Солдаты Далекой Империи

– Где? – Я задрал голову и едва успел уловить в розовых небесах стремительный всполох. До наших ушей докатился отзвук далекого взрыва. Дрогнул насыпной холм, зашуршали камешки, скатываясь в глубь канала.

– Вот так звезда! – сказал я и присвистнул. – Крупная! А ты не боишься, что внутри отряда произойдет раскол? – вернулся к прежней теме разговора. – Если я вздумаю отдавать приказы, Северский взбеленится: Георгий – мужик хороший, но…

– Да все мы здесь – мужики хоть куда, – прервал меня Гаврила. – С Северского спесь слезет, это как пить дать. Ничего он не сможет сделать, едва поймет, что большинство из нас – за тебя.

– А что, большинство – за меня? – Я почувствовал, что в моей душе происходят изменения. QS Как будто метафорический инженер переключил внутреннюю машину на «полный вперед».

– Они будут за тебя, – пообещал Гаврила таким тоном, что я заранее пожалел несогласных.

– Гаврила, я приму решение в ближайшее время.

Боцман молча протянул мне руку. Я долгую секунду смотрел на широченную, мозолистую ладонь, затем спохватился и протянул свою руку навстречу.

– Пока ничего не обещаю, – сказал я.

Рукопожатие вышло крепким, даже чересчур: я силой обижен не был, а Гаврила – подавно. Мои кости затрещали, и я подумал: мол, вот – дают попробовать малую толику того веса, который предстоит взвалить на плечи.

На нас налетел ураганный порыв, потащил, повлек к опасному краю. Мы, как один, закрыли лица руками и затанцевали на месте, пытаясь устоять на ногах. Завывание ветра заглушил свист воздуха, рассекаемого железными крыльями.

– О, дьявол! Это кого еще принесло? – пробурчал Гаврила, провожая взглядом две летающие машины: они неслись на малой высоте над каналом. На наших глазах один из летунов неожиданно изменил курс, пошел на широкий разворот и слился с горизонтом на востоке. А затем вернулся к нам.

– Слушай, кажется, сюда летит… – заметил, хмуря брови, Гаврила.

– Ложись! – крикнул я и бросился на землю.

Мы вжались лицами в грунт, и через три секунды над нашими распластанными телами про неслось выпуклое металлическое брюхо. На какое-то время мы оглохли от надсадного воя двигателей, а песок, взвихренный воздушным потоком, скрыл и небо, и землю.

6

Летун приземлился туда же, куда и предыдущий – на утрамбованную площадку между земляными отвалами. Морячков разбросало по красным холмам – каждый постарался, чтобы расстояние между ним и завывающей машиной «хозяев» стало как можно большим. Даже механическому цилиндру, до последнего момента пребывавшему в забытьи в центре площадки, пришлось выпустить щупальца и перебежать на ближайший склон. Там он раскрылся, превратившись в подобие металлического цветка астры, и зачастил на одной интонации: «Покориться! Покориться!..»

Тогда мы поняли, что новый летун привез кого-то из наших.

Выгрузка происходила при работающих двигателях. Среди клубов рыжей пыли замелькали человеческие силуэты. Мы до рези в глазах всматривались в беспокойную завесу, надеясь увидеть за ней белые фланелевые рубахи матросов и черные тужурки офицеров. Но проклятая круговерть старательно скрывала от нас прибывших.

Наконец летун взмыл в небо. На миг его корпус заслонил солнечный диск, ревмя заревели двигатели… и этот звук, напоминающий вопль африканского слона, еще долго гулял эхом между склонов рукотворных холмов.

Пыль улеглась. Цилиндр заткнулся.

Теперь мы могли рассмотреть, кто пожаловал к нам на летающей машине.

Отряд состоял из двух дюжин незнакомцев. Все до одного – грязные, бородатые мужчины, все – в лохмотьях. Они словно сошли со страниц учебника по древнейшей истории: троглодиты – ни дать ни взять. Мы безмолвно изучали их, а они – нас.

Глядя на эту братию, я сразу подумал о работорговцах… ну, о которых рассказала нам Галина. Если летающая машина «хозяев» привезла действительно сих злыдней, то ухо нужно держать востро.

Но среди прибывших оказались не только люди. Над «троглодитами» возвышались двое «червелицых» в доспехах. Богомерзкие твари были вооружены: в лапах они держали короткие алебарды с широкими пилообразными лезвиями.

Под ногами у разношерстной компании лежало несколько ящиков; позади них виднелись какие-то баулы и объемистые свертки. Никак со скарбом прибыли. И надолго.

– Здорово, православные! – выкрикнули из толпы «пещерных людей».

– Здорово, коли не шутите! – отозвался Северский.

«Червелицые» в это время взвалили себе на плечи по ящичку и отошли в сторону. Казалось, до людей им нет никакого дела.

От толпы «троглодитов» отделился классический «дикий вожак» – громила вроде нашего боцмана, только пошире в кости. Косматый, словно медведь, и, словно медведь косолапый, одноглазый, с рябой рожей, исполосованной шрамами.

– Спускайтесь, други, мы не кусаемся! – Он окинул взглядом отвалы земли. – Работы здесь, гляжу, – конь не валялся! – Вожак подцепил ногой присыпанную песком лопату. (Моряки побросали их на площадке, когда смекнули, что летун собирается приземляться.) – Спускайтесь же! Вас в два раза больше!

Со всех сторон послышался шорох скользящих по склонам ног. На какое-то время опять стало пыльно.

– Подходите! Не обращайте внимания на этих! – Вожак махнул рукой в сторону «червелицых»: те молча возились со своими ящиками. Что-то вынимали из них, разворачивали на земле циновки… – Я, погляжу, вы – моряки. Да еще и военные. – Он придирчиво оглядел приближающихся людей. – Давайте знакомиться, что ли. Я – Карп Дудкин…

– Лейтенант Северский Георгий Иванович, – представился наш бравый офицер. – Откуда будете, уважаемые? – С Дальнего Востока, – ответил Карп Дудкин, внимательно рассматривая Северского единственным глазом. – Ты, что ли, здесь за старшего?

Северский поморщился. Кто-кто, а он точно не станет терпеть панибратства. Мне не удалось услышать ответ офицера – слова утонули в поднявшемся шуме и гаме.

– Есть оружие? Или жратва? – спрашивали моряков незнакомые голоса. – Нет. А у вас?

– А бабы есть?

– Тоже нет.

– Зато поп есть! – Кто-то загоготал. – Теперь заживем, как на Руси! Помолясь, оно и работается легче, и живется проще!

Отец Савватий сурово прочистил горло, но ничего не сказал в ответ.

– Считай, что главный – я, – заявил Северский, приблизившись к Карпу.

Вожак «троглодитов» кивнул: – Хорошо. Вот что я хочу сказать, Георгий Иванович. Нужно сейчас же поставить твоих людей на работы…

Я перебил этого самоуверенного первобытного вождя, прежде чем Северский разразился бы гневной тирадой.

– Карп, как давно вы здесь?

Дудкин повернулся ко мне. Его правый глаз давно вытек и засох. Теперь вместо ока чернел провал, окантованный воспаленным веком. – Месяца три, – ответил Карп. – Что ли, по нам не видно? Я пристально поглядел этому человеку в лицо. Нет сомнений – цинга, значительная потеря массы… Да, месяца два-три на голодной диете он просидел – как пить дать. Но судового доктора суровым голосом не проймешь. Я продолжил расспрос:

– Как вы сюда попали?

– Так же как и вы. – Вы моряки? С какого корабля?

– Мы не моряки, – ответил Карп. – Мы – рабочие, строители. Плыли на заработки в Порт-Артур. На пароходе «Енисей». – Он повернулся к Северскому: – Теряем время, барин. Если к утру наши люди не выполнят хотя бы часть работы, то завтра погибнет каждый третий.

– Что ты имеешь в виду? – поджал губы Северский.

Карп сплюнул. Нехотя пояснил:

– Мы тоже в первый день надумали заупрямиться… Прилетели они, построили нас… Потом каждого третьего – пилой по горлу, словно скотину. Освежевали, тут же сварили, а остальных заставили… жрать, в общем, это мясо. Чтоб у нас, значит, силы взялись… Погнали потом на работы… псами своими погаными затравили. Не знаю, как вам, но ни моим людям, ни мне испытывать на своей шкуре то же самое еще раз неохота.

Мы с Северским переглянулись. Артиллерист принял решение. – Гаврила! Пусть матросы разберут лопаты и… Ч-черт! Чего делать нужно? – спросил он, повернувшись к Карпу.

Тот указал пальцем на отвалы земли. – Вот это все нужно свалить в канал.

Северский выругался: он ничего не понимал. – Какой канал? На кой черт?

– Каналы… – Карп пожал плечами. – Их тут много. От нас требуется, чтоб мы их засыпали. Причем – быстро, если не хотим беды. Зачем – не спрашивай, не знаю.

Послышался голос Гаврилы:

– Ваше благородие, лопат на всех не хватит.

Мы с Северским вопросительно поглядели на Карпа.

– Вы уж привыкайте, – развел тот руками, – здесь всегда чего-то не хватает. Еды, дров, рабочего инструмента, рук, машин. Даже конвойных, – он указал на «червелицых», – тоже может не хватать. Но свободные люди без дела не останутся. Кому-то надо будет добыть топливо и еду.

Услышав о еде, я непроизвольно сглотнул. Значит, среди этих бесплодных пустошей возможно найти пропитание! Значит, нам не придется поедать друг друга, подобно диким зверям! Клянусь Богом, это была первая хорошая новость за сегодня.

– Здесь до нас работали, – продолжил Карп. – Не видите, что ли? Площадка утоптана, вон – тропинка. Только куда они делись? Не к добру это все… – Он позвал своих людей. – Макар! Олежка!

Возле Дудкина сейчас же возникли двое оборванцев. – Вверх по тропинке, – приказал он, – и возьмите с собой кого-нибудь из новеньких. Кого – выбирайте сами. Пусть обвыкаются, что ли.

– Эй-эй! Милейший! – Северский схватил Карпа за то, что осталось от его рукава. – Знай свое место и не смей командовать моими людьми! – прошипел он.

Карп отбросил руку Северского щелчком пальцев: точно от клопа избавился.

– Барин, умеешь командовать – командуй, – сказал он равнодушно. – Но на наши харчи рта не разевай. У меня слишком мало людей, чтобы они кормили голодную матросскую ораву. Сами ищите топливо, воду и пропитание. Своих запасов с вами делить не станем. А вздумаете отнять, мигом перца в жопы натолкаем. И не глядите, что нас меньше! – прибавил он, насупив клочковатые брови.

– Георгий! Карп! – Мне пришлось встрять между двух огней. – Прекратите собачиться! Эти люди, – обратился я к Северскому, – думается мне, знают, по каким правилам здесь идет игра. Было бы разумным прислушаться к их советам!

– Советовать – пусть советуют! Но нечего нос задирать, – проговорил, сверкая глазами, Северский. – В другое время живо бы они у меня линьков отведали! Советчики голодраные!

– Эх, твое благородие! – Карп презрительно сплюнул. – Не били тебя еще железными палками. Не резали на глазах товарищей твоих! – «Троглодит» неожиданно обратился ко мне: – Нам ведь никто ничего не рассказывал и не показывал. Нас школили, как псов охотничьих. Сделал неверно: избили, затравили «ползунами» или просто-напросто глотку разорвали. Это вам, новеньким, – блажь. Вашу команду соединяют с бывалой. И мы уже рассказываем и показываем, как и что делать требуется. С нами было все по-другому.

– А может, ты с этими гадами вась-вась? – разбушевался Северский. – Чего это ты гонишь нас землю кидать? Вот этих двух, – он ткнул пальцем в «червелицых», флегматично копающихся в своих ящиках, – мы могли бы порвать на клочки голыми руками. И жестянку, – артиллерист указал на цилиндр, который все еще стоял в раскрытом состоянии, – утопили бы в канале!

– Пожалей хоть моряков, если себя не жал ко! – ответил Карп, повышая голос. Замотал головой, вылавливая взглядом своих людей. – Макар! Уже выбрал, кто идет с вами? Где Олежка?

– Карп! Стой, Карп! – Я взял готового уйти вожака за плечо и развернул лицом к себе. – Тебе известно, где мы очутились? К кому мы попали в руки? Что это за твари, которым под силу похищать огромные корабли?

– Я почти ничего не знаю, – отмахнулся Карп. – Мне кажется, их очень мало. Мне кажется, они не успевают следить за всем, что происходит на их землях. Поэтому они всегда жестоко расправляются с непокорными. Они знают несколько слов по-русски, но никогда не учили нас своему языку и даже не пробовали говорить с нами так, как мы говорим друг с другом. Им плевать, хотим ли мы есть или пить. Им плевать, суббота или воскресенье. Им плевать, живы мы или мертвы. Если мы падем, как загнанные лошади, то они призовут новых людей. От нас им нужно только одно – чтобы мы засыпали эти окаянные каналы! Пока работаем – мы живем!

Мы с Северским оторопело глядели на чумазого здоровяка, а тот распалялся все больше и больше:

– Они разные на морды, но шайка – одна. Вот эти, – он харкнул в сторону «червелицых», – еще ничего. Они просто присматривают, чтобы мы не разбежались. Да если и разбежимся, – невелика удача. В пустыне есть нечего. Еду можно найти только возле открытых каналов. Лохмачи – они страшнее. Бойтесь их! Они могут убить просто так. Или, еще хуже, – покалечить человека ради интереса. А ползуны… их все за животных принимают. Но на самом деле они не животные. Они разговаривают друг с другом!

7

Макар оказался коренастым рыжеволосым мужиком. Толстогубый и плосконосый, он сильно картавил и вообще изъяснялся крайне неразборчиво. Ходил Макар, как гусак – переваливаясь с боку на бок и оставляя за собой шлейф из малоприятных запахов. Олежка же был прытким пареньком с длинным-предлинным носом, украшенным выпуклой родинкой. Он постоянно почесывал низ живота и почему-то обращался ко мне «дядя Павел», хотя сам был младше «дяди Павла» не больше чем на десять лет. Я не знаю, почему Карп назначил следопытами именно эту парочку. На мой взгляд, они довольно долго и бестолково водили нас узкими дорожками между отвалами земли.

Двигались мы на север, невидимый за основным валом канал всегда оставался от нас по правую руку. По крайней мере, мне так казалось. Бесконечное рысканье по одинаковым пыльным тропинкам, что петляли между похожими друг на друга, словно близнецы, бурыми кручами, заставляло меня по-иному посмотреть на смысл поговорки: «Заблудиться в трех соснах».

Пойти вместе с людьми Карпа я вызвался сам. Компанию мне составил гальванер Лаптев. Очень хотелось изучить окрестности (получение новых сведений о мире и их систематизация отвлекали от печальных мыслей), кроме того, любопытно было узнать, каким образом добывают пищу среди этих холмов.

В конце концов мы с Лаптевым начали тревожиться: не вышлют ли «хозяева» за нами погоню?

– Не, дядя Павел, – ответил на мой вопрос Олежка. – Погляди!

Я сощурил глаза и посмотрел в указанную сторону. На гребне вала в тени, падающей от крупного обломка скалы, просматривались уже знакомые округлые очертания цилиндра.

– Их обычно много над каналом, – пояснил парень, – мы всегда у них под приглядом.

– А если мы прямо сейчас свернем в пустыню? – спросил я. – Что тогда случится?

Олежка пожал плечами:

– А может, и ничего, дядя Павел. По-разному бывало…

Беда в том, что для этих людей, как и для нас, многое оставалось тайной за семью печатями. Они ухитрились прожить среди песчаных пустошей не один месяц, тем не менее ответы на главные вопросы так и не нашли. От Макара и Олежки я узнал, что на севере наряду с рабами (как это ни прискорбно, но все люди здесь – рабы) используются машины. Но техники недостает, причем недостает катастрофически, поэтому работы в основном ведутся вручную.

Куда же так сильно торопятся наши чудовищные «хозяева»? В их спешке чувствовалось какое-то глухое отчаяние. Людей такая горячка ни к чему хорошему не приводит. Выходит, что и «хозяева» сейчас дают маху…

Спрашивается: не проще было бы последовательно использовать машины, чем вести работы одновременно во всех направлениях при помощи полчищ голодных рабов, от которых толку – как с козла молока?

Да и зачем нужно рушить грандиозную ирригационную систему, созданную когда-то ценой таких же, надо думать, неимоверных усилий?

Испытал я и некоторое потрясение, когда узнал, что рабы здесь – не только люди. И даже в основном – не люди. По словам Олежки, нам только предстоит увидеть удивительный зверинец: сотни разнообразных, причудливых жизненных форм, у которых есть лишь одна общая черта – все они дышат воздухом.

Черт возьми! Сколько еще предстоит вместить в себя нашим несчастным головам! Старший офицер «Кречета» – Федор Стриженов – находился на грани потери рассудка. Его постоянно трясло, движения утратили точность, а речь – осмысленность. Я распорядился сделать ему лежанку. Матросы поместили ее среди прогретых солнцем валунов, в закутке, куда не проникало дыхание ледяного ветра. Помощника капитана уложили спать; моему решению он не воспротивился. Но я бы чувствовал себя покойнее, если бы перед уходом накормил Стриженова «лошадиной» дозой снотворного.

Скольким из нас придется разделить эту неприглядную участь?

…Но вот следопыты отыскали то, ради чего мы ушли из лагеря в такую даль. В земляном валу, прилегающем к каналу, была брешь: пыльная, узкая расщелина, грозящая скорым обвалом.

– Тудой! Тудой! – выпалил Макар и первым рванулся в опасный проход.

За товарищем последовал Олежка. Нам с Лаптевым ничего не осталось, кроме как поспешить вдогонку.

Преодолев расщелину, в которой безраздельно правил слепящий пылью сквозняк, мы очутились перед пологим спуском в канал. Из песчаного склона выступали скальные языки, которые оказались вполне удобными ступенями естественного происхождения. Я присмотрелся к породе и сделал для себя очередное открытие: это был известняк! На сколе «ступени» можно было рассмотреть даже оттиски древних моллюсков с раковинами в форме равностороннего треугольника.

Удивительный, полный загадок мир! В другой ситуации я бы отдал все, чтобы побывать здесь в качестве исследователя-первопроходца. Этот мир сделал бы меня более известным, чем Австралия – Джеймса Кука или Африка – Джонатана Ливингстона!

В древности эти пустоши были дном океана – кто бы мог в такое поверить? И ветер когда-то резвился не над долинами ржавых песков, а над богатыми жизнью водами…

Мы с превеликой осторожностью начали спуск.

– Со-ёся и будешь куковать, пока не умгггёшь! – предупредил Макар загодя.

Над нами росла стена вала. Восточный берег, напротив, опал и превратился в сиреневую полосу, которая едва-едва поднималась над линией горизонта. В лоне этого грандиозного сооружения я чувствовал себя мурашом, рискнувшим спуститься в сточную канаву.

В середине пути мы ощутили, что ветер уже не в силах развеять поднимающийся с обмелевшего дна тяжелый запах ила и стоячей воды. В какой-то момент я испытал сомнения: что съестного можно добыть в эдакой помойке? Однако даже отвращение не могло свести на нет голодные спазмы, терзающие мой эпигастрий. Я упрямо продолжал спуск.

Дно канала покрывала бурая жижа. Кое-где поверх нее сверкали яркие заплаты не успевших высохнуть луж. Жижа пузырилась, время от времени на поверхность вырывались газы, производя при этом звук, который в светском обществе сочли бы неприличным.

Я заметил, что над лужами дрожит воздух. Присмотревшись, понял, что это кружат над водой тысячи мельчайших насекомых. Неужели все живое на планете привязано к каналам? К сооружениям, которые мы вынуждены разрушать, исполняя волю неведомых «хозяев»?

Над моим ухом с обыденным жужжанием пронеслось крупное насекомое. Я успел заметить, как сверкают на солнце радужные крылья, которых было не две и даже не три пары. Пока я провожал эту многокрылую стрекозу восторженным взором, Макар и Олежка подступили к самой жиже.

– Дядя Павел! – обратился ко мне паренек, засучивая рукава. – Что вы больше всего любите покушать?

– Отбивную из куриного филе с грибами, – машинально ответил я (мои мысли были еще заняты насекомыми загадочной планеты), – уху из осетрины…

Гальванер Лаптев шумно сглотнул.

– Сейчас будет вам осетрина! – пообещал Олежка и сунул обе руки по локти в жижу.

Макар достал из кармана обрывок рыбацкой сети с мелкими ячейками, разложил ее на нижней известняковой ступени. Затем, перекрестившись, погрузил обе руки в грязь.

Мы с Лаптевым встали у них за спинами. Нам было без меры любопытно: чем все закончится? В грязи копошились толстые серые черви, похожие на знак параграфа. Неужели они и есть – наша будущая трапеза? «Не страшны черви, которых мы едим, страшны те, которые едят нас», – говаривала мне бабушка всякий раз, когда я раскусывал яблоко и находил в нем досадную червоточину.

– Вот тебе осетринка! – объявил Олежка. Грязь выпустила его правую руку, издав при этом страстное «чвак!».

Я с опаской поглядел на улов. Парень, улыбаясь, показывал мне облепленный жирным илом шар. Заметив мое недоумение, он засуетился:

– Ща, дядя Павел! Ща он станет красивым!

Олежка быстро вытер шар рукавом своей и без того не сильно-то чистой фуфайки. Повертел в ладонях, подышал, словно на стекло. Теперь я видел, что у него в руках – кокон, облаченный в упругую мембрану. Сквозь мембрану просвечивались синие сосуды.

Парень вынул из-за пояса заточку и сделал аккуратный надрез на круглом боку кокона. Брызнули прозрачные капли. Олежка запрокинул голову и без тени брезгливости выдавил жидкость себе в рот.

– Чистая вода! – Он крякнул и с шумом вытер губы тыльной стороной ладони. – Как из колодца в деревне.

Далее он содрал с обмякшего кокона мембрану. Моему взгляду открылось хрупкое существо, одновременно походящее на рыбу и на земноводное. Плоская лягушачья голова с двумя парами закрытых бельмами глаз, простейшие наружные жабры, пара перепончатых лап, чешуйчатая спинка, хвост, закрученный спиралью, словно у козерога.

– А вот эту зверюгу уже можно есть… – пояснил Олежка. – Только на углях надобно потомить подольше, не то отравиться немудрено.

– На жабу похоже, – вынес вердикт Лаптев.

– Французы едят лягушек, – сказал я, трогая создание пальцем. Оно было покрыто слизью и казалось таким холодным, точно его вынули из рефрижератора.

– А я что – возражаю? – Лаптев пожал плечами. – Чем мы хуже французов?

– Когда канал мелеет, – продолжил Олежка, – они зарываются в ил и выращивают вокруг себя мешочек. Мешочек наполняется чистой водой. Так они лежат и ждут, покуда русло не наполнится…

– Никогда! – сказал я, ощущая, как во мне закипает негодование. «Хозяева» рано или поздно погубят жизнь на планете. Уничтожат и без того скудную флору и фауну! Не дождутся влаги похороненные под толстым слоем песка лягушки-козероги, исчезнут многокрылые стрекозы, а с ними – черви-параграфы и еще бог знает сколько живых тварей. Возможно ли представить более дерзкое и более страшное преступление? И печальнее всего, что орудием этого преступления станут наши руки.

Олежка бросил полу-жабу в ближайшую лужу.

– Зачем? – удивился Лаптев. – Эх, ты…

– Оно скоро очухается, – ответил парень. – А когда очухается, сразу начнет кусаться. Нужно набрать мешочков, сколько сможем. Откупоривать их будем у костра, чтоб так: вынули и тотчас на угли.

Послышался шелест стекающих по склону камней, защекотала ноздри пыль. Мы обернулись и увидели, что на гребне вала танцует, пытаясь удержаться и не упасть в канал, цилиндр – механизм «хозяев». Частили гибкие щупальца, взметалась фонтанами земля. Казалось, еще миг – и наш соглядатай сорвется вниз.

– Любопытство кошку погубило, – изрек Лаптев.

Каким-то чудом цилиндру удалось выровняться. Но только на секунду. Теперь его тащило к противоположному склону. Взлетели вверх щупальца, раздался металлический скрежет… Цилиндр исчез с гребня вала.

– Ну и чёгггт с ним! – бросил Макар, не вынимая рук из жижи.

Олежка стянул с ног валенки, закатал до бедер штанины.

– Дядя Павел! Кирилл Степаныч! – обратился он к нам с Лаптевым. – Ну, вы поняли, что нужно делать?

У меня похолодело внутри, но я сдержался и не сказал ни слова. Снял с себя китель, нехотя засучил рукава рубахи.

– А может, мы того… просто посмотрим? – попросил гальванер.

– Насмотгггишься, када все вечерять станут, – пригрозил ему Макар.

Лаптев в сердцах плюнул, выругался на чем свет стоит. Подтянул рукава, показав узловатые, сплошь покрытые татуировками запястья. Олежка же с завидным бесстрашием шагнул в жижу. Пошел вперед, словно цапля по болоту, задирая колени к самому подбородку.

Я присел рядом с Макаром, сунул руки в бурую грязь. Холодная шевелящаяся жижа облепила кожу. Я почувствовал, как в ладони слепо тычутся толстые, словно датские сосиски, черви-параграфы. К счастью, им я показался не более аппетитным, чем они мне.

Через пару минут я уже мог похвастаться уловом.

8

Мы закончили добычу коконов на закате. Измазанные липкой грязью с ног до головы, озябшие до синих губ, мы присели на нагретую за день солнцем известняковую ступень, закурили папиросы Лаптева. На расстеленной Макаром сети возвышалась солидная куча кожистых мешочков.

– Сорок один, – сообщил, закончив пересчет, Лаптев.

– Маловато, – отозвался я. Сколько мяса выйдет с одной тщедушной тушки? Очевидно, многим из нас придется спать на пустое брюхо.

– Ногггмально, – сказал, выдыхая дым, Макар.