения за пантомимой, изображающей зимнюю непогоду, эстонка наконец сказала: «А, ты имеешь в виду…» Тут она произнесла эстонское слово, которое мне не повторить, и тоже принялась изображать снежные завихрения. «Да, но что же тут красивого?..»

Имя – странная, кармическая вещь. Прекрасный юноша покажется еще прекрасней, если его и зовут как-нибудь героически. Александр МакКартни! А назовись он Геркулесом Огурцовым – сойдет за придурка. Почему-то. Подсознательное недоверие: если уж собственные родичи не позаботились наградить человека более привлекательным наименованием, значит…

Меня восхищает обычай некоторых народов – татар, армян – давать своим детям самые великолепные и звучные имена – из мифологии, из старой литературы, даже из ботаники: Венера, Гамлет, Медея, Мелисса. Приятель-грузин назвал своих новорожденных дочек-близняшек Мари и Софи: «чтобы росли изящными, как француженки!» А если вырастут не очень изящными – что ж, по крайней мере, изящные имена им немножко помогут. (См. ЖЕНСТВЕННОСТЬ.) Знаете, как имя влияет на судьбу! Есть, например, история про первый конкурс «Московская красавица». В нем участвовала красотка Оксана Фандера, но вопрос о том, чтобы дать ей титул, даже не рассматривался – имя еще туда-сюда, но фамилия не показалась подходящей. А вообще-то самой безупречно-красивой на этом конкурсе была, говорят, девушка по имени Лена Дурнева – но это, подумали, как же? Наденут на нее корону, так дурных шуток потом не оберешься. Выбрали девушку по имени Маша Калинина – чтобы не придраться.

Про Машу Калинину до сих пор иногда пишут в газетах, а Лена Дурнева сразу куда-то пропала. Хотя многим ли, если подумать, фамилия Дурнева отличается от фамилии, к примеру, Денёв, которая нам кажется и звучной, и достойной? Одна-другая буква, не более того.

Моя французская подруга Камий, которая прожила в Москве чуть ли не десять лет, своего сына назвала Тимуром; а родилась бы дочка, хотела назвать так же – Тимур. «Очень красиво, – говорит, – это звучит на наше ухо!» Похоже на «пти амур», что-то вроде «маленькая любимка» или «любимчик». Еще она присматривалась к таким именам: Сметана, Смородина, Облепиха. Над ней смеялись: назови уж тогда Гонобобелем или Костяникой! А она говорила: а чем, собственно, Костяника хуже французского имени Констанс или вашего Кости-Константина? И почему бы не назвать девочку именем ягоды? Разве ягода хуже цветка – Розы или Лилии? И называют же некоторые американки своих дочек Эпл – Яблочко. Такого имени тоже, впрочем, нет в святцах, но почему бы и не назвать, если нравится.

А еще одной моей знакомой малышке родители долго-долго не могли подобрать имя, она полгода жила без имени. Записали наконец Марией Дмитриевной и теперь зовут – Карамелькой. Но, может, стоило так и назвать? Карамель – прекрасное, в сущности, имя. Карамелька Борисова. С отчеством, правда, не очень сочетается, но навряд ли через двадцать лет кому-нибудь понадобится отчество. Хотя поди знай. Может, и пойдет на них мода, как на корсеты.

Но тогда можно будет так: официальное имя-отчество и, отдельно, домашнее имя, смешное или ласковое. По паспорту Персефон Петрович, а для родных – Пуся.

Я вот всех, кого люблю, почему-то называю кузями. Хотя никогда в жизни не назвала бы сына Кузьмой. А однажды девочка во дворе услышала, как я своего сына Митю называю кузей, и сказала: «Почему вы его так называете? Это я – кузя! Меня так зовет моя мама!» А вообще-то ее звали Асей. Мне кажется, кузю надо узаконить как общеупотребительное слово. Уменьшит. – ласкат. А то, пока я это пишу, компьютер постоянно правит мне кузю на Кузю, приходится каждый раз исправлять обратно, уже устала. У меня нет ни одного знакомого Кузи, зато маленьких разных кузь, мальчиков и девочек, – полно. Их так называют их мамы, понимаете? Неизвестно почему. В этом слове нет никакого особого смысла, не думаем же мы о мифологической кузькиной матери, что бы это ни значило. Просто вдруг вырывается откуда-то из глубины организма: «ну, Митя, ну, кузя!» Неконтролируемо.

Вообще-то, нет, я забыла: у нас есть один Кузьма. Правда, по документам он Алексей. Но назвать его Алексеем – все равно что меня Екатериной Михал-ной. Имя для социума. Не для своих – для чужих.

Но для чужих – не зазорно ведь и прикрыться псевдонимом. Бедная Лена Дурнева – что бы ей вовремя назваться Умновой. Или просто Прекрасной. Почему она этого не сделала – по глупости, из гордости? Я хотела бы узнать. Честно говоря, судьба Лены Дурневой меня по-настоящему занимает.

Инопланетяне

Встреча с представителем иной цивилизации – это, как известно, шок. Иногда – даже как бы приятный.

«– В каком я доме была – вы не представляете. Хозяева – потомки художников каких-то дореволюционных. Куча комнат, и все старое-старое, из паркета половицы вылетают, а посередине стол, на нем книги горками и три ноутбука – они переводами зарабатывают. Я по ошибке на кухню зашла – там старушка гладит чугунным утюгом! От меня шарахнулась, как будто инопланетянина увидела. Детей у них зовут Никола, Поля и Мика. Я говорю: “Николушка, скажи, а где у вас туалет?” А он: “Выйдите в прихожую, там дверь в уборную – вы увидите, справа”. Представляете: “уборная”, “прихожая”…

– Я не поняла: тебе там понравилось или нет?

– Очень понравилось».

Или вот:

«– У нас знакомая была, она шведка. По Туве и Башкирии с нами путешествовала. Такая нормальная вроде бы, отличная девчонка. Но все время деньги считала, как-то неприятно. Мы, вообще-то, старались на это внимания не обращать, тем более там все копейки стоило. Мы после Москвы вообще, можно сказать, отдыхали на природе от товарно-денежных отношений, а она: “Я тебе должна девять рублей за чай, возьми, пожалуйста”. А потом уже обратно в поезде едем, она и говорит: “Ой, ну слава богу, я в бюджет уложилась, даже семь платков пуховых смогла купить. Как приеду, придется мужу деньги отдавать – мою долю платы за отопление”. Я так осторожно спрашиваю: “Ты уже три месяца в Швеции не была, какая там доля?” Она долго объясняла что-то, но нам уже ясно было: все равно не поймем. Просто как будто на инопланетном языке человек высказался. И все вместе непонятно, и каждое слово по отдельности: “ее доля”; “за отопление”… И кому – мужу, вот что главное! Я говорю: “А вы с ним как бы разводитесь?” – “Нет, – говорит, – что ты. У нас прекрасные отношения”. И еще добавила: “Не позже, чем через четыре года мы планируем родить ребенка!” Как в Москву вернулись, я с ней больше не общалась уже: вообще непонятно, что у человека в голове.

– Согласна. У меня еще хуже было: не какая-то шведская знакомая, а близкая подруга в универе. Веселая такая, уютная, венгерский учила. Такая Лена. А на четвертом курсе у нее роман – ну, такой Валера. Какой-то технический институт закончил, вроде физтеха – ну, такой, где самые умные. И вроде как он уже жених, свадьбу готовят и все такое. А потом слово за слово выясняется, что она со своим Валерой не спит! До свадьбы ни-ни.

– Религиозная?

– В том-то и дело, что нет. Просто у нее такой принцип: нужен штамп.

– А потом что?

– Женились, и Валера этот пошел в ГАИ работать, “чтобы достойно содержать семью”. Прямо стоял на улице с этой полосатой палочкой и сшибал бабло. Через год уже в мутанта превратился: шея красная в три обхвата и на каждом пальце по золотому перстню. И ничего, всем доволен: “Хотя, вообще-то, я с детства мечтал в КГБ работать, как мои родители”. Представляешь, какие трогательные подробности».