Прайм-тайм

– Сколько еще вы будете заниматься этим? – спросил он.

– Чем? – уточнил курчавый юнец в униформе.

– Когда я получу назад автобус?

– Я позову комиссара, – сказал курчавый.

Другой стоял на метр дальше, настороженно поглядывал на него.

– Я должен был уехать отсюда в восемь утра, – сообщил Гуннар Антонссон сквозь дождь.

Полицейский отвернулся.

К нему подошел его молодой коллега в компании с мужчиной в кожаной куртке и пестрой рубахе.

– Ступай в автобус, – сказал тот, протянул руку в знак приветствия.

От удивления Гуннар потерял дар речи и от его злости не осталось и следа. Преисполненный благодарности, он преодолел пять ступенек по металлической лестнице и, шагнув внутрь, подальше от дождя, резко остановился. Проход в аппаратно-студийный отсек был ярко освещен и забит народом, по крайней мере, так ему показалось в первое мгновение.

– Мы прочесываем всю аппаратную в поисках улик, как ты, надеюсь, понимаешь, – сказал мужчина в пестрой рубахе.

Гуннар кивнул коротко и нерешительно спросил:

– Она еще… лежит там?

Его собеседник извлек пачку сигарет из нагрудного кармана своей рубашки и посмотрел на Гуннара.

– Да, – ответил он. – Она еще лежит там. Точно как ты нашел ее.

Гуннар Антонссон опустил взгляд в пол.

– Наверное, это стало потрясением для тебя, – сказал полицейский комиссар. – К тому же все произошло в твоем автобусе.

– Это не мой автобус, – возразил Гуннар неожиданно резко. – А фирмы. И я любил ее. Я был одним из немногих, кто любил ее.

Полицейский достал сигарету, потом передумал и вернул пачку в карман.

– Что ты имеешь в виду?

– Она была добрая, – сказал Гуннар Антонссон и услышал, что его голос дрожит. – У нее всегда находилось дружеское слово. Остальные просто завидовали ей.

Он не смог сдержаться, слезы покатились по щекам. Он судорожно вытирал их тыльной стороной левой руки.

– Какие у тебя здесь обязанности? – спросил полицейский.

– Я ТРП, технический руководитель передачи, а все это называется передвижной телестанцией номер пять. Я отвечаю за технику и сам автобус при записи всех летних программ «ТВ Плюс».

– У тебя настоящий монстр на колесах, – заметил комиссар.

Гуннар Антонссон откашлялся.

– Автобус таких размеров можно использовать почти где угодно, начиная с крупных спортивных событий типа футбольных матчей и первенства мира по хоккею и заканчивая массовыми шоу и солидными развлекательными программами. Мы вели отсюда трансляцию и «Евровидения», и церемонии вручения европейских музыкальных наград MTV в Глобене в этом году.

Комиссар присвистнул.

– Вам это было меньше всего надо, – сказал он. – Это ты открыл его?

Гуннар кивнул:

– Они разбудили меня сразу после шести…

– Кто именно?

Гуннар задумался.

– Их было много, – сказал он. – Анна Снапхане, и менеджер, и Карин, продюсер, и еще несколько человек. Это важно?

– Да, – сказал полицейский. – Но мы можем подождать с этим, пока не допросим тебя по всем правилам в здании. А пока расскажи коротко, что произошло сегодня утром.

Гуннар Антонссон глубоко вздохнул:

– Я открыл, и там лежала она. Люди отреагировали по-разному, менеджер завопил как сумасшедший, словно какая-то баба. Карин просто вышла наружу, Анна Снапхане наклонилась и потрогала ее ноги, сидела и таращилась на нее, мне пришлось вытолкать ее отсюда. Мариана и другая девица видели не так много, я сразу же заставил их выйти.

– Значит, ты позаботился обо всем?

– Я пошел и позвонил по 112 в 06:22, я сообщил им, что у нас смертельный случай в мобильной телестанции.

– Но ты не сказал, что речь идет об убийстве?

– Я не хотел выполнять работу полиции.

Один из трудившихся внутри полицейских с извинениями протиснулся между ними на улицу. Гуннар Антонссон заметил, что он держал маленькие пластиковые пакеты с непонятным содержимым.

– Чем ты занимался потом? – спросил комиссар в пестрой рубашке.

– Я приготовил немного кофе у себя в комнате наверху. Потом сидел и ждал полицейских. Это заняло немало времени, они появились только в 08:16.

– Патрульная машина выезжала на изнасилование в Вингокер, – объяснил комиссар. – Твой сигнал отодвинули на второй план, поскольку никто не знал, что есть основания подозревать убийство.

Гуннар промолчал.

– Чем занимались другие в это время?

Он сглотнул, размышляя:

– Я сам по себе.

– То есть ты понятия не имеешь?

Полицейские эксперты снова протиснулись между ними внутрь, уже без пакетов. Гуннар Антонссон устал от их разговора, от всей ситуации.

– Они сидели и болтали внизу в общей комнате, кто-то плакал. Как долго вы будете работать здесь внутри? Я уже несколько часов как должен находиться в пути.

– Боюсь, нам понадобится время.

– Сколько?

– Ну, наверное, несколько недель…

Гуннар вздрогнул:

– Несколько недель? Вы что, с ума сошли?

Комиссар и глазом не моргнул.

– Мы заберем автобус, – сказал он и снова достал сигареты. – Я думаю, он простоит в нашем гараже по крайней мере четырнадцать дней, доступный для исследований.

От негодования у Гуннара Антонссона покраснели уши. – Наша фирма целиком и полностью зависит от него, – произнес он, с трудом сдерживая эмоции. – Вы понимаете, сколько стоит каждый час его простоя? Нам надо в Данию в понедельник, там будет большая ярмарка. И что теперь делать?

Комиссар вздохнул сочувственно и сунул сигарету в уголок рта.

– Знаешь, решение забрать его или оставить принимает прокурор, ты можешь поговорить с ней.

Гуннар Антонссон бросил последний взгляд через плечо, увидел только спины полицейских. Решил съязвить напоследок:

– Как вы сможете найти там внутри какие-то следы, когда столько людей повсюду?

– С этим не возникло бы никаких проблем, если бы не беготня, продолжавшаяся здесь всю ночь.

Полицейский явно привык оставлять последнее слово за собой.

– Здесь не было никакой беготни, – возразил Гуннар Антонссон уверенно. – Я сам отвечал за демонтаж оборудования, лично наблюдал за погрузкой и потом запер автобус.

Комиссар кивнул с задумчивой миной.

– Тогда меня интересует только одно, – проворчал он. – Как Мишель попала внутрь? И убийца?

Гуннар Антонссон уставился на полицейского. Он резко побледнел, когда смысл сказанного дошел до него.

– Вы верите, что…

– Верят в церкви, – буркнул полицейский. – Имеются еще ключи помимо твоих?

Гуннар молча покачал головой.

– У тебя есть какое-нибудь объяснение? Как они оказались в запертой аппаратной? И как убийца закрыл ее за собой?

Технический руководитель передачи Антонссон сунул руки в карманы брюк в полной уверенности, что он найдет связку ключей в левом из них, но ее там не оказалось. Он вспомнил, что полиция забрала ключи.

В следующее мгновение ему стало ясно, как все произошло. Он уставился в лицо полицейского и, как ему показалось, обнаружил на нем все признаки высокомерия и неприязни.

– Можешь поразмыслить над этим, – сказал комиссар и вышел на дождь.

Почти все другие пассажиры вышли на остановках Гинда, Буда и Путтисхольмен. Оставшиеся на борту направлялись на остров Еллнё. Томас вроде узнал двоих из этой компании, но все равно смотрел вниз, когда кто-то из них косился в его сторону.

Когда усадьба Сёдербю показалась в туманной дымке и начался дождь, он почувствовал, что продрог. Представшая перед его глазами картинка была до боли знакомой. Пусть он не наведывался сюда почти год, все равно знал каждый прибрежный кустик, каждый изгиб дома, каждый ржавый лист железа на крыше. Старый хлев, возвышавшийся слева от причала, по-прежнему стоял некрашеный, лодочный сарай справа от него, похоже, еще больше проржавел. Цветовая гамма была серо-зелено-коричневой, как всегда в дождливую погоду. Только синяя табличка с директивой дорожного департамента выделялась на общем фоне. Томас сделал глубокий вдох, втянул носом пропитанный знакомыми с детства запахами воздух, и им овладела ностальгия.

Нет, он не зря приехал сюда, и почти не сомневался, что ему удастся весело провести время.

Томас разбудил детей. Они явно замерзли, и при виде их скучных физиономий он испытал угрызения совести. Анника всегда следила за тем, чтобы им было тепло и они не промокли. Он подхватил обоих, отнес в кафетерий и приказал ждать, а сам быстро принялся выносить вещи на причал.

Когда они наконец оказались на ведущей в деревню грунтовой дороге, дождь стих и сейчас больше напоминал мокрую пыль, казалось парившую в воздухе вокруг них. Чтобы дети не капризничали, он купил им по мороженому, прекрасно понимая, что в ближайшем будущем ему придется переодеть их с ног до головы, но это волновало его меньше всего. Он чувствовал, что его силы на исходе, и испытал огромное облегчение, когда магазин и расположенная рядом с ним большая красная родительская вилла показались впереди.

– Томас, ох Томас, как здорово. Мы так ждали вас, почему вы так поздно?

Его мать торопливо ковыляла вниз по лестнице в наброшенной на плечи кофте с застегнутой верхней пуговицей.

– Береги ногу, мама, не упади…

Мать обняла его и расцеловала в обе щеки:

– Какой ты холодный. – Потом она огляделась. – Но где Анника?

Томас постарался взять себя в руки, сжал губы на мгновение, прежде чем ответил:

– Ей пришлось уехать на работу.

Мать гениально изобразила ужас на лице:

– На работу? Сегодня? Ну надо же!

– Я прошу прощения за то, что мы опоздали, но нам удалось попасть только на «Норршхер», и мне пришлось много всего нести…

Внезапно он почувствовал себя невероятно усталым. Чертова Анника.

– Дорогой мой, неужели ты тащил все это в одиночку? Давай я помогу тебе…

Мороженое Эллен растаяло и упало на садовую дорожку, девочка потянулась за ним и закричала.

– Я не взял с собой палатку, – сообщил Томас, – но мне надо переодеть детей. Нам найдется место где спать?

– Конечно, ты сможешь жить в доме с нами. – Мать улыбнулась и привычным движением дружелюбно погладила его по руке. – Оставь вещи здесь снаружи, а потом папа и Хольгер занесут их в дом. Зачем тебе таскать все это? Заходи, выпьешь чашечку горячего кофе, а я позабочусь о детях. Пошли, Калле, Эллен, ой, какая ты грязная малышка, тебя нам придется засунуть в ванну…

Томас долго принимал душ, пока его мать переодевала детей и кормила их венскими булочками с ванильным киселем. И чувствовал, как тепло возвращается в его продрогшее тело. Он знал, что все образуется, близкие позаботятся о нем. А когда дети заснут, он сможет немного выпить с братишкой, пожалуй, взять лодку и порыбачить на рассвете.

В хорошем настроении он вышел в гостиную, одетый в широкий темно-красный отцовский халат. Свет снаружи проникал в комнату через огромные окна, надраенный до блеска пол ласкал его босые ноги.

– А вот и наш стильный стокгольмец, – сказала его тетя Марта и не без труда поднялась с дивана. Она тоже поцеловала его в щеку и похлопала по руке. – Дорис рассказала о твоей поездке, что ты справился с ней! Исключительно сам, со всеми детьми. Да, что я могу сказать, вот они современные мужчины, фантастика! Все организуют и упакуют для всей семьи…

Томас засмеялся немного смущенно и вытер уши полотенцем.

– Анника паковала вещи, – признался он. – Братишка уже приехал?

Тетушка Марта улыбнулась сочувственно.

– Бедный Томас, – сказала она, – жена, которая сбегает из дома даже в Янов день… Неужели ты не в состоянии повлиять на нее?

Зло внезапно охватило его, он словно окаменел, рука с полотенцем упала вниз.

– Ей досталось дежурить в праздники, – сказал он. – Мы предполагали, что подобное может произойти.

Произнося последние слова, Томас знал, что говорил правду. Он просто забыл.

– Писать о насилии и преступлениях – это действительно подходящее занятие для женщины? – поинтересовалась тетушка Марта.

Томас не ответил, направился в сторону кухни.

– Но, Марта, – вмешалась в разговор его мать, – сегодня женщины могут делать все то же самое, что и мужчины. – Потом она повернулась к Томасу: – Хольгер приехал утром.

– Папа! – крикнула Эллен, замахала ногами и протянула к нему руки. – Папа-папа-папа.

Он взял девочку с колен матери и посадил к себе на плечи. А потом пронесся галопом по всему первому этажу с ней, захлебывавшейся от смеха над его головой, и с Калле, висевшим у него на халате и кричащим: «Меня тоже, папа, меня тоже!»

– Нет, хватит детских забав, – сказал Хольгер из прихожей. – Сейчас пришла пора для маленького дьявола!

Анна Снапхане села в кровати, она не помнила, что за звук ее разбудил. Сердце неистово билось в груди, волосы прилипли к вискам, ее босые ноги замерзли. Несколько секунд она обводила взглядом пустую комнату, потом последствия бурно проведенной ночи навалились на нее снова. Она застонала и упала головой в подушки. Комната вроде как уменьшилась в размерах. Было жарко, под пуховым одеялом она лежала полностью одетая, сняла только носки и обувь, от нее плохо пахло.

«Я не хочу, – подумала она. – Никогда больше».

Похмелье отступило, его место заняло нечто другое. Шок или, пожалуй, страх. Она лежала, боясь пошевелиться, и прислушивалась к звукам старого дома, скрипам и шорохам, долетавшим со всех сторон. Дождь барабанил по крыше и подоконнику, Анна чувствовала присутствие рядом других людей. Она съежилась, лежа на боку, и мысленно проникала в разных направлениях и на разные расстояния.

Над ней Гуннар Антонссон медленно мерил шагами пол в своей комнате. Справа Бэмби Розенберг беспрерывно рыдала. Этот звук то усиливался, то затихал. Анна повернулась в кровати, чтобы не слышать его. Слева до нее доносилось бормотание Марианы. Анна поняла, что Мариана включила радио в часах, пытаясь замаскировать свой разговор по мобильнику, умнее ничего не смогла придумать.

Она скомкала потное одеяло в самом конце кровати, засунула в него ноги и уставилась на потолок. Но не могла лежать спокойно, ожидание было невыносимо.

Анна закрыла глаза и, тяжело дыша, прислушалась к звукам радио, долетавшим из-за тонкой стенки, двое ведущих программы ссорились и смеялись на фоне музыки, сменявшейся криками и рекламными заставками. Потом начался выпуск новостей.

Женщина в студии программы «Эхо» явно нервничала, вероятно, ее взяли на время летних отпусков и доверили вести выпуски в день, когда все предпочитали отдыхать. От нее Анна, особо не прислушиваясь, узнала о террористической атаке на автобус в центре Иерусалима и неожиданном заявлении лидера оппозиции в связи с законопроектом по региональному вопросу, по которому правительство вроде бы собиралось принять решение следующей осенью. Затем прозвучало сообщение о смерти Мишель. Анна Снапхане вся обратилась в слух, но информация оказалась короткой, только факты, без лишних комментариев, а потому почти неинтересной. Журналистку Мишель Карлссон нашли мертвой в передвижной аппаратной после записи телевизионной программы. Полиция подозревала самоубийство и пока со ссылкой на интересы следствия отказывалась от комментариев.

Ведущая сделала паузу на полсекунды, потом перешла к рассказу о пропаже двух человек из прогулочной лодки, плавающей вверх дном в озере Венерн, наводнении в Польше и о погоде: холодный фронт продолжил движение на юг через страну, а за ним следовала новая область низкого давления из Атлантики. В Свеаланде днем ожидались непрерывные дожди, местами с грозами, а к вечеру прояснение с северной стороны.

Мариана внезапно уменьшила громкость, информация о погоде в Норланде застряла на полпути к стене.

Анне Снапхане показалось, что обои приблизились, ей стало тяжелее дышать. Она встала не без труда и, обойдя кровать, подошла к окну, посмотрела на мост и маленький канал. Открыла окно с целью проветрить комнату, и у нее перехватило дыхание, когда ветер вцепился в створку, угрожая вырвать ее из рук. Испуганная, Анна захлопнула окно, дрожащими пальцами вернула задвижку на место. Потом отдыхала минуту, сидя на письменном столе спиной к дождю. После чего подошла к двери, уверенная, что она заперта.

Но это оказалось не так. Анна приоткрыла ее осторожно, услышала голоса, долетавшие из общей комнаты. Выглянула наружу: пусто и темно, приглушенные звуки доносятся со всех сторон. Свет от ее окна упал на дверь, расположенную напротив через коридор, в комнату Карин Беллхорн.

На принятие решения у Анны ушло одно мгновение. Она беззвучно покинула свою комнату, на цыпочках сделала два шага в темноте до двери Карин и открыла ее.

Продюсерша сидела за своим письменным столом и удивленно посмотрела на Анну Снапхане опухшими глазами, когда та шагнула внутрь и закрыла за собой дверь.

– Что?..

Она приподнялась со стула, и Анна прижала указательный палец к губам.

– Мне надо поговорить с кем-то, – прошептала она. – Иначе я сойду с ума.

– Нам нельзя общаться, – прошептала Карин в ответ. – Вернись к себе в комнату.

Нижняя губа Анны начала дрожать, а потом и руки тоже.

– Пожалуйста, – взмолилась она, – я не справлюсь с этим.

Продюсерша подошла к ней, окинула взглядом, взяла ее за руки.

– Бедняжка, – произнесла она тихо. – Посиди немного. Анна опустилась на кровать, прижала ладони к лицу и заплакала. Слезы теплыми струйками потекли по щекам, уже не обжигая их, как это было в одиночестве в ее собственной комнате.

– Черт, – всхлипнула Анна, – дьявольщина какая-то. Как это могло случиться?

Карин Беллхорн вздохнула глубоко, с шумом, напоминающим всхлипывание.

– Я не знаю, – сказала она. – Я ничего не понимаю.

– Ты видела ее?

Анна посмотрела на продюсершу. Карин смахнула наверх седые волосы, отвела взгляд в сторону:

– Да.

– Она была еще теплой, но там, в автобусе, ведь было тепло. Ты видела револьвер?

Пожилая женщина кивнула.

– Мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем столь отвратительным, – продолжила Анна Снапхане, слова лились из нее ручьем. – Я никогда не видела прежде мертвого человека, и тем более друга, с кем проработала почти четыре года, кого видела в полном здравии всего несколько часов назад… и убитого! Застреленного! И потом, это серое вещество, прилипшее на стене и мониторах… Это же были ее мозги, черт побери, ее дьявольские мозги, они висели там на телевизионных экранах… Как это отвратительно: ее воспоминания, ее детство, ее чувства, все, чем она жила и дышала, а сейчас отвратительная липкая масса и…

Она наклонила голову и заплакала снова, почти в голос. Карин положила теплую руку ей на затылок.

– Анна… – прошептала она. – Анна, милая, ты не должна здесь находиться, полицейские с ума сойдут, если найдут тебя у меня, успокойся, моя хорошая…

Анна Снапхане сделала глубокий вдох, слезы текли по ее щекам, носу, подбородку.

– Черт, – прошептала она, – черт, Карин, как отвратительно…

– Я знаю, – сказала продюсерша и заключила ее в свои объятия. – Я знаю…

Потом они долго сидели – пожилая женщина прижимала к себе молодую.

– Мне ужасно стыдно, – прошептала Анна, когда немного успокоилась, а Карин отпустила ее плечи. – Я всегда так злилась на Мишель.

– Ничего подобного, – сказала Карин. – Ты наговариваешь на себя.

– Нет, – возразила Анна, вытирая лицо рукой. – Я терпеть ее не могла просто потому, что она была гораздо красивее и лучше меня.

– Вовсе нет, – запротестовала продюсерша. – Как журналист ты всегда намного превосходила Мишель.

– Я имею в виду – лучше на телевидении, – сказала Анна. – Она смотрелась на экране совсем иначе, чем я. Ты знаешь, что на место ведущей «Женского дивана» претендовали я и она? Она получила его. А я так и не простила ей этого.

– Она стала богатой и знаменитой за твой счет?

Анна подумала немного, кивнула:

– Примерно так.

Карин Беллхорн улыбнулась едва заметно:

– И видишь, как хорошо все обернулось для нее.

Анна ошарашенно посмотрела на собеседницу, заглянула в глаза, рассмеялась истерически.

– Как раз сегодня я лучше ее, – сказала она.

Они молча сидели рядом на кровати, Анна Снапхане чувствовала, как спокойствие постепенно разливается по ее телу.

– Ну и вечерок выдался, – сказала она спустя некоторое время.

Карин Беллхорн вздохнула и покачала головой:

– В такой сумбурной записи мне никогда не приходилось участвовать, а я многое повидала на своем веку. Анархисты явно были лишними, кто нашел их?

– Мариана, по-моему. Слышала бы ты, как она и Бэмби Розенберг в два часа ночи в общей комнате поспорили относительно любительниц сниматься в газете чуть ли не голышом. Какие страсти кипели! А потом, в разгар всего этого, пришел Хайлендер.

– Он ужасно поссорился с Мишель.

– Сам шеф? Из-за чего же?

– Дал ей пинка под зад.

– Перестань!

Карин предостерегающе прижала палец к губам:

– Точно. Я сама присутствовала. Он заявился сразу, как только мы закончили работу. Мишель, конечно, была не расположена к дискуссии, ты же знаешь, как она обычно нервничала после записи, особенно после такой…

– Хайлендер явно не большого ума, – заметила Анна Снапхане.

– Его аргументы были, конечно, железные, но он не мог выбрать худшего момента, чтобы их озвучить.

– И чем он мотивировал свое решение?

– Что она слишком старая.

– Слишком старая? Да ей только тридцать четыре исполнилось в понедельник!

Карин улыбнулась еле заметно, не без намека на ехидство:

– Сначала Мишель не поняла, что сказал Хайлендер, она же все еще была возбуждена после записи. Потом в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот грохнется в обморок, у нее лицо побелело, желваки на щеках заходили. Затем она просто взбесилась, орала, что он чертов придурок, поднявшийся благодаря тому, что лизал задницы, убирал туалеты и готовил кофе всяким шишкам в Лондоне…

– Это и в самом деле правда, – заметила Анна.

– И что он не осмеливается принимать никаких решений самостоятельно, так как всего лишь облеченная властью марионетка без мозгов и члена…

Анна Снапхане хихикнула.

– Все выглядело почти забавно, – согласилась продюсерша. – Хайлендер считал, что Мишель должна быть благодарна ему, поскольку он взял на себя труд лично уведомить ее об этом. Ему ведь достаточно было известить ее письменно, по электронной почте. Ей, естественно, выплатят компенсацию за целых полтора года, при условии, что она выдержит пункт договора относительно карантинного периода.

– То есть не станет работать ни на кого другого, даже если ее выгнали.

– Точно, – подтвердила Карин Беллхорн. – Если она где-то устроится руководителем программы, ее привлекут к суду за нарушение контракта. И на этом ведь все не закончилось. После ссоры в Конюшне Мишель наехала на своего менеджера, назвала его кровососом и дармоедом и так далее.

– Фоллин тоже получил пинка под зад?

Карин Беллхорн закурила сигарету. Потрогала пальцем нижнюю губу.

– Я не знаю, – сказала она. – Мне, черт побери, ничего больше не известно.

Внезапно Анна почувствовала, что снова готова расплакаться.

– Чем мы, собственно, занимаемся? – прошептала она. Некоторое время они опять сидели молча. Звуки из соседних помещений просачивались к ним сквозь стены. Над ними Себастьян Фоллин пустил воду в раковину. У Хайлендера справа от них орало радио. А слева кашляла Барбара Хансон.

– Послушай, – сказала Анна Снапхане, – кто, по-твоему, сделал это?

Карин поместила кончик языка в уголок рта, задумалась.

– Я не знаю, – ответила она. – А ты как считаешь?

– По-твоему, это был кто-то из нас? – прошептала Анна почти неслышно.

Продюсерша посмотрела в сторону окна ничего не выражающим взглядом.

– Технический персонал уехал домой, как только автобус упаковали. Остались лишь Гуннар и мы.

– А может, это сделал кто-то другой, совершенно посторонний?

– Среди ночи?

Карин посмотрела на Анну бездонными глазами, покачала головой.

– Нет, – прошептала она. – Это был кто-то из нас.

Анна Снапхане так громко сглотнула, что этот звук эхом разнесся в тишине.

– Поэтому надо быть осторожной, что бы ты ни говорила, – продолжила Карин, – и с кем бы ты ни откровенничала.

Анна кивнула, страх вернулся к ней, глаза расширились.

– Ты видела что-нибудь? – спросила Карин. – Что-нибудь странное?

Подозрительность сразу овладела Анной Снапхане, сомнение проснулось в ее душе.

– Нет, – прошептала она. – А ты?

Карин покачала головой, и Анна увидела отражение собственных мыслей в глазах продюсерша.

– Мне надо идти, – сказала она и поднялась снова с неприятным ощущением в животе.

От взаимного доверия, еще недавно царившего между ними, сейчас не осталось и следа.

Главный редактор Торстенссон не давал знать о себе. Андерс Шюман обеспокоенно ерзал на своем столе в стеклянном закутке в дальней части редакции, и с каждой минутой его раздражение росло. Перед ним лежало несколько юридических документов, исковые заявления, поданные в Стокгольмский суд, по которым в качестве ответчика должен был выступать «ответственный издатель «Квельспрессен». И речь там шла о клевете в различных ее формах.