Рудник «Веселый»

Ирина Боброва, Юрий Шиляев

Рудник «Весёлый»

© Боброва И., Шиляев Ю., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Сайт издательства www.veche.ru

Пролог

В самом центре великого Евразийского континента раскинулась горная страна – Алтай-батюшка. Или Алтайская горная система, как указывается в учебниках географии. Много сказаний, легенд сложилось об этом таинственном месте, о высоких горах под снежными шапками, о бескрайних степях, о горных пустынях и о несметных богатствах Алтайской земли. Люди, испокон веков живущие здесь, легенд не замечают, поневоле становясь их участниками, живя в этих легендах и сказках. Здесь каждая гора, каждый валун, каждый ручей и каждый источник обладают великой силой. Дороги, серпантином влезающие в горы, ведут не только к вершинам, порой они нежданно обрываются в пропасть.

Попутчиков на Алтае берут всегда, кто бы ни голосовал, подвозят – закон такой. Сегодня ты не подвезёшь – завтра тебя в пятидесятиградусный мороз никто не подберёт на пустынной дороге. Аркадий об этом вспомнил, только когда заглох мотор. А ведь километров десять назад тормозил какой-то бродяга. Бомж – не бомж, а доверия не вызывал. «Подбери такого – салон не выветришь, дорогими ароматами не отобьёшь застарелый запах перегара, махорки и немытого тела», – подумал Аркадий и не остановился. А сейчас вот стоит сам на обочине и машет рукой – хоть бы один притормозил! Здоровенная фура промчалась по тракту, даже не сбавив ходу, пустой лесовоз тоже прогромыхал мимо. Обычно лесовозы останавливаются, даже гружёные, а тут пустой – и мимо. Аркаша злился – ночевать на дороге не очень хотелось, тем более что до цели оставалось минут тридцать быстрой езды. Ехал на туристическую базу, где его ждали, но на звонок с просьбой привезти бензина ему ничего внятного не ответили. «Перепились уже», – подумал незадачливый автомобилист, готовясь к незапланированной ночёвке под открытым небом.

Спать в машине не хотелось, звездное небо чашей накрывало горы, воздух тёплый, в тайге ухает филин – давно такого не было. Вся его жизнь – города и дороги, вокзалы и аэропорты, гостиницы и рестораны, иногда камеры в тюрьмах… Он хмыкнул, подумав: «Кто знает, может, оно и к лучшему, что машина заглохла? Когда ещё выпадет случай так вот, тихо, спокойно подумать о делах». Время сейчас такое – стремительное, страшное время, но для него оно, что манна небесная с неба. Кто-то растерялся, кто-то потонул, но он – Аркадий Цапиков – на коне!

Аркаша усмехнулся, подумав, что из собравшихся на базе нет ни одного, кто хотя бы на миг оторвал башку от салата и задумался над тем, что происходит в стране. А у него жизнь удалась! Удалась… почти. Не беден, чего прибедняться, но и не богат – особо хвалиться нечем. Как на велосипеде: пока крутишь педали – катишься, а вот куда прикатишься?.. Так и у него жизнь – пока вертится, вроде бы барин, а не дай бог остановиться… «А вот остановиться действительно не дай бог, – подумал Аркадий, – свои же утопят»…

Стемнело. Быстро, как это бывает в горах – вот только светило солнце и вдруг темнота, стоило светилу скрыться за вершинами. Не бывает в горах сумерек, тут либо свет, либо тьма – без переходов, полутонов, полусвета…

Аркадий нашарил в багажнике фонарь – батарейки, к счастью, рабочие, осветил вокруг. Собрал хворосту, разжёг костерок, присел рядом. Раскрыл пакет с продуктами – хорошо, закупил для общего стола. Выложил на газету булку бородинского, ржаного, снял с колбасы пластиковую упаковку, порадовавшись, что взял в нарезке – нож куда-то запропастился – и, нанизав на прутик пластинки сервелата, поднёс его к огню…

– Христа ради… – послышалось из темноты. – Мил-человек, Христа ради, хлебушка. Столько хлебушка не видел, настоящего хлебушка – русского, печеного, поделись, будь мил!

Аркадий дёрнулся, от неожиданности выпустив из рук импровизированный шашлык. На лету успел подхватить прут и тут же отшвырнул в сторону, обжёгшись.

– Чёрт! – воскликнул он, жалея испорченный ужин.

– Спасибо, мил человек! Ох, спасибо! – донеслось до него.

Аркадий схватил фонарь и направил луч на голос.

– Вот бомжара!!! – разозлился он, узнав мужика, недавно голосовавшего на обочине.

Человек, не обращая внимания на свет, ел. Ел поджаренный сервелат так, как едят величайшую святыню – откусывал маленькие кусочки и долго, тщательно пережёвывал, смакуя каждую крошку. Аркаша усмехнулся: вот ведь говорят всегда старики, что если дал Бог попутчика, надо брать. Помнится, на зоне старик, полжизни просидевший за убийство, рассказывал, что никогда не знаешь, насколько Бог дал попутчика – на час, до места доехать, или на всю жизнь. Не хотел бы он такого вот на всю жизнь в спутники заиметь, удача, мягко говоря, сомнительная. На вид бомжу лет пятьдесят – пятьдесят пять, хотя мог и ошибиться, борода всегда старит. Борода у мужика солидная, окладистая. Бывший поп? Нет, вряд ли, хотя речь очень уж специфическая… И одет странно: брезентовый плащ почти до пола, из-под него выглядывают сапоги неопределённого цвета, на голове фуражка с треснутым, отсвечивающим лаком козырьком. Словно из фильма про двадцатые годы выпрыгнул – не то пастух, не то пограничник?

– Тебя как кличут-то, мил человек? – спросил бомж.

– Зови Ваней, не ошибёшься, – зачем-то соврал Аркадий.

– А хлебушка, Ваньша, у тебя, случаем, нет?

Он облизал прут, отложил его в сторону, с сожалением вздохнув, и тут же вцепился голодным взглядом в продукты, разложенные на газете.

– Да ты совсем обнаглел, старик! – Аркадий отметил, что возмущения почему-то нет, и хохотнул – беззлобно. Ситуация его развлекала.

– Не старик я, сорок вёсен прожил с хвостиком небольшим, и зубы все целы. А за хлеб заплачу. Держи вот! – и бродяга, откинув полу, порылся в котомке, висящей через плечо под плащом. Аркадий увидел широкие раструбы галифе, но удивиться не успел – бомж выудил и протянул ему увесистый камень.

Усмехнувшись, будто в темноте разглядел удивлённое непонимание на лице собеседника, он поскрёб тёмный край камня ногтем, и самородное золото тускло блеснуло в свете фонаря. Аркадий вытаращил глаза: быть не может, чтобы самородок такого размера – и у бродяги!..

– Да не сомневайся, настоящее, вот бумага из Пробирной палаты, – сказал тот, будто в темноте увидел, как вытянулось лицо Аркадия, и, снова запустив руку в котомку, достал свёрнутый в трубочку лист бумаги, встряхнул его, вытягивая вперёд руку. – Ты бери, только хлеба мне дай. Бумагу-то на, возьми, без неё не сдашь в казну – не примут. А перекупщикам продавать али китайцам – себе дороже, семь шкур сдерут, да и ещё в полицию донос напишут. Ты мне хлеба дай, мил человек, хлебушка охота шибко – русского, печёного. Так эти лепёшки обрыдли, будь они неладны!

Аркадий молча взял с импровизированного стола булку бородинского и протянул чудному человеку, отметив, что зубы у него действительно целые, блестящие – тот улыбался во весь рот, глядя на хлеб – радостно, счастливо, глаза сверкнули молодым блеском.

– Ржаной, – всхлипнул бродяга, понюхав кирпичик бородинского хлеба, – ржаной…

По щекам текли слёзы, но человек не замечал этого, по крошке отщипывая корочку и медленно прожёвывая. Лицо выражало такое наслаждение, такое счастье, такое умиротворение, что, засветись сейчас вокруг головы бомжа нимб, Аркадий не удивился бы. Скорее удивляло, почему нимба нет?!

– Бред какой-то, – пробормотал Аркадий, зажмурившись, чтобы прогнать морок, но золотой самородок в его руке был настоящим, и бумага с двуглавым орлом подтверждала это. Да и сам он видел, что старый чудак не врёт. Но всё равно бормотал «бред, бред, бред»…

Раздался стук копыт – оглушающий, нереальный, будто с горных круч неслась конница. Ошарашенный, оглушённый, Аркадий выронил самородок, оглянулся – тёмные горы на фоне крупных звёзд спокойны, не шелохнулись, и ничего по ним не скатывается. Камнепад? Нет, не похоже. Стук копыт, приближаясь, становился тише, и вот наконец вполне нормальные звуки. Он направил фонарь на дорогу: там, на невысокой алтайской лошадке, держа под уздцы вторую, осёдланную, ехала женщина в расшитом золотом халате и шароварах. Волосы рыжие, почти огненные в луче света, струились по плечам, а лицо, ярко-белое, усыпанное веснушками, будто светилось изнутри. Потом, много раз вспоминая эту встречу, Аркадий недоумевал: как это получилось – рассмотреть каждую складочку век, каждую чёрточку, запомнить подрагивание ресниц и шевеление губ? Запомнил также каждую деталь вышивки золотой нитью по сверкающей ткани на её наряде – простом, обычном халате с широкими рукавами, перетянутом поясом. Будто в режиме замедленной съёмки смотрел и запоминал…

А она поскакала до машины, остановила коня, натянув поводья. Лошадка послушно встала. Всадница, сверкнув неожиданно синими глазами, сердито нахмурила брови, но тут же лицо её снова разгладилось, стало безмятежным – почти таким же, как у старого бомжа, когда тот взял в руки хлеб… Женщина посмотрела сначала на Аркадия, потом перевела взгляд на самородок возле его ног.

– Обманул, – сказала она как-то даже равнодушно. – Ключ-камень другому отдал. – И крикнула так, что задрожали верхушки сосен: – Мой ты, Тимофей, мой! И не поможет тебе хитрость твоя! Чох! Чох, чох!.. – Лошадь послушно тронулась с места, подгоняемая всадницей ударами ног, обутых в мягкие кожаные сапожки.

Стук копыт затих в темноте – будто оборвался, резко, вмиг, а всадница пропала – была и нет её, словно кто стёр сверкающий силуэт. И тут же, будто по команде, в рассветных лучах заблестели вершины белков – горных ледников. Аркадий смотрел на пустую дорогу, не понимая, куда пропало время, как так мгновенно промелькнула ночь? По его ощущениям, женщина в золотом наряде находилась рядом не больше нескольких минут. Куда пропало остальное время? Часов восемь как корова языком слизнула – будто и не было вовсе ночи! Опустил взгляд в траву, почему-то не удивляясь тому, что отпечатков копыт в жухлой траве нет. Но… самородок, большой, в пол-ладони, так и лежал у его ног. И неизвестно, сколько бы он ещё простоял, завороженный, сбитый с толку, но из-под машины раздался шёпот:

– Ушёл… Слава те, хосподи… ушёл!

Глава первая

Всё началось в «Хаус-клубе». Не самый хороший вариант, но мы с Петром были рядом, решили заглянуть, поговорить. Один бы не пошёл, но этот вечно голодный заучка затащил. Да и я, будучи под впечатлением от вчерашних Аллочкиных заявлений, как-то не подумал, что не зря по возможности избегал посещать это место…

Хотя нет, всё началось раньше, за день до этого. С Аллочки. У меня в последнее время вообще всё с неё начинается – и хорошее, и плохое… Ведь ничего не предвещало ссоры!

– Откуда этот шрам? – спросила она, проведя пальцем по груди и слегка надавив.

Я поймал её руку, поцеловал ладошку, потом притянул Аллочку к себе и, уткнувшись лицом в ложбинку на шее, промычал: «М-ммм… какой запах»…

– Не уходи от ответа! Яша, мы с тобой живём вместе уже полгода, но я знаю о тебе ровно столько, сколько знала, когда впервые увидела.

Да, подумал, уже полгода вместе. Самое лучшее время в моей жизни – это могу заявить без ложной скромности! С Аллой жить легко, весело, и она не устраивала мне сцен – ни по пустякам, ни из-за серьёзных проблем, а полушутливое ворчание по поводу разбитой посуды не в счёт. Не знаю, может, из-за того, что денег было достаточно, и материальная сторона жизни не отнимала лишних сил, нам было вполне комфортно вместе. На Аллочку мне всегда было приятно смотреть – хрупкая, маленькая, метр пятьдесят ростом, всегда с иголочки одета. Порой казалось, что одежда на ней не мнётся просто потому, что Алла ей это запретила. Вообще, порядок вокруг неё устанавливался сам собой – она, казалось, не прикладывала к этому никаких усилий. Что ещё?

Ещё я сменил место жительства. Квартиру продать пока не получилось, но дом приобрёл отличный – мне нравился. Аллочка сначала надулась, что такая серьёзная перемена случилась без её участия, но я даже не стал оправдываться, сославшись на романтику – мол, хотел сделать сюрприз. Она, сменив гнев на милость, тут же развезла ремонт, но с её организаторскими способностями он не превратился в бесконечную, выматывающую опупею. Первый этаж был уже почти готов, и мы, решив не ждать, пока доделаем второй, переехали – из-за собаки. Собака как собака, но я предпочёл бы обойтись без животных. Не то чтобы категорически не переносил их, а, скорее, был равнодушен: есть – хорошо, нет – ещё лучше. Но Аллочка откуда-то притащила здоровенную дворнягу и заявила, что это третий член семьи.

Вообще-то, работая вместе с ней, я оказался совсем не готов к той сентиментальности, которую невозможно было даже предположить, глядя на её собранность в офисе. Признаюсь, порой раздражали слёзы по каждому пустяку и во время просмотров душещипательных фильмов, и масса мелких сувенирчиков, подушечек, табуреточек и пуфиков по всему дому тоже порой бесили – я постоянно то ронял что-то, то спотыкался, то наступал на какую-нибудь безделушку. Не знаю, может, она так компенсировала строгость и педантичность на работе, всё-таки в офисе мы проводили большую часть жизни. Но, если не считать пристрастия к подобным мелочам и непонятную слезливость, в остальном Аллочка была отличной подругой. Жить с ней было, в общем-то, легко и приятно. Переживания, с какими объяснялся ей в любви, уже потускнели, но в постели я каждый раз ощущал себя так, будто впервые вижу её, впервые обнимаю, целую, – Аллочка всегда была такой разной, такой неожиданной… Пока не начинала задавать вопросы!

– Так ты и спрашивай, я перед тобой прозрачен, радость моя! – попытался отшутиться, но она не собиралась сдаваться:

– Спрашиваю: мне очень любопытно, откуда на твоей груди этот шрам?

– Старая рана. Ещё в детстве располосовал. Упал с дерева, зацепился.

– И дерево выстрелило в тебя из пистолета? Неудачно. Давай сделаем ещё попытку: где ты получил огнестрельное ранение? – Нахмурившись, она отбросила в сторону одеяло и встала. – Яков, мы с тобой уже полгода вместе, а я ничего о тебе не знаю, кроме того, что написано в твоём досье в концерне. И мне это очень не нравится!

– А мне не нравится, что мы с тобой сейчас опоздаем на работу! А ну, шевелимся быстрее!

Спрыгнув с дивана – мы пока спали в просторном холле, спальня планировалась на втором этаже – понёсся в ванную, по пути поставив чайник. Наскоро позавтракав, вышли из дома. Аллочка задержалась во дворе – насыпала корма чудовищу, которого ласково называла «милым Бимочкой», я окрестил пса Пиратом, но все мои доводы, что из щенка вырастет здоровенный вислоухий крокодил, не пробивались в её сознание. Это надо ж – «Бимочка»! Ну, пожалела брошенную животину – сдали бы в приют, там бы куда-то пристроили, так нет же, привезла в дом. Предложил ей купить породистого щенка, она потом со мной два часа не разговаривала.

– Так откуда шрам? – спросила она, пристёгивая ремень безопасности, когда я уже забыл об утреннем разговоре.

Я вдавил педаль газа и едва не сбил человека – прямо на выезде из ворот своего дома! В такую рань пешеходов на Невской улице обычно немного, особенно со стороны коттеджей. И надо было старику на рассвете вылезти именно под мою машину! Мужика занесло на капот прежде, чем я успел затормозить. Какую-то секунду он прижимался к лобовому стеклу, а я, кажется, на всю жизнь запомнил его лицо – морщинистое, покрытое сетью склеротически расширенных красных сосудов. Глаз не разглядел – вязаная шапочка была натянута на самые брови, и потом – миг – и мужик слетел с капота. Но в подсознании что-то щёлкнуло, зазвенело, будто гвоздём по стеклу царапнуло – я уже видел его когда-то и, возможно, даже был знаком с этим человеком. Однако выяснить, так ли это, не получилось. Задёргал ремень безопасности, замок заклинило, но когда выскочил из машины, то пострадавший, подобрав что-то с земли, побежал прочь с такой прытью, будто это он сбил меня. Я пару раз крикнул вслед: «Мужик! Погоди!», но тот только прибавил ходу. Минута – и серая куртка мелькнула за поворотом на Малахово. Пожал плечами, не догонять же, но разозлился. Вернулся назад в машину и дальше управлял автомобилем уже аккуратнее. На душе неприятно скребло, и я не нашёл ничего лучшего, как скинуть раздражение на Аллочку.

– Алла, больше под руку чтобы никаких вопросов. Поняла? И вообще, что ты привязалась? Ну, шрам и шрам, ну мало ли откуда у мужика могут быть шрамы? Вот бы я о каждом ещё помнил! – Она нахмурилась. Я остановил машину у светофора, повернулся к ней лицом и серьёзно сказал: – Я действительно не помню!

Опять соврал, но ворошить то, что давно улеглось, не хотел. Даже ради неё… Гордиться было нечем. Вообще чудом не сел – Бог отвёл от тюрьмы. А тогда, в двадцать с небольшим, гонял по этим же улицам на новенькой «бэхе» и считал себя хозяином жизни. Нравилась машина, нравились деньги, нравилось ощущение власти, помноженной на иллюзию героизма, – я не просто бандит, а настоящий Робин Гуд, восстанавливающий справедливость. Молодой, зелёный, глупый, но тогда я себе казался верхом творения, эдакой помесью бэтмена, супермена и Майкла Карлеоне…

Аллочка надулась и молчала всю дорогу. Я тоже молчал. Ехали по Комсомольскому проспекту, там, где новая постройка сменяется частными домами. То же место – время другое, и в салоне рядом сидела не Аллочка, а Иван, друг и напарник. Иван был простым парнем, за плечами ПТУ и армия. Служил в Чечне и, вернувшись, попал тёпленьким к Сергеичу. Тот поставил нас в спарринг, и мы как-то незаметно почувствовали взаимное уважение. А потом стали вместе отрабатывать темы, которые подкидывал нам тренер…

– Три аккорда полюс надрывный сентиментализм! Яков, шансон, конечно, дело вкуса – чаще дурного, но… выключи, пожалуйста. Надоело уже, – нарушила молчание Аллочка, а я, услышав это, вздрогнул: она почти повторила Ванькину фразу…

* * *

– Слышь, Яшка, выключи уже эту тягомотину! В натуре, задолбал уже! – Иван прокашлялся и блеющим голосом передразнил: – «В Караганде родился, в Самарканде помылся, в Ашхабаде обосрался…» Терпеть не могу эту песню, и фильм тоже не люблю!

– А мне нравится «бумер», – возразил ему я, – всё чисто по жизни.

– Конец беспонтовый, – скривился Иван.

– Вот я и говорю, жизненный. Это только в сказках, Ваня, всё хорошо кончается. Ладно, не будь занудой, – усмехнулся я, но просьбу выполнил, помня, как не по себе было другу после первого просмотра фильма. – Суеверный ты стал, братишка, тюрьмы боишься?

– Братан, мне после Чечни твоя тюрьма до одного места, – Иван хохотнул и сменил тему разговора: – Блин, Яшк, мы в натуре с тобой как менты работаем!

– В смысле? – Выехав с Воровского на старый мост, я прибавил скорость, мечтая скорее завершить дела и добраться до дома – в этот день намахался на тренировке и подустал.

– Ну, это, типа добрый следователь и злой! Я в кино видал.

– Ну, вообще-то, это не только ментовской приём, просто мы на всю катушку используем методы психологического давления, – наивная непосредственность друга позабавила. Я улыбнулся. – А ты окно-то зачем разбил?

– Да это, дебил, в натуре! – ответил Макар, носовым платком стирая кровь с запястья. – Чё опять за фуфло поставил?

– «БИ-2», – ответил я, прибавляя громкость.

– Заколебал своим роком. Ты бы ещё, как они, волосы отрастил да серьгу в ухо вставил. Рокер хренов, – проворчал он, меняя кассету, салон наполнил хриплый голос Ноговицына.

Я сморщился и тоже подколол любителя шансона:

– Ну, тогда, Ванька, и тебе надо бы прикид сменить. А что, надень фуфаечку да мурочку наколи на всю грудину. – И, представив друга в таком виде, расхохотался. Тот обиженно засопел, отвернулся. – Ладно, иду на компромисс, послушаем радио.

– О, Яшка, глянь, – воскликнул Иван, ткнув пальцем в стекло, – уже третья авария! Я тут пока едем, венки на обочинах считал. Прикинь, шесть штук. А если в машине по четыре человека ехало, то двадцать с лишним трупов? Вот чё тут получается, это столько народу ласты склеило в авариях?

– Охренел, братишка. Нельзя в дороге на такие вещи даже внимание обращать.

– Яш, да ты не грузись, эт я так, к слову!

– Ты базар-то фильтруй! – Вскипел я неспроста – незадолго перед этим у меня умерла мать, так и не оправившись после аварии, но, заметив удивление на лице друга, я сказал:

– Примета плохая, Иван. Особенно в дороге.

– О… смотрю, ты у нас в приметы уже верить стал. А картишки раскидывать не пробовал? А, Яшк? – Ванька прыснул, а я в ответ беззлобно выругался:

– Да пошёл ты! Короче, я тебя одного не оставлю, что-то на душе неспокойно. Мало ли кого Федот притащит, мы сейчас к мяснику пораньше заглянем, а на стрелу позже подтянемся. Сами управимся, санинские пацаны адекватные, с ними всегда добазариться можно. А вот с мясником могут быть проблемы, да и разговор надо правильно поставить, этот гандон кое-что просечь и прочувствовать должен. Давай садись за руль, у меня уже в глазах всё сливается, и гоним в Алтайку. – Мы поменялись местами.

Скоро «бэха» летела по спящим улицам Новоалтайска, до которого от Барнаула минут двадцать езды.

– Яшка, ты помнишь, куда ехать?

– Ага. Не вижу табличку. Какая улица?

– Промышленная, – ответил он, включив дальний свет.

– Промышленная, говоришь? Дуй прямо, потом повернёшь направо, на Тюленина, оттуда в третий переулок налево. Там остановишься у дома. Большой такой, окна на дорогу выходят. Перед воротами асфальтированная площадка. Короче, домик заметный, даже в темноте мимо не проскочишь.

– Замётано. Слышь, а откуда ты так хорошо дорогу знаешь?

– Да с Шалым как-то ездили, и, прикинь, к этому же козлу. Тогда тоже по долгам накосячил. Он, падла, как пионер – всегда готов кинуть ближнего.

– Гы-гы… и дальнего тоже, типа! Слышь, Яш, а терпилу как бить – сильно или не очень?

– Сильно. Только не по морде. Надо, чтобы фейс у него чистенький был. Тормози! Вот тридцать четвёртый дом. Смотри-ка, не спит, свет горит.

Мы вышли из машины. Я постучал в окно, а Иван с хрустом размял пальцы.

Отодвинулась занавеска, в стеблях помидорной рассады появилась мятая физиономия хозяина дома.

– Какого хрена по ночам шаритесь? – рявкнул рассерженный мясник, открывая форточку.

– Ты выйди, Семён, – спокойно ответил ему Иван, – дело есть, поговорить надо.

– Приходите утром, – наглости в голосе должника поубавилось. Он попытался закрыть форточку, но Иван ударил кулаком – посыпалось стекло, мужик отшатнулся, уронив несколько ящиков с хилыми ростками.

– Сука, ты чё базаришь?! Я щас, в натуре, тебе весь дом разворочу!

– Погоди, Иван! Шипицын, разговор есть, давай по-хорошему, а то он действительно домик-то разворотит.

– А что случилось? – испуганно проблеял должник.

– Собаку успокой, чё надрывается? – сказал ему Иван и добавил: – Слышал я, что ты денег Гене Фисенко задолжал.

– А, это?! – Шипицын облегчённо вздохнул, было понятно, что у бедолаги будто гора с плеч упала. – Сейчас выйду. – Занавеска опустилась, и тут же загремели засовы на двери. – А ну цыц! – прикрикнул он, выходя из дома.

Собака умолкла, створка железных ворот, еле слышно скрипнув, отъехала в сторону.

– Ребят, так мы с ним вот разговаривали, он сказал, что подождёт, – нагловато начал Семён, смело шагнув на улицу, но не убирая руку с воротного засова. – А вы-то чего в чужое дело лезете? Сами договоримся.

– Он, может, и подождёт, а вот мы не будем, – ответил я, показывая ему расписку.

– Да чё с ним сюсюкаться? – Иван схватил должника за грудки и выдернул из-за ворот.

– Осади, осади, братишка, – приказал я. Семён не на шутку испугался. Гена Фисенко, когда приезжал за долгом, сам больше походил на просителя и чуть ли не клянчил свои же деньги. Семён понимал, что обнаглел, но отдавать долг не хотелось, тем более что кредитор сильно и не настаивал. Со мной он уже имел дело – тогда я приезжал без Ивана, с невысоким коренастым парнем по кличке Шалый. Разговаривали мирно, не угрожали. Мясник меня запомнил, как-то пару раз пересекались с ним на рынке, здоровался первым. Сейчас он хоть и косился на Ивана, на разбитое стекло, но не показывал вида, что боится. Видно, понадеялся, что опять закончится разговорами. – Так что, Сёма, будем с долгом делать?

– Не, ребята, я клянусь, отдам. Да он согласился на рассрочку, так что у меня есчо есть время. Рассчитаюсь, но не в этом году. Не, пацаны, ну это не ваши же проблемы, ну согласитесь? – попытался перехватить инициативу мясник. – Это же наши с Геной проблемы, и мы их когда-нибудь решим.

– А вот здесь ты ошибаешься. Теперь это наши проблемы, Сэмэн. – Я прищурился, положил руку на плечо должника и заглянул ему в лицо. – Что такое переуступка долга знаешь?

– Знаю, – Семён, успокоенный уважительной речью, не заметил пренебрежения и расслабился.