Мадам будет в красном

Накануне приезда подружки Константин Игоревич выпил лишнего – сильно волновался перед решающим разговором, все-таки предложение руки и сердца собирался делать. Затем за обедом он, обычно непьющий, подливал себе для храбрости еще и еще, а потом неожиданно уснул. А когда проснулся, Катерину прямо-таки не узнал: обычно ласковая и мягкая, она явно нарывалась на ссору, грубила, а услышав заветные слова, подняла беднягу на смех и начала оскорблять. Словом, душевного порыва не оценила, и дело дошло до драки. Кто кого ударил первым, Шубейкин не помнил. Помнил лишь, как снова уснул, а когда проснулся, Катерины в комнате не было. Предположив, что несостоявшаяся невеста собрала вещи и уехала, Константин решил умыться, чтобы хоть немного прийти в себя. Но, заглянув в ванную, чуть не лишился чувств. Вся комната была залита кровью, на полу лежало обезглавленное тело Катерины, а рядом валялся топор.

– Ваш топор? – спросил Зубов, аккуратно записывавший показания Шубейкина. Горе-жених не вызывал у капитана ни малейшей жалости, только омерзение.

– Мой, – покаянно кивнул тот. – На балконе лежал, вместе со всеми инструментами.

– Как вы убили гражданку Стрижову и зачем отделили голову от тела?

– Я не помню, – страшным шепотом ответил Шубейкин. – Черная дыра в голове. Как ссорились, помню. Как кричала она. Голосом таким чужим, противным. Как ударил ее помню, а дальше ничего, провал.

– До какого конкретно места провал?

– Ну вот… до того, как я ее тело нашел. Испугался, жуть! Думаю, это ж мне теперь из тюряги не выйти. Сел, подумал, чего да как. А потом решил тело спрятать. Никто ничего и не узнает. Бетон у меня был, я ее в подвал спустил и пол тут же залил. Еще, это, подумал… удобно без головы-то, иначе она бы не поместилась.

Зубова передернуло.

– А голову вы куда дели?

– Никуда. – Шубейкин смотрел на капитана непонимающе. – Я же говорю, не было головы.

– Ну, изначально головы не могло не быть. Когда вы ругались и дрались, Стрижова же с головой была.

– С головой… – немного посомневавшись, признал Шубейкин.

– А в бетон вы ее упаковали уже без головы. Так голову-то куда дели?

– Я не помню, – голос Шубейкина опять упал до шепота. – Мне кажется, не было головы. Но, может, у меня опять память пропала, и я просто не помню. Может, я ее в какое-то другое место закопал. Или в мусорный контейнер выбросил.

– Или отвезли в лесопарковую зону рядом с городским приютом, куда бездомных собак определяют, – мрачно резюмировал Зубов. – Чтобы затруднить идентификацию жертвы. А в полицию ты зачем обратился, чудак-человек? Ты зачем сам к себе внимание привлек?

– Так я подумал… Она же к кому-то в наш город приехала? А если бы тот человек забеспокоился, искать стал? А она про меня успела рассказать – где остановилась и вообще… А я сижу и никаких признаков волнения не проявляю. Вот и решил. Превентивно, так сказать.

– Ах, превентивно, – хмыкнул Зубов. – Грамотные все такие стали, с ума бы не сойти.

В общем, дело они закрыли довольно быстро. Хотя внятных ответов на вопросы «Зачем жертве отрубили голову?» и «Как голова попала в лесопарк?» так и не получили.

– Ну, он же объяснил. Тело под балкон не влезало, отделил голову от тела для удобства, – задумчиво сказал Зубов коллегам, когда они обсуждали это «преступление страсти».

– Нет, странно все равно, – не согласился старший товарищ Лавров. – Что-то в этом деле не так, печенкой чую.

Что именно «не так», выяснилось довольно быстро. Оказалось, нет в их городе никакой Екатерины Стрижовой. Просто-напросто не зарегистрировано. Нет, конечно, отыскались полные тезки, но все эти женщины были живы и здоровы, и гражданина Шубейкина знать не знали. Да и по возрасту ни одна не подходила. Не удалось обнаружить и паспорт убитой Стрижовой, хотя прилетела она на самолете, куда без паспорта, как известно, не пускают. Убийца о судьбе документа то ли не знал, то ли не хотел говорить.

Полиция далекого северного города информацией тоже не помогла. Екатерина Стрижова, тридцати двух лет, действительно приехала туда по найму за три месяца до случившихся событий. Работала в библиотеке, жила в съемной квартире, где остались ее вещи. На работе отпросилась на неделю, планировала вернуться. Все. В отделе кадров отчего-то не нашлось ни одной фотографии молодой женщины, а в квартире, среди немногочисленных вещей, не удалось отыскать ни единого документа.

В общем, погибшая Екатерина Стрижова оказалась этакой женщиной-невидимкой, инопланетянкой, появившейся неизвестно откуда с единственной целью – быть зверски убитой Константином Шубейкиным, находившимся в состоянии аффекта и сильного алкогольного опьянения.

Поскольку характеризовался гражданин Шубейкин исключительно положительно, судимостей ранее не имел, в совершенном убийстве раскаивался, лил горькие слезы и объяснял всем, кто был готов слушать, что «Катю он любил», то суд, хоть и квалифицировал его действия по 105-й статье Уголовного кодекса Российской Федерации как убийство, то есть «умышленное причинение смерти другому человеку», но наказание назначил в виде восьми лет лишения свободы, с отбыванием в колонии общего режима.

Было это две недели назад, но сдавать дело в архив капитан Зубов не спешил, поскольку ему хотелось докопаться до истины и выяснить, откуда взялась гражданка Стрижова. Не с Марса же, в самом деле! Да и пропавший паспорт не давал покоя. Однако работы хватало и до удовлетворения собственного любопытства, за которое начальство хвалить не станет, руки все не доходили.

В конце концов, молодая женщина могла и соврать своему любовнику. Из каких-то своих соображений назвалась землячкой, а сама приехала на Север из какого-то другого города. Россия, как известно, большая. Никто больше ее не искал, никого ее судьба не волновала. Вот и славно.

Помимо прочих документов, в папке хранилось и несколько очень любопытных фотографий. Полицейский фотограф старательно «отщелкал» картину, украшавшую жилище Шубейкина. Картина, пусть и оформленная в самую обычную дешевую рамку, резко контрастировала со всей остальной обстановкой и невольно привлекала внимание. Странный, сюрреалистический пейзаж: острый утес, обрыв, на самом краю которого на одной ножке балансирует стул, а на стуле сидит человек и самозабвенно играет на скрипке.

Чем привлекла его картина: необычностью сюжета, мастерством исполнения или тревожным настроением, Зубов и сам не знал. В живописи он не понимал ровным счетом ничего. Но этот пейзаж его прямо-таки манил, да так сильно, что капитан спросил у Шубейкина, откуда в его квартире такой арт-объект.

– Катюша подарила, – ответил тот, глядя на Зубова мутными от внутренней боли глазами (может, правда любил свою убитую подругу). – Она рисовать очень любила. Как только под руку попадется клочок бумажки, так сразу и принималась черкать.

Была в уголовном деле и еще одна жутковатая подробность, хотя жутью история эта и так пропитана от начала и до конца. А все же! Рассказывая о своей возлюбленной, Шубейкин вспомнил, как женщина не раз и не два повторяла такую фразу: «Все равно не сносить мне головы». Учитывая способ, которым Екатерину убили, слова теперь приобретали зловещий, мистический смысл.

«Ну да, прямо «Аннушка уже пролила масло», – хмыкнул Сергей Лавров, когда услышал от Зубова эту историю. Роман «Мастер и Маргарита» Зубов когда-то прочел, но не понял. В литературе он разбирался примерно так же, как и в живописи, поэтому параллелей провести не сумел. Понял только – речь идет о мистике, а в мистику он не верил.

Судебный психиатр, дававший заключение относительно душевного здоровья Шубейкина, в мистику тоже не верил, а потому предположил, что, находясь в алкогольном делирии, иначе называемом «белой горячкой», Константин вполне мог вспомнить любимую присказку дамы сердца. И, руководствуясь, так сказать, прямыми указаниями возлюбленной, отрубил ей голову. Бред и галлюцинации – это дело такое, серьезное. За неимением других объяснений это было воспринято следствием, а позже судом, вполне благосклонно.

Перед тем как убрать папку в шкаф, Алексей достал фотографию картины и кнопкой прикрепил к стене рядом со своим рабочим столом. Человек, играющий на скрипке над обрывом, отчего-то был ему близок и понятен. Затем Зубов принялся сортировать остальные документы. Бегло пробегал бумаги глазами, какие-то рвал и отправлял в мусорное ведро, какие-то раскладывал по папкам, другие даже подшивал, кляня себя за то, что накопил такой ворох дел. Гора Кяпаз и не думала становиться хоть чуточку ниже, но судьбе было угодно спасти капитана от унылой перспективы разбирать бумажные завалы до позднего вечера. Спасение явилось в образе дежурного лейтенанта Славика, который, пуча глаза, ворвался в кабинет и возбужденно завопил:

– Леха! Зубов! Давай на выход! Убийство.

– Где? – спросил Алексей, сдергивая с вешалки куртку.

Хлопнув дверью, он краем глаза успел увидеть, как гора папок все-таки рухнула со стола и стайка белых листов плавно закружилась над ободранным линолеумом.

– В картинной галерее «Красный угол», – скороговоркой докладывал между тем Славик, топочущий «берцами» впереди Зубова. – Это на Набережной. Лавров позвонил – он уже выехал. Там это, Леха, не простое убийство.

– А какое? – спросил Зубов, чуть усмехаясь энтузиазму юного коллеги. Сам он уже давно вышел из этого возраста и утратил способность опасливо восхищаться необычными преступлениями.

Славик остановился, повернулся к Алексею, еще больше вытаращил глаза и прошипел страшным шепотом:

– Ритуальное.

Глава 2

Перед зданием частной картинной галереи «Красный угол», фасадом выходившей на набережную Волги, уже стояло несколько полицейских машин и «Скорая помощь». Зубов, дожидаясь, пока из его автомобиля выберется немолодой эксперт, оглядел немногочисленных зевак, как по мановению волшебной палочки моментально собирающихся везде, где хоть что-то случилось. Зубову они напоминали воронье, слетевшееся на чужую беду.

Он потянул на себя тяжелую дверь, вошел внутрь и невольно присвистнул. Так уж получилось, что в этой галерее современного искусства Алексею ранее бывать не доводилось. Впрочем, как и в любой другой. От искусства он был далек. И от современного, и от классического. Поэтому увиденное впечатлило его гораздо сильнее, чем какого-нибудь искушенного эстета.

В старинном особняке, снаружи казавшемся типичным образчиком купеческой архитектуры девятнадцатого века, было много света и воздуха – все внутренние стены и перекрытия ликвидировали, отчего внутреннее пространство казалось нескончаемым. В центре холла парила стеклянная лестница, ведущая на второй этаж, стойка гардероба была выполнена из неведомого материала, имитирующего стекло, а в простенках между глубокими окнами стояли стеклянные витрины, отражавшие бьющие из окон солнечные лучи. Солнце? Еще пять минут назад Зубов мог поклясться, что день сегодня пасмурный. Но voila! Шедевр дизайнерской мысли меняет законы природы.

За гардеробной чудо-стойкой жались испуганные и заплаканные вахтерши. Или контролерши, бес их разберет. В воздухе чувствовался стойкий запах корвалола, отчего Алексей чихнул, как мартовский кот, а потом еще раз и еще. Дамы покосились на него и сплотились сильнее, как будто в нем, капитане Зубове, таилась какая-то угроза.

– Куда проходить? – спросил он, забыв поздороваться, и женщины синхронно кивнули в сторону лестницы.

Наверх Алексей поднимался с легкой опаской, потому что стеклянное сооружение отнюдь не выглядело надежным. У него было ощущение, будто он не просто идет по ступенькам, а возносится куда-то к небесам по тропинке, проложенной неизвестным волшебником прямо по воздуху. За спиной слышалось рассерженное пыхтение пожилого эксперта.

Мельком он оглядел один из выставочных залов с концептуально развешанными картинами и какой-то причудливой статуей. Статую немедленно захотелось рассмотреть получше, и Зубов выругал себя за не вовремя вспыхнувшую тягу к прекрасному.

На втором этаже взору его открылся новый зал, вполовину меньше первого, но тоже воздушный и светлый. По стенам были развешены картины в прекрасных, совсем не вычурных рамах и стояла загадочная фигура. «Инсталляция», – вспомнил Зубов нужное слово. Капитан прошел в смежный зал номер три, откуда доносился гомон голосов, и застыл в дверях. В этом зале тоже было много света, воздуха и картин. И инсталляция здесь тоже была, и от нее, жуткой и чудовищной, дыбом вставали волосы, и холодок бежал вдоль позвоночника, щекоча затылок.

В углу, у самого дальнего окна, практически под самым потолком, в позе парящего ангела висел обнаженный человек. Пожилой мужчина, скорее даже старик. Раздвинутые конечности веревками крепились к крюкам, вбитым в стены, голова с начинающей редеть, но все еще довольно густой, совершенно белоснежной шевелюрой чуть запрокинута назад, подхваченная под шеей петлей, уходящей к потолку, рот разинут в безмолвном крике. К предплечьям каким-то образом крепились крылья, отчего мужчина был похож на успевшего состариться Икара, взлетевшего в небо и погибшего в полете.

Много чего повидавшего Зубова внезапно передернуло, поскольку от увиденного веяло не просто мрачной жутью, а безумием, глубоким и застарелым безумием, вселяющим ужас, как ничто другое, поскольку от него нельзя было спрятаться или застраховаться. Он заставил себя собраться, сглотнул и сделал шаг вперед, привлекая к себе внимание.

– Капитан Зубов, – представился он. – Коллега майора Лаврова. Серег, чего тут у нас?

– Да сам видишь, – с досадой ответил Лавров.

– Я-то вижу, но ты введи меня в курс дела.

Лавров кивнул, словно признавая справедливость подобного предложения.

– Сегодня тут планировалось предварительное открытие новой выставки. Картины и инсталляции современных мастеров на тему человека и его осознания себя в окружающем мире.

– Чего? – Зубов жалобно моргнул, поскольку из сказанного Сергеем не понял ровным счетом ничего. Все слова в отдельности воспринимались прекрасно, но общего смысла фраза обретать не желала.

– Давайте я поясню, – к ним приблизилась молодая женщина.

Невысокая, очень хрупкая, с огромными темными, почти черными глазами и короткой стильной стрижкой, она выглядела прелестно в обтягивающей бедра узкой кожаной юбке и огненно-красной блузке, отороченной пушистым мехом, щекочущим нежное тонкое горло. Зубову внезапно захотелось провести по нему пальцами, чтобы ощутить шелковистую нежность кожи. Он снова сглотнул.

– Вы кто? – хрипло спросил он.

– Я – куратор выставок. Работаю здесь, в галерее. И сегодняшнее мероприятие входит как раз в зону моей ответственности, – спокойно ответила она. – Меня зовут Анна Сергеевна Бердникова. Можно просто Анна.

Зубов кивнул, то ли соглашаясь, то ли позволяя ей начать рассказ. Анна, чуть бледная от пережитого волнения, но явно способная держать себя в руках, воспользовалась этим разрешением.

Выяснилось, что утром первой в галерее появилась гардеробщица Клавдия Васильевна (видимо, одна из пожилых дам, плачущих внизу, в гардеробе). Именно она открыла парадную дверь. На второй этаж, впрочем, женщина не поднималась, поскольку уборку в галерее сделали вчера, когда закончились все приготовления к открытию вернисажа, и делать в залах Клавдии Васильевне было совершенно нечего. Ничего не подозревающая старушка успела раздеться в гардеробе и заварить чай в маленькой подсобке. В это время приехала Анна Бердникова. Кивнув гардеробщице, она отказалась от предложенной чашки чая и прошла в комнату для персонала, расположенную на втором этаже. Попасть в служебное помещение можно было через зал номер два.

– В зал номер три вы не заходили?

– Нет, туда я намеревалась заглянуть позже. – Анна пожала безупречными плечами, мех вокруг горла заколыхался, по мягкому шелку блузки пошли волны, очерчивая высокую грудь, и Зубов снова сглотнул, досадливо поморщившись. Сам себе он напомнил восьмиклассника, глазеющего на первую красавицу школы.

Темноглазая Анна прошла в кабинет, повесила пальто в стенной шкаф, составила в ежедневнике план задач на сегодняшний день и сделала пару телефонных звонков, после чего появилась ее начальница, директор галереи Ольга Аполлинарьевна Бабурская.

Зубов оглядел столпившихся у окна людей, пытаясь без подсказки понять, о ком идет речь, но Анна коротко мотнула головой:

– Ольги Аполлинарьевны здесь нет. Она сейчас в кабинете, вместе с врачами «Скорой». Ей стало плохо, пришлось вызвать бригаду.

– Ей стало плохо, потому что она нашла тело?

В глазах Анны Бердниковой Зубов увидел нечто, похожее на презрение.

– Тело нашла я, – тоненьким голоском сказала она. – Когда Ольга Аполлинарьевна пришла и разделась, мы еще выпили кофе, а потом я решила включить свет в залах, с минуты на минуту уже должны были прийти журналисты.

При слове «журналисты» Зубов с Лавровым синхронно застонали. Вот только журналистов здесь сейчас и не хватало. Анна снова посмотрела на оперативников то ли презрительно, то ли снисходительно. Сразу и не поймешь.

– Ну, разумеется, я не пустила сюда журналистов, – с достоинством заметила девушка. – Когда я увидела, что случилось, то, во-первых, сразу же дала команду запереть входную дверь и не пускать внутрь никого, кроме полиции и «Скорой», а во-вторых, постаралась сделать так, чтобы Ольга Аполлинарьевна не увидела этого ужаса. Но у меня не получилось. Она все поняла и захотела увидеть своими глазами. Ей стало плохо, и с этого момента, конечно, началась сумятица. Господи, я даже представить себе не могу, как она это переживет, бедняжка.

– Что «это»? Убийство в галерее? – спросил Зубов, и теперь Анна посмотрела на него откровенно неприязненным взглядом. Как на убогого.

– Этот человек… – покосилась она в сторону висящего в углу тела, стараясь, впрочем, не поворачиваться к нему лицом. – Это Михаил Валентинович Бабурский, владелец галереи и муж Ольги Аполлинарьевны.

Зубов длинно присвистнул, уже не заботясь о собственном, и так изрядно подпорченном, имидже в глазах прекрасной дамы.

– А вы, простите, кто? – обратился он к бледным от ужаса сотрудникам галереи, жавшимся поближе к Анне.

– Я – галерейный фотограф, – прошелестел симпатичный паренек. – Я пришел, когда Анна уже нашла тело… я хочу сказать… Михаила Валентиновича. Она выскочила из зала и крикнула, чтобы я вызывал полицию и «Скорую». И побежала к Ольге Аполлинарьевне. Я ничего не понял и зашел в зал – узнать, что случилось. Я думал, галерею обокрали. Но увидел… Увидел…

Парень замолчал и судорожно задышал открытым ртом, словно отгоняя тошноту. В глубине души Зубов его очень даже понимал.

– Зовут-то тебя как, фотограф? – участливо спросил он. На вид парнишке было лет двадцать, не больше.

– Егор Ермолаев, – ответил тот еле слышно. – Я подрабатываю тут. Я вообще-то студент, в медицинском институте учусь.

– Учишься в медицинском, а подрабатываешь фотографом? – удивился Лавров.

– Ну, я фотографией с детства увлекаюсь. Это занятие больше для души. Я в нескольких местах подработку беру, нам с мамой деньги нужны. Она у меня кассир в магазине, тяжело ей меня учить, и я тоже стараюсь работать. Причем так, чтобы максимально с пользой. И для кошелька, и для учебы, и для души.

– Тут, значит, для души? – уточнил Зубов без всякой насмешки в голосе.

В любом вопросе он старался устранять любые неточности. Так его учили. Тот же Лавров, кстати.

– Ну да, – парень кивнул головой. – Я, кстати, как «Скорую» и полицию, вас то есть, вызвал, тут все защелкал. На всякий случай. И если вам фотографии нужны, обращайтесь, я вам дам.

В зале уже вовсю работала приехавшая вместе с Зубовым оперативно-следственная бригада, в том числе и фотограф, но отказываться от предложения Ермолаева сыщики не спешили. В сложном деле любая мелочь может пригодиться, а в том, что дело будет сложным и запутанным, они оба отчего-то даже не сомневались.

– А вы? – обратился Зубов к пожилой даме, которая крепко держалась за локоть Егора, видимо, боясь упасть.

– Меня зовут Елена Кондратьева, я второй куратор в галерее, – ответила та. – За эту выставку отвечает Анечка, поэтому я сегодня пришла чуть позже. Входная дверь была уже заперта, мне пришлось звонить и стучать. К тому моменту, как Клавдия Васильевна мне открыла, подошла еще Мария Андреевна, наша смотрительница залов. Мы вошли и сразу все узнали. Мария Андреевна осталась с Клавдией Васильевной, а я поднялась наверх. Хотела спросить, могу ли я чем помочь. И вот… – Женщина развела руками, давая понять, мол, помочь не смогла, чем уж тут поможешь.

– Итак, – Лавров рубанул рукой воздух, словно подводя черту под всем услышанным. – К моменту обнаружения тела господина Бабурского в галерее находились три человека. Куратор Анна Бердникова, гардеробщица Клавдия Васильевна и жена покойного Ольга Аполлинарьевна Бабурская. Затем пришли еще трое. Вы, господин студент. Вы, госпожа Кондратьева. И смотрительница, которая наверх не поднималась. В галерее есть еще сотрудники? Кто-то по какой-то причине сегодня отсутствует на рабочем месте?

– Нет, – спокойно ответила Анна, раз уж все остальные безоговорочно признали ее старшинство. – У нас маленькая галерея. Мы с Леной отвечаем за текущие проекты. Ольга Аполлинарьевна ведет бухгалтерию и прочую отчетность, а также курирует работу со спонсорами. Есть еще вторая гардеробщица и вторая смотрительница залов, но они работают два дня через два, поэтому сегодня в галерее отсутствуют и вчера их тоже не было. Все, других сотрудников у нас нет.

– А часто ли приходил сюда господин Бабурский?

– Практически никогда. – Анна, похоже, удивилась. – Он же здесь не работал. Михаил Валентинович открыл галерею для жены. Он был основным меценатом, благодаря которому мы могли вести свою деятельность. Всегда приходил на вернисажи и крупные мероприятия, иногда вечерами встречал жену, но в целом галереей не занимался.

– Ему это было неинтересно?

– Не очень интересно, – согласилась Анна. – Да и человек он был уже пожилой. В последнее время у него обострились проблемы со здоровьем, он вообще практически не выходил из дома. Ольга Аполлинарьевна так нежно и трогательно о нем заботилась.

– А вчера вечером? Кто последним уходил из галереи? Запирал двери? – спросил Зубов.

– Я, – с готовностью ответила девушка. – Я засиделась допоздна. Мне хотелось, чтобы все получилось идеально, и нужно было еще раз все проверить. Фирма, в которой мы всегда нанимаем подсобных рабочих, вчера помогла нам перевесить ряд работ и закрепить инсталляции. В том числе и эту.

– Эту? – Зубову показалось, что он ослышался.

– Нет! Не Михаила Валентиновича, конечно! – Молодая женщина изменилась в лице.

«Вспомнила, как увидела утром эту ужасную картину», – понял Зубов.

– Здесь в углу висела фигура Икара. Манекен, понимаете?

Лавров с Зубовым согласно кивнули.

– В общем, они все доделали и ушли. Я подождала, пока Клавдия Васильевна вымоет полы и тоже уйдет домой, перезвонила еще раз всем, кого мы пригласили на открытие, проверила, все ли привезли для фуршета, а потом закрыла галерею и ушла домой.

– Во сколько это было?

– Около девяти вечера.

– То есть, когда в девять вечера вы запирали галерею, все было в порядке, и под потолком этого зала висел пластиковый манекен? – Голос Сергея Лаврова звучал вкрадчиво и мягко. Из присутствующих только Зубов знал, какое коварство может прятаться за этой кажущейся мягкостью.

– Да, – кивнула Анна.

– Тогда как здесь оказался господин Бабурский? Который, как вы утверждаете, болел и практически не выходил из дома? И почему его отсутствие в постели не вызвало тревоги у его жены? По вашим же словам, такой нежной и заботливой.

– Я не знаю, – прошептала Анна и вдруг заплакала. Впервые за все это проклятое утро.

– Ладно, зададим эти вопросы самой Ольге Аполлинарьевне, – скрипучим голосом сказал Зубов, который отчего-то не мог видеть Анну Бердникову плачущей. Совсем не мог. – Серег, ты тут с ребятами останешься или со мной пойдешь?

– Ребята сами справятся, – буркнул Лавров и обернулся к сотрудникам галереи: – Вас всех я убедительно прошу не расходиться. Пройдите, пожалуйста, в соседний зал, чтобы здесь никому не мешать. А мы с коллегой пойдем, побеседуем с вашим директором. Если «медицина» позволит, конечно.

* * *

Ольга Аполлинарьевна Бабурская оказалась дамой пожилой, но очень эффектной. Как говорили раньше, со следами былой красоты. В тщательно прокрашенных и уложенных волосах не было даже намека на седину. На лице макияж, на руках с идеальным маникюром эффектные кольца, одежда элегантная и в меру дорогая, «возрастную» шею прикрывает со вкусом подобранный шарфик. Женщина явно знала себе цену, причем цена эта была немалая. Даже сейчас, с заплаканными глазами и бледным лицом, она выглядела весьма достойно.

– Вы себя достаточно хорошо чувствуете? Сможете поговорить с нами? – на правах старшего по званию уточнил Лавров. – Мы сочувствуем вашему горю, но чем раньше мы сможем получить ответы на вопросы, тем быстрее поймем, что же здесь на самом деле случилось.