Когда у тебя муж – поэт. Лирика

28 августа 1997-го года, в первую ночь нашей совместной жизни, муж читал мне свои стихи. Потом мы разумеется занимались тем, чем все занимаются в первую ночь совместной жизни. Потом до рассвета муж читал мне наизусть стихи великих русских поэтов, преимущественно Серебряного века. На вторую ночь мы до утра разговаривали об античной культуре. На третью – начали читать вслух Макса Горького. Утром того дня я уволилась с работы, стало понятно что надо когда-то спать.

В ту первую ночь я была неплохо подготовленным слушателем. Я закончила филфак МГУ, у мне был соответствующий поэтический кругозор. Мне случалось в юности впадать в жар, читая Есенина, и цепенеть над стихами Мандельштама. Так что даже эмоционально я была подготовлена. Но я никогда не воспринимала такой поэтический массив на слух, да ещё и в таких обстоятельствах. Это было как нырнуть на глубину и танцевать там, забыв про то, что нужно дышать. Как забраться на вершину горы и сыграть там в шахматы. Как годами изучать иностранный язык по учебникам, а попав в языковую среду вдруг начать думать на этом языке.

В результате тех ночей без сна я поняла две вещи. Во-первых, я поняла что такое поэзия. Вся та теория, которую я зубрила перед экзаменами в университете, вдруг обросла мясом. Во-вторых, я поняла, что мне теперь с этим жить. Мне предстояло жить с человеком у которого обостренное поэтическое мышление.

Такие люди, как я заметила, имеют свои особенности и повадки. Например, если такому человеку в голову приходят какие-нибудь строчки, то необходимость их хоть на чём-то записать становится приоритетной по отношению ко всем другим задачам. А строчки приходят в голову в самых неподходящих местах и в самые неподходящие моменты. А чего стоит эта их особенность, в шутливом саморазоблачении описанная Александром Блоком, когда человек рифмованные строки о земле и небе любит больше чем землю и небо.

Спустя почти 21 год совместной жизни, собирая воедино мужнины стихи, я замечаю, как многое в нашей жизни он предугадал. Не то предвидел, не то смоделировал своими стихами. И как часто за эти годы в критических ситуациях спасало умение мужа переключить нас с бытового мировосприятия на поэтическое. В какой-то момент я даже вычитала у Кастанеды теоритическое объяснение этого эффекта. Дон Хуан говорил Карлосу, что поэтам дано прорываться в те области знания, которые связаны с более древними культурами чем наша.

В сборнике три части. Первая часть: стихи написанные в двадцатом веке. Вторая часть – рубеж веков, прощание с девяностыми, и третья часть – тот период, в котором мы живём.

Вторая часть кажется более значительной. Для меня эти стихи рассказывают о 90-х больше чем фотографии. Как рассказать детям и внукам о том времени? Фотографии с наших застолий или с нудистского пляжа в Коктебеле им ничего не объяснят. Ну, да, много водки и много секса. Наши 90-е, как 60-е на Западе – «кто их помнит, тот тогда не жил». Ну, да, лихие. И правда стреляли, и на улицах, и в подъездах, и в квартирах. Помню, пошла погулять с собакой, а в подъезде дымно, у лифта застрелили людей, которые снимали у нас бабушкину квартиру. Это придавало остроты нашему быту. Собственно и быта-то не было. Зарплаты мужа в театре хватало на квартплату и блок сигарет. Социальных лифтов, как теперь это называют, не было. Скорее социальные качели. Можно было путешествовать, это называлось шоп-тур. А потом – торговать на рынок, там был соответствующий контингент: учителя, врачи, научные работники всех мастей. Заботиться о будущей пенсии было смешно, окружающие нас пенсионеры бродили по дворам в поисках пустых бутылок. Мы жили здесь и сейчас. Это была необычайно полнокровная жизнь. Нас не съедали заботы об обеспеченном будущем, поскольку будущего могло вовсе не быть. Жизнь не была запланированный путешествием из точки А в точку Б, это был серфинг. В этом смысле мы были ближе к сути жизни, чем нынешние молодые. Серфингу по жизни теперь нужно учиться у специальных гуру, а у нас просто не было других вариантов. Однажды, уже в нулевые, когда мы обросли достатком, я спросила мужа: а что мы будем делать, если всё это кончится? Да, просто вспомним состояние «генералы песчаных карьеров», – ответил он.

Так многих из тех, с кем мы провели 90-е уже нет в живых. Кто-то погиб тогда, кто-то умер уже в нулевые. Они умирали, как пришедшие с войны и не сумевшие приспособиться к мирной жизни. На исходе второго десятилетия 21-века меня не покидает ощущение, что мы живем и за них тоже. Они вот на домашний мундиаль нашими глазами взглянули, и на дроздов, которые бегают по газонам, на которых раньше ваялись только пустые бутылки, да окурки. На повзрослевших детей. На внуков.

«Ты жив, расскажешь правду обо мне Непосвященным». Судьба подарила нам с мужем время, уединение и компьютер вместо гусиных перьев. Пора переворошить воспоминания, и попытаться понять, что это было. Какими мы пришли в 90-е, и куда мы пошли дальше.

1.

Итак, первая часть – это те стихи, которые написаны до меня. Стихов сохранилось больше, но пусть будет избранное. По моему усмотрению и некой моей же концепции. Когда букв меньше, виднее суть.

Стихи, которые написаны до меня хранятся в чёрно-желтой папке. Я очень много лет эту папку не открывала. Муж не любит те свои стихи, считает большую половину из них непоправимо юношескими. А я вот читаю их и вижу, ну да, с годами и вправду местами стал выпирать каркас, устарел инструментарий 20-века, да и молодежные настроения есть молодежные настроения.

Но есть виденье мира через призму метафоры. Оно такое же сильное и незамутненное как и сейчас. Виденье это не развивается, не сужается, не расширяется – оно пропускает через себя жизнь, со всеми ее стилями, настроениями и прочая.

Недавно один мой друг на фейсбуке спросил меня, зачем нужна поэзия? Почему нельзя выразиться просто, без экивоков. Я ответила, что поэзия – это то, что нельзя выразить по-другому. Ты не можешь пересказать стихотворение другими словами, исчезнет большая часть смыслов. Музыка слогов так сильно сплетена с семантикой, что их не разделить.

Итак, время написания стихов: конец 70-х – начало 80-х. Возраст автора: от 17-ти до 20-ти с небольшим лет.

* * *

Иуда, где ты? Я распят на фонарном столбе.

Эта ночь – словно опиум в теле иссякшего кровью.

Гирлянда рекламы – венок на моей голове.

У подножья креста только пары сумасшедших любовью.

Никто не посмеет к верху поднять глаза, -

Все живут в индивидуальном спектакле.

То не ливень над городом и не гроза,

Это кровь из ладоней и ног моросит по асфальту.

Иуда, что дружба, что совесть, не знает никто.

Поиск друзей – скитание пилигрима.

Близорукий поэт каждую в красном пальто

Принимает за свою любимую.

Но я верю в добро и всё ближе заря.

Ночь, день, конец и начало света.

Я, иссякший, распят на кресте фонаря.

В пыли, в крови. Иуда, Иуда, где ты?

июнь 1975

* * *

Если б жил я, скажем, в Париже,

То наверное снял бы мансарду.

Было б солнце над крышами рыжим,

Над предместьями и Монмартром.

Иногда бы ходил в редакции

И цитировал Аполлинера.

А души векселя и акции

Я б закладывал по тавернам.

Скоро утро. Мосты над Невой.

Мне опять по ночам не спится.

Дворник машет своей метлой

Словно раненная птица.

Август 1975, Ленинград

* * *

Жизнь, ты прочна ли на изгибе?

Не зарекаюсь от сумы.

Ломай, Москва, меня на дыбе

Своей пронзительной зимы.

Кто здесь в кабацкой, целовальной

Москве, когда один как перст,

Как встарь на записи кабальной

За чарку не поставит крест?

В ком колоколом безъязыким

Здесь бьет набат стрелецких смут?

Кто еще может верить в лики

Святых, которых вон несут?

Могу поклясться троекрестно,

Могу поклясться на крови,

Москва, ты стала Лобным местом

Моей не выросшей любви.

Февраль 1977, Москва

* * *

Ждал в глуши Золотого берега

Я весёлого плеска весла.

Я открылся тебе как Америка,

Ты с крестом и мечом пришла.

Повседневность моя, реальность,

Как ужиться нам не любя?

Зря, конечно, мы поругались,

Я сегодня сбегу от тебя.

10 июня 1979

* * *

На сердце осени кошачьи лапы.

А где-то рядом явно листья жгут.

У дыма чуточку сургучный запах.

На прошлом плотно перетянут жгут.

Лежит подспудно прошлая весна.

Но вскрыв её однажды бандеролькой,

Хочу, чтоб стала ты на миг грустна,

И улыбнулась, хоть на миг, и только.

13 октября 1979

* * *

Как бывает вдруг теплей от спички,

Выпал первый снег – и хорошо.

Это ни в халате ли больничном

Город навестить меня пришёл?

Или это дневника погодно

Заполняемого белый лист?

Всё одно. Зима бесповоротна,

Первый снег невыносимо чист.

Первый снег, я – пустошь на отшибе.

Оглуши меня, запороши!

Набело, чтоб не было ошибок,

Прошлое мое перепиши.

2 ноября 1979

* * *

От губ твоих в окне обледенелом

Темнел кружок, как полынья во льду.

Как будто ты увидеть захотела

К тебе тайком приплывшую звезду.

Ты колдовала. Это мне знакомо.

Я это видел, я же не ослеп.

Пусть длятся чары. На стекле оконном

От губ твоих уже бледнеет след.

январь 1980

* * *

Я разъехался с детством –

Мы разные с ним адресаты.

Приходи, если помнишь,

Развей нежилой холодок.

Чтобы в кухне под вечер

Подпрыгивал чайник помятый,

Будто узник закованный

В нём бушевал кипяток.

Засидеться не бойся.

Тебя провожу я дворами.

Не всегда выпадает

В трамваях счастливый билет.

Стороною от улиц

Я там прохожу вечерами,

Чтоб разлука опять

Не взяла

Мой запутанный след.

11 марта 1980

* * *

Мадригал

Как глаза твои холодны!

Я безжалостней глаз не помню.

Так блестит при свете луны

Кромка льда полыньи тёмной.

Так в силках распахнутых рам

Свет приманкой горит не грея,

Чтоб о лампочку до утра

Билась бабочкою Психея.

А порой лукавы они,

Им сродни волос позолота.

Так в Сибири шалят огни

И заманивают в болото.

* * *

Будто в трещинку вытек свет.

Белый вечер как хлеб свеж.

И совсем не крошится, нет.

Я тебе отломлю, ешь.

Я согласен так век жить.

И столетий забыв ход,

Твоих спутанных кос пить

Загустевший хмельной мёд.

* * *

Эти дни без тебя – камни,

Или комья, – среды, субботы…

Осыпаются под ногами,

Будто я хороню кого-то…

Или время, взвалив на плечи,

Я тащу его тщетно в гору,

И клевать прилетает вечер

Наши улицы, как ворон.

Слышу шёпот: «Так, тебе! Вот, тебе!

Ты ещё окропись слезами!»

Вязну в памяти, как в оттепели,

Зреньем, слухом и осязанием.

Мне б не прошлое бальзамировать,

А найти тебя. Где ты? Откликнись!

Так случилось, что женщины мира

На тебя и других разделились.

2.

Жили мы в конце 90-х, не тужили. Со всеми радостями и напастями, свойственными тем годам. Социальных сетей ещё даже не предвиделось, так что в начале 99-го меня вдруг подорвало отнести мужнины стихи в редакцию толстого журнала. Идея была из советских реалий, но мы и сами были из тех реалий. Я отнесла подборку свежих стихов в редакцию журнала «Москва». На следующий день меня вызвал главный редактор. Помню, он все удивлялся, где автор стихов пропадал столько лет. В мартовском номере напечатали цикл стихов, написанных в январе. Мы поехали за гонораром на Арбат, там находилась редакция. Получили деньги, вышли на улицу, гонорара хватило на две бутылки пива, мы прям на Арбате их и выпили. Это было наше прощание с 20-ым веком. Сам тот цикл стихов был прощанием с нашим мировоззрением и мироощущением, со стилистикой 20-го века, его пафосом, его формами, его страхами и его бесстрашием. Впереди были нулевые. Конечно мы на тот момент не представляли, что это значит, но уже точно поняли, что писать стихи и относить их бесплатно в толстые журналы, которые никто не читает, бессмысленно.

* * *

Каждый вечер я возвращаюсь с войны.

Я привык к тому, что и в тылу враг.

Даже если предашь, в том не будет твоей вины,

Но как хорошо, что сегодня это не так.

начало сентября 1997-го

* * *

И не надо нам другой доли,

Нам бы в Альпах мезонин с печкой.

Мы с тобою будем жить долго,

Мы с тобою будем жить вечно.

конец сентября 1997-го

* * *

Ничего нам предметность не скажет о сущности света.

Ты придёшь посмотреть на ручей, прибывающий вспять?

Эти горы сошлись. Прогрессирует астма у лета.

Отделённые головы спящих целую опять.

Там коттеджи предместий снимают с почтением кровлю.

Огонёк зажигалки чернее, чем сажа и прах.

Там любви дефицит. Здесь святые обходятся кровью.

Испугайся хоть раз и уже не почувствуешь страх.

2 января 1999

* * *

Не вырастет младенец на руках.

Столетья обещаний не сдержали.

Зима осталась только в облаках.

К ней ближе те, чей рейс не задержали.

Отвороти летящее в упор.

Спускаемся на дно дневного ила.

Возмездие – привычка рек и гор.

Огни ночные – очи Азраила.

3 января 1999

* * *

Небо от любого просит слова.

Океаны требуют молчанья.

Но однажды демона немого

Ты услышишь в собственном ворчанье.

Без греха, увы, не вынуть снова

Из могил приветы и прощанья.

Не любого небо жаждет слова,

И для всех у моря есть молчанье.

3 января 1999

* * *

Города свою душу взрослея, укрыли под плиты,

Кто по старым искал адресатам – её не нашёл.

И расплющатся головы тех, кто похож на улиток,

И сердца разорвутся на части у тех, кто ушёл.

Ты ещё не одна? Так возьми и куда-нибудь денься.

Осень нагло крадёт всё, что хочет – её не найдут.

Загляни под подушку зимы и как в детстве надейся.

Не смотри на знакомые буквы – они предадут.

3 января 1999

* * *

Воздух в ветре находит свободу.

Храмы только в руинах и святы.

Кто ногами не пробовал воду,

Тот, наверно, не будет распятым.

Пусть тебе оперенье приснится.

Ты во сне обнимаешь подругу.

На светило глядеть не боится

Птица, в полдень летящая к югу.

с 4-го на 5 января 1999

* * *

Луна со звездами, не попрощавшись, скрылись.

В квартире тишина натянута как холст.

А оттепель спешит дома, пока сырые,

Наклеить на окно, неровно и внахлёст.

Во мне из крови лёд, а не родник горячий.

Забытые слова слетаются на зов.

Закрытые глаза неторопливо зрячи –

Песочные часы неотвратимых снов.

5 января 1999

* * *

Я знаю, что будет не больно.

Я знаю – привыкну не скоро.

Я с кем-то грешно, но невольно

Вступаю в обидные споры.

И кажется, слишком серьёзно

Мой разум боится итога…

Разбросаны звёздные блёсны

Невидимых спиннингов Бога.

12 января 1999

* * *

Каждое утро земное мужчину зовёт Ойкумена.

Женщину ночью зовёт обнажённая тайна костра.

Для осмотрительной страсти наградою будет измена.

Разочарованным – страх и надежда дожить до утра.

Музы сегодня молчат, и скорбеть обо мне не решатся.

Я, в свою очередь, тоже не буду о музах скорбеть.

Вызов я бросил богам, и какого мне Зевса бояться?

Если ни я, ни они ничего не сумели успеть.

14 февраля 1999

* * *

В чёрный квадрат не уходит моя печаль.

Что-то такое Малевич не рассчитал.

Видно, не впору мне мир с чужого плеча,

Мне всё равно платить по своим счетам.

В женских руках серебра напрасный труд.

Платину я освящу для их каблуков.

Что-то с металлом помимо моих причуд.

Я прощу им всё, кроме железных оков.

Вымирает сленг отцов, старших братьев и их подруг.

Дети вытопчут нашу коноплю.

Возьми себе за правило очерчивать круг

И за привычку говорить “люблю”.

* * *

Дельта времени. Прошлого камыши.

Глохнет мотор. К лучшему. Услышу плеск.

Небо льётся слезами безымянной души,

И вступает тела боевой оркестр.

Увядающих гимнов опадающие листы.

Девы с прялками, не похожие на подруг.

В складках одежды жажда барханов пустынь.

И причастности нашей поцелуи без рук.

10 октября 1999

* * *

В окна входит рассвет, не задумываясь.

Мы устали от жёлтых воспоминаний.

Замри на нашей общей фотографии.

Пусть наша кровь застынет в монохроме.

Уснувших загадок чужие ответы.

В чьих павильонах осталось тёплое море?

Прикосновение глаз твоих на моей совести.

Кедры и пальмы совокупились без спроса.

14 октября 1999

* * *

Годы сомнутся в комья усталого снега.

В лучших друзей запустим по талому шару.

Нам наказаньем судьбы шалопайская нега,

И ощущение боли чужого пожара.

Я растворяюсь в зелени мудрых растений.

Моя шхуна затонет, не спросив капитана.

Наших вопросов, увы, не коснётся тление.

Но и космы Христа целовать ещё рано.

* * *

На бомбежки Белграда

Время притворяется другом.

Небо обещает быть вечным.

Бог – не сошедшим с круга,

Ты, так и быть, – человечным.

Всех ли детей укачали?

Не удержусь от апломба,

Если для многих вначале –

Слово и сразу же – бомба.

Май 1999

* * *

Мы поедем с тобой в Эквадор,

Там экватор поймаем за хвост.

Помидором для нас термидор,

И любой Муссолини – завхоз.

* * *

На торных путях – проталины приторных встреч,

А жизнь представляется в дырах прокуренных комнат.

Я тысячи лун содрал бы с непрошенных плеч

За тихое солнце, которое лихом не помнят.

Застали врасплох насечки плюгавых минут.

Предчувствия наши от прикосновений устали.

И кажется каждому – всё, что присутствует тут

Нелепою жаждой, скользящей по вертикали.

21 ноября 1999

* * *

Я мщу себе за непроглядность лун,

За негу трусости и волю к тленью.

Нас не укроет тенью Гамаюн.

Сусальным Зевс не тронет омовеньем.

Смолою детства призваны в янтарь,

А рок-н-роллом в мрак трагедий рока.

Мы женщину проводим за алтарь,

Чтоб не было нам с Богом одиноко.

23 ноября 1999

* * *

Изогнутое дерево не просит о пощаде.

Дощатые помосты уже привыкли к крови.

Сколоченные наспех столы нам всё прощали.

Давай простим стропила недружелюбных кровель.

23 ноября 1999

* * *

За тёмными углами полусна

Непрошеные мысли поджидают.

Не в зависти рождается весна,

А в радости, что помыслы оттают.

23 ноября 1999

* * *

Все, старше нас, уснули на закате,

А мы проснулись времени назло.

Никто не избежал чужих объятий,

Но всем, кто был, чертовски повезло.

* * *

Если ты когда-нибудь придёшь,

Пересохнет весь осенний дождь.

Рухнут стены в нижнем этаже.

Ты же улыбнёшься в неглиже.

* * *

Собираешься в путь?

Это просто, чтобы быть смелым.

Что тебе до людей, когда ты боишься себя?

Ты хочешь реинкарнации?

– Будет.

В протуберанцах Солнца не хватает тебя.

* * *

Говори про погоду -

Это то, что случится с тобой.

Пейзаж выбирает тебя для фотосъёмок:

Клён тебе улыбается,

Берёза брезгливо поводит ветвями.

Не обижайся -

Ты с другой стороны.

Чувства, забытые в багажнике автомобиля,

Умирают от перегрева.

Обидно.

Ты – ещё царь, но уже не Бог.

Лампы проституируют, освещая уже не тебя.

Затхлый Аквариум.

Корм пожирает рыб.

* * *

Прохожие разбиваются о наши дома.

Солнце выжигает на наших лицах причудливые тотемы.

Отвернись от заката.

Не трогай листвы.

Тактильный мир не лучше зримого.

Запустение – итог уюта.

В саду камней не принято пить вино,

А мы ждем камней с неба.

Оступившийся вызывает у публики смех.

Не забудь отключить телефон,

Если что-то в себе ты считаешь священным.

Почему ты роняешь одни только медяки?

Ближняя дорога – самая опасная,

Потому что ты к ней не готов.

Так много телефонных номеров в твоей книге,

Что их сумма неизменна.

Ты так заботился о душе,

Что она как подросток сбежала из дома.

* * *

В доме снов не хватает сказочника.

Света, я когда-нибудь расскажу тебе о сущности света.

В нашем доме так много африканских тотемов,

Что я думаю, не отправится ли нам на полюс.

Я люблю тебя той же бескорыстной любовью,

Возьми из моих рук леденцы.

Света, мы когда-нибудь станем взрослыми.

Это то, что мы украдём у вечности.

* * *

Тебе нравиться, когда я касаюсь твоего лба?

Годы растворятся в этой солёной воде.

Мы уплывём по ней в сторону заката.

Ты родишь маленького дельфинёнка,

Я буду в это время защищать тебя от акул.

Нам не будет нужно всплывать для вздоха.

Наши выдохи мы посветим друг другу.

Несметное дно будет нам безразлично.

Нам не будет холодно,

Потому что у нас вырастут плавники.

Мы только на минуту выйдем на берег,

Чтобы купить чипсы, которые ты любила в прошлом,

Гроты останутся в нашем распоряжении.

На пиастры на дне, проплывая, мы будем глядеть с улыбкой.

Солнце не коснётся нашей кожи.

Это мы дотронемся до него и не обожжёмся.

Правда. Тяжело было забраться на вершину?

Отсюда наш путь кажется таким крохотным.

Давай не думать, как мы отсюда спустимся.

Давай вместе, обнявшись, постоим на вершине.

* * *

Мой кот, который с недавнего времени мой,

Но и за это недавнее время кот,

Которого я обещал подарить своему учителю,

Уселся на грудь мою, глядя мне прямо в глаза.

Мой хороший, с недавнего времени,

С того самого, когда ты вдруг стал моим,

Я забыл рассказать тебе главное:

Не стоит так прямо глядеть мне в глаза,

Зачем тебе то, чем я жил,

Зачем тебе желтизна моих глаз,

И как я потом подарю тебя своему учителю.

* * *

Анна,

Я прожил уже сорок неизбывных лет.

Анна,

Я до сих пор не испытал того, что,

Анна,

Я быть могу хоть на экваторе, но,

Анна,

Я в звездных войнах выгадаю близость нашу,

Анна.

* * *

Хочешь,

Стану лагуной без волн,

чтобы понравиться тебе?

Хочешь,

Стану прибрежным песком,

на котором ты будешь лежать?

Хочешь,

Я стану куриным богом на твоей груди?

Кем мне стать, чтобы быть ещё ближе к тебе?

* * *

Небо обещает быть вечным.

Время притворяется другом.

Руки одной из женщин

Стали спасательным кругом.

3.

Нулевые обернулись для нас роскошью потребления.

Потребление информации, в том числе культурной. Вал современного литературного евро-трэша, не в смысле плохой литературы, а в смысле авторов, копающихся в мусорных кучах общества потребления. Стали появляться социальные сети. Живой Журнал тогда был очень значительным культурным событием.

Потребление путешествий по миру. Глаза просили всё новых и новых пейзажей: горы, степи, пустыни, города, моря и океаны.

Потребление одежды. Оказалось, что для покупки новой пары обуви необязательно ждать, когда старая вконец развалится. Оказалось, что одежда не просто даёт защиту от холода, дождей, солнца и ветра, а также социальную приемлемость, одежда даёт тебе образ, настроение. Все почувствовали вкус к прихотливости в одежде. Оказалось, что разбираться в брендах – это не про понты, это про созвучие настроения модельера и твоего настроения.