Песни сирены (сборник)

III

Муж, заподозрив жену в неверности, нанял частного сыщика для слежки за ней.

Вскоре тот докладывает ему о результатах:

– Ваша жена встретилась с мужчиной на городской площади, они сели в машину и поехали на вашу дачу. Вошли в дом, сели за стол, выпили вина, разделись догола. Потом они погасили свет, и больше я ничего не видел.

Муж, в отчаянии:

– Проклятая неизвестность! Проклятая неизвестность!

Старый анекдот

В тот достопамятный день мы с Аллой по традиции встречались на «нейтральной территории» – за маленьким угловым столиком в кофейне «Восточный экспресс», где стилизованно воспроизведена атмосфера роскошного железнодорожного вагона-ресторана начала двадцатого века, включая занавесочки, панели из морёного дуба, обилие зеркал и даже мягко освещённое пространство для особо важных посетителей, условно разделённое по одной из сторон зала невысокими перегородками на некоторые подобия железнодорожных купе с бутафорскими «стоп-кранами» для вызова официантов. Посуда и обслуживание тоже под стать. Ничего новомодного – фундаментальные столовые приборы, чай в подстаканниках, кофе, который вам приносят на мельхиоровом подносе прямо в закопчённой джезве. Словом, солидно и мрачновато, к тому же недёшево, при этом еда в «Экспрессе» добротная, но вполне ординарная. Мне, честно говоря, не так уж и нравится вся эта железнодорожная мишура, зато Алла от неё в восторге. Но главное достоинство заведения для нас не в этом, а в очень удачном расположении – в двух шагах от больницы скорой помощи, где я подрабатываю на полставки, и как раз с тыльной стороны комитета по образованию. Алле нравится ещё и то, что здесь она почти не рискует столкнуться с сослуживцами. Те, несмотря на близость заведения, в «Экспресс» не ходят, поскольку рядовым госбюджетным сотрудникам обедать здесь не по карману, а у тех, кто получает вознаграждение «борзыми щенками», видимо, имеются свои места для тусовки. Что побуждало Аллу старательно избегать встреч со знакомыми во время наших свиданий, мне никогда не было вполне ясно, хотя она и делала какие-то туманные и неправдоподобные намёки насчёт якобы сплетен на работе. Теперь всё, конечно, приобрело несколько другой смысл – но, впрочем, я и сейчас ни в чём не уверен. Во всяком случае, если раньше я не исключал, что она вела бы себя иначе, будь я в правильном «прикиде», то теперь у меня появились сомнения по этому поводу. Может быть, дело совсем и не в манишках. Кстати, сама Алла привычно не считается ни с расходами, ни с чисто физическими страданиями, когда на карту поставлен вопрос о том, как она будет выглядеть. За время нашего общения я уже поднаторел в особенностях кутюра и теперь могу чисто на глазок, по одному только внешнему виду, определять, например, индекс мучительности новой пары обуви. Вообще, у меня есть подозрение, что вопросами женской моды изысканного дизайна занимаются, главным образом, отставные мастера пыточных дел.

Отмечу, что и завсегдатаем этого пункта общепита я стал достаточно случайно, и тоже не без участия Аллы. Просто как-то раз, ещё в стадии начального ухаживания, я предложил ей вместе поужинать. Первоначально мы направлялись совсем в другое место, но совершенно неожиданно, прямо напротив входа в этот самый «Экспресс», столкнулись с их администратором по имени Артур, и как раз в ту минуту, когда тот спешил к началу своей смены. С этим хлыщеватым молодым человеком я был шапочно знаком ещё со времени моего предыдущего и до той поры единственного посещения вагона-ресторана прошлой осенью, когда по срочному вызову скорой откачивал Артура после анафилактического шока. В тот раз – как он впоследствии объяснил – ему не удалось устроить мне достойный приём по причине слабости организма. Зато теперь, несмотря на то, что прошло уже несколько месяцев, Артур, профессионально опознав меня в толпе, так радушно и искренне раскрыл руки для объятий, что избежать выражения благодарности было решительно невозможно. Правда, от объятий я ускользнул, ограничившись крепким рукопожатием, но символически отобедать с Артуром нам всё-таки пришлось, потому что он крепко схватил меня за рукав и не отпускал, пока не затащил прямо в купе для избранных посетителей. Впрочем, администратор был достаточно чутким человеком и не стал долго докучать – поднял тост за своего «спасителя» и умчался исполнять прямые служебные обязанности. На Аллу Артур произвёл самое благоприятное впечатление, а вот мой отказ приходить сюда обедать «за счёт заведения», как выразился администратор, вызвал у неё поток упрёков. Динамика упрёков в отношениях с девушкой на временной оси – отдельная тема, и очень интересная. С Аллой это происходило так: в самом начале её выговоры были робкими и относительно тактичными, затем, когда она уже вполне освоилась со мной, – резкими и продолжительными, а в последнее время стали более грубыми, но одновременно и более короткими. Видимо, сказался накопившийся отрицательный опыт и понимание того, что если в упрёках и есть какая-то польза для Аллы, то лишь сугубо в смысле эмоциональной разрядки. Но в описываемый мною момент она всё ещё пыталась действовать методом мягкого убеждения, поэтому наш диалог подзатянулся. Главное, Аллочка никак не могла понять причины моего упрямства.

– Подумаешь! Что тут такого? Ты ему жизнь спас, а тут – какая-то мелочь!

– Не то чтобы «спас», просто продлил немного.

– Как это?

– Не стал же он от моего лечения бессмертным! – пытался я отшутиться.

– Ну и что? Ты какую-то ерунду говоришь! А здесь так мило. Мы могли бы приходить сюда обедать по вторникам – у тебя смена в «скорой» как раз в двенадцать заканчивается.

– Мы и так можем сюда приходить, если хочешь. Ну, предположим, не обедать, – сделал я осторожную поправку, вспомнив астрономические цены в ресторанном меню, которое я всё же полистал из любопытства, – а, скажем, выпить кофе. Кофе здесь вполне приличный.

– Не понимаю, что здесь такого, если мы время от времени будем пользоваться гостеприимством твоего друга.

– Он мне не друг, а быть в долгу я не люблю.

– А он сказал – друг! К тому же, это не из его кармана. А если бы и из его – видел, какие у него «Картье»? Тысячи на три тянут. Не обеднел бы!

Несмотря на то, что меня коробит пересчитывание денег в чужих карманах, Алла любит щегольнуть информированностью во всём том, что касается всевозможных модных понтов. Я ей намекал, что подобную осведомлённость в порядочном обществе лучше не выставлять напоказ, поскольку, как известно, ничто так не выдаёт в человеке плебейскую сущность, как умение разбираться в дорогих марках часов, автомобилей и пиджаков. Но ей – как с гуся вода. Сдержанное достоинство – не её стихия. Скорее наоборот, она видит в сдержанности и скромности некоторую ущербность, причём, даже не без психологической подоплёки. Алла не может понять, как, например, можно не хотеть иметь те же «Картье». Она ещё может допустить, что кто-то может говорить, что «не хочет» иметь «Картье» по принципу «зелен виноград». То есть не могу себе позволить такой покупки – вот и говорю, что они мне не нужны. Но чтобы просто так, без причины, не хотеть – это уж совсем невероятно, для этого, как минимум, нужно быть «странным» в её классификации. Меня она после первого периода недоверчивого освидетельствования – не притворяюсь ли? – всё же причислила к этой категории и даже открыто говорит: «Саша, ты странный». Что, впрочем, не мешает ей ко мне хорошо относиться, видимо, такая разновидность странности не считается у неё опасной – это скорее что-то вроде странности деревенского дурачка, нежели странности какого-нибудь там злостного маньяка. Тем не менее, в тот раз Алла меня так и не поняла, обиженно надула губки. Пришлось пуститься в объяснения:

– Слушай! Ты же не маленькая! Как знать, чем всё это может закончиться? Смотри, какая здесь публика. Вот так походишь-походишь в ресторан на халяву, а потом тебя ещё куда-то позовут, но уже в профессиональном качестве, как врача. Полечить какого-нибудь пациента, у которого головная боль от огнестрельной дырки над правым ухом.

– Ну и что здесь такого? Даже если и так? Зато заплатили бы наверняка по-царски.

С размахом «царской оплаты» я знаком не понаслышке, потому что прошлой весной одного моего бывшего коллегу, известного тем, что он оказывал частные медицинские услуги «браткам», выловили из местного водоёма изрядно потраченным раками и прочей пресноводной фауной. Впрочем, об этом я рассказывать не стал, а ограничился констатацией личных мотивов:

– Может быть, может быть… Но вот так один раз, потом другой – и не заметишь, как окажется, что ты плотно сидишь у них на крючке. Нет уж, спасибо! Кроме того, даже если подобных предложений и не будет – ты же знаешь, что я не люблю одалживаться.

Пришлось Алле волей-неволей привыкать к мысли, что переубедить меня ей не удастся. Это заняло у неё немало времени, но к концу нашей трапезы она, похоже, «оттаяла». Во всяком случае, когда, уже у выхода, она заметила в самом углу кафе неприметный маленький столик, то вновь вернулась к моему предложению, несмотря на то, что всего лишь четверть часа назад отвергла его с негодованием:

– Хорошо! Тогда каждый вторник мы будем встречаться здесь ровно в двенадцать и пить кофе. Вон за тем столом! Ты хотя бы можешь договориться, чтобы это место по вторникам оставляли для нас?

Это я мог. Тем более что столик стоял немного на отшибе – не так близко от ряда «купе» и в то же время в некотором отдалении от стойки бара. Да ещё и чуть ли не в самой светлой части помещения, потому что прямо над столиком сходились два часто застеклённых окна фасадной части кафе. Окна были с тонким деревянным переплётом и напомнили мне веранду старой дедушкиной дачи. Этот уголок казался уютным, а если сесть спиной к стене, то и обзор из него открывался хороший – оттуда можно было видеть не только большую часть зала, но и кусочек городской площади, где в полдень буднего дня всегда оживлённо, многолюдно и не скучно.

Вот за этим-то столиком Алла и приоткрыла мне свою тайну, пока мы ждали кофе. Сначала она нервно курила, видимо, не решаясь на разговор, но потом начала довольно резко и даже агрессивно:

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Только давай сразу договоримся: не надо меня воспитывать!

IV

Ревность на службе государства

Справка

«Леонид Васильевич Николаев (1904 – 29 декабря 1934) – убийца Сергея Мироновича Кирова. Член коммунистической партии, работал в Ленинграде инструктором историко-партийной комиссии Института истории ВКП(б). 1 декабря 1934 года застрелил Кирова в Смольном, что стало предвестием начала массовых репрессий. Расстрелян. До сих пор не реабилитирован, несмотря на очевидную сфабрикованность следственных материалов против него».

Всякие попытки придать делу Николаева характер заказного убийства, а самого его выставить в виде то секретного сотрудника карательных органов, то невинной жертвы режима и чуть ли не героя, конечно, неоправданны и даже смехотворны. Проблема, однако, заключается в том, что для обывательского мнения, не слишком осведомлённого и не привыкшего опираться на твёрдые факты, зато весьма эмоционального, судебный процесс, вынесший убийце смертельный приговор, и в самом деле выглядит как заранее тщательно спланированная оперативная разработка, особенно в свете массовых разоблачений конца двадцатого века. Тем не менее, при всей скандальной привлекательности, версия убийства по заданию НКВД или даже по указанию самого Сталина не соответствует действительности. Далёкий от политики бытовой конфликт всего лишь совпал с интересами комиссариата внутренних дел – впрочем, совпал весьма удачно и даже подсказал спецслужбам пути решения важнейших стратегических задач.

Прежде чем обращаться непосредственно к материалам дела, следует принять во внимание семейные обстоятельства и характер Кирова. Мария Маркус, жена народного трибуна, была больной, бесплодной женщиной, перенёсшей несколько инсультов, поэтому можно с достаточной степенью достоверности предположить, что с середины двадцатых годов она не вступала с мужем в половые отношения. Имело это обстоятельство решающее значение или нет, судить трудно, однако известно, что Сергей Миронович, любимец Сталина, партии и народа и большой донжуан, не скрываясь, а порою даже демонстративно заводил многочисленные романы. По свидетельству современников, он был особенно неравнодушен к балеринам – Ленинградский театр оперы и балета не зря долгое время носил его имя, хотя, бывая в столичных командировках, Сергей Миронович не обходил своим вниманием и Большой театр. Не одна и не две Терпсихоры прошли через постель Кирова. Тут побывали и донна Анна, и Жизель, и солистки, и кордебалет, что же касается лебедей, то их никто не удосуживался считать. Как истинный сын трудящихся, чуждый сословных предрассудков, не чурался Киров и менее возвышенных созданий, в частности, из числа тех, что были заняты в сфере обслуживания Ленинградского обкома партии. И вышло так, что милее, чем утончённые женщины артистического круга, для него стала скромная официантка, работавшая при секретариате в Смольном, впрочем, не исключено, что ему просто приелись худосочные балерины. Киров впервые увидел пышнотелую рыжеволосую красавицу Мильду Драуле в конце двадцатых годов. Он влюбился немедленно и без оглядки и пронёс свою неистовую страсть к Мильде до самой смерти. Ко времени знакомства Драуле уже несколько лет была замужем за Леонидом Николаевым, но Кирова никогда не останавливали такие мелочи, как семейное положение нравившихся ему женщин. В 1930 году Мильда и Киров вместе отдыхали в санатории ВЦИК, и ровно через 9 месяцев у четы Николаевых рождается сын, по воспоминаниям современников, очень похожий на Кирова. Чтобы пресечь сплетни, начавшие циркулировать в Смольном по поводу ребёнка, родившегося в результате связи первого секретаря с замужней женщиной, Кирову пришлось позаботиться о новом месте работы для Драуле. Летом 1933 года она перешла в управление уполномоченного наркомата тяжёлой промышленности, а в ноябре заняла там привилегированную «номенклатурную» должность инспектора по кадрам с окладом 275 рублей, то есть стала получать больше мужа. Догадывался ли о чём-нибудь Николаев? Скорее всего, да, но до поры до времени терпел измены своей жены со всемогущим первым секретарём обкома Ленинграда и даже не брезговал принимать его покровительство. Так, когда Николаев, отличавшийся исключительно неуживчивым характером и неоднократно писавший в газеты кляузы на своё начальство, был исключён из партии «за создание склоки через печать», он не побрезговал через жену обратиться к Кирову за помощью, и тот содействовал его восстановлению в партии и устройству на работу в райком. В августе 1932 года не без помощи Кирова Николаев становится инспектором «Ленинградской контрольной комиссии» – органа партийной «Рабоче-Крестьянской инспекции», а в октябре 1933 года его зачислили «инструктором истпарткомиссии» в Институт истории ВКП(б). Однако в апреле 1934 года Николаева опять увольняют. Добиваясь восстановления в Институте истории ВКП(б), где на непыльной должности инструктора ему шла не только приличная зарплата, но и полагались привилегии в «снабжении», он пишет буквально десятки жалоб в различные инстанции. «Вот уже четвёртый месяц сижу без работы и без снабжения», – жалуется Николаев в письме на имя Кирова, датированном июлем 1934 года. Письмо, тем не менее, остаётся без ответа, потому что к тому моменту Мильда уже твёрдо решила подать на развод и сообщила об этом как своему мужу, так и Кирову. Оставшись отныне без всякой поддержки, Николаев выходит на тропу войны. Видимо, уже тогда Николаев был под наблюдением органов НКВД, которые не только ничего не сделали для предотвращения убийства Кирова, но и способствовали осуществлению этого плана. Когда вооружённого Николаева, подозрительно шнырявшего возле резиденции Кирова, задержала охрана (это произошло 15 октября 1934 года), он был отпущен по распоряжению никого иного, как первого заместителя начальника УНКВД СССР по Ленинградской области Ивана Васильевича Запорожца. Несмотря на то, что Николаев не смог объяснить охране, зачем он шатался под окнами дома Кирова с револьвером в кармане, изъятый при задержании ствол был также возвращён владельцу, поскольку Николаев, как, впрочем, и многие другие члены партии и комсомольские работники, имел разрешение на ношение оружия. Разрешение было выдано будущему убийце Кирова органами внутренних дел ещё в 1924 году и вновь подтверждено в 1930-м. Таким образом, несмотря на небольшую отсрочку, уже через полтора месяца ревнивый муж смог осуществить свой замысел. Официальная версия КПСС безапелляционно гласит, что Киров стал жертвой заговора: «1 декабря 1934 года в Ленинграде, в Смольном, был убит член Президиума ЦИК СССР, член Политбюро и секретарь ЦК ВКП (б), секретарь Ленинградского обкома и горкома партии Сергей Миронович Киров. В этот день Киров выехал из своей квартиры в доме № 26/28 по улице Красных Зорь (сегодня это Каменноостровский проспект) и около 16:30 прибыл в Смольный. По центральной лестнице поднялся на третий этаж, миновал основной коридор и начал движение по левому коридору в сторону своего кабинета. В это время Киров был убит выстрелом из револьвера в затылок. На месте преступления задержали убийцу – Леонида Васильевича Николаева, у которого обнаружили револьвер системы наган образца 1895 года № 24778 выпуска 1912 года с пятью патронами, двумя стреляными гильзами в барабане и портфель с документами. В ходе следствия, кроме Николаева, по данному делу были арестованы и преданы суду ещё 13 человек. 29 декабря 1934 года Военная коллегия Верховного суда СССР признала, что убийство Кирова было совершено подпольной террористической зиновьевской организацией, возглавляемой так называемым «Ленинградским центром». Все 14 подсудимых были приговорены к расстрелу». В многотомной «Истории Коммунистической партии Советского Союза» (том 4, кн. 2) под редакцией П. Н. Поспелова и в учебнике «История Коммунистической партии» под редакцией Б. Н. Пономарёва говорилось следующее: «Душегубство С. М. Кирова – акт политического террора». «Задержанный на месте преступления убийца ненавидел партию и её руководящих деятелей. Органы правосудия вынесли убийце строгий, правильный приговор».

Следует отметить, что поначалу следствие было менее единодушным. Уже в полночь первого дня следствия обозначились три возможные версии, объяснявшие причины трагического преступления. Первая – убийство на почве ревности, что фактически подтверждал и допрос Мильды ровно через пятнадцать минут после убийства Кирова. Вторая версия – «германский след». Неожиданно всплыла связь Николаева с германским консульством. Обратить же внимание на такие, более чем непонятные, отношения с этим учреждением заставило следующее. Оказалось, что Николаев летом и осенью неоднократно посещал германское консульство, после чего всякий раз направлялся в магазин Торгсина, где покупки оплачивал дойчмарками. Однако вечером 4 декабря направленность следствия резко изменилась. Агентурным путём – от подсаженного в камеру к Николаеву осведомителя – следователи получили фамилии людей, с которыми обвиняемый более десяти лет назад работал в Выборгском райкоме комсомола и которые впоследствии превратились в «сторонников» Троцкого либо Зиновьева. Основной, а затем и единственной стала версия политического убийства. 16 декабря Зиновьева арестовали вместе с ещё одним бывшим членом политбюро – Каменевым. На следующий день в передовице газеты «Правда» появилось объяснение причин: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов товарища Кирова». Ещё через пять дней обвинение против бывшего руководителя Коминтерна, который перед революцией вместе с Лениным скрывался в шалаше в Разливе, конкретизировали. «Мотивами убийства товарища Кирова, – указывалось в сообщении «В Народном комиссариате внутренних дел», – явилось стремление добиться таким путём изменения нашей политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы». Так завершилась переквалификация бытового преступления в политическое. Сталин умело использовал убийство Кирова в собственных целях. Разумеется, лидер питерских коммунистов не мог погибнуть от руки мужа любовницы, его могли убить только злые враги. Убийство Кирова дало Сталину возможность провести чистку партии и руководства государственных органов от октябрьского поколения большевиков и окончательно укрепить режим личной власти.

Интерес к обстоятельствам убийства Кирова не угасал на протяжении многих десятилетий. На XXII съезде партии H. С. Хрущёв высказал версию о загадочности обстоятельств убийства Сергея Мироновича и сделал достаточно прозрачный намёк на сталинский след подготовки покушения. Перья историков заскрипели. Появился целый пласт литературы о злодейском заговоре Сталина, который, впрочем, резко сократился в брежневскую эпоху, когда в стране были приостановлены практически все публикации о преступлениях Сталина. С приходом перестройки запрет был снят. Б романе А. Рыбакова «Дети Арбата» Кирову и подготовке его убийства вновь уделено немало внимания. Следует заметить, что, вопреки разным политическим целям, Сталин, а за ним Хрущёв и Горбачёв, исходя из своих собственных интересов, единодушно пытались сохранить репутацию Кирова как рыцаря без страха и упрёка. Тем не менее, сохранившиеся с 1934 года протоколы первоначального расследования, а также более поздние данные судебно-медицинской экспертизы убедительно доказывают версию именно бытового убийства, причём совершённого при достаточно скандальных обстоятельствах. Прежде всего укажем на нестыковки официального заключения с убедительно установленными и задокументированными фактами. Выстрелы в Смольном прозвучали в 16:30. Ровно через пятнадцать минут в доме № 4 по Литейному проспекту – в Управлении НКВД по Ленинграду и области – начальник четвёртого отделения секретно-политического отдела Коган начал допрос Мильды Драуле. Четверть часа – это как раз то время, за которое можно спуститься с третьего или второго этажа Смольного, сесть в машину и проехать, практически по прямой, по Шпалерной до Литейного, что свидетельствует о том, что Драуле во время убийства находилась именно в Смольном, где она в то время уже не работала. Когда Мильду доставили в ОГПУ, на ней были только пальто и туфли. Это косвенно доказывает, что в момент убийства она была совершенно голой. В соответствии с протоколом допроса одного из телохранителей Сергея Мироновича, убийство случилось не в коридоре Смольного, как принято считать, а в кабинете Кирова. Охрана не сразу смогла открыть дверь кабинета после выстрела: она была подпёрта телами убитого Кирова и упавшего в обморок Николаева. Пулевое отверстие в околыше фуражки Кирова, приобщённой к делу, не соответствовало пулевому отверстию в его черепе. Кроме того, головной убор был прострелен уже позже, из нагана, который не принадлежал Николаеву, – пуля имела мельхиоровую оболочку. Это доказывает факт «подгонки» доказательной базы под «коридорную» версию политического убийства, согласно которой Киров был застрелен, когда находился в вертикальном положении. На самом же деле, роковой выстрел был произведён не сбоку, как это должно было быть, если придерживаться официального заключения, а сверху. Поскольку Леонид Николаев отличался очень низким ростом, отверстие от пули в черепе Кирова предполагает только один вариант. Сергей Миронович прошёл к себе в кабинет в сопровождении начальника охраны Борисова. Тот, проводив его лишь до дверей, отправился в помещение для отдыха охранников. Он наверняка знал, что давняя любовница Кирова уже ждала его в кабинете. Знал об этом и Николаев, который следил за женой и видел, как Мильда вошла в комнату Кирова. Убийца выждал какое-то время, затем ворвался внутрь и, застав парочку в процессе соития, потерял голову и, будучи в состоянии аффекта, застрелил Кирова на месте. Трассологическая экспертиза показала, что Киров в момент выстрела находился, скорее всего, в горизонтальном положении, с лицом, обращённым вниз. Какова бы ни была его поза, он, во всяком случае, вряд ли стоял, выпрямившись во весь рост, иначе траектория пули в черепе была бы совсем иной.

Сталин обладал своеобразным чувством юмора, поэтому банальное бытовое убийство из ревности сыграло роль детонатора политических репрессий, которые вошли в историю под названием «большой террор». «Месть» Сталина за любимца партии была ужасна. Основного свидетеля, начальника охраны Борисова, который мог бы поставить под сомнение выводы следственной группы, ликвидировали ещё в процессе дознания. Против Николаева и его знакомых НКВД был сфабрикован процесс по участию в подпольной зиновьевской организации, возглавляемой неким «ленинградским центром». Менее чем через месяц (29 декабря) Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Николаева к смертной казни, и он был немедленно расстрелян. Его жену Мильду Драуле сначала исключили из партии, а позже, 10 марта 1935 года, она была также расстреляна. Дети Мильды исчезли. Скорее всего, им сменили документы и отправили в детский дом. Вся семья Николаева и мать Мильды Драуле были расстреляны через два или три месяца после покушения. Невинные жертвы произвола, они не были реабилитированы до 1991 года, когда их дело появилось на страницах советской прессы. Общее число репрессированных после убийства Кирова составило 267 тысяч в 1935 и 275 тысяч в 1936 году, что превысило даже рекордные до тех пор показатели периода насильственной коллективизации.