Последнее плавание капитана Эриксона

Потом дядя Юхан с отцом куда-то ушли, а тетушка Ловиса накормила его завтраком, после чего отвела на море. Оно было огромное, без берегов. Куда ни глянешь – вода и вода. У него особенный запах, и над ним летают другие чайки, совсем не такие, как на их озере Венерн.

А еще через день дядя Юхан с разрешения папы взял его с собой в короткий рейс. Он проплавал целый день, потом ночь и еще день. Уже через какой-то час он начал осваиваться на «Якубе» – так назывался дядин пароход. Он быстро весь его изучил и уже знал путь и в кочегарку, и в рулевую рубку. Большую часть времени в рубке стоял дядя Юхан.

– Тебе нравится море? – спросил он.

– Да. Даже очень.

– Ну что ж. Тогда вставай к штурвалу. Он круглый, но это не значит, что его нужно туда-сюда крутить. Вот видишь, это компас, – указал дядя. – А на нем стрелочка. Она указывает, куда нам надо плыть. И если стрелка начинает отклоняться, ты с помощью штурвала ставишь ее на прежнее место, и она выведет нас туда, куда нам нужно. А нужно нам, Густав, в Стокгольм.

С тех пор прошли годы и годы. Давно нет на свете дяди Юхана, первого его учителя всем морским премудростям. Уже и сам он стал старше тогдашнего дяди. Долог был его путь к капитанскому мостику, вдвое дольше – к капитанскому мостику на своем пароходе…

Почему все это вспомнилось Эриксону? Наверное, потому, что он вдруг оказался без работы. В плавании не до воспоминаний. А когда много свободного времени, все прошлое само возникает в памяти.

Он стоял на палубе в своей брезентовой рабочей одежде возле шлюпки, в некоторых местах краска на ее бортах облезла, и проплешины светились голым деревом. Еще тогда, давно, дядя Юхан говорил: «Кто главный на пароходе? Капитан, топка и шлюпка! Если топка греет котел, двигатель работает, капитан приведет пароход в назначенное место. Если в шторм вода зальет топку, нет пару, заглох двигатель, но в порядке шлюпка – уже не все потеряно, до берега доберешься, а там люди, там жизнь».

Он давно собирался подкрасить шлюпку, но все не хватало времени. И вот – выдалось, можно не только шлюпку, весь пароход наново покрасить. Он извлек из потайных закоулков и вынес на палубу кисти и две банки краски. Редкой краски, на льняном масле. Такую сейчас не найдешь. Эту краску он уже второй год берег, не пускал в дело. На таком масле краска даже на днищах судов держится до пяти лет, а то и дольше, ей не страшна ни морская вода, ни солнце. Прежде льняное семя привозили из России, и здесь из него отжимали масло. Но с тех пор, как в России начался этот бедлам, который они называют революцией, им там стало не до льняного масла. Уже пришло время, и всю «Эскильстуну» слегка бы обновить, да где ж теперь возьмешь столько этой редкой краски?

День стоял хороший, солнечный. До вечера он успеет покрасить шлюпку, а за ночь, если не будет дождя, она даже успеет слегка подсохнуть.

Он снял куртку, и едва только успел пару раз мазнуть кистью по шлюпке, как снизу, с набережной раздался голос:

– Эй, Эрик! Чем занимаешься?

Он глянул вниз, там стоял томящийся от безделья знакомый матрос с соседнего парохода.

– Ну что тебе? – не очень дружелюбно отозвался Эриксон, давая стоящему внизу понять, что он занят и не намерен вступать в разговоры.

– Да так, из любопытства. Я тебя с утра все высматривал…

– Не мешай. Хочу шлюпку покрасить.

– Продавать «Эскильстуну» собрался?

– С чего ты взял? Я еще не совсем выжил из ума.

– А чем красишь? Суриком?

– «Суриком» – скажешь такое! – с пренебрежением сказал Эриксон. – Белой, на льняном масле!

– Ух ты! Где ж ты ее достал? Я уже два года на льняном краску не видел.

– Старые запасы.

– Запасливый ты! А я уж почему-то подумал, что будешь продавать «Эскильстуну»… Ну, продолжай, крась!

Сделав еще несколько мазков краской по шлюпке, Эриксон снова оторвался от работы, подошел к краю палубы и спросил у все еще стоящего возле его причала матроса:

– Карл! А ты с чего вдруг стал меня искать?

– Не помню… Ах, да! Тут этот… маклер Бергстрем с утра тебя спрашивал. Два раза приходил. Я и подумал: не станет же он просто так тебя разыскивать.

– Если я ему нужен, и в третий раз придет. – И Эриксон снова вернулся к шлюпке, продолжил ее красить.

– Слышь, Эрик! А, может, он это… Ну, какую-нибудь работу хочет тебе предложить? – донеслось снизу.

– Иди своей дорогой, – с легкой досадой ответил Эриксон, продолжая старательно размахивать кистью. Работа спокойная, неторопливая, способствовала неспешному размышлению. «А и в самом деле, зачем Бергстрем меня разыскивает?» – подумал он. Аккуратно поддел шпателем старую облупившуюся краску, очистил добела доску и лишь после этого нанес на нее слой краски. Но при этом продолжал размышлять: «…Не было бы дела, не пришел бы. Два раза приходил. В третий раз может и не прийти. Таких, как я, ищущих работу, сейчас не пересчитать…»

7

Контора корабельного маклера Бергстрема находилась неподалеку, в конце набережной. Из своих окон маклер мог видеть стоящие у причалов пароходы, в том числе и «Эскильстуну».

Эриксон поднялся по ступенькам конторы, спросил стоящего в коридоре клерка:

– У себя хозяин?

– С утра был. Должно, на месте.

Бергстен действительно находился в кабинете.

– Мне сказали, будто бы ты меня сегодня искал? – спросил Эриксон. Держался он при этом независимо, с достоинством. – Не хочешь ли предложить работу?

– Я больше трех недель не видел твою колымагу у причала. Разве плохо заработал? – спросил Бергстен. Говорил он отрывисто, с тяжелой одышкой. – Куда бегал?

– Как собака-ищейка мотался по Меларену. Ноль. Потом около трех недель бегал по Ботнике, добежал до Лулео. Обшарил все порты, – он показал маклеру руки. – Веришь – нет, отказался от кочегара, сам стоял у топки…

– И что?

– То же самое – ноль.

– А кто же стоял у штурвала? – мягче, с некоторым сочувствием, спросил маклер.

– Рольф.

– Чем же ты расплатился с этим тихо помешанным? Чтением Библии?

Вместо ответа Эриксон сказал о наболевшем:

– Решил покрасить шлюпку, а уже надо бы и «Эскильстуну». Больше трех лет не красил. Еще год-два, и ей конец.

– Я это заметил, – взглянув в окно, обронил Бергстрем. – Она уже приобрела цвет твоей бороды. Не слишком ли она у тебя красная для этой страны, Эрик?

– Я не занимаюсь политикой. И все равно, эта страна плюет на меня, – мрачно ответил Эриксон. – Наверное, поэтому моя борода постепенно краснеет.

Маклер открыл коробку с дешевыми сигарами, протянул одну Эриксону. Небрежно, как бы между прочим, спросил:

– У нее сколько тонн?

Эриксон взял сигару, с пробуждающимся интересом взглянул на маклера:

– Сто семьдесят три, – и, небрежно откусив кончик сигары, выплюнул его на пол. – У нее еще прочный корпус.

– Но больше всего ты ходил по озеру… по Меларену… Ну и еще по шхерам…

– Ошибаешься. Я набивал ее железным ломом выше рубки и ходил по Ботническому заливу. А сколько леса я приволакивал на ней из Лулео!..

Эриксон весь напрягся, чувствуя, что разговор явно не пустой. Маклер же слегка усмехнулся и отвернулся к окну, как бы давая понять Эриксону, что тот обманывает.

– Если хочешь знать, моя посудина два года одна снабжала лесом весь наш мебельный комбинат. Не веришь, спроси у них, – с некоторой обидой сказал Эриксон.

– То есть ты хочешь сказать, что она может одолеть даже осеннюю Балтику?

– Бьюсь об заклад, на ней можно идти даже в Атлантику! – торопливо и напористо ответил Эриксон. – Или в северные моря. Был бы фрахт, пошел бы. Я в нее, как в себя, верю.

– Ну, зачем же так далеко? – миролюбиво остановил Эриксона маклер и снова подчеркнуто небрежно спросил: – В Россию ты когда-нибудь ходил?

– Пару раз ходил в Петроград. Давно. Тогда у них было тихо. Теперь же отправиться туда может только полный идиот.

– А что, разве ты не рискуешь, когда ходишь по Ботническому? – попыхивая сигарой, задумчиво спросил маклер. – Сходить в Россию, конечно, определенный риск есть, но зато и заработок не сравнить. – И после долгого молчания добавил: – Ты так хвалишь свою посудину, что мне, право, захотелось ее поближе рассмотреть…

Они прошлись по палубе, спустились в кочегарку, заглянули в машинное отделение… Маклер внимательно, цепко рассматривал все вокруг. Поднял решетку, прикрывающую днище, проверил, сухо ли там. Провел пальцем по шву…

– Слушай, а она у тебя еще в порядке. Хорошо следишь.

– Это мой дом и моя семья, – ответил капитан. – На ней я в основном и живу. В свой дом приезжаю лишь затем, чтобы проведать кота и собаку.

– Забрал бы их сюда.

– Пытался. Кот не выдерживает качки, а пес – одиночества.

Они поднялись наверх. Здесь гулял прохладный ветерок, стучала в борта набегающая волна, и пароход отвечал ей слегка приглушенным гулом. Надрывно кричали чайки. Воздух был чистый, осенний. На горизонте светило совсем низко висящее солнце. Бабье лето.

– Может, все же скажешь, кто меня нанимает? – решительно спросил Эриксон.

Маклер хитровато улыбнулся:

– Разве это для тебя так важно? – И, немного помедлив, ответил: – Нет, не я. Но чтобы тебе было спокойнее, скажу: я тоже буду принимать участие в доле.

Капитан вопросительно посмотрел на Бергстрема:

– Оружие?

– За кого ты меня принимаешь? Мы с тобой не первый год знакомы. Поверь, я тоже, как и ты, не полный идиот, чтобы связываться с оружием, – улыбнулся маклер. – Ничего противозаконного…

Эриксон продолжал вопросительно смотреть на маклера. И Бергстрем продолжил:

– Крестьянин, наш ли, равно как и русский, с осени начинает думать о весне. Плуги, бороны, лопаты… За такой груз тебя никто не осудит. Обратно загрузишься льняным семенем. Там оно сейчас почти ничего не стоит, а у нас цены на льняное масло поднялись почти до небес. Считай, набьешь пузо своей посудины золотом. Пара ходок, и ты станешь миллионером… Ну, так как? Принимаешь предложение?

Эриксон еще какое-то время, сомневаясь, размышлял. Он понимал: удастся ли стать миллионером – большой вопрос, а вот голову потерять можно легко и просто. Но и жить впроголодь, не зная, что будет и завтра, и через неделю, а то и через месяц…

Немного помедлив, он протянул Бергстрему руку.

8

Вскоре, вероятнее всего, в тот же день маклер Бергстем доложил премьер-министру Хольнеру о том, что подходящий пароход он нашел и обо всем договорился. Капитан надежный, но в связи с предстоящим риском запросил за рейс слишком высокую цену.

Хольнер ответил ему сразу, без раздумий:

– В серьезных делах торг неуместен. Тем более, что платим не мы, а Америка. Поэтому, не скупитесь, заплатите, сколько просит. Завтра же Америка все вам вернет.

Знал бы Хольнер, что Эриксону Бергстрем назвал только половину суммы, второй же половиной справедливо решил оплатить свои хлопоты…

На следующий день американец Никольс вновь встретился с журналистом. Хольнер отвел им для окончательной беседы один из уютных кабинетов, предназначенных в риксдаге для переговоров. Сам он участия в беседе не принимал, третьим в кабинете находился Бергстрем. Не зря он сказал Эриксону, что будет с ним в доле. Похоже, он ее уже получил, потому что сидел крайне довольный в уголочке кабинета, в разговор не вмешивался и старался быть как можно более незаметным. Но при этом старался не выпускать из виду Ларсена, оценивал каждое его слово, чтобы быть в курсе всех тонкостей переговоров. Он был теперь крайне заинтересован в том, чтобы плавание состоялось, потому что при удаче он сорвал бы куш куда крупнее, чем тот, который уже успел получить сейчас.

Никольс же стоял перед картой, висящей на стене, и пытался разъяснить Ларсену свои планы.

– Красная Россия истекает кровью, и, как мы полагаем, революция будет длиться еще долго. Но народ устал, он нуждается в мире. Так вот, некоторые влиятельные люди Америки хотят предложить России мир.

– Интересно… – Ларсен вскинул вопросительный взгляд на Никольса. – Позвольте полюбопытствовать: взамен на что? Или они вдруг все стали альтруистами?

– Мир! Разве он имеет какую-то цену?

– Все имеет цену… Вероятно, эти ваши влиятельные люди не просто предложат России мир. Они предложат условия, не так ли? Какие они? Ради чего мы отправимся в столь рискованное плавание? То есть я хочу до конца, до подробностей, знать суть их предложений. Я дорожу своей репутацией, и соглашусь далеко не на любое предложение, какие бы выгоды вы мне ни сулили.

Бергстрем замер: все шло так удачно, и на тебе… Репутация!

Никольс тоже заметно растерялся. Но уже после небольшой паузы, во время которой все просчитал, он понял, что, собственно, предложение Америки для России очень выгодное, хотя, возможно, и достаточно неожиданное. И, даже больше того, он, Никольс, все равно если не сегодня, то завтра должен был бы рассказать Ларсену о его миссии.

– Ну что ж, пожалуйста! – с легкой иронической улыбкой сказал американец и даже развел руками, дескать, «сдаюсь». – Речь пойдет о… торговле. Всего лишь о торговле. Да! Меня уполномочили влиятельные люди, крупные американские бизнесмены вступить с красной Россией в переговоры о торговле.

Теперь и Ларсен скупо, но с такой же иронией, произнес:

– Понятно. Боитесь опоздать?

Никольс никак не отреагировал на ироничное замечание Ларсена и заговорил уже серьезно:

– Большевики доказали и продолжают доказывать, что достаточно сильны, чтобы удержать в своих руках власть. Если они скажут, что готовы торговать, мы сумеем воздействовать на наше правительство, и с интервенцией будет покончено, – он поднял глаза на Ларсена. – Ну что скажете? Разве мы с вами, левыми социал-демократами, не союзники?

– Пожалуй.

– В таком случае, ваша задача попытаться встретиться с Воровским, или с кем-то другим, кто имеет несомненный авторитет у большевистского правительства, и рассказать о нашем предложении, то есть о наших желаниях и наших возможностях. Лучше всего, если вы встретитесь с Воровским. Он знает вас и серьезно отнесется к вашему сообщению.

– Ну, хорошо: я встретился, рассказал, и мне поверили. Что дальше?

Ларсен только сейчас начал понимать, какую тяжесть взваливал американец на его плечи. Что, если он не сумеет встретиться с Воровским? В конце концов дело даже вовсе не в нем, а в том, насколько привлекательным и своевременным покажется правительству новой России это американское предложение. Ларсен не так уж хорошо и в подробностях знал, что происходит сейчас в красной России и, в частности, в Петрограде. Знал только, что там продолжается жестокая война, Петроград в окружении интервентов. Захотят ли новые власти России именно сейчас вступать в переговоры с представителями страны, которая крайне враждебно к ней относится, к тому же на российской территории находятся ее вооруженные солдаты? Ответ на этот вопрос трудно предугадать, поэтому он обречен отправиться в это рискованное плавание. Даже не совсем так. Он отправился бы в это плавание при любой подвернувшейся ему возможности, потому что на нем висит долг: доставить воюющему Петрограду лекарства и медицинское оборудование. Во всем этом там крайне нуждаются, и уже даже ради одного этого он конечно же рискнул бы.

– Ну, хорошо, – согласился Ларсен. – Предположим, все сложилось удачно, мне там поверили и заинтересовались вашим предложением. Что дальше?

– Дальше? Вы договариваетесь о месте и времени встречи полномочных представителей одной и другой сторон… Лучше, если место встречи будет не в Петрограде.

– Почему? – удивился Ларсен.

Никольс подошел к карте и взмахом руки быстро как бы начертил условную линию от Стокгольма к Финскому заливу. У черты, обозначающей расположение блокирующих сил, рука остановилась, словно споткнулась.

– До сих пор вы доберетесь нормально. А дальше… – теперь рука двинулась по карте медленнее, – …дальше – Ревель – главная база блокирующего Петроград флота… Териоки – база миноносных катеров… Гогланд – база гидроаэропланов. К тому же вот отсюда, от Ревеля, начинаются минные поля, о которых уже мало кто что-то знает: их ставили в этих водах, начиная с четырнадцатого года, и немцы, и англичане, и даже русские…

– Веселая картинка, скажу я вам, – хмыкнул Ларсен. – И тем не менее я согласен! – он добавил в голосе громкости, чтобы эти его слова услышал Бергстрем, уютно сидящий в уголочке и, похоже, даже дремлющий. – Правда, мне нужен паспорт. У меня его отобрала полиция.

Бергстрем встрепенулся, поднял голову:

– Этот вопрос, считайте, уже решен… К тому же, надеюсь, ни те, ни другие вас не тронут, поскольку вы представляете нейтральную страну.

– Ну да! Это если мы встретимся с теми или другими. – согласился Ларсен. – Но у нас есть вероятность напороться на мину, которая может принадлежать и тем, и другим или даже третьим. Могут, не разобравшись, потопить береговой артиллерией…

– К чему вы нагоняете на меня страх? – вскричал Бергстрем.

– Слишком много советов! Молчали, и продолжайте молчать. Главное, что вас волновало, вы, надеюсь, услышали: мы пойдем в Петроград.

– Вы меня не совсем поняли… – сменив тон, сказал Бергстрем. – Я чуть больше прожил на белом свете и хотел вам дать один дельный совет. Ни днем, ни ночью не спускайте наш шведский флаг. Паспорт, конечно, тоже не лишний, но наш шведский флаг может вас уберечь от многих неприятностей.

– Да! О неприятностях! – вспомнил Никольс. – Министерство иностранных дел Швеции обещало по своим каналам известить Петроград о вашей… как ее… «Эскильстуне». Надеюсь, вас встретят… Я понимаю вас: было бы очень обидно погибнуть от рук большевиков…

9

Получив аванс, Эриксон стал готовиться в это рискованное плавание. Он сидел в своей маленькой каюте и, надев очки, приводил в порядок финансовые счета. Возьмет в руки счет, внимательно его изучит и отложит в сторону, а сверху положит на него нужное количество кредиток. Корявые пальцы с трудом удерживали новенькие скользкие бумажки. Иной счет, который решил пока не оплачивать, откладывал отдельно.

Стопка оплаченных счетов медленно росла, но и тех, неоплаченных, тоже оставалось еще много. За этим однообразным, но приятным занятием он задумался. Почему-то вспомнил вещие слова рулевого Рольфа: «Не печальтесь, звезды так поворачиваются, что следующее наше плавание будет очень удачное. Даже сверх того». Тогда он даже посмеялся над этим пророчеством, а сейчас подумал: «А, может, и в самом деле повезет». Лишь три слова, сказанные тогда Рольфом, он никак не мог расшифровать: почему «Даже сверх того»? Ну да ладно, со временем все прояснится…

Резкий стук отвлек его от своего занятия..

Дверь распахнулась, и в проеме возник невысокий, жилистый человек в довольно грязной одежде, в вязаной шапочке на голове. В руке он держал новенький матросский мешок.

Эриксон хотел было чем-то прикрыть разложенные на крохотном столике счета и деньги, но не нашел ничего подходящего. Взглянув на вошедшего, он фыркнул, словно у него от вони защипало в носу.

– Уголь таскал, – объяснил вошедший. – Мне сказали, от тебя сбежал кочегар?

– Кто сказал? – недружелюбно спросил Эриксон. – Если б вы лопатами так работали, как языками.

– Что? Не нужен кочегар? – спросил вошедший. И, не ожидая ответа, закинул за плечи мешок, повернулся к двери.

– А что еще тебе сказали? – поинтересовался Эриксон.

– Еще сказали: не связывайся с рыжебородым: хуже собаки, – дерзко ответил кочегар. – Портовые собаки штаны порвут, а этот – горло.

Эриксон усмехнулся. Он хорошо знал матросский люд и его незлобивые словечки. Так они утверждают себя. Впрочем, Эриксон и сам был из таких.

– Хорошо заработал на разгрузке? – ядовито спросил капитан. – Гляжу, на мешок хватило: новенький.

Сквозняк шевелил на столе деньги. Кочегар отвел от них глаза.

– Я же не спрашиваю, откуда у тебя деньги? Чистые они или…

Эриксон положил на стол листок-договор:

– Грамотный? Садись и распишись.

Но кочегар не торопился:

– Интересно узнать, чего ты здесь причалил, если плаваешь только по Меларен-озеру?

– Я на этом причале уже пять лет. И плаваю, если тебе это интересно, не только по Меларену.

– Сказали, опять собираешься куда-то? – уже мягче, без прежнего вызова, как бы идя на примирение, спросил кочегар.

Вместо ответа Эриксон положил рядом с договором два кредитных билета. Кочегар, прежде чем их взять, расписался в договоре и лишь после этого небрежно сунул деньги в карман. Затем, приоткрыв дверь, свистнул и громко позвал:

– Иди сюда!

Эриксон стремительно открыл ящик стола, где на его дне блеснул вороненой сталью револьвер. Но в двери увидел довольно привлекательную женщину лет двадцати пяти, может, чуть постарше, и вновь задвинул ящик.

Женщина небрежно шагнула к столу, встала рядом с кочегаром и дерзко посмотрела на капитана. Это была ее самозащита. Капитан в жизни уже навидался всего, и понял: она – из тех, кто может постоять за себя.

Взгляд капитана потеплел, кочегар это заметил.

– Жена? – спросил Эриксон.

– Это уж думайте, как вам хочется. Звать Элен. Она не станет вам в тягость. Может быть коком, может – матросом. Насчет денег не озабочивайтесь: она будет на моем иждивении.

– Так у меня не положено. На моем пароходе все члены команды равны, их работу я оплачиваю. Вот только… – Эриксон слегка замялся, – кубрик на пароходе всего один. Отдыхать придется повахтенно. Поэтому прошу соблюдать внешние приличия. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Есть, капитан! – приложил руку к шапочке кочегар и лишь сейчас широко улыбнулся.

На легкой волне тихо покачивалась «Эскильстуна». Она несколько изменилась, где-то что-то было наспех подкрашено, подшпаклевано – не новая посудина, но все же вид имеет: и в заграничное плавание отправляться не стыдно.

Капитан стоял на причале среди ящиков, мешков и картонных коробок и наблюдал за тем, как по шаткому трапу на «Эскильстуну» тянулась вереница грузчиков со связками новеньких кос, лопат, топоров. Иные – по двое: обхватив с двух сторон, несли ящики, в которых сквозь щели меж досок виднелись лемехи плугов, стальные зубья борон.

Отдельной горкой на причале, почти рядом с трапом, высились ящики с медицинскими эмблемами. Эриксон подошел к ним, постучал ногой по одному из ящиков, и он отозвался стеклянным звоном.

– А тут еще что?

– Это – его, – грузчик указал на одиноко стоящего в стороне Ларсена.

Эриксон прошел к нему и, уже когда оказался почти вплотную, узнал того оратора, который тогда, на митинге, грозил революцией всему миру.

– Не хотел вам мешать, – сказал журналист. – Я Ларсен.

– Ага. Видал вас на митинге: красиво говорили! – не протягивая руки, недружелюбно сказал Эриксон и холодным взглядом смерил этого хилого, худого парня. – Журналист?

– Журналист.

– Пару раз читал вашу газетку. Скандальная. Все норовите укусить правительство за ягодицу.

– Не разделяете наши взгляды? – спросил Ларсен.

– Я их не знаю: из-за работы нет времени их изучать.

– А говорите: были на митинге…

– Случайно.

– Не понравилось?

– А что может понравиться? Кричат, размахивают руками – и никакой пользы. Мне нравится работа. – Эриксон еще больше насупился. – И в связи с этим прошу учесть: пароходом командую я, и только я. Мне плевать на политику и на то, кто меня нанял, плевать, куда вы сунете и как закрепите это свое барахло, плевать, что и кому вы везете в этих своих ящиках!

Сверху за погрузкой и одновременно за гневной беседой капитана и журналиста наблюдал молчаливый, аскетичный рулевой Рольф.

Потные грузчики принялись за ящики Ларсена.

– Пожалуйста, осторожнее, – попросил журналист. – Там стекло… лекарства…

– Постараемся.

И грузчики продолжали тяжело стучать сапогами по доскам узкого трапа.

– Да! И еще… по поводу вашей жизни на пароходе, – снова напомнил о себе капитан.

Ларсен обернулся.

– Вы сами следите за сохранностью своего груза. Мне за него не заплатили, сказали: благотворительный. Груз – ладно, пусть. Но на этом моя благотворительность кончается! Мой пароход не прогулочный, и вы не пассажиры. У меня все работают! В рейсе каждому найдется дело!

– Справедливо, – согласился Ларсен. – Во всяком случае, на меня вы можете рассчитывать.

Ответ журналиста понравился капитану. Его лицо слегка посветлело. А Ларсен неторопливо направился к следующему штабелю ящиков и коробок, где уже собрались грузчики и ждали его указаний.

10

К ночи полностью загрузились, и пароход отдал швартовы. В глубоких сумерках вскоре исчез архипелаг, лишь огни Стокгольма еще долгое время угадывались за их спиной, но и они постепенно истаяли в безлунной темени.

Потом был день, и от горизонта до горизонта легкая накатистая волна. Пароход слегка покачивало.

Эриксон один стоял в рулевой рубке. Когда проскрипела дверь, он скосил глаз. Увидев входящего Ларсена, насупился. Еще когда маклер Бергстен предупредил Эриксона, что с ним в плавание отправится журналист, да еще с благотворительным грузом, он уже тогда заочно невзлюбил его. Эриксон не любил ни политику, ни политиков. Пустопорожнее занятие, а, скорее всего, даже вредное. В любом государстве постепенно все становится подогнанным, все четко работает, а от политиков (в их числе он считал и журналистов) все беды. Это они разлаживают четко работающий государственный механизм, и он начинает сбоить, ломается: начинаются митинги, забастовки, восстания, а то и войны. И еще он невзлюбил Ларсена и за то, что его ему навязали. Хотя и сказали, что именно этому политику, симпатизирующему «красным», он обязан фрахтом, иначе, кто знает, сколько бы еще он ждал подходящей работы. Да и то сказать: может, и не дождался бы. В эти годы, когда кругом гремит война, появились молодые люди, уверенные в себе, не в меру нахальные, на лету перехватывающие все лучшие фрахты, и ему, Эриксону, становится все труднее и труднее за ними угнаться. К таким он отнес и Ларсена. Его роль капитану была не вполне понятна, она его пугала, лишала чувства самостоятельности.