От Руси к России

Дружину Всеволода новгородцы встретили, не скрывая злости. Народ собрался на вече, призывая князя не распускать воинов, а идти вновь в поход. Стояли последние дни декабря. Студеное время. Время праздников. Только не до праздников было новгородцам. Неурожаи подняли цены на продукты. Этим воспользовались соседи. Купцы из других областей считали так: новгородцы богатые и очень жизнелюбивые, они купят хлеб за любую цену. Новгородцы действительно платили большие деньги за продукты, пока цены не подскочили так высоко, что даже знатным и богатым накладно стало ходить на рынок.

Неурожай. Голод. Отчаяние. Только голодный люд готов отправляться в поход в студеное декабрьское время. Лишь бы выжить. Летописцы, правда, пишут о том, что новгородцы считали второй поход делом чести, но ведь за честь можно и в иное время года повоевать. У нее саней нет, она по морозцу не укатит на веки вечные в тридевятое царство.

– Собирай дружину в поход! – кричали злые новгородцы. – Не страшен нам мороз лютый. Мы возьмем Суздаль.

Отговаривали их князь и митрополит киевский Михаил, не отговорили. Очень кушать хотелось новгородцам. Надоели им разговоры, арестовали они митрополита, встали в строй, и повел их князь 31 декабря 1133 года в Суздаль.

Вьюга гудела на разные голоса, ветер трепал одежды воинов, метался в жестких гривах лошадей, мороз осыпал людей белым инеем, сугробы мешали идти, но люди шли на юг, петляя по кривым линиям рек. Двадцать шесть дней продирались новгородцы на юг. Вышли к Ждановой горе. Увидели на ней огромное войско противника. Большая белая гора. На ней белые люди. Тоже русские и тоже – белые. Только – сытые.

Вскарабкались голодные новгородцы наверх, начался бой. И Жданова гора быстро покраснела. Бой был равным. В какой-то момент Всеволод дрогнул, оставил своих голодных людей драться с сытыми суздальскими воинами и бежал позорно с поля боя.

Сражение продолжалось еще несколько часов. До тех пор, пока все, в том числе и Юрий Долгорукий, поняли, что битву сегодня выиграть никому не удастся. И страсти на Ждановой горе быстро угасли. И тут же посыпал крупный снег, будто специально, чтобы скрыть следы людского буйства.

Быстро подсчитали убитых. Новгородцы потеряли чуть больше людей. Продолжать войну всем расхотелось. Даже очень голодным. Противоборствующие стороны заключили мир.

Северяне отправились домой, затаив обиду на своего князя. Юрий Владимирович уже тогда мог почувствовать, что борьба с Новгородом обретает для него, князя Суздальского, новое качество. А бежавший со Ждановой горы Всеволод мог в этой битве по достоинству оценить полководческое дарование своего противника.

И нет ничего удивительного в том, что он сбежал из-под Киева именно из-за опасения еще раз встретиться на поле боя с войском Юрия Долгорукова.

Борьба продолжается

Так или иначе, но борьбу он не прекратил. Не распустив свое войско, чувствуя за собой силу, Всеволод вскоре прислал в Киев гонца с ультиматумом:

– То, чем отцы наши владели при ваших отцах, должно быть нашим. Если не дадите, то пожалеете. Ваша будет вина. Кровь падет на вас.

В этот сложный момент Мономашичи продемонстрировали завидное единство. Узнав о дерзком требовании Всеволода Ольговича, Юрий Владимирович поднял войско и с быстротой, которой позавидовали бы Александр Македонский и Юлий Цезарь, преодолел значительное расстояние от Городца до Киева, встал лагерем возле города. Через некоторое время второй Мономашич, Андрей, подоспел на помощь братьям, а за ним под стены Киева явилась дружина Вячеслава, который в тот год княжил в Турове. Защитники окружили город плотным кольцом, приготовились к боевым действиям.

Всеволода напугали мощь и единство Мономашичей. Двадцать дней его войско простояло у стен города, не решаясь вступить в сражение с сильным соперником. Ольгович надеялся на разлад в стане противника, но случилось обратное: войско Всеволода покинули половцы, а затем начались споры между князьями. Мономашичи имели возможность разгромить врага, но не сделали этого, спокойно дожидаясь активных действий со стороны Ольговича. Двадцать дней стояли друг против друга две рати. Наконец черниговский князь понял, что у него нет ни единого шанса выиграть войну, и послал в Киев людей с повинной. Ярополк довольствовался этим. Князья заключили между собой мир.

Княжество Переяславское осталось в подчинении у великокняжеской власти, в Переяславль был поставлен младший Мономашич Андрей, а Юрий возвратился в Ростово-Суздальскую землю.

Распря и Заокская земля

Прежде чем перейти к рассказу о дальнейшей судьбе Юрия Владимировича, прозванного Долгоруким за активную политику на далеком от Ростова юге, необходимо напомнить об одном упреке, который предъявляют этому деятелю Древней Руси некоторые ученые. Они обвиняют князя Суздальского в неоднократных попытках захватить Переяславскую землю, присоединить ее к своим северным владениям. Даже если Юрий Долгорукий мечтал об этом, стремился объединить два важных во многих отношениях региона, упрекать его в том несправедливо и смешно. Смешно хотя бы потому, что о подобных приобретениях думали все князья. А несправедливо потому, что не в этом состояла суть деяний Юрия Долгорукова.

Начиная с 1132 года вся его жизнь представляла собой чисто внешне суматошный перескок с одной горячей точки Киевской Руси в другую. Он метался в сложнейшем многоугольнике с вершинами в Ростове и Суздале, в Новгороде и Чернигове, Киеве и Переславле, он боролся против Ольговичей и Мстиславичей, ругался иной раз с Мономашичами, пытался проводить в жизнь новую для Киевской державы доктрину государственной власти (в Ростово-Суздальском княжестве эта идея, хотя и с трудом, проводилась в жизнь, в других областях она встречала ожесточенное сопротивление), он пытался обогнать время.

Юрий Долгорукий первым на Руси решился создать централизованное государство, но, как и все Рюриковичи за редким исключением, он был слишком гуманным человеком, чтобы добраться до цели, к которой, надо помнить, в те же самые десятилетия первой половины XII века устремились ближайшие предки Чингисхана, обитавшие в долинах Забайкальских рек Орхон, Онон и Керулен. Им тоже не удалось обогнать время. Оно пришло, оно родило Тэмуджина. Он помчался к заветной цели, изыскивая иные, чем Рюриковичи, средства для ускорения движения. Он мчался быстро, не обращая внимания на кости и трупы родных, друзей, сограждан, соплеменников.

Тэмуджин родился в 1155 году. Через год на Боровицком холме, в среднем течении Москвы-реки (тогда еще реки Смородиновой) появятся первые крепостные стены…

Путь к Боровицкому холму

Возвращаясь в 1134 году в Суздальскую землю, Юрий Владимирович мог продвигаться теми путями, по которым уже несколько десятков лет шли с запада на восток люди, гонимые с родных мест разными причинами:

1. Снижением экономической эффективности знаменитого пути «из варяг в греки» и, как следствие этого, относительным упадком хозяйственной активности густо заселенных районов, расположенных в непосредственной близости от Днепра;

2. Непрекращающейся распрей, опустошительными походами русских князей и столь же опустошительными налетами степняков: и те, и другие выбирали для своих разборок и налетов местности побогаче;

3. Желанием людей мирных жить без страха за свое будущее, за будущее своих детей.

Перемещению людей не мешали древние обычаи, существовавшие в Восточной Европе задолго до прихода варягов.

«Первоначальная история России определяется двумя важными фактами, неизвестными Западной Европе: понятием о единстве территории и бродячим состоянием народонаселения. Государственная территория, очерченная оружием первых Рюриковичей, считалась наследием всего княжеского рода и всех русских людей. Народонаселение не знало тех замкнутых узких сфер, в которых проходила жизнь западно-европейского земледельца или горожанина. Вольно ходил и переходил он по общему отечеству. Он не рисковал, выходя из своего города или волости, наткнуться на чуждую область, на враждебное государство. Везде была одна и та же Русская земля, раскинувшаяся на необъятное пространство, отдельные части не составляли самостоятельных политических тел ни в глазах князей, ни в глазах служилых людей и крестьян. Князья смотрели на свою волость как на временное владение, в котором они сидели до первой перемены в Киевском княжении…»[4]

Рост количества городов, о котором говорилось выше, был бы невозможен или крайне затруднен, если бы таких обычаев не существовало, а распря, вспыхнувшая в 1077 году между внуками Ярослава Мудрого, кроме того, увеличивала число людей, покидающих родные места. Странная обратная связь действовала на территории Киевской державы: чем больше людей покидало богатые, обжитые в IX–XI веках земли и уходило в края неизведанные, обустраивалось там – тем все резче проявлялся антагонизм между княжествами старыми и новыми, тем больше мирных людей покидало обжитые районы…

Таких людей в Восточной Европе называли бродниками. Это слово имеет несколько разных значений. Князь Кий мог быть бродником, человеком, жившим у брода, а то и владеющим бродом, переправой. Бродниками называли тех, кто уходил в степи, соблазняясь прелестями вольной жизни, быстро дичал там, как дичают быстро кони без людей, нанимался в различные дружины, ходил на печенегов, а затем – на половцев и, в составе отрядов степняков, – на Русскую землю. Не об этим бродниках пойдет речь, а о тех, кто ходил-бродил по Руси в поисках спокойной жизни, невоенной.

Эти бродники сворачивали с Днепра и уходили с нахоженных дружинниками дорог на невеликие реки, неширокие дороги, искали и находили укромные уголки, окруженные лесными дебрями и болотами, озерами и холмами, обживались здесь, ни с кем не воюя, никому не мешая, а лишь работая изо дня в день.

Именно такие бродники добирались до Оки-реки с запада через Угру. Некоторые оседали на берегах быстрой Оки, где в среднем и верхнем течении жили вятичи (славянские племена), а другие, самые уж миролюбные, сворачивали на Москву-реку – совсем уж невеликую, небурную, которую вполне можно назвать Окской заводью, и не только Окской, но и заводью бурного потока истории, по которому мчалась на быстрых скоростях Восточная Европа. Войны, битвы, предательства, обиды, пожары, кровь врагов и родных, похотливое карканье воронья на полях сражений – год за годом, там, вне территории, прилежащей к долине Москвы-реки. А здесь – жизнь спокойная у спокойной реки, не круто петляющей меж покатых, холмов, густо поросших, как и вся местность кругом, сосновыми борами, вперемежку с широколиственными лесами, с березовыми рощами, прозрачными как апрельская вода; здесь – тишина благостная, озвученная лишь мелодиями почти нетронутой людьми природы.

По реке Москве, ничем не выдающейся, поднимались люди на стругах, появившихся в Восточной Европе в XI веке, или на ладьях, доходили до места впадения в нее Пахры, шли дальше вверх по течению, и вдруг в какой-то момент начинали люди удивляться: что случилось с рекой, почему запетляла она туда-сюда нервно, будто что-то очень важное потеряла здесь давным-давно и найти никак не может? Какой такой драгоценный клад ищет река, круто извиваясь, рассылая по сторонам на разные расстояния бесчисленных своих сестер, раздваиваясь то тут, то там, образуя невысокие шапки островов, разбрасывая широкие рукава, приближаясь вплотную к крутым склонам, словно бы заглядывая вовнутрь холмов и не боясь при этом получить за назойливое любопытство удар отвалившейся глыбы земли? Видно, очень дорогой клад затерялся в этих краях, если река так взволновалась, если так упорно ищет она, мечется по окрестностям, ни с чем не считаясь, даже со временем не считаясь!

Люди доплывали до Боровицкого холма (бор тут сосновый стоял, густой, тысячелетний), останавливались. Дальше, за холмом, начинались пороги, не такие страшные, как на Днепре, но… зачем река Москва свое дно острыми каменьями забросала да искромсала тяжелую гладь реки бурунами? Может быть, река чудная подсказывала людям: не плывите дальше, здесь клад великий, град Москву ищите? Взойдите, люди, на холм, оглядитесь, присмотрите место по душе, здесь всякой доброй душе приют и отдохновение найдется, только искать не ленитесь и трудиться.

И люди принимали приглашение гостеприимной хозяюшки, обживались в этих краях себе и потомкам на радость, достигли к 1134 году значительных успехов в экономическом освоении края.

Московское пространство

Московское пространство, территория, ограниченная современной Московской областью, уже в XI веке могло прокормить, обуть-одеть, защитить и душевно порадовать не один десяток тысяч человек, упорных и трудолюбивых.

Земля московская – богатая, но для получения этого богатства нужен немалый первоначальный капитал, время и труд. Громадных средств у бродников быть не могло, и у местных вятичей – тоже. У них были руки, жадное желание мирно жить и время, любезно предоставленное им историей: из летописей ясно, что все великие события одиннадцатого, да и двенадцатого веков совершались совсем в других точках Восточной Европы. Московское пространство долгое время развивалось в себе.

Но это не значит, что местные обитатели несколько веков катались как сыр в масле! Жизнь в ближних и дальних окрестностях Боровицкого холма в XI веке вполне можно сравнить с жизнью загадочных аккадских племен, которые, спасаясь от преследователей, современной истории неизвестных, осели на рубеже IV–III тысячелетий до н. э. в болотистой местности в долинах Тигра и Евфрата, превратили непригодный для жизни край в один из великолепнейших садов мировой цивилизации. Аналогичный подвиг в XVIII веке нашей эры совершили запорожские казаки, которых правительство отправило в степи между Черным и Каспийским морями – умирать, потому что выжить в болотистой местности казаки с семьями, с малыми детьми просто не могли. Но они выжили. И превратили безжизненный край в цветущую страну, в житницу России. Подобных подвигов в истории человечества не так много. И, говоря о Москве и москвичах, знатных и обыкновенных, безразлично, о делах и деяниях повелителей великого града, нельзя забывать о том, что корень всего московского, истоки всего московского находятся в одиннадцатом веке, когда началось массовое, непрекращающееся во времени освоение московской земли, требующей самого внимательного подхода к себе, терпения, постоянной заботы.

Земля московская самодостаточная и самоценная. В конце двадцатого века эта мысль никого не удивит, но еще в XVI – XVII веках иностранные путешественники и гости страны Московии удивлялись обилию непроходимых дебрей, заболоченных лесных массивов, окружавших стольный град и его окрестности. А любой нерадивый подмосковный дачник рубежа II–III тысячелетий нашей эры, оставивший без присмотра свой участок на два-три года, может убедиться в удивительной способности московской земли наказывать любого и всех за пренебрежительное отношение к себе: московские дебри поднимаются моментально и быстро идут в рост…

Человеческий подвиг, который совершили в одиннадцатом веке бродники вместе с племенами вятичей, велик еще и тем, что в долину реки Москвы съезжались люди, хоть и русские, но самые разные. Совсем не просто им было найти общий язык между собой. Но они находили.

Князь Суздальский, победитель в битве на Ждановой горе, возвращаясь в 1134 году в Заокскую землю, прекрасно понимал, в чем состояла главная цель того похода новгородцев. Конечно же, ходили они и за славой, и за добычей, но стратегической целью той войны, одной из важной составляющей политики новгородских князей в тридцатые годы двенадцатого столетия являлась даже не Суздальская земля, но земля, прилежащая к долине Москвы-реки.

В этом Юрий Владимирович лишний раз убедился в следующем, 1135 году, когда началась распря Киевского князя с князьями Черниговскими. Военные проблемы надолго отвлекли князя Суздальского от хозяйственных дел. Да и многих летописцев, а затем и русских историков, которых обычно волновали глобальные проблемы. Они как-то очень скупо отнеслись к тому, что в 1135 году новгородцы решили построить на своих южных границах город Волок Ламский на торговом пути из новгородских земель в Волго-Окский бассейн. Здесь было место волока судов из реки Ламы, притока Волги, в реку Волошню, приток Рузы, которая несет свои воды в Москву-реку.

Почему же сильные новгородцы, всегда ранее использовавшие для торговых нужд могучие реки Днепр и Волгу, обратили теперь внимание на тихую Москву-реку? Об одной причине уже было сказано: к этому времени «Днепровская дорога» потеряла свое экономическое значение. Но была и другая причина, важная в контексте разговора о Москве: к началу XII века обитатели долины Москвы-реки экономически так окрепли, что могли представлять собой выгодного партнера. И первыми это почувствовали новгородцы.

За семь лет до основания Волока Ламского в Новгороде разразился страшный голод. «От жестокого, совсем необыкновенного холода вымерзли озими, – написано Н. М. Карамзиными в Истории государства Российского, – глубокий снег лежал до 30 апреля, вода затопила нивы, селения, и земледельцы весною увидели на полях вместо зелени одну грязь. Правительство не имело запасов, и цена хлеба так возвысилась, что осьмина ржи в 1128 году стоила нынешними серебряными деньгами около рубля сорока копеек. Народ питался мякиною, лошадиным мясом, липовым листом, березовой корою, мхом, древесной гнилью. Изнуренные голодом люди скитались как привидения; падали мертвые на дорогах, улицах, площадях. Новгород казался обширным кладбищем; трупы заражали воздух смрадом тления, и наемники не успевали вывозить их. Отцы и матери отдавали детей иноземным купцам в рабство, и многие граждане искали пропитания в странах отдаленных»[5].

Неизвестно, с чьей помощью пережили новгородцы тот страшный голод, известно другое – пережили, а уже через год они вели бурную военную деятельность, успешно торговали с Готландом и Данией. Еще через четыре года, то есть в 1134 году, они проиграли битву на Ждановой горе, а через несколько месяцев посчитали необходимым основать новый город Волок Ламский, связавший их с московской землей. А купцы, как известно, вкладывают деньги только в надежные проекты, проверенные.

Юрий Долгорукий, вынужденный участвовать в распре и отстаивать дело Мономашичей, не мог не обратить внимания на этот ход Новгорода, жители которого основанием Волока Ламского, во-первых, «прорубили окно» в московское пространство, во-вторых, сделали очередной шаг на юг. Само по себе это действо было полезным для экономического развития территории ограниченной современной Московской областью. Но надо помнить, что новгородцы всегда довлели к республиканскому способу правления, а в 1136 году они на вече объявили город республикой. Эта неизживная тяга северного соседа к самостоятельности Юрию Владимировичу понравиться не могла.

Четыре по своему интересные и в определенные моменты истории полезные для какой-либо конкретной страны идеи государственного правления противостояли друг другу. Идея вечевой республики новгородцев уходит корнями в те времена, о которых писал еще Прокопий из Кесарии, упоминая в своем сочинении «Война с готами» племена славян и антов, обитавших в Восточной Европе «издревле». Идея первых Рюриковичей, создавших, если так можно сказать, аристократическое государство, в котором роль аристократов играли варяжские князья, близко не подпускавшие к вершинам власти нерюриковичей. Подобные государства до и после Рюриковичей не раз возникали на земном шаре. Достаточно вспомнить державу инков в Южной Америке, чтобы убедиться в этом. Идея удельных княжеств тоже не нова в истории планеты. Города-полисы Междуречья, Балканского полуострова, Апеннинского полуострова и так далее – яркое тому подтверждение. Идея централизованного государства известна людям как минимум со времен фараона Джосера и Саргона I Аккадского. Трудно сказать, что бы случилось в Восточной Европе, если бы уже в первой половине XII века Киевская Русь выбрала себе один из этих способов, но совершенно ясно, что наличие сразу четырех систем, активно противоборствующих друг с другом, вносило лишнюю нервозность, увеличивало напряжение между князьями, родами, землями.

В 1136 году в Новгороде вспыхнул мятеж. Народ не простил Всеволоду Мстиславичу позорного бегства со Ждановой горы, буйствовал два года, сменил двух князей на вече и в конце концов призвал в Новгород Ростислава, сына Юрия Владимировича, что можно считать важной дипломатической победой князя Суздальского.

Еще не остыли страсти в Новгороде, как Ольговичи объявили войну Мономашичам. Они имели на это право! Старший Ольгович, Всеволод, был не моложе великого князя киевского, а значит, он мог занять великокняжеский престол! Ярополк, собрав огромную армию, поддержанный практически всеми русскими князьями, а также венграми, берендиями, подошел к Чернигову. Всеволод вынужден был просить у Мономашича пощады. Ярополк исполнил просьбу, но Ольговичи ответили на это злом. Они не смирились с поражением, затихли, дожидаясь удобного момента.

18 февраля 1139 года Ярополк умер.

Через четыре дня из Переславля в Киев прибыл Вячеслав Владимирович. Его, как государя, встретил окруженный народом митрополит. Но государем Мономашич не стал. Всеволод Ольгович, старший из рода Рюриковичей, с небольшой дружиной подошел к столице, разрешил воинам грабить и жечь окрестности, послал в город гонца с жестким требованием отдать ему власть. Как мог ответить ему Вячеслав? Только как Рюрикович, как потомок Мономаха.

Он послал к Всеволоду митрополита, и тот передал его слова нарушителю спокойствия: «Я не хищник; но ежели условия наших отцов не кажутся тебе законом священным, то будь государем киевским: иду в Туров»[6]. В других произведениях речь митрополита передается по-иному: «Я, брат, пришел в Киев на место братьев своих, Мстислава и Ярополка, по завещанию отцов наших. Ежели ты, брат, пожелал стола этого и оставил свою вотчину, то я – меньше тебя и пойду в прежнюю свою волость, а Киев тебе».

Всеволод Черниговский, уже пожилой, лысый, толстый, велебородый, большеглазый, с длинным носом и мясистыми руками (такой портрет дает ему В. Н. Татищев) въехал на белом коне в столицу, приблизился к духовенству, сошел с коня и целовал крест. Мономашичи надолго потеряли великокняжеский престол.

Древний обычай

После вокняжения Всеволода Ольговича на Киевском столе дела на юге Руси ухудшились. Началась жестокая борьба князей за богатые области. Центральная власть с каждым годом теряла силу и авторитет. Удельные князья усиливались, выходили из повиновения, доказывали с оружием в руках свое преимущество. Ближайшие соседи, окружавшие Киевскую Русь крутым полумесяцем от Польши на западе до половецких степей на юге и волжских болгар – на западе, всегда рады были помочь в беде какому-либо князю. Все равно кому. Лишь бы получить деньги. Все чаще нападали на русские земли западные и северо-западные соседи: литовцы, шведы.

Мономашичи уступили верховную власть по закону, по обычаям предков. Нарушить их Юрий Владимирович не мог, хотя в течение 300 лет этот обычай несколько раз нарушался, в том числе и Владимиром Мономахом. «По смерти Святополка-Михаила, – пишет Н. М. Карамзин, – граждане киевские, определив в торжественном совете, что достойнейший из князей российских должен быть великим князем, отправили послов к Мономаху и звали его властвовать в столице. Добродушный Владимир давно уже забыл несправедливость и вражду Святополкову: искренно оплакивал его кончину и в сердечной горести отказался от предложенной ему чести. Вероятно, что он боялся оскорбить Святославичей, которые, будучи детьми старшего Ярославова сына, по тогдашнему обыкновению долженствовали наследовать престол великокняжеский»[7].

Это Владимир-то Мономах «боялся»! Человек, которого на Руси уважали простолюдины и князья!

Его отказом и временным безвластием воспользовались смутьяны, в городе начались грабежи и погромы. Горожане вновь явились к Мономаху, сказали: «Спаси нас от неистовства черни, от грабителей!..». Владимир, двадцать лет не рисковавший брать власть, нарушая обычай предков, на этот раз смирился со своей долей, приехал в Киев. «Народ изъявил необычайную радость, и мятежники усмирились, видя князя великодушного на главном российском престоле!» Какая добрая идиллия! Какой счастливой концовкой завершалась та пьеска из истории Руси, датируемая 1113 годом, когда Киев был еще очень силен. Еще не чувствовалось смрадное дыхание начавшегося изнутри разложения государства, еще люди могли думать государственно. В конце тридцатых годов того же столетия положение изменилось в худшую сторону. Центробежные тенденции, войны с половцами, резкое ослабление центральной власти, смятение в душах киевлян и жителей других городов и областей Поднепровья, объятых распрей, – все это порождало хаос как на личностном, так и на государственном уровнях.