История из жизни одного театра

– Вы меня извините, я никого не знаю тут ещё, а мне надо собирать состав исполнителей, поэтому я и спрашиваю. – он немного помолчал и решился. – У нас с ним диалог не очень задался. – девушка, по-прежнему молчала, и молодой человек продолжил. – Тяжелый у него характер. Я не представляю, как мне с ним репетировать, а мне его настойчиво предлагает ваш художественный руководитель. Может вы с ним общаетесь и расскажете про него?

– Я? Нет. Он дружит с Русланом и, наверное, только с ним. Это довольно странно, потому что они очень разные. Генрих Робертович называет их неразлучной парочкой или тихими прохиндеями. Они вместе халтурят, вместе выпивают, вечно что-то придумывают. Вернее придумывает Руслан Алексеев, а Антон с ним за компанию. Ходят слухи, что машина заведующего труппой – это их рук дело.

– Я что-то слышал про машину. Иван Яковлевич в коридоре с кем-то это обсуждал, пока я был в кабинете главного режиссера. Только я не понял, в чем дело.

Алена заулыбалась и с наигранным страхом обернулась на дверь, будто ждала, что из-за нее появиться вездесущий завтруппой.

– Тут вот какая история, – проговорила она и глаза ее загорелись веселым блеском. – У Ивана Яковлевича была машина. Вернее, она и сейчас есть, только ездить на ней нельзя. И он с этой машиной носится, почти как со своим свой заграничным плащом. И все про это хорошо знают, потому что он раньше любой разговор сводил к машинам и начинал говорить про свою тойоту. Она старая, ещё праворульная, он её из Владивостока пригнал. Даже не пригнал, а на поезде привез, и сам, чуть ли не на одной платформе с ней ехал. Очень он ее любит. А ещё он любит дисциплину и порядок в театре, и отпросится на съёмки или на подработку очень тяжело. Иногда актеры с режиссером договариваются и тот их с репетиции отпускает, а Иван Яковлевич, если узнает, ругается, пишет докладные записки на имя директора. Так вот, несколько месяцев назад, под новый год в театре выпускали премьеру, по пьесам Шекспира. Эдакий коллаж.. Но что-то застопорилось из-за художника: актеры готовы, а костюмы и декорации – нет, и выпустить спектакль не можем. У всех халтуры, елки, а Иван Яковлевич сидит на всех репетициях в зале и следит, чтобы актеры не разбегались.

Алена рассказывала эту историю так живо, что Валерий Владимирович залюбовался её живым лицом и немного детской угловатой пластикой.

– У нас в городе самый дорогой ресторан принадлежит двум братьям: Гагику и Рафику Погосян. И там перед новым годом должна была собраться группа старых друзей: бизнесмены, чиновники из администрации, даже зам начальника ГАИ – лучшие люди города. Все друг друга знают, и хотели собраться по тихому, неофициально, но с размахом. А младший, который Рафик, учился с Русланом в одной школе, вот он и позвал его провести этот вечер. Руслан хорошо умеет проводить подобные мероприятия, тем более что со многими из гостей знаком лично. Он, разумеется, и Антона с собой взял. Им и денег много пообещали, и программа у них уже готовая есть, а Иван Яковлевич сидит в зале и не дает им уйти. Режиссер спектакля отпустил, потому что сцена Спида и Лаунса давно готова, а Иван Яковлевич гнет свое: "Все участники спектакля должны быть на репетиции". Уж Руслан ругался с Иван Яковлевичем, и к Генриху Робертовичу ходил, и к Веронике Витальевне. Но завтруппой так все устроил, что Руслана не отпускают и хоть тресни. Я слышала, как он по телефону кому-то звонил и извинялся, что не сможет приехать провести вечер. В общем, на этом отношения Руслана Алексеева и заведующим труппой совсем испортились. Но Руслан вида не подал и сидит на репетициях, даже на сцену рвется, просит Ивана Яковлевича текст подсказывать, совета у него во время репетиции спрашивает.... – Алена замолчала, потому что её душил смех. – Вот во время одной из репетиций, к театру подъехал эвакуатор и забрал машину Ивана Яковлевича, а через три часа вернул, только разобранную. Все что успели, за три часа с машины снять: двери, там, стекла, колеса.... Упаковали в целлофан и сложили перед театром.

Девушка уже не могла сдерживаться и расхохоталась в голос. Она даже согнулась по полам и в таком виде сделал круг по репетиционному залу.

– Ой, простите, не могу. До сих пор смешно, как вспомню выражение лица Ивана Яковлевича, когда он машину увидел.

– А что ГАИ? – спросил Валерий Владимирович. Ему эта история тоже показалось забавной, но было немного неприятно, что шутка какого-то актера так развеселила его собеседницу.

– А что ГАИ? – продолжала хохотать Алена. – В ГАИ сказали, что дело об угоне заводить нельзя – машина же на месте и пусть Иван Яковлевич пишет заявление о порче имущества. В милиции дело завели, но не ищут, потому что у Рафика Погосяна везде друзья, а он очень обиделся, что Руслан с Антоном тогда в Граф не приехали.

– Куда? – спросил режиссер.

– В Граф. – повторила девушка. – Гагик и Рафик ресторан в свою честь назвали. Понимаете: Г`Раф? – Алена опять рассмеялась. – Два имени сложили … – Она вытерла выступившие во время приступа смеха слезы. – Все знают, что идея была Руслана, но доказать Иван Яковлевич ничего не может, а Генрих Робертович и Вероника Витальевна увольнять Алексеева за эту историю не хотят. Кстати, владелец автосервиса куда Иван Яковлевич обратился, такую цену заломил … Он ведь тоже в ресторане был в тот вечер. – И девушку опять скрутил приступ смеха. – А следователь, к которому дело попало – одноклассник Руслана. Ой, мамочки! Ой, не могу!

Глава шестая

На сцене драматического театра города Лужска, шла репетиция спектакля "Сон нашего ВильЯма". Название должно было напоминать зрителям о фразе из фильма "Берегись автомобиля", а также о пьесе Шекспира "Сон в летнюю ночь". Но оно не напоминало зрителям ни о чем таком, а вызывало смех и недоумение, поэтому они не торопились покупать билеты. А те, кто все-таки попадали в зал, категорически отказывались смеяться, хотя на афише было написано, что спектакль поставлен по комедиям В. Шекспира. И это могло означать, что зрители, либо невнимательно читали афишу, либо их чувство юмора, совершенно не совпадало с тем, что считал смешным режиссер – постановщик . И чтобы разобраться в этом казусе, художественному руководителю театра Генриху Робертовичу пришлось подключиться к репетициям самому. Но мы с тобой, дорогой читатель, не будем пытаться вникать в сугубо профессиональные вопросы между постановщиком и главным режиссером театра, предоставив им самим решать, как привлечь зрителя на спектакль и даже заставить его полюбить это произведение, а вглядимся в зрительские ряды и увидим двух наших старых знакомых, которых, как и нас, не интересовало происходящее на сцене, а заняты они были обсуждением своих интересных дел.

– Он меня бесит! Понимаешь? – яростно шептал Антон Андреев, не поворачивая головы на своего друга Руслана.

– Это я как раз понимаю. – отвечал тот, так же не глядя на собеседника, а напротив делая вид, что слушает Генриха Робертовича, который пытался втолковать что-то режиссеру – постановщику. – Тебя все режиссеры бесят и этот не исключение.

– Ты пьесу прочел? – продолжал Антон.

– Не успел. – ответил его друг равнодушно. – А ты зачем её читал? Есть мнение. – и Руслан махнул рукой в сторону высоких кабинетов. – Что премьеры не будет.

– Тогда зачем? – продолжал неистовствовать Антон. – Мы будем заниматься этой херней до конца сезона, потом может и вместо отпуска, чтобы в сентябре прийти к выводу, что не стоит переписывать Шекспира, а оригинальная затея остается просто затеей, если ты не умеешь ни писать, ни ставить спектакли. Знаешь, говорят, что отрицательный опыт – это все равно опыт, но у меня его накопилось столько, что он достиг критической массы и скоро взорвется, как бомба над Хиросимой.

– Не ной! – Руслан приложил палец к губам, потому что на них уже оборачивались. – Все кончится быстрее. Походи на репетиции, поспорь с режиссером, но без мордобития и может через пару недель, нас ждет прекрасная новость: будем ставить Лермонтова. И что самое важное: есть шанс нам с тобой сыграть Юрия и Александра. Ты, конечно – Александр.

На какое-то мгновение, Антон застыл, недоверчиво глядя на своего друга, но потом недоверчиво покачал головой.

– Не дадут! – сказал он уверенно. – Кроме нас будет столько желающих, а Генрих меня не очень жалует. Тебе вот Юрия он может и предложит.

– А я тебе ещё раз говорю, не ной! Ты унылый тип, я это давно заметил. Все же прекрасно. Потерпим этого молодого гения пару недель. Может месяц. Генрих хотел ему доверить Лермонтова, но этот блаженный уперся и хочет ставить свою пьесу. При чем не признается, что сам её написал. В конце концов у главного кончится терпение и он сам возьмется ставить, тем более что в управлении культуры хотят чтобы у нас шел Лермонтов.

Антон заерзал на месте, как будто его искусали насекомые, так неуютно стало ему в этот момент. Он не соврал, опыта у него было достаточно и этот опыт подсказывал, что все совсем не так радужно, как пытается представить его друг, но и перспективы, которые рисовал Руслан были слишком заманчивы.

– Ты знаешь, – сказал он после паузы. – Мне не очень нравится эта пьеса Михаил Юрьевича, но то что написал этот ненормальный мне даже читать было невыносимо, не говоря уже о том, чтобы произносить это со сцены. Ты зря не прочел.

– А о чем там?

– Это самое интересное. Сюжеты у него с Михаилом Юрьевичем перекликаются. Правда не только с ним, но ещё и со Стивенсоном, с Макдонахом и ещё много с кем.

– Тоже два брата?

– Почти. – кивнул Антон. – Два парня вместе воспитывались в детском доме, а спустя много лет, влюбились в одну девушку. И чтобы решить спор, они не на дуэли дерутся, а запираются в подвале их бывшего детдома, чтобы сидеть там пока один из них не перестанет любить эту самую девушку.

– Бред! – фыркнул Руслан.

Причем сделал это так громко, что у главного режиссера наконец истощилось терпение.

– Так, – сказал он, обращаясь не столько к приятелям, сколько ко всем присутствующим на репетиции. – Может у нашей неразлучной парочки есть идеи? А то они заскучали, по-моему. Все они где-то пропадают. А потом пропадают машины. Вам есть что сказать, Руслан Алексеевич? Или вашему другу?

Но Руслан с Антоном работали в театре не первый день и реакция у них была сверхъестественная.

– Погоди, Антон – это чушь, то что ты предлагаешь! – проговорил Руслан таким тоном, будто именно идущая в этот момент репетиция и была темой их разговора все это время. – Генрих Робертович, – обратился он к главному режиссеру. – Ведь мы же не просто так играем сцену не Шекспира, а интермедию написанную Эрдманом. Наши Спид И Лаунс не имеют прямого отношения к спектаклю. Мы, вроде как, вставные номера. Эдакие коверные. Вот пусть во время наших сцен и делаются чистые перемены.

– Блин! – возопил Антон Андреев. Как будто идея, озвученная его другом, не давала ему покоя последние несколько месяцев. – Я про это и говорю, просто нашу сцену не надо играть, как вставную интермедию, а наоборот вплетать её в канву спектакля. Это нормально, если мы будем частью сцен из Двенадцатой ночи. А появляться мы можем прямо из зала. Даже и играть там, и брать в игру зрителей.

– Ерунду ты говоришь! – не унимался Руслан.

Казалось, ещё чуть-чуть и друзья вцепятся друг в друга. Генрих Робертович уже пожалел, что предложил им высказаться.

– Да, – сказал он. – Никогда не надо спрашивать актеров. У них слишком много идей. Им вообще разговаривать и спорить, нравится больше, чем репетировать.

И моментально Руслан с Антоном прекратили ругаться и в ту же секунду изобразили на лицах самые, в лучших чувствах оскорбленные выражения и обиженно уселись на свои места, показывая, что они и слова бы не сказали, если бы их не спросили. И в ту же секунду, как главный режиссер от них отвернулся, продолжили к прерванный разговор.

– Так вот, – продолжил Руслан, но уже тише. – Нам надо немного эту хрень потерпеть и вести себя паиньками до первого показа главному. – и он кивнул в сторону Генриха Робертовича. – А потом станем ныть, что у нас отняли хорошие роли и он нас назначит в Лермонтова на второй состав, а у Женьки Тихомирова начнутся съёмки в Москве, репетировать будем в основном мы и … Что это такое? – сказал он недоуменно повернувшись в сторону задних рядов.

И тут мне стоит сделать небольшое отступление. Дело в том, что несколькими секундами ранее в зрительный зал вошел молодой столичный режиссер, которому делать было в это время абсолютно нечего, поскольку все участники его репетиции были заняты, то он пошлявшись по театру, не желая возвращаться в гостиницу, заглянул посмотреть, что происходит в этот момент на сцене. Заглянул, как он объяснял сам себе, из чистого любопытства, но мне, как рассказчику будет позволительно усомниться в этом и попытаться объяснить его появление несколько другими причинами. В зале, в этот момент, сидела уже знакомая нам милая девушка Алена Игоревна. ИР не было ничего необычного в том, что войдя в зал Валерий Владимирович, устремился на свободное место рядом с ней. Именно это и заметил Руслан Алексеев и именно это и заставило его прервать свои рассуждения и недоуменно воскликнуть.

– Что это такое?

– Ты про Алену Игоревну и молодого перспективного? – решил уточнить Антон не без некоторой доли ехидства. – Так они второй день, как шерочка с машерочкой ходят. Она и репетировать с нами будет. Он её вводит на главную женскую роль.

И опять я должен сделать некоторое отступление. Дело в том, что именно Алена Игоревна и была той молодой особой, с которой Руслан уже собирался завязать бурный роман, не успев правда предуведомить о своих планах саму Алену. И то, что он видел на заднем ряду зрительного зала ему совсем не нравилось. А там Валерий Владимирович, преисполненный деликатности и благородства, протягивал молодой девушке бутерброды из буфета, завернутые в салфетку, и шепотом разглагольствовал о недостатках спектакля по великому, но бесконечно отставшему от сегодняшнего дня Шекспира. И эти разглагольствования производили на молодую девушку самое благоприятное впечатление: она улыбалась и внимала рассуждениям молодого режиссера с удовольствием. Именно эта улыбка заставила Руслана Алексеева нервно содрогнуться и переменить свое мнение.

– Я был не прав, дружище! – сказал он тихо. – Мы не можем просто ждать, пока Генрих Робертович прекратит это безобразие. Мы должны помочь родному театру. Мы вырвем храм искусства из лап этого беспринципного типа.

– Что ты предлагаешь? – поинтересовался Антон с некоторым удивлением.

– Мы будем карать.

Глава седьмая

Сказать, что на этом разговор двух друзей закончился, означало бы солгать. Но я, как рассказчик, позволю себе переместиться во времени и пространстве и перенести тебя, дорогой читатель, в уже знакомый тебе репетиционный зал, в котором мы застанем московского режиссера и Алену Игоревну, которых досадные помехи, вырастающие перед ними, сделали союзниками. А разговоры об этих досадных помехах, сделали ещё и единомышленниками. Оба они мечтали занять значимое место в искусстве, оба вынашивали грандиозные планы и оба скептически относились к тому, что происходило в драматическом театре города Лужска, руководство которого не хотело оценить их потенциала.

– Вы знаете, Алена, – с несколько преувеличенным недоумением, произнес Валерий Владимирович. – Я успел увидеть только часть репетиции, но это, скажу вам откровенно, – мало похоже на Шекспира. Вы видели Двенадцатую ночь в постановке театра Глобус? Непременно посмотрите, она есть в интернете. Вы хорошо понимаете по английски?

Конечно же, молодой девушке был приятна, и эта манера московского режиссера говорить с ней, как с равной, и тема которую он предложил для обсуждения, и это скептическое отношение к спектаклю, в который она в свое время очень просилась, а её не взяли даже на роль без слов. Но мысли Алены были далеки, и от театра Глобус, и от Шекспира. Она все крутила в голове ту безобразную сцену, которую устроили во время репетиции два неразлучных, казалось бы, друга: Антон и Руслан.

– Да, конечно. – ответила она, сопроводив свое согласие энергичным кивком.

– А эта драка… – продолжал режиссер. – Да дело даже не в ней, но с какой стати, актеры позволяют себе спорить, о том, каким должен быть спектакль? Это не их дело! У них одна задача – выполнять установки режиссера. Я так считаю. Вы со мной согласны?

И Валерий Владимирович испытующе посмотрел на молодую девушку. Надо добавить, что он не ждал от неё, ни согласия, ни возражений. Он лишь хотел понять, произвела ли на неё впечатление, его, не зависящая от личных симпатий и антипатий, позиция, его беспристрастность и пронизанная любовью к своему ремеслу точная оценка ситуации. Он хотел, чтобы она оценила, тот факт что ему не интересны разговоры о ссоре двух друзей, которые не постеснялись подраться на глазах у художественного руководителя, не важна чья-то победа в этом поединке, что ему абсолютно плевать, как накажут их за этот, прямо скажем, вопиющий проступок. А важна ему только судьба театра. И не этого забытого всеми греческими музами театра, но театра вообще.

– Я, знаете ли, – продолжал Валерий Владимирович. – Готов многое простить актерам на репетиции: и ошибки, и наигрыш, и споры даже …

Тут режиссер задумался, а не далеко ли он зашел в своем великодушии, но сумел поправиться.

– Только две вещи я не приемлю: равнодушие и непрофессионализм. А попытки заниматься альтернативной режиссурой, наплевав на режиссерский замысел – это одно из самых ярких проявлений этого самого непрофессионализма. Что это вообще за манера? В зале главный режиссер, режиссер – постановщик спектакля, а они решают, да еще и при помощи кулаков, как они должны играть.

Алена Игоревна продолжала кивать головой. Тут стоило бы объяснить, что сколько бы она не высмеивала рутину, замшелость и провинциализм театра, в котором работала, но сама она была плоть от плоти этого театра и её, как и всех остальных , и интересовало и причины ссоры Антона и Руслана и возможные этой ссоры последствия. Поэтому она пропустила бОльшую часть рассуждений столичного режиссера. В которой он сравнивал актеров сначала с пластилином а потом и с послушными марионетками, сетовал на их аморфность и зависимость от режиссерских идей, и ругал за их попытки играть так, как им взбредет в голову. Уподоблял актеров безвольным куклам, и в то же время отмечал в них склонность к анархизму с их вечным желанием импровизировать. Он вообще считал уровень русского современного актера крайне низким, о чем и поспешил сообщить своей собеседнице. И если бы Алена его слушала, то возможно даже и обиделась бы, но она была мыслями в другом месте. Дело в том, что несмотря на угрюмость одного, и чрезмерное жизнелюбие и ветреность другого, Антон с Русланом были ей и ближе и понятнее чем большинство актеров театра. И ей было бы жаль, если бы их уволили, как полагали некоторые.

Под некоторыми, Алена Игоревна подразумевала, конечно, заведующего труппой, который не скрывая энтузиазма, призывал Генриха Робертовича к принятию самых решительных мер.

– Немыслимая выходка! – кричал Иван Яковлевич в кабинете главного режиссера тем же вечером. – Обоих наказать вплоть до увольнения, иначе завтра актеры пойдут стенка на стенку. Вы только послушайте, что происходит: Киреева запустила в гримершу щипцами для завивки, Николай Андреевич играл последний спектакль в невменяемом состоянии, Тихомиров ставит перед фактом, что уезжает сниматься… – он развел руками пытаясь показать размеры надвигающейся катастрофы. – Я считаю, что надо принимать самые решительные меры.

Генриху Робертовичу были неприятны эти разговоры и он не видел никакой катастрофы, ибо проработал в театре не один десяток лет и видел всякое, но и возразить заведующему труппой было нечем – дисциплина в театре и впрямь хромала. Причем хромала на обе ноги и иногда просто-таки падала. Но на помощь ему пришла Вероника Витальевна, которая хоть и не претендовала на решение кадровых вопросов в театре, но сейчас, абсолютно к месту вспомнила, что увольнение и прочие кары для работников театра – это, все-таки её прерогатива.

– Подождите, Иван Яковлевич. – сказала она мягко но веско. – Давайте не будем горячиться. С Анечкой Киреевой я поговорила, она уже принесла свои извинения и конфликт можно считать улаженным тем более, что она не попала. Тихомиров о съемках давно предупредил и обговорил это и со мной, и с Генрихом Робертовичем и мы считаем, что пусть он едет сниматься – это принесет пользу театру. А Николай Андреевич… Ну, в первый раз что ли? Тем более, что спектакль прошел очень хорошо.

Иван Яковлевич хотел бы возразить, но побоялся. Он тонко чувствовал, когда стоит возражать начальству, а когда это делать было опасно и по глазам директора театра понял, что она имеет аргумент, который сведёт на нет весь пафос его выступления.

– И наконец, – продолжала Вероника Витальевна. – Щипцы, пьянство Николая Андреевича, съемки Тихомирова – это, в конце концов, внутренне дело театра. А вот увольнение двух актеров плотно занятых в репертуаре – это уже ЧП. И если про это ЧП узнают в департаменте … – она выразительно приподняла брови. – То могут начаться вопросы. Плюс, их надо будет заменять, а заменить их быстро не получится. Мы, знаете ли не в Москве и к нам народ не рвется. А если и приезжают, то им требуется жилье. Это все потребует времени, а у нас сейчас не та ситуация. У нас, я вам хочу напомнить – ремонт. И мы с Генрихом Робертовичем в мэрию ходим, как на работу и этот скандал совсем будет не кстати.

Конечно, все эти аргументы были обращены скорее не к заведующему труппой, а к главному режиссеру, который никого увольнять и не собирался. Но и Ивану Яковлевичу намекнули, чтобы он оставил все свои надежды на месть за разобранную машину и не вздумал поднимать шума, который может негативно отразиться на репутации театра и его добрых отношениях с департаментом культуры. И как не хотелось старому работнику культуры вставить какое– нибудь колкое замечание о слишком лояльном отношении директора к некоторым актерам, о недопустимости потворствовать своим любимчикам, но сделать он этого не рискнул, потому что тоже работал в театре не первый год и за место свое держался крепко.

– В самом деле, – заговорил наконец главный режиссер. – Что, собственно, произошло? Два актера поспорили на репетиции, наставили друг другу синяков. Я не собираюсь этим заниматься. Объявите выговор, наконец, если считаете нужным. Хотя я большой проблемы не вижу. Они взрослые люди, пусть сами разбираются.

И приняв решение, Генрих Робертович, вновь вернул себе хорошее настроение.

– Вы знаете о чем я подумал? – спросил он, обращаясь к заведующему труппой и директору. – Думаю, что нужно ставит Два Брата Лермонтова. Обязательно нужно. И раз Тихомиров уезжает на съемки, то на главные роли назначать этих двух дебоширов.

От этого заявление настроение Ивана Яковлевича совсем испортилось.

Глава восьмая

В это же примерно время, в кафе Г'Раф входил молодой человек. Человек был высок ростом, широкоплеч, хорош собой и единственное что его портило – это пренеприятный синяк на левой скуле, который он пытался прикрыть солнцезащитными очками. За столиком в углу его ожидал другой. Он был старше, волосы его были тронуты сединой, а лицо украшала распухшая губа. Как ты уже догадался, мой читатель, в заведении братьев Погосян встречались Руслан Алексеев и Антон Андреев.

– Ты обалдел так лупить? – спросил Руслан, присаживаясь за столик и снимая очки.

– Сам дурак. – возразил ему его товарищ. – У меня, между прочим, зуб теперь шатается.

– Ладно, главное, что нам поверили. А зуб на месте и слава Богу. Ты заказал уже чего-нибудь?

– Закажешь тут… – пробурчал Антон, кивая на раскрытое меню. – Цены же бездуховные. Зачем мы здесь-то встречаемся? Увидят же.

– Не должны. Я потому и решил здесь поговорить, что наши актеры сюда не заглядывают – дорого, муж Вероники в отъезде, а ни она сама ни Генрих без него сюда не пойдут – брезгуют. Но на всякий случай переберемся в отдельный кабинет.

И Руслан, выцепив взглядом одного из официантов, устремился в его сторону. Тот же, в свою очередь, заметив движение Руслана поспешил на встречу к нему. Встретились они на середине пути и тут же стали о чем-то договариваться. Антон слышал только обрывки фраз, но догадался, что после обсуждения дел семейных, вопросов здоровья и обещания чаще встречаться, они перешли к вопросу абонирования отдельного кабинета, в котором обычно проводили время либо владельцы ресторана Рафик и Гагик, либо высокие гости из начальственных кабинетов.

Все в ресторане было пропитано духом кавказского гостеприимства, и даже официант, рыжий и курносый парень, которого Руслан звал Павлик – джан, говорил с акцентом к месту и не к месту называя Руслана "Дарагой". Попутно кланяясь, заверяя друг друга в безмерном уважении, и употребляя выражения