Обоснование непостижимого

Иммануил Кант

Обоснование непостижимого

Оригинал-макет подготовлен издательским центром «НОУФАН»

nofunpublishing.com; [e-mail]

[phone]

© ИП Сирота Э. Л. Текст и оформление, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

По Канту, главное доказательство мудрости Бога – это:

1. Существование на Земле человека.

2. Существование Солнечной системы.

3. Разумный порядок в природе.

4. Творческие способности человека.

-–

Правильный ответ вы сможете узнать, прочитав эту книгу…

Иммануил Кант. 1724–1804

Иммануил Кант. «Дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен образоваться мир»

«Любовь к жизни – это значит любовь к правде», – сказал однажды великий немецкий философ Иммануил Кант (1724–1804). Весь его жизненный путь – настоящая иллюстрация к этому высказыванию: все свое время, все свои силы Кант посвящал познанию, рассуждению, изучению нового.

В первую очередь он известен как автор фундаментальных трудов по философии, таких, как «Критика чистого разума», «Критика способности суждения» и многих других. Но за свою долгую жизнь Иммануил Кант также создает собственную теорию происхождения Солнечной системы, пишет проекты политического переустройства Европы, изучает землетрясения, разрабатывает классификацию животного мира, преподает физику, логику, математику… Его по праву ставят в один ряд с такими титанами, как Леонардо да Винчи и Михаил Ломоносов. Ведь во многом благодаря Канту было переосмыслено обширное философское наследие прошлого и заложены основы для новой философии, рассуждавшей о способах постижения окружающего мира, о вере, свободе личности, о способах и сути процесса познания. Он стал родоначальником немецкой классической философии, или немецкого идеализма.

В наше время интерес к работам Канта не становится меньше: несмотря на их сложность и «многослойность», они многим помогли в поисках ответов на вечные вопросы, волнующие человечество: что есть Бог и вера? Возможно ли познать мир? В чем смысл и высшая ценность человеческого бытия? Будем надеяться, что этот интерес не утихнет никогда…

22 апреля 1724 года – в Кёнигсберге (ныне Калининград) в семье ремесленника родился Иммануил Кант.

1740 – поступление в Кёнигсбергский университет.

1749 – в свет выходит первая работа Канта «Мысли об истинной оценке живых сил».

1755 – Иммануил Кант получает докторскую степень и остается преподавать в университете.

1758 – философ пишет письмо русской императрице Елизавете Петровне с просьбой о должности ординарного профессора. Судя по всему, государыня его не получила.

1763 – написана работа «Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога».

1781 – выходит работа «Критика чистого разума».

1785 – Кант публикует труд «Основы метафизики нравственности».

1788 – выход книги «Критика практического разума».

1790 – опубликована книга «Критика способности суждения».

1804 – Иммануил Кант скончался и был похоронен в склепе у стены Кафедрального собора в Кёнигсберге.

Обоснование непостижимого

Восемнадцатое столетие вошло в историю как век Просвещения. Бурно развиваются естественные науки и философия, авторитет церковных догм ослабевает, а философы-просветители провозглашают два основных принципа: свобода мысли и рационализм, то есть, опора на разум и логическое рассуждение.

Идея веры, божественного откровения более не вызывает доверия у мыслителей, многие из них склоняются либо к атеизму, либо к деизму – то есть считают, что Бог в лучшем случае создал этот мир, но предпочитает не вмешиваться в дальнейшие события.

И именно в век Просвещения выходит работа Иммануила Канта «Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога» (1763 г.) Бытие Бога? И об этом пишет философ, который за несколько лет до того выпустил труд «Всеобщая естественная история и теория неба», описав происхождение Солнечной системы из газовой туманности? Но Иммануил Кант не был бы Иммануилом Кантом, если бы не смог соединить, казалось бы, несоединимое: он считал, что его гипотеза «космогонии» вполне сочетается с идеей существования некоей божественной сущности. А постичь эту идею возможно при помощи главного дара, преподнесенного человеку – природой ли, Богом ли, – разума. Истинный сын своего века, философ обращается к идее целесообразности, гармонии природы – и находит в этой гармонии одно из доказательств существования Высшей силы.

Как строил свои рассуждения один из величайших умов в истории? Приглашаем вас познакомиться с современным переизданием книги, впервые увидевшей свет в XVIII столетии…

Предисловие

Ne mea dona tibi studio disposta fideli, Intellecta prius quam sint, contempta relinquas.

Lucretius

[Дабы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем.

Прежде чем в них разобраться, с презрением прочь не отринул[1].]

(Лукреций, О природе вещей, I, 52/53. Перевод Петровского, изд. Academia)

Я не такого высокого мнения о пользе начинания, подобного настоящему, чтобы думать, будто важнейшее из всех наших знаний: существует Бог – было бы шатким и подвергалось бы опасности без поддержки глубокими метафизическими исследованиями. Провидению не было угодно, чтобы наши знания, в высшей степени необходимые для нашего счастья, основывались на хитросплетениях изощренных умозаключений, оно непосредственно передало их нашему естественному, здравому уму, который, если только не запутывать его ложным искусством, не преминет привести нас прямым путем к истинному и полезному, поскольку мы в нем имеем крайнюю нужду. Отсюда то пользование здравым умом, которое, само еще оставаясь в пределах обыденных воззрений, дает нам, однако, достаточно убедительные доказательства бытия и свойств этого существа, хотя тонкому исследователю всегда не хватает доказательства и строгого соответствия точно установленных понятий или правильно связанных умозаключений. И все же нельзя удержаться от того, чтобы не искать этого доказательства, не теряя надежды где-то его найти. Ибо, не говоря уже о совершенно правомерном стремлении, от которого рассудок, привыкший к исследованию, не может отрешиться, а именно в столь важном познании достичь чего-то окончательного и ясно понятого, остается еще надежда, что подобного рода воззрение, если его хорошо усвоить, могло бы многое разъяснить в этом предмете. Но, чтобы достичь этой цели, нужно рискнуть броситься в бездонную пропасть метафизики. Мрачный океан, безбрежный и лишенный маяков, – в нем нужно начинать с плавания по неизведанному еще морю подобно мореплавателю, который, как только он где-нибудь ступит на землю, тотчас же должен проверить свой путь и исследовать, не сбили ли его незаметные морские течения с принятого им курса, невзирая на всю осторожность, которую только может дать ему искусство кораблевождения.

«Провидению не было угодно, чтобы наши знания, необходимые для нашего счастья, основывались на хитросплетениях изощренных умозаключений»

Между тем вышеуказанное доказательство никогда еще не было найдено, что было отмечено уже и другими. То, что я здесь даю, также есть лишь основание для доказательства, с трудом собранный строительный материал, предлагаемый на рассмотрение знатока, дабы из пригодных частей этого материала соорудить затем здание по правилам прочности и согласованности. И точно так же, как я сам вовсе не считаю доказательством то, что я здесь даю, так и расчленение понятий, которыми я пользуюсь, еще не составляет определений. Как мне представляется, они лишь верные признаки тех вещей, о которых я трактую, годные для того, чтобы, отправляясь от них, прийти к точным определениям, и могущие сами по себе быть использованными ради истинности и отчетливости, но они нуждаются еще в последнем штрихе художника, чтобы быть причисленными к определениям. Бывает время, когда считают, что в такой науке, как метафизика, все можно объяснить и доказать, но бывает и такое время, когда отважиться на такого рода начинания можно лишь с опаской и недоверием.

Мысли, излагаемые мной здесь, – плод долгого размышления, но способ их изложения носит на себе отпечаток несовершенной разработки, поскольку различные занятия не оставляли мне нужного для этого времени. Между тем было бы совершенно напрасным заискиванием перед читателем просить у него извинения за то, что ему, все равно по какой причине, преподносится нечто плохое. Он никогда не простит этого, как бы перед ним ни извинялись. Не вполне совершенную форму моей работы следует отнести не столько за счет небрежности, сколько за счет преднамеренных упущений. Я хотел набросать лишь первые штрихи главного чертежа, руководствуясь которыми можно было бы, как я полагаю, возвести превосходное здание, если только в более искусных руках план получит в деталях бо́льшую правильность, а в целом – законченную соразмерность. В этом смысле было бы излишним проявлять слишком щепетильную заботливость, чтобы в отдельных частях точно изображать все линии, поскольку план в целом только еще должен получить строгую оценку знатоков. Поэтому я часто ограничивался тем, что только приводил доказательства, не претендуя на то, чтобы уже теперь отчетливо показать их связь с выводами. Иногда я приводил обычные суждения здравого ума, не сообщая им посредством логического искусства той крепости, которой должна отличаться каждая часть построения в системе, либо потому, что я находил это слишком трудным, либо потому, что размеры необходимой подготовки не соответствовали бы тому объему, который должен был иметь весь труд, либо, наконец, потому, что я считал себя вправе, поскольку я не обещал привести настоящее доказательство, отвергать требования, справедливо предъявляемые к авторам, дающим систематическое изложение предмета. Только немногие из тех, кто претендует на суждение о произведениях ума, бросают смелый взгляд на опыт в целом и рассматривают преимущественно то отношение, в каком его главные части могут стоять к прочному устройству целого при условии, что недостающее в нем будет добавлено, а ошибки исправлены. Суждение именно этого рода читателей особенно полезно для дела человеческого познания. Что касается тех, кто, не будучи способен обозреть все в целом, прикован к той или иной мелочи и не думает ни о том, затрагивает ли порицание, которого, быть может, заслуживает эта мелочь, также и значимость целого, ни о том, не сохраняют ли улучшения в отдельных частях основной план, страдающий изъянами только в деталях, то этого рода люди, стремящиеся всегда лишь к тому, чтобы превратить в развалины всякое начатое строение, могут, правда, внушать страх своей многочисленностью, однако их суждение об истинной его ценности имеет для разумных людей мало значения.

Быть может, кое-где я даю не совсем обстоятельное разъяснение, дабы лишить тех, кому достаточно только кажущегося повода, чтобы бросить горький упрек автору в ереси, всякой возможности сделать это, хотя какая осторожность может вообще препятствовать этому? Впрочем, я полагаю, что для тех, кто в сочинении хочет видеть только то, что намерен был вложить в него автор, я высказался с достаточной ясностью.

«…Я имел в виду главным образом метод, каким можно было бы с помощью науки о природе подняться к познанию Бога»

Я всячески избегал опровержений, как бы существенно ни отличались мои положения от утверждений других. Пусть сам читатель, усвоивший смысл тех и других, сопоставляет их. Если бы проверяли непредвзятые суждения различных мыслящих лиц и искренностью неподкупного судьи, который взвешивает доводы спорящих сторон так, что он сам мысленно представляет себя на месте тех, кто их высказывает, и таким образом может признать за ними всю ту силу, которую они только вообще могут иметь, и лишь тогда решает, на какую сторону ему стать, то философы гораздо меньше расходились бы во мнениях и непритворная справедливость, нелицеприятное беспристрастие в готовности самому стать на сторону противника в той мере, в какой это только возможно, скоро объединили бы пытливые умы на едином пути.

В таком трудном исследовании, как настоящее, я уже заранее должен быть готов к тому, что какие-то положения окажутся в нем неправильными, какие-то объяснения – недостаточными, а изложение – кое-где слабым и не вполне удовлетворительным. Я не могу требовать от читателя такого безусловного согласия с моими взглядами, какое я сам вряд ли мог бы выразить по отношению к взглядам другого автора. Для меня не было бы поэтому неприемлемым, если бы мне растолковали тот или иной вопрос, и я всегда готов воспринять такое поучение. Трудно не притязать на правильность своих утверждений, если с самого начала, когда доводы еще только выдвигались, такое притязание было выражено с большой уверенностью; однако это бывает уже не столь трудным, если оно с самого начала было умеренным, без особой уверенности и скромным. Даже самое утонченное тщеславие, если оно хорошо себя понимает, заметит, что дать убедить себя не меньшая заслуга, чем убедить другого, и что первое, быть может, делает человеку больше чести, поскольку для этого требуется больше самоотречения и строгости к себе, чем для второго. То, что в моем исследовании встречаются иногда довольно подробные объяснения из области физики, могло бы показаться нарушением того единства, которое нужно иметь перед глазами при рассмотрении предмета своего исследования. Но так как в этих случаях я имел в виду главным образом метод, каким можно было бы с помощью науки о природе подняться к познанию Бога, то без таких примеров я не мог бы достигнуть этой цели. В этом отношении седьмое рассуждение второго раздела нуждается в несколько большем снисхождении особенно потому, что его содержание заимствовано мной из книги, которую я раньше издал анонимно[2] и в которой об этом говорится более подробно, хотя и в связи с различными, несколько рискованными, гипотезами. Но то обстоятельство, что по крайней мере законное право отважиться на такого рода разъяснение близко моей главной цели, равно как и мое желание услышать об этой гипотезе некоторые суждения знатоков, послужили для меня поводом включить в настоящее сочинение упомянутое космологическое рассуждение, слишком короткое, быть может, для того чтобы понять всю его аргументацию, но, с другой стороны, быть может, и слишком подробное для тех, кто не предполагает найти здесь ничего, кроме метафизики, и потому вполне может его опустить. Быть может, прежде чем приступить к чтению сочинения, следовало бы исправить некоторые помещенные в конце опечатки, могущие изменить смысл изложения.

Само произведение состоит из трех разделов, из которых первый приводит само основание для доказательства, второй раскрывает его большую пользу, а третий излагает те соображения, которые должны показать, что никакое другое основание для доказательства бытия Бога невозможно.

Раздел первый, в котором дается основание для доказательства бытия Бога

Рассуждение первое. О существовании вообще

Правило основательности не всегда требует, чтобы каждое понятие, встречающееся хотя бы даже в самом глубокомысленном трактате, было объяснено или определено, не требует именно в том случае, если есть уверенность, что само по себе ясное и простое понятие, когда оно употребляется, не вызывает никакого недоразумения, подобно тому как геометр с величайшей достоверностью открывает сокровеннейшие свойства и отношения протяженного, хотя он пользуется при этом только обычным понятием пространства, и подобно тому как даже в самой что ни на есть глубокомысленной науке слово представление понимается с достаточной точностью и употребляется с уверенностью, хотя его значение никогда нельзя раскрыть каким-нибудь определением.

Поэтому я не стал бы в этих рассуждениях доводить свое исследование до анализа весьма простого и само собой разумеющегося понятия существования, если бы как раз здесь мы не имели дела с тем случаем, когда отказ от такого анализа может повлечь за собой путаницу и серьезные ошибки. Несомненно, что это понятие во всех других областях философии могло бы быть без всякого колебания принято необъясненным, как и в обыденном словоупотреблении, за исключением одного вопроса – вопроса об абсолютно необходимом и случайном существовании, ибо здесь более утонченное исследование, исходящее из злополучно вычурного, хотя в других отношениях и весьма чистого понятия, повело уже к ошибочным заключениям, распространившимся на одну из самых возвышенных областей философии.

«Любой человеческий язык содержит в себе некоторые, не допускающие изменения, неправильности, связанные со случайностями его происхождения»

Пусть не ожидают, что я начну с формального определения того, что такое существование. Было бы желательно, чтобы этого никогда не делали там, где нет уверенности, что это сделано правильно, а это бывает чаще, чем обыкновенно думают. Я буду поступать так, как тот, кто ищет определения, но предварительно стремится удостовериться в том, что можно с уверенностью сказать утвердительно или отрицательно о предмете, подлежащем объяснению, хотя при этом он еще и не раскрывает того, в чем состоит тщательно определяемое понятие. Задолго до того, как решаются дать объяснение исследуемого предмета, и даже в тех случаях, когда совсем нет уверенности в возможности дать таковое, можно, однако, много сказать о предмете с величайшей достоверностью. Я сомневаюсь, чтобы кто-либо дал когда-нибудь правильное определение того, что такое пространство. И однако, не вдаваясь здесь в подробности, я с полной уверенностью могу сказать, что там, где есть пространство, должны быть внешние отношения, что оно не может иметь более трех измерений и т. д.

Страстное желание, чем бы оно ни было само по себе, основывается во всяком случае на каком-то представлении, предполагает радость, получаемую от предмета желания, и т. п. Часто из того, что о вещи хорошо известно до всякого определения, можно с полной уверенностью вывести то, что относится к цели нашего исследования, и тогда, пытаясь все же дать такое определение, рискуют взвалить на себя ненужные трудности. Погоня за методом, подражание математику, с уверенностью продвигающемуся вперед по хорошо проложенной дороге, привели на скользком пути метафизики к множеству таких ошибок, которые постоянно у нас перед глазами, однако у нас мало надежды на то, чтобы это послужило предостережением и научило быть осмотрительнее. Только благодаря указанному методу я рассчитываю добиться определенной ясности, которой я напрасно искал у других исследователей; ибо, что касается того лестного для себя представления, будто ты благодаря своей большей проницательности добьешься большего, чем другие, легко понять, что так ведь во все времена говорили те, кто из сферы чужих ошибок стремился вовлечь нас в сферу своих собственных.

1. Существование вовсе не есть предикат или определение вещи

Это положение кажется странным и бессмысленным, однако оно несомненно верно. Возьмите для примера какой угодно субъект, например Юлия Цезаря. Соедините все его предикаты, которые только можно вообразить себе, не исключая даже времени и места, и вы скоро поймете, что он со всеми этими определениями может одинаково и существовать и не существовать. Существо, давшее бытие этому миру и этому герою в нем, могло бы познать все эти предикаты без исключения и все же рассматривать этого героя лишь как возможную вещь, которая помимо решения этого [высшего] существа [ее создать] не существует. Кто может оспаривать, что миллионы вещей, которых в действительности нет, только возможны по всем тем предикатам, которыми они обладали бы, если бы существовали; что в том представлении, которое имеет о них высшее существо, не отсутствует ни один из их предикатов, хотя в числе их нет существования, ибо высшее существо познает их лишь как возможные вещи. Следовательно, не может быть так, чтобы они, если бы они существовали, обладали еще одним предикатом, ибо если вещь возможна соответственно ее полному определению, в ней не может отсутствовать ни один предикат. И если бы Богу было угодно создать другой ряд вещей, другой мир, то этот мир существовал бы со всеми теми определениями, которые он в нем познает, и не имел бы ни одного определения сверх этих, хотя бы и был всего лишь возможным миром.

«Когда я говорю: Бог всемогущ, мыслится лишь это логическое отношение между Богом и всемогуществом, ибо последнее есть признак первого»

И тем не менее выражением существование пользуются как предикатом, и это можно делать с уверенностью и без боязни впасть в ошибки до тех пор, пока не ставят перед собой задачу вывести существование из только возможных понятий, как это обыкновенно делают, когда хотят доказать абсолютно необходимое существование. Ибо тогда напрасно ищут существование среди предикатов подобного возможного существа; среди них оно, несомненно, не находится. В тех же случаях, когда существование встречается в обычном словоупотреблении в качестве предиката, оно не столько предикат самой вещи, сколько предикат мысли о вещи. Например: морскому единорогу присуще существование; единорогу, живущему на суше, оно не присуще. Это должно означать только то, что представление о морском единороге есть понятие, приобретенное опытом, т. е. представление о некоторой существующей вещи. Поэтому и ищут доказательства правильности этого положения о существовании такого рода вещи не в понятии субъекта, ибо в нем можно найти лишь предикаты возможности, а в источнике того познания, которое я имею о вещи. Я, так говорят при этом, видел это или слышал от других, которые это видели. Поэтому не совсем правильно будет сказать: морской единорог есть существующее животное; следует сказать наоборот: некоторому существующему морскому животному присущи предикаты, совокупность которых я мыслю в единороге. Не следует говорить: в природе существуют правильные шестиугольники; следует сказать: некоторым вещам в природе, как-то: пчелиным сотам или горному кристаллу – присущи предикаты, совокупность которых мыслится в шестиугольнике. Любой человеческий язык содержит в себе некоторые, не допускающие изменения, неправильности, связанные со случайностями его происхождения, и в тех случаях, когда в обычном словоупотреблении отсюда не может возникнуть никаких ложных толкований, было бы пустым умствованием и бесполезным делом мудрить над ним и стараться ограничить его. Достаточно того, что в редких случаях, когда мы имеем дело с более тонким рассмотрением, эти различения были присовокуплены там, где это нужно. О том, что здесь сказано, можно будет с достаточной основательностью судить лишь по прочтении всего последующего.

2. Существование есть абсолютное полагание вещи, и этим оно отличается от любого предиката, который, как таковой, всегда полагают только относительно к другой вещи

Понятие полагания совершенно простое, оно тождественно с понятием о бытии вообще. Но нечто полагаемо лишь в отношении чего-то или, вернее, мыслимо лишь отношение (respectus logicus) чего-то как признака к некоторой вещи, и тогда бытие, т. е. полагание этого отношения, есть не что иное, как понятие связи в суждении. Если же рассматриваться будет не только это отношение, но вещь сама по себе и перед собой, то такое бытие (Sein) будет означать то же, что и существование (Dasein).

Понятие это до такой степени просто, что для раскрытия его здесь нечего добавить, кроме напоминания о том, что надо быть достаточно осмотрительным и не смешивать его с отношениями вещей к своим признакам.

Если мы поймем, что все наше познание в конце концов сводится к дальше уже неразложимым понятиям, то станет ясным также и то, что бывают понятия почти неразложимые, т. е. такие, что их признаки лишь ненамного яснее и проще, чем сама вещь. Это именно и имеет место при объяснении нами существования. Я охотно признаю, что понятие того, что́ подлежит объяснению, лишь в очень малой степени становится более отчетливым через указание на существование. Однако природа предмета в его отношении к способности нашего рассудка вообще не допускает более высокой степени [ясности].

Когда я говорю: Бог всемогущ, мыслится лишь это логическое отношение между Богом и всемогуществом, ибо последнее есть признак первого. Ничего другого здесь не полагают. Есть ли Бог, т. е. абсолютно ли он полагается, или существует, этот вопрос здесь вовсе не содержится. Вот почему это бытие совершенно правильно употребляется даже при таких отношениях, члены которых, будучи соотнесены между собой, порождают бессмыслицу. Например, Бог Спинозы подвержен непрерывным изменениям.