Умереть – это не страшно

Теплый летний вечер располагал к прогулкам на свежем воздухе, поэтому я не стала заходить в группу, а поспешила на участок с верандой, закрепленный за нашими детками. Четверо ребятишек сосредоточенно копались в песочнице, строя дорогу с тоннелями. Алисина кофточка лежала на скамейке, но ее самой нигде не было. Я обошла весь участок, засаженный деревьями и кустарником, а потом спросила у детей:

– А вы не видели Алису? Где она?

Одна из девочек нехотя оторвалась от своего важного занятия и сказала:

– А она домой пошла.

– Как домой? С кем? А где воспитательница?

– Не знаем. Марина Ивановна нас на старшую группу оставила и ушла. А тех детей уже всех забрали. Вот мы тут одни своих мам и дожидаемся.

Я знала, что никто кроме меня не мог забрать Алису из сада. Просто больше некому. Сотовых не существовало, да и городские телефоны раздавались по большому блату, так что поиск по звонкам не имел смысла. Ножками-ножками! Кроме того, я знала наверняка, что и в моей квартире, и в квартире моих родителей никого сейчас нет. Папа, мама и родная сестра неделю назад укатили отдыхать в Крым. Мой еще тогда существующий муж Алексей должен появиться с рыбалки только через два дня. А мой дедушка, который жил с родителями, лето обычно проводил на даче. Все! Вариантов не осталось. Куда могла пойти дочь? Или ее украли? Сердце сжималось от ужаса!

Может, у свекрови взыграло ретивое, и она вдруг решила заняться своими прямыми обязанностями бабушки, забрав внучку из сада? Но без предупреждения?! Такого раньше никогда не бывало.

Я нашла воспитательницу Марину Ивановну в соседней группе, мирно гоняющую чаи с такими же нерадивыми тетками, как она сама. Я с порога наорала на нее, что отдам под суд, если с моей Алисой что-то случится. Вот тут-то они все трое со стульев повскакивали, и приняли активное участие в поисках.

Мы с ними стали нарезать круги вокруг забора детсада, спрашивая по пути всех и каждого, не видели ли они шестилетнюю девочку в желтом ярком платьишке и белой панаме, расширяя постепенно поиски. На всякий случай я зашла к себе домой – вдруг муж вернулся? Потом забежала к свекрови – чем черт ни шутит? Никого не было!

«Только не реветь. Только не реветь! – билась в голове единственная мысль, потому что я знала: от моей выносливости зависит жизнь дочери. – Не раскисать!»

Когда поиски затянулись, и я подумывала уже о подключении милиции, меня что-то торкнуло в бок: нужно заглянуть в квартиру к моим родителям… На всякий случай. На звонок в дверь неожиданно повернулся ключ в замочной скважине по ту сторону, и навстречу вышел мой дедушка. Он приехал с дачи в город по делам на один лишь вечер. Кто же знал?

– Татьяна, – строго начал он, не поздоровавшись, – я буду с тобой ругаться! Как ты можешь пускать одного ребенка снизу подъезда по лестнице ко мне? Ты должна была мне передать Алису из рук в руки!

– Алиса… здесь?.. – голос мой задрожал, а нос предательски защипало.

– А где она, по-твоему, должна быть? – вопросом на вопрос ответил дедушка.

И тут я разрыдалась. Громко. Взахлеб. АЛИСКА НАШЛАСЬ! Я рыдала так, что мой дедушка – а Алисин прадедушка – испугался, и почти волоком втащил меня в квартиру. Алиса, как ни в чем не бывало, вышла мне навстречу из гостиной:

– Мамочка, а что ты плачешь?..

Потом выяснилось, что дедушка открыл ей на звонок в дверь два часа назад. Кнопка звонка в квартиру родителей располагалась так низко, что до нее дотянется даже детсадовский ребенок. Когда ее устанавливали, моя родная сестра была такого же возраста, как Алиса сейчас, а гулять во двор раньше выпускали детей одних, без сопровождения.

Замечательное было время! Ни тебе железных громоздких дверей в подъезд с домофонами, ни отвязных дяденек, гоняющих на джипах по придомовым территориям. Да и чужих людей, приезжих, было значительно меньше. Сидели местные старушки в советское время на скамеечках, судачили о том, о сем, а заодно и на детишек поглядывали…

Так вот, мой дедушка открыл дверь, услышав звонок, и увидел на пороге Алису. Он решил, что я отправила ее на третий этаж одну, а сама побежала по своим делам. То, что правнучка Алиса могла прийти одна, сбежав из детсада, мой дедушка даже помыслить не мог!

Отругать Алису за побег не было сил. Они все кончились…

Второй раз инцидент ухода без спроса моей дочери случился через пять месяцев, а значит, время года было другое. Алиса ушла лютой зимой, в двадцать градусов мороза. В советское время трудовые коллективы были дружными и сплоченными. Для разновозрастных детей отдел, в котором я работала, устроил встречу Нового года в лесу под настоящей елкой, украшенной принесенными из дома игрушками. Детей развлекали костюмированные Дед Мороз со Снегуркой, пока взрослые угощались водочкой и шашлычком.

Вполне уверенная, что моя шестилетняя дочь занята с другими детьми конкурсами, я примкнула к остальным. Вдруг ко мне подбегает старшая девочка и говорит:

– Тетя Таня, а ваша Алиса ушла от нас в лес, прямо по сугробам.

На поиски Алисы бросились все! Слава Богу, что по сугробам она уйти далеко не смогла. Когда уже дома я спросила дочь, почему она ушла, прозвучал странный ответ:

– А мне с ними скучно стало.

– Алиса, а почему же ты ко мне не подошла?

– Не захотела.

Вот так, «не захотела». И все! Или это было предвестием всего остального?

…По-видимому, Алисе так же стало скучно, когда она ушла из театра со спектакля «Вишневый сад» на поиски приключений в ночную Москву… И также скучно ездить на занятия после окончания школы, поэтому она часто пропадала в неизвестном направлении.

Все, что творила Алиса, поступив в техникум, хотелось навсегда забыть, как очередной страшный сон. Вычеркнуть из жизни. Если бы я только знала, сколько еще придется вычеркнуть…

Я обшаривала комнату Алисы вновь и вновь, когда она не появлялась ночевать, чтобы найти хоть малейшие зацепки ее пребывания и вернуть домой. Только умудренная опытом Алиса ничего не оставляла после опрометчиво брошенной визитки полковника Николая, по которой я ее вычислила в прошлый раз в Москве. А мне нужно было себя чем-то занять в ночных бдениях, чтобы не сойти с ума от беспокойства за ее жизнь, и я проявляла чудеса изобретательности, перечитывая каждое словечко на полях учебников и тетрадей.

Во время поисков в комнате дочери находились вещи, которых не должно быть у Алисы хотя бы потому, что я ей их не покупала. И если дорогое шмотье можно было спрятать, запихнув подальше в шкаф, то новенький видеоплейер и дорогой музыкальный центр с колонками стояли на виду. Но я и предположить не могла, что это куплено на ворованные деньги!

Когда я спрашивала дочь в лоб:

– Откуда это? – Алиса изворачивалась, говоря, что взяла у кого-то поносить, или, что ей подарила богатая московская тетка или отец, с которым я не общалась.

Иногда я находила какие-то обрывочные записи в виде дневников. Прочитывала, а потом делала вид, что ничегошеньки не знаю. Иногда продумывала наводящие вопросы, чтобы выудить из неожиданно появившейся Алисы как можно больше информации, номеров телефонов, и знать, в каком направлении искать, если что.

Именно тогда я сходила к некоторым ее бывшим одноклассницам и выяснила, что в былые времена черная BMW увозила Алису прямо со школьных занятий. Черт возьми! Куда смотрели учителя?! Те же подружки мне сказали, что денег у Алисы в одиннадцатом классе было столько, что она могла давать чуть ли не любые суммы в долг. Причем, легко прощая эти долги. Конечно, деньги-то не заработаны… Но откуда она их брала? Откуда? Или ей платили за… Ужас хватал за горло.

Даже всеядный афганец Сашка-Грек, который пока что нас терпел, но уже с трудом, по-моему, брезговал моей дочерью, что было тоже неприятно. Впрочем, разве было бы лучше, если бы он оказывал Алиске знаки внимания? Навряд ли. А может, я просто ревновала Грека к так резко повзрослевшей дочери?

Алиса по-прежнему вела себя отвратительно не только по отношению к моему гражданскому мужу. Казалось, именно во мне она видела источник собственных бед. В ее глазах я читала только неприкрытую ненависть. Она бросала упреки, что я ее плохо одеваю, что даю мало денег… Источник-то неконтролируемого дохода в виде московского мента, видимо, иссяк.

– У тебя нет, так у Грека своего возьми! – слышала я крики из-за двери в ее комнату, которую Алиса постоянно держала закрытой, подперев с обратной стороны журнальным столиком.

Иногда мне удавалось прорвать заграждение, иногда так и приходилось разговаривать через дверь. А за что, спрашивается, я буду ее баловать, покупать обновки, если она не прикладывает ни к чему хоть малейшее усилие: не ездит с техникум, не убирается у себя в комнате. Сидит у меня и у Саши на шее, свесив ноги, и еще чего-то требует. Требует, и не меньше!

Не говоря уже о том, чтобы сходить в магазин, приготовить ужин, помыть посуду, вынести мусор, в конце-то концов! Мне приходилось делать все самой после рабочего дня, а эта дряннушка могла проваляться на незаправленной кровати день-деньской напролет, изредка посматривая телевизор. Чтобы подстегнуть Алису хоть к какой-то работе или учебе, я начала говорить, что это только моя квартира, а ей свою надо заработать, чем вызвала еще большую ярость дочери.

Если я отправляла ее в магазин – а делала я это крайне редко, – Алиса могла с выданной на покупки суммой исчезнуть дня на два или на три с концами. Поэтому я старалась не давать ей деньги в руки. Из семейных заначек кое-что пропадало, как я не старалась их запрятать подальше. Вполне естественно, что я срывалась на дочь. А кто еще мог взять деньги? Она нагло врала и изворачивалась.

Иногда я делала вид, что верю, потому что сил на выяснение отношений не оставалось, хотя я знала наверняка, что она в очередной раз врет. Когда все аргументы исчерпывались, от отчаяния я кидалась на нее с кулаками, причем не испытывала чувства угрызения совести. Казалось, что я породила исчадье ада. За что? За что мне это?

Или это отголосок первой Алискиной попытки суицида, когда я твердила ей день и ночь, чтобы удержать от очередного суицидного витка, что люблю ее больше жизни, что готова для нее на все… А потом взяла, да и полюбила какого-то дядьку с улицы. И как я посмела полюбить кого-то, кроме нее?! Алиске было абсолютно наплевать, что я думаю, чувствую. Была только она. Пуп земли!

– Любите меня! Поите! Кормите! Одевайте! А я еще посмотрю, достойны ли вы моего присутствия! – это постоянно мне внушалось непутевой дочкой.

От своих родителей я продолжала тщательно скрывать Алискины загулы. Покрывала ее, как могла. Во время общих застолий в квартире родителей, где собирались все наши многочисленные родственники по праздникам, я делала вид, что у нас с дочерью все хорошо, чем способствовала тому, что Алиса совсем обнаглела.

А потом стали пропадать деньги не только у меня, но и у Грека. Если не дают этой неблагодарной свинюшке по-хорошему, надо воровать?! Да я сама себе лучше руку отрублю по локоть, но не возьму чужого! Так учили меня в моей семье.

Ну-ка, перечитаю, что она там в своем дневнике написала про воровство у нас денег?

Сначала я брала по чуть-чуть с полочки, где всегда лежали деньги на хозяйственные расходы, и удавалось перевести стрелки на кого-то другого. Потом я перерывала в отсутствие взрослых дом от угла до угла и находила заначки, из которых брала по одной-две купюры, а если до меня пытались докопаться, то говорила, что ни о каких деньгах не знаю. Дурочку включала. Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. Мать с Греком догадались, что это я и …

Я решила уйти из дома…

Кроме того, материны постоянные упреки за то, что я их объедаю и за копеечные подачки на проезд до техникума меня совсем выбили из строя. Мы орали друг на друга, высказав все, что накопилось за последний год. Из дома я ушла с фингалом под глазом.

И все! С собой у меня ничего не было, кроме дамской сумочки. Я бросила техникум, потому что целыми днями искала, где переночевать. Я согласна была идти куда угодно, только не домой. Да и вряд ли меня там ждали.

Я болталась не в нашем занюханном городишке, где все меня знают и обязательно доложат матери, а зависала в Москве по разным кабакам, расплодившимся в перестройку, как грибы после дождя. Причем всегда была одна, без подружек. Изредка, правда, заскакивала к полков-

нику Николаю на огонек, но это уж когда совсем припрет, и деньжат перехватить нужно.

Обычно я просто узнавала, в каком клубе сегодня пускают девушек бесплатно, а такое случалось довольно часто. Если не удавалось познакомиться с каким-нибудь мужиком, чтобы хотя бы накормил и напоил, а может – и спать уложил, то просто заговаривала с барменом и официантами, которые по доброте душевной приносили мне остатки еды. Не объедки – нет! Ни в коем случае! Что я – шавка подзаборная? Официанты приносили мне еду, которая оставалась нетронутой в больших блюдах на столах, ведь часто богатые мужики заказывали жрачку сверх того, что могли употребить, чтобы пустить пыль в глаза партнерам по бизнесу или новой крале.

Имея теперь обширные знакомства в клубах и кабаках, мне удавалось просочиться и на закрытые вечеринки, где обычно накрывали шведский стол, а спиртное лилось рекой. Я и прикидом соответственным обзавелась, чтобы быть своей в любой клубешной тусовке. Юбка, безрукавка и сапожки – все из натуральной черной лайки. В общем, выглядела я классно!

Однажды попала на закрытую вечеринку в клуб «Титаник», что на стадионе «Динамо», и названный так после выхода на экраны нашумевшего одноименного кинофильма с Ди Каприо. Обстановка клуба покоряла с порога изяществом и дороговизной: черная кожа и металл, а окна – круглые, в виде корабельных иллюминаторов. В общем, если я сяду на такой кожаный диванчик, то сольюсь с ним по цветовой и структурной гамме. Помните мультфильм про Крокодила Гену? Когда ему Шапокляк говорит:

– Как хорошо, что вы такой зеленый. Вы ляжете на газон, и вас не будет видно…

Вот так теперь и я – сливалась с обстановкой. В «Титаник» ходили более чем обеспеченные люди, в основном мажорики, поэтому, если была возможность, то я зависала именно в нем. Там закрытые вечеринки были классные, как тогда говорили расхожую фразу: «Круче только яйца вкрутую». Однажды я столкнулась там с солистом рок-группы «Агата Кристи», от которой мы фанатели:

Давай вечером с тобой встретимся, Будем опиум курить-рить-рить…

Хотя я в то время не употребляла ничего серьезного. Солист показался таким мелким, что меня смех разобрал… Но менее любимой от этого группа «Агата Кристи» не стала.

Полгода я жила с разными мужиками, с которыми знакомилась прямо на улице или в кабаках. Рано или поздно мне приходилось от них уходить, потому что меня то избивали по-черному, то пытались продать в бордели, а то и вовсе попадался какой-нибудь извращенец.

Один пьяный бандюга, торговец оружием, с которым я встречалась какое-то время, надел на меня наручники и избивал в ванной. Не помню даже за что. Я испугалась, что он меня забьет до смерти. Утром мужик протрезвел и весь день стоял передо мной на коленях, прося прощения. Потом дал денег, чтобы я сняла себе квартиру, и отпустил в надежде на то, что я его прощу и вернусь.

Может быть, если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его и простила, но оставался риск, что в следующий раз он довершит задуманное и меня пристрелит.

1997 год(Из дневника Алисы)

Предполагаю, что избивали Алису за то же воровство денег. Не может быть, что избиения происходили беспочвенно. Это ведь не полковник Николай, которому баксы сыпались с потолка. Тысячей больше – тысячей меньше, не все ли равно. Это у него можно было брать без счета. Но никто уже не мог выбить из этой дряннушки тягу к воровству. НИКТО!

Перечитайте последний абзац из ее дневника еще раз: «Если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его простила…» Ужас!

Глава 4

Почему я ненавижу

Чем больше просвещенный человек заботится о беззаботности своей жизни, тем больше он теряет разум.

Кант

Я вернулась домой где-то в марте и сказала матери, что я жила с одним мужчиной. С одним! Наверное, вы ждете услышать, что это послужило мне уроком? Типа: надо маму слушаться, чтобы не попадать в такие ситуации… Так вот, одно дело слушаться, а другое – подчиняться приказам, слышать, что ты никто, и получать подзатыльники. Я до сих пор не считала, что делала что-то не так. После моего прихода ничего не изменилось: как была я для них приживалкой, так и осталась:

уберись, ужин приготовь, а как что-то надо мне купить, так я – никто…

А я только и ждала, когда останусь дома одна, включала музыку «на всю Ивановскую», садилась на широкий подоконник и смотрела с нашего последнего этажа послевоенной сталинки на копошащихся внизу людей, похожих на муравьев. В нашей квартире такой подоконник, что можно на нем не только сидеть, но и перекусить, а если приспичит, то и вздремнуть ненароком, подложив под бок подушку…

И ничего делать по дому я не собираюсь. Что я им – уборщица?

1998 год(Из дневника Алисы)

Листаю тетрадь-дневник и удивляюсь начитанности моей дочери, ведь цитату Канта вставила не я для красного словца, а она сама, так что можно порадоваться хотя бы тому, что должное образование в дочь мне удалось вложить, несмотря на постоянное сопротивление оному. Или это врожденная интеллигентность, которую не вытравить ни испорченной генетикой, ни пагубными пристрастиями? Только позже, на крутом вираже наркозависимости, когда мозги окончательно снесло, Алискины дневниковые записи перешли в такой же бред, что творился в ее голове, а пока даже стилистика вполне приемлема для интеллигентного человека.

Тут она упомянула про подоконники. Да, в той квартире, которую я сейчас готовлю к продаже, действительно невероятные подоконники, потому что стены дома возведены немецкими военнопленными сразу после Великой Отечественной войны. Отсюда и название дома, в просторечье именуемом «сталинка». Таких домов, с почти метровыми стенами и потолками высотой более трех метров, в городе несколько. Мы въехали в квартиру после капитального ремонта, когда строители заменили деревянные перекрытия между этажами бетонными, осовременили электрику, отопление, перекрыли крышу. Короче – от прошлой сталинки остались только мощные стены. Да еще, говорят, под домом сохранилось с советских времен бомбоубежище…

…Алиса пропадала не на все полгода целиком, а рваными урывками. Забыть бы все. Забыть! Если вообще можно забыть, как мысленно хоронила собственную дочь неоднократно. Когда я уже отчаивалась увидеть ее живой, и свыкалась с безысходностью, Алиса появлялась на миг дома, чтобы изощренно продлить мои мучения. А потом так же внезапно исчезала, прихватив деньги и ценные вещи для продажи…

Как-то позвонили из техникума и предупредили, что отчисляют Алису за несданную зимнюю сессию, но повлиять на ситуацию я не могла. Отчислят так отчислят… Об этом ли мне сейчас думать? Жива ли? – вот главный вопрос.

Окончательно дочь появилась, когда я перестала ее искать и оплакивать, потому что мои собственные проблемы нарастали снежным комом. Невозможно находиться постоянно в аду. Я слишком долго испытывала стресс.

То, что мы втроем скрывались в августе в санатории от разборок на риэлторской фирме Грека, было всего лишь первым этапом. Никакие «крыши» не смогли разрулить назревающий конфликт сторон. Практически все Сашкины сбережения ушли, но фирму в прежнем виде сберечь не удалось. Ему пришлось начинать в одиночку с нуля, но уже не в Москве, а в Подмосковье, где возможности были несоизмеримо меньше столичных. Я его успокаивала, но…

Но Сашка-Грек вдруг решил, что без фирмы, без финансовой опоры, он недостоин меня – что за чушь собачья?! – поэтому он должен уйти. Такое могло прийти в голову только мужчине. А как же сакраментальное «и в горе, и в радости»?

Он ушел по-английски перед женским праздником восьмое марта. Издевательство или злая насмешка судьбы? Когда я вернулась с работы – его и след простыл: голые «плечики» в шкафу возвестили, что свои вещи Сашка вывез полностью. Хорошо хоть купленную бытовую технику оставил и подарки мне, не мелочился. А может, это из-за Алиски? Или, что вернее, из-за моего постоянно угнетенного настроения? Кому нужна женщина с проблемами, которая даже за границу поехать не желает, потому что, видишь ли, должна караулить свою проб…щую дочь? Что это, если не трусливое бегство мужика?

Алиска, дрянь такая, добилась своего! Больно? Очень больно!

Я дернулась сначала к телефону, чтобы позвонить Саше, но пока шла, поняла, что бесполезно звать его обратно. И унизительно…

Заглянула на кухню, а там на обеденном столе дожидается записка: «Прости, родная Татка, что не оправдал твоих надежд. Оставляю тебе деньги на первое время. Твой Сашка-Грек. Прости».

А рядом – некоторая внушительная сумма. Отступное? Мне отступное? Как же это мерзко!

Я бродила в пустой квартире из комнаты в комнату, слезы застилали глаза, а мысли путались:

– Все меня бросили! Все! За что вы так со мной?! Что плохого я вам сделала?!

А ответить некому…

Говорят, что беда не приходит одна. В этом я смогла убедиться, когда через неделю наш отдел отправили в бессрочный отпуск за свой счет. И сразу же я умудрилась подхватить грипп. До кучи!

В ночь температура приблизилась к сорока. То ли от вируса, то ли от других осложнений. Родителям звонить не стала. Не в час же ночи, в самом деле! Даже если я дозвонюсь, им придется идти через весь город по слабоосвещенным улицам, а ходить в темное время суток теперь небезопасно.

О вызове скорой помощи я что-то не подумала. Оставалось дожидаться утра… Сквозь шум в ушах я услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и в комнату кто-то вошел. Я даже сначала не поняла, что это Алиса:

– Мам, ты что тут… Одна?

– Алиса, мне плохо… – только и успела сказать я и отключилась.

Дочь потом рассказала, как сидела рядом со мной, держа за руку, не зная, что делать, а рано утром позвонила бабушке Оле, моей маме, и та примчалась спасать. Вдвоем с Алисой они меня и выхаживали. Помню смутно, потому что находилась в полубреду, и в себя пришла только на третий день. Мамины знакомства в медицинской сфере помогли избежать больницы. На дом приходил участковый врач, а потом прибегала медсестра, которая делала уколы и ставила капельницы. За определенную плату, конечно.

Как хорошо болеть под присмотром мамы, когда квартира вылизана до блеска, а еды – полный холодильник. Мне показалось, что даже Алиска притихла. Вот уж она вовремя появилась, а то бы нашли мой хладный труп. Правда с мамой я обычно перезванивалась каждый день… Ну, не совсем, каждый, но через два-три дня – обязательно. Слишком много мне пришлось от мамы скрывать последнее время. Про Алиску ей и сейчас ничего толком не рассказала, даже про брошенный техникум.

Как только я оклемалась, начала срочно искать работу, потому что дочь не собиралась этого делать. Не класть же, в самом деле, зубы на полку! Но к деньгам Грека пока было слишком больно прикасаться.

Опускаться при наличии высшего образования до рыночной торговки или дворничихи не хотелось. Отмечалась на бирже труда и ходила по адресам, где требовались работники офисов, но натыкалась лишь на похотливые взгляды директоров или владельцев фирм. Красивой женщине живется тяжело на свете без постоянного защитника рядом. Когда я приходила устраиваться на работу, то по-простецки мне давали понять, а то и говорили открытым текстом: «Переспишь со мной, посмотрим, на что ты годна. Тогда и решим, брать ли тебя в штат». Быть чужой подстилкой я не могу. Не могу и все! Хоть режьте! Лучше уж в дворники.

Но другой работы не было. Это только так кажется, что женщина с высшим образованием легко впишется в коммунальщики низшего звена. Такой опыт работы случился у одной моей подруги как раз в то время, когда я искала работу… Вакантные места поломоек подъездов разбирались влет, потому что это была работа в тепле, а вот дворничихи еще кое-где были нужны. Но шоком для подруги стало другое: разговоры на повышенных тонах и только матом, разборки чуть ли не до драк за каждую метлу… Она смогла выдержать неделю, что лишь укрепило меня во мнении – к коммунальщикам не соваться.

После долгих мытарств на бирже труда мне дали возможность получить новую специальность в придачу к моему высшему техническому образованию, которое в условиях перестройки обесценилось. Я закончила курсы бухгалтеров, и сразу стала востребована в кооперативах, выросших в новых капиталистических условиях, как на дрожжах. Только приходилось осторожничать с трудоустройством, ведь любой работодатель мог повесить на материально-ответственного бухгалтера всех собак, а то и в тюрьму посадить за растрату. Поэтому я за длинным рублем не гналась: нужно сначала приобрести опыт работы. Хотя на хлеб с маслом теперь хватало.