Дежавю (сборник)

Алексей Аистовъ

Дежавю

© Степанов А. И. 2018

Невская першпектива

«…красота – не прихоть полубогаА хищный глазомер простого столяра».Осип Мандельштам«Не красиво, а правильно, —так говорилматематики школьный учитель. —В непреклонную стройность небесных стропилс этим взглядом надёжным входите…»Так разносишь по миру, что видел уже,что расставилось в ряд соответствийПетербургу, впечатанному на душекодом юношеских геометрий…Так холодною поступью в такт красотыосмысляются жизни мотивы,что упрятаны зодчими в нить прямотыНевской вытянутой першпективы.

Грузинский чай

Мы пили на кухне грузинский чай,старушки две в белом, на стуле кошка,слетались истории невзначайк вечернему сумраку понемножку.Всё было, как водится: чей-то муж,пропавший во времени, слухи, связи, —и я за рассказами точно уж,уж точно забылся в глухой осаде.Как вдруг из беспамятства слух восстал,не веря спросонья… – Одна лепечет,что в Смольном училась. Какой-то бал…Другая кивает, лишившись речи.И серые стены бесцветных днейна миг расступились навстречу правдетакой невозможной… Блистала теньв скупом от величия Ленинграде.Советская кухня, грузинский чай,тоска по углам отслоилась в сгустки.Слова ино-странные бормоча,старуха ревела совсем по-русски.

Петербургская грустная песня

(прогулка с музой)

Мы пройдёмся с тобой вдоль каналов,где плутали по множеству раз,не ища ни конца, ни начала,где по-прежнему вьюжит сейчас.Там снежинки, под блеск вдохновения,жалят щёки, как вспышки-стихи,выжигая следы песнопенияна подстрочник холодной зимы.Я целую тебя. Ты, как можешь,отторгаешь приливы любви,О, лазурь поднебесного ложав сладкогласье промозглой Земли.Петербургская грустная песня.Чтобы вспыхнуть сумела зола,ты уводишь меня в занавесьесмутных окон колодца-двора.Там рождаемся мы, умираем,открывая скрипучую дверьв то, что в вечер припомнилось с чаем,что давно в каталоге потерь…

Ноябрь седьмого трибунной строкою

Ленинградский вокзал не похож на Московский,там в буфете средь хмурых, отнюдь не приезжих,в ребус трещин стола, в грань сомнительной стопкик полуночью всегда я светлёхонький брежу…Этот длинный роман, ну, почти как толстовский,в переводе моём несуразен, как правда…Мой сосед, осерчав, но премилый чертовски, —бутерброд с колбасой и селёдочный запахпредложил отвести под пол литра к артисткевсем известной… и мне.– Загудим деньрожденье:не дано сочинять, пусть советские дискипрепарируют вкус времяпрепровождения…Одиночеству в пасть           (прямо в краснознамённую,           в ту, где верили, гнулись, иль просто толпою           для чего-то срослись в телеутро казённое           на ноябрь седьмого трибунной строкою)мы смотрели на кухне в хмельном безразличии.Было утро. Противно. Когда расходились,той актрисе взбрело лунный взгляд Беатричемне за дверь спешно бросить из скромной квартиры…И его я унёс. И кусались повсюдукумачовые флаги. С грудными бантамипо кричалкам разбились без-умные людисреди Чуда проспектов, как сны из Италии…Петербург! Ты как эхо с созвездия Данте,где любовь, как мираж, но с надеждой на встречу.Где в граните затеряны знаки и датыповседневности Бога, в которой ты вечен.Петербург, где на Невском в толпе одиноко,распадаются звенья людей совпадения,где Казанский направит всевидящим окомв колоннаду степенного долготерпения.Вся в барашках Нева, как в ногах покрывало,но не греет, а стынет под натиском бури,что из дальних морей навсегда заказаладух бунтарский, замешанный в нашенской дури.Все пути до Дворцовой. Там ветры, как стаяиз простуженной вечностью русской основы.Из-за крыш Исаак с высоты наблюдает,как, ликуя, народ, примеряет оковы.…Время жмёт. И пора в ленинградско-московскийнеизбежный вокзал, где я спрятал надеждув ребус трещин стола, в грань полу́ночной стопки,где светлёхонький я улыбаюсь и брежу…

Осень Петербурга

Внутри себя я в Петербурге(с),а потому с утра дождизаморосили переулкии льют за шиворот души.Кружу себе по ртутным лужам,к любви сбежавший налегке,и с каждым шагом мир мой уже, —в подъезд уткнётся на замке,где коммунальные квартирыв Позавчерашнем заперлисьзадвижками времён Бастилийи паутиной у карниз.Где старый фильм (потёрта плёнка)смотрю до одури зари:кленовый лист в руке ребёнкав саду Михайловском горит…Хмельная осень Петербурга!Тебе по-варварски молюсьпросветом в облачности с юга,и невским ветром в ритме blues.

На 7-ой Советской

В комиссионке на 7-ой Советской,где пыль из прошлого до потолка,где смотрят в зеркала мои все двести…(за гранью спрятаны, наверняка)года, что вылупились в круглом глазечеканкой, супницей, огней игройв плавильне хрусталя. Сожмут в досадеи выбросят потом ночной поройв крик неизвестногО, что сдуру купишь…Зиянье магазинной тишины,где бедность продаётся на поруки,промокло звуком порванной струны.Не каждый вхож в те сомкнутые двери,где ночь и день – над тайной абажур,надежды где взошли и пожелтели,оставив тень от света прошлых лун.Не вещи, души их, как та дорогав извилинах прошедшего пути,зовут к себе, им так нужна подмога,из тупика людской ненужности…Иду, иду Суворовским на Невский,пусть Старый, но до дрожи дорогой,с Восстанием прощаюсь, будто с детством,ведь я живу сегодня под Москвой.

Болтается на волнах лодка

Болтается на волнах лодка.И дождик мерзкий моросит.Такая невская погода,что костный мозг и тот осип.Здесь тротуары в лужах уже,в них неба заспанная ртуть.Петляешь в никуда, но хуже,что некуда.И не свернуть…Туда, где вещие витриныотпаривают рубль в уют,бреду, как в роще мандаринов,жуя оскомину свою.А все вода в гранитной флягепрокисла ропотом морейв божественность петровской браги,что пьёшь до дна… И мне налей!Бросается хмельная лодкав смертельный поцелуй волны…И боль ангины словом в глотке —со вкусом ангельской слюны…

Чёрный хлеб

лучше под утровернуться назадв тень Петербурга —глухой Ленинград.где в недосыпегустою волнойзапах насытитсермягой ржанойкруглого хлеба,что грузят с машинвглубь полусветаот хлебных витрин…добрый трудягаузнает меня, —хлеб, без напряга,в мои временабросит: покушай…попробуй, какой,лучше – не лучше,но, точно, другой.бросит сквозь Лета,что грузит с машинв прошлое летоиз нынешних зим.в лучшее утро,как взглянешь назадв тень Петербурга,где спит Ленинград…

Этот пятый маршрут на Васильевский

В этот пятый маршрут на Васильевский,/что пройдёт над свинцовостью слизистойв магнетизммеж двумя Нилу подданных/,как листок календарный оторванный,я сажусь,вопреки невозможному…И трамвайный посредник из прошлого,повезет, повезёт, отвезёт на конечную,если только, конечно, не сплю…

Где-то бродит сумасшедший

Я знаю, где-то бродит сумасшедшийпо Питеру, упрятавшись в толпе.Горящий взгляд из «…повестей» сошедшийпрохожим плавит думы в голове.Растерянные, раненные людибегут от взгляда в сумраки страстей:в проспекты, в переулки сирых судеб,в столетний омут питерских дождей…Я знаю, голод здесь и не кончался,и людоед ждёт в проходном дворе,где пульса страх всё громче час от часа,как метроном в том лютом январе…Блестящий город! Город мой убийца,не утолить стихами невский бред.Пусть сбудется, чему должно случится,в гранит пространства вслаивая след.Шагов осколки в арочных воротахзвучат, как смута, – времени излом.Замедлю шаг и я пред поворотом,пред неизбежностью за тем углом.Я знаю, где-то бродит сумасшедший…

Окна Петербурга

За закрытым навечно окошком —Подоконника сумрачный мир,где в цветах позабытая кошкалижет времени кислый пломбир.Засолил Петербург бесконечностьв окнах-паузах серой стены,где сознание вдоль-поперечноперемирия жаждет войны.Но сдвигаются камни утробывислой улицы в рвотную глушь,где мелькают в прицеле особы,что стреляют глазами без-душ —но сквозь створ из бойницы столетийпроникают проклятия в нас,под ногтями в дыму междометиймножась в холод безличия масс.Схоронюсь в лазарете Коломнына безветренной той стороне,где не слышны за стеклами стоны,где безвременье с кошкой в окне…

Прошагал за окнами Шагал

Сквозь годы тянется твоя рука?в тот ленинградский каменный колодец,и как тогда возносят два крылана Невский в Витебск, иль куда-то вроде…Забыты крылья там на чердаке,где ближе был и к ангелам, и к Богу,там память в петербургском бардакепровисла вверх с Шагалом на свободу…Где ж та любовь, и ветер в голове,что кружит блажь в пересеченье улиц,чтобы спрягалась по углам во все —возможные местоименья дури…По теням крыш куда-то прошагалза окнами Шагал – наивный гений.И я слетал сегодня на вокзал,чтоб взять билетдо юных тех мгновений.

Притча о поэте, слепом старике, толпе и весне

Старик сидел на Невском в переходе,в ногах табличка: «я слепой – молю…»монеты две лежали в шляпе, вроде, —не удивишь холодную толпу…Поэт небритый брёл в толпе без цели,(где цель весной у ветреной души?),и вдруг старик… сомненья одолели:«коль денег нет, – хоть слово напиши…»И написал чего-то там, вдогонкустарик грозил… Поэта след пропал,но звук знакомый сбил слепого с толку, —звенел в круг шляпы брошенный металл…Так день прошёл. Слепой наш настоящий —в дурмане счастья… всё-таки спросилколлегу (тоже тот ещё пропащий,дурил народ, а после жутко пил):«прочти записку… в буквах что за сила?…»Тот взял листок, поднёс его к лицуи прочитал: «ВЕСНА ДЛЯ ВАС ЯВИЛАСЬ!А Я СЛЕПОЙ. НЕ ВИЖУ Я ВЕСНУ».…Весна и вправду людям всё сказала,весной и вправду с л о в у благодать,поэт весной, как Моисей сначала,учить толпу способен сострадать.

Я учился на Мойке

Я учился на Мойке в пространствах Капеллы,в ветрах, дувших с Дворцовой на Пушкинский дом.Проходными дворами утрами летелив заводь звучную стаи мальчишек гуртом.Вертикальные гаммы, усталые связки,ощущенье нуля в обертонном строю.Эти звуки-конфетки, как сладкие сказки,сочиняли причастность к музыке мою.Эти старые ноты в прямых Ленинградаструнах улиц, бренчащих под дробью дождей,созревали во мне, как цветы из рассады,в неподъёмный букет вдохновенных идей,где, безумствуя, юность плоды раскидалана промёрзшие годы трудов и бытья……И сегодня я мнусь (как школяр подле зала,опоздав на распев…)у оград Бенуа…

Невские миражи

Петербуржец, бредущий устало,сквозь очки росчерк улиц дрожит,в проржавевшее всуе забралоночь нацеживает миражи.Час Быка. Отмороженный ветерпереулками влагу, как лёд,распыляет с Невы. Он в ответездесь за всё, что, склоняясь, растёт.Зов реки, как моё безрассудство,волн свинец обратит в облака,что куда-то спешат, но сойдутсяв невской бездне, где стынут века.Отойди, и потом всё сначала,иль в конец, или вдоль, поперек,всё равно, над тобой покрывалокто-то чуткой рукой приберёт.Улиц контуры слишком прямые,чтобы ложное смог обойтихитрый разум, – порой обходныек общей истине сводят пути.Свет в окне. Как наивное счастье,там прабабушкин фикус живёт.Город сумрака в лапах ненастьяверит в сентиментальное всё.И осталось мне тоже поверить,всё как есть до конца полюбить,остальное – безбожная ересь,что клюют по утрам воробьи.Эти путы-прогулки у края,где нисходят с небес этажи,одиночества гордость смиряютс неизбежностью попросту жить…

Мутация

«Девушка пела……….»А. А. БлокМальчики пели в церковном хоре.К вере причастность ловя во втореэха под сводом, в мерцанье свечек.День растворялся в тревожный вечер.Будет всё после: разруха, горе,боль, помешательство на раздоребратьев меж братьев… Всё будет после,после, где станешь зачем-то взрослым.Всё неминуемо канет в вечность.Всё позабудется.Бесчеловечножаждать мутации гласа верыв мире, где звуки так липки, серы…Мальчики пели в церковном хоре.К вере причастность ловя во втореэха под сводом…

Дядя Ваня

1Детство, двор-колодец, северный оскалнеба хмурого над ленинградской жизнью.Дворник дядя Ваня, – это твой причал,чуть рассвет в окне, а ты уж рисовалчистоту метлой по камням, точно кистью.2Кто удержит неуемного птенца,как шаги утихнут утром на работумамы ласковой и строгого отца?Мигом сдунет озорного сорванцав коммуналке душно-нищей несвободы.3Во дворе без солнца, будто на посту,нас встречал с обыденной в губах усмешкойдядя Ваня. Аккуратно под метлусор сгребал он, вглядываясь там, в углу,в жизнь дворовую, где был он просто пешкой.4Но судьба готовила свой страшный ход:крик раздался как-то на рассвете раннемс чердака, где чёрный дядиванин коттерся преданно у висельника ногв вое дворничихи, жутком и прощальном…5Ваня, боль твоя, как жизнь вошла в петлю…Из войны, подлюги, боль, – гласила справка… —Миллионы безответных «почему»и сегодня, падая в глухую мглу,давят, вопрошая, как твоя удавка…6…Двор всё тот же, и обшарпан, как тогда,но помельче, вроде, погрязнее стало…Чудится, как тянет что-то из угла, —точно, боль сердечная, иль от ума…то, что время изначально заметало?7Кто же ныне «дядя Ваня» во дворе?Кто «из пешек» подметает камни в вечность? —Те же люди бродят, жмурясь, по заре…Так же тесно, но привычно плыть в толпепод клочками неба в дождь и неизбежность…

В аквариуме поезда

В аквариуме поезда всегдаживу подохшей рыбой – кверху брюхом,в глазах напротив скуки пустота,замаринованная мерным стуком…В любимый город еду – Ленинград,чтоб утонуть на Невском в захолустье…чтобы Михайловский (английский сад)листвой накрыл меня в аллее грусти…Спрессованная жизнь летит к концу,её разгон опасен виражами.И хлещут тени в окна по лицузабытыми из детства миражами.

Откройся дверь

Откройся дверь в несказанное слово,разбей бокал дрожащая рука, —сегодня я во власти дорогогоизысканного красного вина.Улыбок сон, и похотливый шёпот,изнеженный телесный аромат,и страсти вожделенный ропотнастроят на сознанья полумрак,где на пути руки в одеждах шёлкараскроется настроенная плоть,где кровь клокочет волнами настолько,сколь можно в жилах по вискам колоть…В заснеженном пространстве Ленинградая Петербург безвременья отпил, —блаженство в горячи земного ада,холодный рай, беспечный, как тротил.

Среда

Убийца-чай на нет свел шумный спор…Мы распрощались как-то неумело,но лужи отражали разговор,косыми брызгами кусая тело.По городу натоптаны круги,где в сумраке сопровождают тени,пути из прошлого привычно нелегки. —В созвездьях петербургских настроенийв безвыходность замкнулись, как всегда…В беспомощность, глядящего спросоньяна город, где привычная средаволшебна столь,сколь вредна для здоровья…Четверг не заступил. И вкус застольябродил в ночи…Но кончилась среда.

Исаакиевский собор в тумане

Был утренний тумангустой и влажный,в нём прятал великансвой облик страшный.Лишь контуры видны,подходишь ближе, —плывут из глубиныпорталы, крыши.Колонн ритмичный рядвверху дым растворяетв причудливый нарядневедомого края.Но тает в вышине…Парит там колоннада,мерцанье, блеск в огне,горит туман от злата!..Торопят дни, года, —всё жизнь пустая.Находим, – что, когда?..Кого теряя.Кидая тень в версту,проходим мимо,с глазами в пустоту,с улыбкой мима.Обман-обман-обманпустой, продажный.Всё поглотит тумангустой и влажный.

Невский в ночь под утро

Помню случай:в ночь под утро Невский вброд перехожу,снег летает, тут же тает, как и должно миражу.Мимо катькиного сада к Елисею по прямой, —ни души, ни Ленинграда в голове моей хмельной.Посреди проспекта – здрасте! – мне на встречу не спеша,крыса (массою в квадрате)… Жуть! Но страшно хороша! —любовался я в пол взгляда… И тотчас, забыв, что пил,от души вдоль Ленинграда прочь бегом до края сил…С этих пор я осторожно, лужами иль по снегу,в Ночь иду, где всё возможно, —убегу – не убегу?..

Я приеду к тебе

Я приеду к тебе погулять, Ленинград,только в прошлое путь расспрошу у знакомых.Говорят, будет трудно билеты достать,хоть пустые ночами уходят вагоны.Но, как это знакомо, – опять дефицит,и опять в кассу очередь тянется вечность,и подходит, как прежде, сомнительный тип,предлагая возможность войти в неизбежность.Только дверь со двора, и пред нею отдатьнужно то, что хранил эти лютые годы, —мол, зачем этой памяти скучная кладь,коль за дверью всё есть для беспечной свободы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.