Путь. Записки художника

Миф, наполняющий сознание чувством гордости и самоутверждения, необходим обществу и, прежде всего, каждому в отдельности человеку, и все, по существу, сознательно или бессознательно, участвовали в творении этого мифа и испытывали его воздействие даже в тех случаях, когда подвергали его анализу и критике, ибо потребность в жизнетворящем мифе сильнее и глубже, чем сила доводов рассудка, особенно в стране, где индивидуализм не успел (а, быть может, и впредь не успеет) пустить глубокие корни, и слово «мы» не является пустым звуком.

Унесение душой в бескрайние просторы мечты всегда было свойственно ментальности русских людей, включающей в себя стихийные черты характера и равнодушие к тщательной организованной дисциплинированной работе.

Эта приверженность мифу совсем не означала глупости и слепоты людей в отношении недостатков текущей жизни, что ярко проявилось после смерти тирана, когда наступило первое смягчение партийного режима. Наличие недостатков, головотяпства верховных и местных руководителей, ядовито высмеиваемые в бесконечных анекдотах и в бытовых разговорах, не разрушало в то же время гордой красоты мифа, а лишь указывало причины, по которым миф пока полностью не претворяется в повседневную жизнь.

Миф по-прежнему питал высшие сферы сознания, а разум изощрялся в остроумии по поводу тупости, лживости, пьянства и невежественности. Взрывы хохота сопровождали очередной анекдот, в котором недостатки, свойственные и самим слушателям, доводились до абсурда и подавались в самом неожиданном развороте. Смеялись над властями и над самими собой.

Любили ходить друг к другу в гости, где на столе гостеприимных хозяев красовались маринованные и солёные грибки своего сбора и приготовления, разделанная селёдка с любимой разварной картошкой, пироги и бутылка «Столичной» или «Особой московской с белой головкой». Слушали любимый голос соловья русской души Лидии Руслановой (не миновавшей клетки Вождя). Пели старинные русские песни, а также фронтовые и современные, о преданности в любви, и веселились, слушая новые откровения «армянского радио».

В театрах с классическим зарубежным и русским репертуаром и великолепными артистами было всегда полно народу. В прославленных на весь мир классических балетах выступали великие Галина Уланова, Наталья Дудинская, Майя Плисецкая. Билеты были очень дешевые, и не всегда можно было их достать. В Ленинградской филармонии великолепным оркестром дирижировал Евгений Мравинский, солировали Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, а в Малом зале блистал Владимир Софроницкий, непревзойденный мастер исполнения фортепьянных произведений Скрябина. Писали первоклассную музыку Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович, ставший даже секретарем Союза композиторов СССР (в связи с чем вступивший в члены КПСС, что было неизбежно в таком случае).

Страна имела самое большое в мире количество людей с высшим образованием, и много читала, будучи страной всеобщей грамотности. Классическая литература от Эсхила и Софокла до Шекспира, Данте, Байрона, Бальзака и, конечно, русская от Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова, Куприна до Горького была в библиотеках и издавалась для продажи, хотя в недостаточно больших тиражах. Желающие имели возможность углубиться в изучение античной философии, трудов Канта, Гегеля, Фейербаха.

Эрмитаж и Русский музей были всегда полны посетителей, и картины великих мастеров искусства приобщали их к вечным проблемам и истинам, идеям Добра и Красоты, которыми жило человечество на протяжении тысячелетий.

Сектантский взгляд на мир теоретиков марксизма-ленинизма, основанный на отрицании наличия общечеловеческих нравственных ценностей и опирающийся на вульгарный социологизм, неизбежно обнаруживал свою несостоятельность. Это понимали уже все образованные люди, хотя не всегда и не везде решались говорить об этом вслух.

Развитое сознание людей 50-60-х годов, которое подвергалось в течение десятилетий массированной обработке огромной машиной партийного аппарата по идеологическому воспитанию советских людей, вскормилось, тем не менее, прежде всего, освоением гуманитарного искусства, литературы и философии прошлых веков, несущих в себе фундаментальные общечеловеческие ценности. Мечта «любимца партии» Н. Бухарина выпускать в свет советских интеллигентов подобно «гайкам на заводе», основанная на самоуверенности, невежестве и экстремизме, обнаружила свою несостоятельность, хотя целеустремленные попытки внедрения ее в практику дали-таки свои побочные результаты: путем физического истребления части дореволюционной интеллигенции и высылки за рубеж другой, заключения в лагеря третьей, удалось создать определенный слой угодничающих ее представителей, всегда – и по сей день – поддакивающих власти, публикующих верноподданнические статьи и коллективные письма преданности. Но всё же, эта стайка процветающих карьеристов, среди которых были в прошлом – и есть сейчас – талантливые люди, не определяла собой всю массу культурного слоя общества, хотя плавала на его поверхности. То, что плавает на поверхности, не обязательно является ценностью – это известно давно.

Ничто не может остановить порыв к свободе. Он постепенно назревает и пробивается наружу подобно тому, как тонкая, на вид слабая и беспомощная, травинка приподнимает толщу асфальта и прорывается навстречу лучам солнца.

Общество, давно переросшее обязательные для всех «истины» марксизма-ленинизма, жаждало всей полноты знаний о богатствах русской и зарубежной культуры, спрятанных за завесой партийных постановлений.

С приходом Хрущева были разрешены к печати произведения Ф. Достоевского, стихи Сергея Есенина (я помню, как мы в институте в 40-х годах переписывали их друг у друга), Александра Блока, Анны Ахматовой, проза Михаила Зощенко.

Однако, сохранял еще силу установленный в сталинские времена запрет на творчество большого количества деятелей культуры. По-прежнему не публиковался великий труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление», не печаталась очень важная для понимания развития культуры книга О. Шпенглера «Закат Европы».

Советское общество было лишено возможности знать глубокие мысли русского религиозного философа Николая Бердяева, касающиеся природы русской ментальности, судеб России, ее интеллигенции, природы творчества и его назначения. В числе других русских мыслителей он был выслан за рубеж еще основоположником большевистского террора В. Лениным. Не публиковались произведения отца Павла Флоренского, погубленного в лагерях. Мы не знали ничего о великом поэте России Марине Цветаевой, повесившейся от безысходности и похороненной в безвестной могиле в Елабуге в 1941 году. Не издавалась поэзия Николая Гумилева, расстрелянного по ложным обвинениям. Были запрещены к печати стихи погибших в сталинских лагерях Николая Клюева и Осипа Мандельштама.

До сих пор тайной покрыты смерти С. Есенина и В. Маяковского, отказавшегося вступить в партию, несмотря на «100 томов партийный книжек», окруженного надзором агентов НКВД Лили и Оси Бриков. То же самое можно сказать об обстановке вокруг М. Горького и его смерти.

Под полным запретом находилось творчество трагического гения русского авангарда Павла Филонова, умершего в ленинградскую блокаду. Еще в 30-х годах значительная часть его картин была спасена от уничтожения Яковом Пантелеймоновичем Пастернаком, бывшим в то время заведующим отделом советской живописи в Государственном Русском музее, и спрятана сотрудниками музея на свой страх и риск. Имена и творчество всех деятелей русского и зарубежного авангарда, в том числе К. Малевича, В. Кандинского, М. Шагала были также под запретом, а ученица Малевича В. Ермолаева была в числе других лагерников утоплена вместе с баржей посреди Аральского моря. Такая же участь постигла творчество искусствоведа Н. Пунина, погибшего в заключении. Список можно продолжать и продолжать.

В сороковых – начале 50-х годов из музейных экспозиций с обвинением в «формализме» и «буржуазном эстетстве» были изъяты картины великих русских художников М. Врубеля, В. Серова, К. Коровина, а также П. Кончаловского, А. Лентулова, Павла Кузнецова, М. Ларионова, Н. Гончаровой и др. Аналогичной была деятельность партийной цензуры и в залах Государственного Эрмитажа: все произведения западноевропейской живописи, начиная с импрессионистов, постигла та же участь.

Ах, как было бы хорошо и легко любить свою Родину, если бы у нее было не двуликое, а только светлое лицо, на обратной стороне которого не было бы пепла и крови миллионов невинных… и списков запретов! Как было бы хорошо!.. Как было бы просто!..

Но Родину не выбирают.

Глава III. Дыхание эволюции

Сделав решительный шаг в разоблачении и осуждении произвола режима Сталина, создав комиссию по репрессиям и незамедлительно освободив только из казахстанских лагерей около двух миллионов невинно осужденных, открыв тем самым новую эру в развитии страны – эру постепенного процесса гуманизации советского строя, Хрущев сам (как и все партийное руководство сверху донизу) должен был пройти эволюционный путь изменения своего сознания, сформировавшегося в нормах партийной системы периода Сталина.

До сегодняшнего дня (!) даже рядовые члены партии, сохранившие верность идеям марксизма-ленинизма и «лично товарищу Сталину», с яростной ненавистью говорят о Хрущеве, разрушившем миф о ее непорочности.

Небывалое воодушевление в обществе вызвала публикация (с разрешения лично Хрущева) повести «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына – явление, совершенно немыслимое прежде.

Наступил исключительно интересный период общественной жизни страны. Эволюция вступила в свои права.

Стала обретать смелость творческая интеллигенция, особенно остро чувствующая потребность в свободе: творчество есть творение нового! В то же время, пусть медленно, начала претерпевать изменения психология высшей партноменклатуры. Декларируемая официально преданность идеологическим постулатам на деле всё больше разъедалась прагматическими взглядами, заменялась задачами по удовлетворению карьеристических амбиций и личных меркантильных интересов. Замешанные в мелких и крупных грешках своих собратьев по руководству, они не были заинтересованы в строгих наказаниях за свои провинности. Это разрушало самодисциплину, разлагало, и они меньше всего хотели присутствия в обществе строгого неподкупного Стража Закона и чистоты Идеологии. По существу, они жаждали теперь свободы действий в интересах личного обогащения, с каждым последующим десятилетием постепенно приближаясь к этой цели.

Известны упреки потомков в адрес Хрущева в том, что он в своих действиях был непоследователен, слишком неумело и медленно реформировал общество. На самом деле события, по меркам эволюционного процесса, развивались быстро, а противоречия были исторически и психологически неизбежны. Всякие слишком быстрые изменения в государственном устройстве могут приводить лишь к катастрофам.

Еще от случая к случаю звучали грозные окрики: привыкшие властвовать не хотели это право потерять. Несмотря на это, творческая интеллигенция проявляла всё большую строптивость. Появляются пророческие слова в стихотворении Е. Евтушенко «Наследники Сталина»:

«Мы вынесли из мавзолея его,Но как из наследников СталинаСталина вынести?»,

в которых в виде вопроса определена главная проблема последующих десятилетий.

Всё увеличивающаяся активность творческой интеллигенции ставила руководство страны, привыкшее к беспрекословному подчинению населения, перед проблемой ее обуздания. Имея по-прежнему в своих руках могущественный аппарат КГБ, который без всяких усилий мог превратить в «лагерную пыль» любое количество недовольных, члены партийного руководства СССР уже не могли решиться на методы массовых репрессий, опасаясь, что возврат к сталинской форме диктатуры таит непредсказуемые угрозы для жизни их самих: опыт по этой части у них был большой.

Так возникла та своеобразная ситуация, при которой стало возможным развитие всё нарастающего процесса обновления культуры и гуманизации общества в обстановке напряженного противоборства интеллигенции и партийного аппарата, который, что совершенно естественно, не мог полностью сразу изменить свои привычки. Партийная номенклатура воспитывалась десятилетиями по нормам ленинско-сталинской идеологии. Жестокость, отсутствие способности к состраданию, полное презрение к личности отдельного человека (и каким-либо ее правам) были для нее неизбежным следствием привычного использования человека в качестве строительного материала для построения здания государства и укрепления своего господства.

Рецидивы отдельных репрессий были еще неизбежны, и аресты «инакомыслящих», расстрел новочеркасских рабочих (еще во времена Хрущева), помещение под домашний арест академика А. Сахарова и высылка за границу великого борца за свободу, впервые вскрывшего идеологические основы и структуру организации ленинско-сталинского террора, – А. Солженицына (уже после отстранения от власти Н. Хрущева), говорили об этом.

Партийная номенклатура была еще очень сильна и агрессивна в отстаивании своих интересов. Она применяла новые формы репрессий, в частности, помещение борцов за права человека в тюремные психиатрические больницы. Недооценивать мужества интеллигенции, бросившей ей вызов, никак нельзя!

Глава IV. Итоги

Став впервые в мире на путь претворения в жизнь Утопии о стране социальной справедливости, равенства и братства, Россия оказала влияние на развитие всего человечества, ибо, по существу, оказалась для него своеобразным испытательным полигоном, на котором проверялась жизненность этой Идеи.

Роль этого влияния можно оценивать как позитивно, так и негативно, потому что чудовищные репрессии против своего населения, которые осуществляли партийные руководители страны, получившей название «Советский Союз», дискредитировали идею и подорвали к ней доверие. То, что получилось в результате, не имело никакого отношения к понятиям справедливости, равенства и братства, несовместимых с практикой существования разветвленной системы лагерей принудительного рабского труда и массовых расстрелов.

Были и будут еще написаны тысячи исследований причины, почему именно в России оказался возможным этот эксперимент, принявший такие чудовищные формы, мог ли он быть другим: слишком много исторических причин и обстоятельств, вплоть до психологических особенностей главных его руководителей, характеризующихся патологической, маниакальной одержимостью насилием, влияли на конечный результат.

В историческом процессе ни одно звено в цепи событий не исчезло бесследно, так как последующее звено сцеплено с предыдущим.

Никогда впредь попытки строить государство справедливости методами диктатуры и концлагерей не должны иметь места.

Никогда память русского народа не забудет то массовое, планомерное, продуманное истребление сынов и дочерей ее народа, которое осуществляла партия большевиков под руководством Ленина и Сталина, породив общество с раздвоенным сознанием, общество, в котором двуличие и угодничество стали неизбежной формой выживания.

Никогда сознание русского народа не забудет и того романтического бескорыстного взлета мечты во имя осуществления общечеловеческого счастья, который наполнял жизнь высоким смыслом, ибо душа русского человека не может не стремиться к бескрайним горизонтам, легко отрываясь от реальной действительности, бессознательно находя в этом постоянное обновление и спасение. Это свойство русского народа помогло ему духовно выжить в дни монгольского нашествия и тирании тоталитарного сталинского общества и поможет ему пронести в будущее преданность светлой мечте.

Никогда не будет забыто то чувство причастности к великим свершениям истории, которое наполняло гордостью за свой народ и свою Родину.

Никогда не будет забыто то чувство уверенности в завтрашнем дне, которое основывалось на уже осуществленных благах: отсутствии безработицы, бесплатной медицине, дешевых продуктах (пусть в скромном ассортименте), квартир и транспорта, а также бесплатном среднем и высшем образовании, общедоступности театров, филармоний, музеев.

Думается, и дальше в этом народе человек будет цениться не за количество денег в банке, а за щедрость души и способность к состраданию к обиженным судьбой людям.

Россия под именем «Советский Союз» повлияла на ход мирового исторического развития, вынудив руководство капиталистических стран пойти на большие социальные уступки своему населению, чтобы не допустить взрыва по примеру России.

Советский Союз, все входящие в его состав народы, сыграли решающую роль в победе над гитлеровской Германией и спасли тем самым страны Европы от фашистского господства.

Я не знал ни одного человека, с которым мне приходилось встречаться непосредственно после смерти Сталина, который мечтал бы о восстановлении монархии или капитализма. Все считали как монархию, так и капитализм прошедшими этапами исторического развития, канувшими в вечность.

Мне казалось тогда, что постепенное взаимное проникновение и обогащение социализма и капитализма, этих двух крайностей, будет составлять содержание дальнейшего развития общества на планете, уменьшая возможность ядерной войны и открывая путь к непрерывному развитию.

История не может «забыть», что социализм «правильно» или «неправильно» уже строился с 1917 по 1990 год в России (и других странах социалистического лагеря) и внес новые черты в исторический процесс. Простой возврат к капитализму был бы для России путем вспять, возвратом истории назад, потерей перспективы на будущее.

Однако, суть истории – движение из прошлого в будущее, и заменить историю антиисторией нельзя.

Сталинский террор с массовыми расстрелами прекратился, и мы верили в будущее социалистического общества, в его способность к гуманизации и совершенствованию, в возможность избавления его от извращений, связанных с произволом партийной диктатуры. Мы верили в «социализм с человеческим лицом», да и не только мы: сама эта формула пришла из Чехословакии и Польши, где после 20 съезда КПСС возникли подобные надежды.

Наша борьба в Ленинградском Союзе художников за свободу творчества была частью той борьбы, которую начала советская интеллигенция за очеловечивание советского строя.

Наступило время «хождения по лезвию ножа». Оно требовало мастерства канатоходца, когда один ошибочный шаг грозит гибелью, а погибать нельзя. Нельзя погубить процесс обновления. Нельзя заниматься глупой бравадой. Людей, которые воспользовались бы любой ошибкой, было более чем достаточно не только в аппарате власти, но и в среде самих художников, часть которых была вполне удовлетворена существующими нормами и ограничениями в искусстве. Она с ними срослась, в подрыве их видела угрозу для себя. Обстановка созрела.

Требовался первый решительный поступок. Взрыв произошел, как это нередко бывает, неожиданно, неумышленно, стихийно.

Путь. Противостояния и становления

Глава I. Первые шаги в Ленинграде

Я приехал в Ленинград осенью 1950 года после окончания Харьковского художественного института для поступления в аспирантуру Института им. Репина. Я получил диплом с отличием, и руководство института уговаривало меня остаться в Харькове, где гарантировало мне место преподавателя. Однако преподавательская деятельность меня не привлекала. Я хотел совершенствоваться в занятии искусством, и, как мне тогда казалось, аспирантура в Ленинградском художественном институте могла этому способствовать.

Я остановился жить у моих двоюродных сестер – Дины Ивановны и Ларисы Ивановны Панькиных, добрейших людей, живущих скромно, но гостеприимно, и, при первой возможности, любящих повеселиться.

Однако, в аспирантуру мне не суждено было попасть – к моему огорчению вначале и великой радости в дальнейшем. Институт им. Репина при Академии художеств (в прошлом просто «Академия художеств») был наиболее устойчивым хранителем строгих академических традиций реалистического искусства из всех художественных вузов Советского Союза. И это неудивительно: ведь именно из стен этого величественного здания, увенчанного античными статуями, смотрящими в сторону молчаливых сфинксов, глядящих в пространство Вечности под плеск отливающих свинцом волн широкой Невы, над которой с противоположной ее стороны вознесся ввысь величественный Всадник на бронзовом коне с пророчески протянутой рукой, вышли такие великие русские художники, как А. Иванов, К. Брюллов, В. Суриков, В. Серов, М. Врубель.

Кажется, сама Судьба сделала этот Дом с его узкими коридорами, тяжелыми каменными плитами под ногами и высокими полутемными сводами над головой, Рафаэлевским и Тициановским залами, символизирующими эталоны Высокого искусства, – хранителем неумирающих традиций. Даже подвижные фигурки студентов и студенток в современных одеждах, мелькающие внизу под прохладной высотой его сводов, не в силах нарушить каменное величие исторического Дома.

Не попав в число «избранных» – преподавателей, аспирантов и студентов, ежедневно ступающих по каменному полу Храма традиций, я избежал гипнотического воздействия его стен, которое охлаждает порывы чувства и замедляет движение крови в сосудах. Только отдельным единицам, проучившимся в нем, удалось освободиться от его сковывающего влияния и обрести свободу.

Воистину, я должен благодарить мою Судьбу, мою Звезду (на которые я нередко ропщу из-за строптивого моего характера) за то, что они всё устроили к моей пользе, окунули в окружающую неустроенную художественную жизнь – без стипендии и руководителей, оставили мне открытое пространство для творчества, предоставили меня самому себе!

Еще не понимая всего этого, думая, что мне предстоит расставание с замечательным городом, ставшим для меня «любовью с первого взгляда» уже при первом посещении его в период учебы в Харькове на пятом курсе института, я бродил по набережным рек и каналов, пронизанный возносящимися ритмами его колоннад, удвоенных отражением в водах, среди устремленных в небо сверкающих шпилей, вдоль гранитных блоков набережных, вдоль простора медленно текущих вод Невы. И тогда и сейчас, я не могу понять непостижимой слепоты почти всех русских поэтов и писателей, лишенных способности воспринимать красоту форм и музыку ритмов как высшую самодовлеющую ценность. Только один Пушкин, в самом деле, единственный аполлонический поэт России, воспел красоту Петурбурга. Даже Александр Блок, утонченный эстет, владеющий колдовской музыкой стиха, внимающий звукам «Мирового Оркестра», живя в Петербурге, бродил зачем-то по грязным вонючим его окраинам, обходя центр города, видя в великолепных дворцах только казенные здания, в странной незрячести своей не замечая совершенства гармонии их форм, в разрушительных порывах своего настроения призывая не бояться разрушения кремлей, дворцов, картин, книг…

Как прав Н. Бердяев, сказавший, что «в России культуру нужно было защищать: Россия жила вопросами нравственности прежде всего»! Что-то нездоровое, надрывное, мученическое стоит за всем этим…

Я решил, не откладывая, возвращаться в Харьков, где мне было бы радо руководство института и куда меня упорно звали друзья с планами совместного создания большой картины ко Всесоюзной выставке. В то время это было очень распространенной практикой, особенно для только что окончивших институт, так как давало большие надежды на быстрый успех, чем работа в одиночку. В случае удачи не только могла быть приобретена государством картина, но не исключалась возможность получения премии, дающей, помимо денег, имя. Найти помещение для выполнения работы, оплатить натурщиков, купить холст, подрамник, краски и быстро успеть скомпоновать и закончить картину одному молодому художнику было не под силу.

Однако, мои добрые родственники разрушили мои планы отъезда: «Не спеши, попробуй устроиться здесь, поживи, а там будет видно: все мечтают попасть в Ленинград, а ты уезжаешь! Поживи пока у нас!»

Что заставило меня согласиться на полную неопределенность будущей жизни, отказавшись от хорошего положения, которое я сразу же получил бы в Харькове, мне самому полностью неясно. Скорее всего, все решила моя влюбленность в сам город Петербург-Ленинград.

Я и сейчас, прожив в нем 47 лет, брожу по нему, как впервые, растворяясь в его красоте и стройности, по-прежнему восторгаясь, не зная чувства привыкания.