bannerbanner
Русский вечер (сборник)
Русский вечер (сборник)

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 6

Нина Соротокина

Русский вечер

© Соротокина Н.М., 2018

© Оформление. НПО «У Никитских ворот», 2018

Русский вечер

Роман

1

Мы улетали из Рима. Вероника опять куда-то пропала, удивительна ее способность растворяться в пространстве. Это неприятно, особенно когда пространство обозначается словом «аэропорт». Мы были рядом в зале у светящегося табло, когда искали наш рейс, она пыхтела мне в ухо, борясь с необъятным чемоданом на колесиках у стойки, где мы сдавали багаж, но как только мы прошли паспортный контроль и попали в благостную зону беспошлинной торговли, Веронику сдуло. Я представляю, как она бродит среди бесконечных витрин, низко склоняется к стеклу, разглядывая приглянувшуюся безделушку, или цепко ухватывает галстук (Желтков их любит!), а потом независимым оценивающим взглядом рассматривает продавщицу.

Вероника непредсказуема, ее необходимо найти и обезвредить. Мы улетали вдвоем, вся наша группа уехала вчера поездом в Неаполь, поэтому я могла рассчитывать только на свои силы. Тень скандала преследовала меня во время всей поездки. Только первые дни, когда мы путешествовали по северу Италии и мне не была известна Вероникина тайна, я была спокойна. Тетку надо найти немедленно! Неужели она почувствовала мою ненавязчивую опеку и теперь прячется за чужие спины? Только бы довезти ее до дому и сдать на руки Желткову, ее законному супругу.

Сразу оговорюсь. И я, и Вероника принадлежим к тому возрасту, когда женщин у нас гуманно называют дамами. Это в девятнадцатом веке Тургенев писал: «Вошла старуха сорока шести лет», а мы дамами и помрем. Я пребываю на рубеже пенсионного возраста, Вероника, моя тетка по отцу, на двенадцать (или около того) лет меня старше. В Риме мы выглядели чрезвычайно респектабельно. Эта респектабельность, язви ее, и сыграла с нами злую шутку. Но об этом впереди.

Туристский сезон только начался, а народу было невпроворот. Среди отъезжающих я вдруг увидела знакомое лицо. Первым движением было подойти и… хотя бы улыбнуться, но я вовремя опомнилась. Сейчас он мне даже не соотечественник. Когда-то актер советской республики, а ныне, как мне говорили, богатый человек, он и теперь часто мелькал по телевизору.

Олигархи не любимцы публики, им не принято дружественно улыбаться, а сейчас он больше нуждался в сочувствии, чем в признании его былых заслуг. На экране он не выглядел таким полным. Это был человек-гора, а вернее сказать при его незначительном росте, человек-холм, измученный, одышливый, в мятой рубашке, с опустившимся ниже живота ремнем, в смешных стоптанных туфлях из свиной кожи. Хилари, незабвенная супруга Клинтона, говорила, что в Америке богатого человека от бедного можно отличить только по зубам. У бывшей кинозвезды и зубы были ни к черту, он ими как-то болезненно цокал и морщился. Неприкаянный, он бродил между магазинчиков и витрин.

Заинтересовали его песочные часы. Это был не медицинский, а сувенирный экземпляр. Нарядные, с блестящими стеклами, широкими устойчивыми донцами, обрамленными резным орнаментом, они вполне могли бы украсить каминную доску или письменный стол. Они вызывали бы эстетические чувства, а также напоминали о вечном, как пепельница в виде черепа. Он перевернул часы, внимательно наблюдая, как сыплется чистейший песок, потом нагнулся к продавщице.

– Мне в трех экземплярах, – сказал он на плохом английском.

«Неужели он будет дарить песочные часы друзьям? – подумала я отвлеченно. – Или собирается каким-то неведомым способом удлинить собственное время?» Песчинки беззвучно ныряли в вечность.

Я потому так подробно описываю бывшего соотечественника, что он на время отвлек меня от поисков тетки и пустил мысли по ложному следу. В нашей истории бывшему актеру не нашлось роли, он так и остался ружьем на стене, которое не выстрелило. И вообще… На какие глупости мы выбрасываем походя минуты и часы! Где Вероника, черт подери?!

Пассажиров нашего рейса пригласили на посадку. Так и не найдя Вероники, я прошла личный контроль – загадочное магнитное устройство, перед которым надо снимать кольца, браслеты, часы, а потом долго, путая английские слова, объяснять, что «звенит» во мне металлическая коронка во рту, снять которую я не имею возможности. В отстойнике, последнем помещении перед посадкой, я уже не волновалась, потому что все чувства во мне вытеснила слепая ярость. Если этой старой дуре вздумалось остаться в Италии без единой копейки, вернее без лиры, – это ее проблемы. Если ее – Утку утлую (детское прозвище) – заграбастают карабинеры, это тоже ее заботы. Так ей, скрытой террористке, и надо!

Вероника нашлась в самолете. Когда я вошла в салон, она сидела у иллюминатора на моем месте, рассматривала пассажиров и сосала карамельку. Вид у нее был совершенно невозмутимый.

– Лизочек, девочка, куда ты запропастилась?

Она знает, что я ненавижу, когда меня зовут Лизочек, который, как известно, «так уж мал, так уж мал». Во мне росту метр семьдесят три и сорок первый размер обуви. Если Вероника зовет меня Лизочек, значит, потеряла бдительность и подлизывается. И уж если вспоминать клички, то в благостные минуты тетка звала меня «императрицей» в честь Елизаветы Петровны. В этом прозвище я не вижу ничего обидного, и не потому, что обладаю имперским комплексом. Я не умею ни править, ни руководить. Но в Риме именно я составляла маршруты всех наших прогулок, а Вероника подчинялась мне с такой охотой и радостью, так искренне славила мои знания и вкус, что прозвище теряло свой обидный привкус.

– Лизонька, я тебя всюду искала и перепугалась не на шутку, – проблеяла Вероника и осторожно зевнула, прикрыв пальцами рот. – Сознайся, ты завела очередной роман?

Это дежурная тема. Видимо, тетка недогуляла в своей в общем тихой жизни и потому в Риме старалась приклеить меня к любому мужику в нашей тургруппе. Ее не смущало, что обладатель штанов моложе меня на десяток лет, или отягощен женой, или держится бирюком и дружит только с видеокамерой. Как заправская сваха, она выталкивала меня вперед и кокетливо просила любого подвернувшегося под руку индивидуума поднести чемоданы, заправить фотоаппарат пленкой, помочь влезть в автобус, открыть дверь в номер, потому что «у нас ключ прокручивается». Большого труда мне стоило отвязаться от лишних попутчиков и самостоятельно обойти Колизей и прочие достопримечательности. Только в Ватикане мы были с группой. И тут пожалуйста вам… «очередной роман»!

Объясняться было бесполезно. Первый час полета я молчала, потом мы ели, потом мы спали и, наконец, помирились. Нужно быть объективной. Я люблю свою тетку. Она покладистый человек, очень удобна в общении, чрезвычайно спокойна. Надо отдать ей должное, в Риме Вероника была в восторге от любого моего предложения. Она тонкий человек. Она так же, как я, не понимает, зачем нужны дети. Вероникин сын канул в дебрях Соединенных Штатов, кажется, преподает где-то русский язык, не звонит, не пишет, только изредка посылает очень небольшие деньги. Моя Янка рядом, а что толку? Тратишь на детей половину жизни, а потом они только и хотят, что от тебя избавиться. Правда, у Вероники есть верный Желтков. Он всегда болен, скучен, как понедельник, это Монблан пессимизма, а Вероника и с ним умудряется быть терпимой.

Она умеет попросить совета, спросить вкрадчиво: «Объясни, права я или нет?» И когда ей объяснишь, что она совершенно не права и ведет себя как последняя болваниха, умеет здраво принять критику и согласиться. Мне нравится ее отношение к миру, эдакое саркастически-насмешливое. В ней есть некая отстраненность от пустой суеты. С ней интересно разговаривать. Тетка мудра, она начитанна, у нее широкий круг ассоциаций, и не ее вина, что на старости лет она стала олицетворением хаоса.

Так я успокаивала себя в воздухе, но на земле все эти заклятия полетели в тартарары. Преисподняя разверзлась подле ленты конвейера, где получают багаж. У меня была только ручная кладь – сумка с парой кофт и запасной обувью. Вероника, как уже было упомянуто, получала чемодан на колесах, набитый шелковым, старинной выпечки шмотьем и сувенирами, которые она добыла в большом количестве.

В Домодедово получение багажа событие серьезное и длительное. Вот бы где стоило использовать песочные часы. Это был бы изощреннейший вид пытки. Но я не об этом. Я умею ждать. Дело в том, что Вероника поставила меня возле колонны, всучила мне в руки жесткий белый конверт и сказала:

– Стой здесь. Я буду ловить чемодан, а ты подними конверт повыше. Он к тебе подойдет, спросит: «Вы Елизавета Петровна?» Ты ответишь: «Да», – и отдашь ему конверт. На всякий случай – его зовут Игорь.

– Какой Игорь? – удивилась я.

– Молодой человек. Какая тебе разница? Я обещала в Риме передать этому Игорю конверт. Когда тот человек, который передавал мне конверт, описывал по телефону наши приметы, я сказала, что буду в синей кофте.

– Но зачем ты моим именем назвалась? – Дальше кричать и вопрошать в жанре трагедии было бесполезно, Вероника растворилась в пространстве.

Я стояла с поднятым в руке конвертом пять минут, потом десять, ну и так далее… Когда Вероника появилась, ведя за собой упирающийся чемодан, я опять была на грани срыва.

– Вероника, объясни толком, зачем я здесь торчу?

– Потому что нет Желткова. В противном случае мы бы давно уехали. Неужели машина сломалась? Этого нам только недоставало! Что ты на меня кричишь? Мужчина средних лет, ближе к пятидесяти, – она сделала интересное лицо, – попросил меня передать фотографии своему племяннику.

– Это кто-то из нашей группы? Из тех, кто поехал в Неаполь?

– Да нет же! Совершенно незнакомый человек. Насколько я поняла, он в Риме проездом. По-русски говорил чисто, но, знаешь… чуть-чуть с акцентом. Может быть, он литовец или эстонец. Блондин, между прочим. Вернее, седой. Но седина очень эффектно подкрашена – в голубизну. Может, он синькой волосы полощет… Естественно, я не могла ему отказать.

– Но зачем ты подставила меня? – вскричала я с негодованием. – Мы торчим здесь уже час или больше того!

– Желткова пока нет, так что ни минуты из твоего драгоценного времени мы не потеряли.

– Да разве в этом дело? Откуда ты знаешь, что в этом конверте? Мало ли что мог передать тебе фрукт с подкрашенной сединой!

– Ну не бомбу же! Он при мне положил сюда фотографии и запечатал конверт. А чего особенного? Я постоянно хожу на Киевский вокзал и посылаю на Украину посылки желтковской родне. И никогда ничего не пропало. Людям, моя дорогая, надо доверять.

– А если этот Игорь вообще не придет?

– А куда он денется? О! Желтков! – Вероника подхватила чемодан и быстро засеменила к мужу.

Я пошла за теткой. Я решила быть пассивной. Мне никто никаких конвертов не отдавал. Это Вероникин грех, и пусть она берет его на свою беспечную душу. Расцеловались, сели в машину, поехали. Первые вопросы касались Муси, старой беспородной суки. Это нервное, бровастое и усатое существо серо-бурой шерсти с голым, нахально торчащим хвостом было не просто любимицей и членом семьи. Если бы Муся умела водить машину и вскапывала по весне огород, Вероника, конечно, предпочла бы ее Желткову, и развод был бы неминуем.

Я дождалась паузы в разговоре и сказала, что меня ни в коем случае не надо подвозить к дому, что я налегке, вылезу на окружной у Калужского шоссе и замечательно доберусь домой на государственном транспорте. Машина ехала на Соколиную Гору, где Желтковы, сдав свою московскую квартиру, жили безвыездно в крохотном домишке, прозываемом хибарой. Домик был построен еще в советские времена на узком, Г-образном участке. В благие времена нашего сомнительного капитализма Веронику только потому не согнали с дорогостоящей земли, что этот участок был слишком мал и неудобен. Теперь супруги поспешали домой. Желтков экономил бензин, Веронике не терпелось обняться с Мусей. Со мной не стали спорить. И тут Вероника вспомнила про конверт и неведомого Игоря.

– Лизонька, киска, тебя не затруднит отдать этот конверт адресату?

– Затруднит, – я немедленно бросила конверт Веронике на колени.

Нет и нет. Оказывается, я не понимаю, как все просто. В Риме на всякий случай Вероника взяла у латыша или эстонца московский телефон племянника. Она, Вероника, едет на дачу, где, как известно, нет телефона. Глупо, в самом деле, ехать сейчас в Москву, когда у нее столько дел с огородом. Неведомому Игорю надо просто позвонить, он приедет за конвертом в условленное место. И все! Конечно, она меня уговорила.

– Ладно. Давай телефон.

Вероника долго рылась в сумке, перебирала какие-то бумажки, потом сказала:

– Нашла! – и вручила мне старую телефонную квитанцию с косо написанным на ней номером.

Уже выйдя из машины, я задала контрольный вопрос:

– А если я не доберусь до этого Игоря? Если он не подойдет к телефону?

– Тогда выброси конверт в помойное ведро, – тетка чмокнула меня в щеку и вернулась к разговору с Желтковым о Сикстинской капелле и собачьих кормах.

2

Разумеется, я не сразу позвонила этому Игорю. Первое, что я сделала, вернувшись домой, – поругалась с дочерью. Видит Бог, на этот раз не я начала. Яна вела себя так, словно в руках ее не телефонная трубка, а иерихонская труба. И она в нее трубила.

– Как Соня?

– А что ей сделается? Здорова. Ждет тебя. А твой замечательный Барсик обгрыз пальму и саженец фикуса, разбил синюю греческую вазу и, как собака, пометил все углы. В доме вонища, не продохнуть.

– Он скучал…

– Неправда твоя, он веселился. По ночам сочинял марсианскую музыку, прыгая по клавишам, будил Соньку, а я потом снотворное принимала.

– Ну, положим, крышку пианино положено закрывать. Я тысячу раз говорила об этом Соне. Открытый инструмент пылится.

– Мама, отставь в сторону свой педантизм. Не об этом сейчас речь.

– Ты бы лучше спросила, как я себя чувствую.

– Твое здоровье мы обсудили позавчера. На десять долларов наговорили. А про Барсика я не рассказала, и не из экономии, а потому что не хотела портить тебе в Риме настроение.

– Понятно, теперь я вернулась домой и можно продолжать сводить меня с ума. А мое здоровье – вовсе не пустой звук. Италия – серьезная нагрузка на мой артрит.

– Ма-ма! Окстись! Сколько я себя помню, ты талдычила об Италии. Ты мне все уши прожужжала, мечтая о своем божественном Боттичелли.

– Это, кстати, не самая плохая мечта. Ты, насколько я понимаю, мечтаешь совсем о другом! А Барсика я заберу завтра же. Помыться ты мне разрешишь?

Дальше – непереводимая игра слов. Я согласна, у меня трудный характер, согласна, что яблоко от яблони не обязательно падает под его ствол, но чтобы откатиться в чужой огород… Большей скандалистки, чем моя дочь, не сыскать во всем мире. Но не в этом дело. Будь она главной скандалисткой хоть во всей вселенной, я бы простила ее. Не стоит серьезно относиться к словесным перепалкам, главное – поступок. А поступки Янины – рот открыть и не встать.

До седьмого класса она считалась в семье умной, в восьмом классе ее стали называть красавицей. Второе ее приобретение полностью вычеркнуло первое. Я вообще удивляюсь, как она окончила школу. А эти ее кислотные наряды и развлечения на дискотеках! На иглу не села, и на том спасибо. Хотя не исключено, что она попробовала наркотики, скорее всего, они ее просто не взяли.

В институт поступила с третьего раза. Денег на репетиторов угрохали уйму, тогда еще муж был жив. Учись, доченька… Училась она, кстати, неплохо. Кажется, неплохо, но на четвертом курсе «принесла в подоле». От ребенка она не избавилась только из-за крайней беспечности, излишняя совестливость или сентиментальность не в правилах моей дочери. Как она сама говорила, «сильно запустила процесс». Когда сообразила, что к чему, аборт уже смахивал на убийство.

Кто отец ребенка, я не знаю до сих пор. Сколько мы ее ни уговаривали, ни увещевали – бесполезно. А потом перестали спрашивать, не до того было. Мы жили ужасно! Паша болел – рак, рядом малютка, у Янки государственный экзамен. Одна радость – Паша увидел перед смертью внучку. Образ Сониного отца тревожит меня до сих пор.

Как только мы остались одни, Янка потребовала размена квартиры. Вначале я воспротивилась. По всем человеческим законам разумно было жить под одной крышей. Бабушками не бросаются. Но, оказывается, я совершенно не вписываюсь в образ жизни моей дочери, оказывается, находясь рядом, я непременно загублю ее карьеру и подавлю ее как личность. Кончилось дело тем, что Янка с Соней получили маленькую двухкомнатную, а я большую однокомнатную, уехав в подмосковный городок, который в подлые времена сталинизма-брежневизма имел гордую приставку «Академ».

Дальнейшая жизнь дочери для меня протекала как бы в тумане. Внешне все выглядело замечательно. Янка работала в какой-то фирме, Сонечка росла на руках у приходящей няни. Но всегда есть могучее «но». Образ жизни моей дочери, в который я не вписывалась, называется теперь очень прилично – иметь друга. А по-моему, она просто содержанка. Иначе откуда дорогие духи, побрякушки с сапфирами, роскошные манто и прочая дребедень? Кроме того, я подозреваю, что «дружила» Янка одновременно с несколькими бойфрендами. Легко представить, кем были ее клиенты. Партократы после девяносто второго года ослабили власть, потеснились, и в освободившуюся нишу хлынул уголовный элемент.

Пусть я сильно преувеличиваю, может, на деле все было не так ужасно. В мое время это называлось «иметь любовников». Но черта нам эти любовники платили! Отдавать любовь за плату считалось верхом безнравственности. И подарки чаще дарили мы им, а не они нам. У них все деньги жены отнимали.

Потом Яна обнародовала свои сексуальные отношения. На этот раз миру был представлен немолодой, некрасивый и очень богатый армянин. В семье он назывался Бизнесмен. По отношению к Янке он вел себя вполне порядочно: обеспечил ее новым жильем и положил на имя Сони некую сумму денег. Оформить брак они не успели, потому что армянин попал в автокатастрофу. По телевизору говорили, что его убили.

Меня этот Бизнесмен очень интересовал. Отношения их с Яной длились три года, и за все это время я с ним ни разу толком не поговорила. Что сейчас наиболее точно характеризует эпоху и человека в ней? Понятно что – каким способом он зарабатывает деньги. А вот это как раз и невозможно узнать. Говоря в новой терминологии, наш Бизнесмен был «непрозрачен». Меня это несказанно раздражало. Я, например, абсолютно «прозрачна»: работаю за мелочь в библиотеке и живу за счет Янкиной квартиры, которую сдаю. А ты? Чем ты зарабатываешь? Нефтью, памперсами, итальянской мебелью, рэкетом? Однажды я спросила об этом у Янки. И она мне ответила. Если бы слова стреляли, на моем теле обнаружили бы миллион ран. Лучше бы я молчала.

Да, мне не нравится ее образ жизни. Цивилизация явно пошла не по тому пути. Сейчас люди уверены, что надо холить тело, а не душу. Какую скучную, эгоистичную, бессобытийную жизнь надо вести, чтобы не забыть во избежание бессонницы накапать в ванну (так советует один глянцевый журнал, и Янка ему следует!) семь капель ароматического масла из сандала, ромашки, ванили и апельсинового сока. И в этом теплом компоте надо лежать пятнадцать минут. Далее гарантируется счастье.

В одной из своих книг Бердяев непрозрачно намекает, что у истоков промышленного прогресса стояло желание женщин хорошо одеваться. И уж тут мужики расстарались! Я это так понимаю: нужны были новые ткани, хорошие скорняки, ювелирных дел мастера, а также оружие, чтобы добывать украшения для баб у врага. С чего начали, к тому и пришли. Ничто сейчас так трепетно не рекламируют, как прокладки, жвачку, шампуни и кремы. «Эмульсия и крем содержат клетки люпина и воздействуют на кожу сразу на трех клеточных уровнях…», «Новая очищающая маска создана на основе минеральной морской глины с северного побережья японского острова Хонсю…», «Увлажняющий крем содержит редкие брегатовые водоросли, улавливающие влагу и не дающие ей испаряться с поверхности кожи…» Кремы бывают вечерние, дневные, утренние, закатные, полуденные, для век, для щек, для лба, для ног, для рук, для подмышек, ягодиц, спины… Потребности становятся бездонными и необъятными, вырубаются леса, загаживаются реки, атмосфера утекает в озоновую дыру.

А как быть с наработанной веками человеческой мыслью? Люди решали высокие задачи, пытались постичь смысл жизни, понять, что есть добро и зло. Где это все? И ладно бы остался в обиходе дурацкий лозунг, мол, человек создан для счастья, как какая-то там дурацкая птица для дурацкого полета! Так нет. Оказывается, «человек создан для комфорта и секса» – это внушают нам современные идеологи. А две тысячи лет христианства куда? Псу под хвост? Вот, например, Иоанн Дамаскин…

Янка закрывала уши, смеялась мне в лицо, а потом кричала:

– Мать, как ты наивна!

Этой фразой она доводила меня до бешенства. Ответить ей я могла только одним:

– Дочь, помяни мое слово, ты плохо кончишь!

Все, остановите меня! Про мои отношения с Янкой я могу рассказывать бесконечно. Следующий звонок я, как обязательный человек, сделала неведомому Игорю. Надо же было передать ему белый конверт. Судя по телефонному номеру, он жил где-то в центре. К телефону никто не подошел. Позвонила через час – тот же результат.

А дальше началась игра. Я набирала номер и попадала не туда. Потом было занято. Когда я перебранилась с половиной Москвы и к телефону наконец подошел Игорь, то сразу выяснилось, что никакого конверта из Рима он не ждет и вообще я ошиблась номером. Проверили, действительно ошиблась.

Только к вечеру совпало все, раздраженный женский голос согласился, что это именно тот номер, который записан у меня на бумажке. И вообразите, это была прачечная, работающая без выходных. Безумная Вероника дала мне не тот номер. Она любит записывать нужные номера на случайных листках. Ну, стало быть, предсказания тетки сбылись. Игорь не получит передачку из Рима. Не ехать же мне к Веронике на Соколиную Гору за правильным телефоном. Да и не найдет она его уже никогда.

Я решила выкинуть конверт в помойку, но остановила себя. У меня суеверное отношение к фотографиям. В конце концов, это застывшие живые люди. Я зримо представляла, что они будут лежать, соприкасаясь лицом с картофельной шелухой и прочей гнилью. В мусоросборниках шныряют крысы. Моя покойная свекровь говорила, что фотографии даже незнакомых людей нельзя выбрасывать в мир беспризорными, это плохая примета. Хочешь избавиться от фото, его надо сжечь. Где это я буду устраивать костер в современной квартире? Пусть полежат чужие знакомцы. Может, произойдет чудо, и Вероника вспомнит нужный номер телефона.

* * *

Первое, что подвернулось под руку на следующее утро, был белый конверт. Ни при каких обстоятельствах Елизавета Петровна не стала бы вскрывать чужие письма. Но в этом конверте хранились уже ничьи тайны. Она не знала получателя, не видела отправителя и, движимая не столько любопытством, сколько чувством неудобства от невыполнения чужой просьбы, вскрыла конверт.

Четыре фотографии одного формата, яркие, глянцевые, как конфетные обертки. А это что такое? CD-диск. Зачем? CD-диск был обернут в белую бумагу, неудивительно, что Вероника его не заметила.

Легкий холодок пробежал меж лопаток, сердце откликнулось аритмией, от напряжения вдруг заныла шея. Дискеты, CD-диски, принтеры и файлы принадлежали совсем чужому миру. В библиотеке были компьютеры, но Елизавета Петровна не подходила к ним на пистолетный выстрел. На этих новомодных машинах работали две молодые сотрудницы, и, если надо было быстро уточнить номер каталога или проверить сохранность научного фонда, она обращалась к ним и со скрытой опаской наблюдала, как порхали по клавишам легкие наманикюренные пальцы. Если честно говорить, Елизавета Петровна до сих пор была уверена, что если монитор напрямую подсоединить к сети и антенне, то он будет работать как телевизор.

Если нормальный человек посылает пояснение к фотографиям или частное письмо, то он пользуется писчей бумагой. А уж если у него что-то написано на диске, то не проще ли послать сообщение по интернету? Или она чего-нибудь опять не понимает? А если эта пластмассовая штучка таит в себе какую-то опасность, то ее надо немедленно выкинуть. Тайной информации, записанной таким способом, будет вполне уютно в помойке, а фотографии она сожжет на свечке.

Кто же эти люди – в фас и в профиль? Вначале она видела только уши, носы, галстуки и воротники, потом всмотрелась внимательнее. Первая фотография была сделана в музее или на выставке. На отрешенно-белых стенах висят полотна в рамах, рисунок и композиция не угадываются, сплошные пестрые пятна, отдаленно напоминающие подсолнухи, лица малайцев или плавающие в пруду дыни. В углу помещения высится громоздкая скульптурная композиция – нечто вроде поставленного на попа железного таракана.

В этой декорации разместились четверо людей. Дама в синем платье с V-образным воротом и гранатовыми бусами, судя по умильному выражению лица, рассматривала нечто не попавшее в кадр и принадлежавшее культуре, двое носатых мужиков, их профили словно рисовали под копирку, вели свой оживленный разговор, а на переднем плане торчал молодой узкоплечий мужчина с прилизанными волосами, в темных очках и белой спортивной куртке. Прилизанный выглядел очень независимо, руки в карманах, вид надменный, он явно собирался к кому-то обратиться, еще секунда, и он откроет рот. Елизавете Петровне он не понравился. А дама в бусах понравилась. У нее были очень густые, пряменькие брови, придававшие ей вдумчивое выражение лица, и очень длинные мочки ушей, серьги небось носила по килограмму.

На страницу:
1 из 6