Кривизна Земли

Поил безнадежную Веру свежей водой, настоянной в серебряном черпачке.

– Тетя Веруля, в голове лопнул сосуд и запрудил мозг кровью – сказал я. – Зачем такая жизнь мучительная. Не слышала она, глаза без взгляда. Поднял повыше серебряный черпачок и, обливая ее поросший сизыми волосами подбородок, влил в беззащитный беззубый рот много воды, со стакан. Клянусь, за секунду и мысли такой не приходило. В тихой тишине прошло минут пять, Вера умерла. С этого дня у меня дрожат руки.

Пришла врач в жакете с люрексом. Здесь бы можно нафантазировать детектив: врач подозревает, открывается следствие, или драматичней – шантаж, затем – врач совсем еще не старая женщина – любовь и бегство в Африку. Африка, где моя маленькая миленькая черная девочка танцует свинг. Но она лишь вздохнула и выписала справку.

После похорон обнаружился замшевый мешочек орденов и медалей. Красная Звезда с малым номером, полученная, следовательно, в начале войны. И флакон когда – то дорогих и престижных духов «Красная Москва», презент Вериного пациента лет двадцать пять тому назад. Стеклянная пробка притерлась, приварилась и с трудом подалась. Пошла коричневатая муть и уксусный запах.

Сейчас я старше Веры, часто думаю о серебряном черпачке. Если есть жизнь духа после кончины, что скажу?

Тем тихим днем ничего убийственного не произошло, – говорит моя жена, успокаивая. В самом деле она так не думает. Помог ли я во благо Вериной душе покинуть страдающее и обреченное тело. Поступи я так же, будь в СССР памперсы?

Вторжение

Продажные журналисты, шпионы, роковая дева в небольшой правдивой повести о былом.

На Вацлавской площади Праги стоят советские танки, лучшие в мире. Десять из пяти тысяч, вкативших в Чехословакию в августе 1968 года. Хороши, скрытая мощь. Грязь дорог восточной Европы на лобовой броне. Броня крепка. Наши танки быстры. От гедеэровского Берлина до Мюнхена, например, одиннадцать часов. Танки любой державы, в отличие от самолетов, лишены индивидуальности. Но отражают народный тип. В русском есть что – то молодое, залихватское. И некая горделивость. Немецкая «Пантера» была крепкой женщиной средних лет, тяжела на руку. Английский «Центурион» – молодящийся джентльмен.

На Вацлавском намести народ беснуется и плачет, камни, звеня, лупят броню. «За нашу и вашу Свободу!». Более отчаяния, чем злобы. Таких пражан Сергей не видел, не предполагал. Последний в колонне танк загорелся. Бутылка зажигательной смеси, оружие отчаяния. Солдаты выскочили, сбивают огонь брезентами. Сергей успел нажать фотоспуск. Алена (ударение на начальном А) вырвала «кодак», страшится танков. Их тупая, пещерная мощь подавляет. Передний танк повернул башню и хищно повел пушкой. Лейтенант открыл люк и выглянул. Ему долдонили защитить Прагу от оголтелой западногерманской военщины, наследницы Гитлера. Об этом твердила по-чешски и по-русски новая мощная радиостанция «Волга». Сергей узнавал московских дикторов. В первые дни вторжения пошла деза: «Страна встречает желанных защитников социализма цветами и пивом, чешки и словачки флиртуют и фотографируются с русскими сержантами». Они там не понимают тяжести своих объятий? Эфир абсурда.

Возвышаясь над толпой, лейтенант из Костромы (Луги, Осташкова, Порхова) чувствовал обман. Но усомниться в родном, черно – земельном русском и заскорузло – советском не мог.

– Давай! – сказал он механику. Мотор взревел форсажем, сизый бензиновый туман всклубился. Народ шарахнулся. Сергей длинно материл лейтенанта. Алена больно толкнула, крикнула:

– Сто лет не говори в этом городе по-русски! Заплакала. – Нет у меня родины.

Ему, постороннему, жутко видеть бессилие достойного народа. Пошел дождь, толпа прибывала. Рядом старик сказал, махнув на танки:

– Они под крышей, а мы мокнем.

У Сергея и Алены есть свой советский танк. На высоком постаменте, на Смихове. В честь и славу мая 1945 года. Место называется «У танку». Сергей обитает напротив, в квартирке мужа Алены, оставленной для гостей. В назначенное время Алена подходит к танку, Сергей видит из окна и отпирает дверь с черного хода.

Ах, Алена.

Он мечтал работать на заграницу. «Наш специальный корреспондент в Нью-Йорке Сергей Мюр передает. Шикарно.

Его малая тихая родина Столешников переулок.

Таинственна и коварна Столешня. Во внутреннем дворе двухэтажный красного кирпича небольшой флигель. Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, лично знавший Ромен Роллана, Анри Барбюса и Бернарда Шоу, поместил во флигель балерину (на выходах) Большого театра Кирпичникову. Он приезжал в авто, она выходила в манто.

Соседний дом озаряет витрина ювелирного магазина «Алмаз». Что-то вращалось в ней и изображения брильянтовых диадем рекламно проецировались на нечистый тротуар. Витрину расколупала банда Черная кошка. Фильм «Место встречи изменить нельзя» вышел значительно позже. Бабушка Мюр знает все о Столешне, даже видела закладку памятника Свободы на месте конного Юрия Долгорукого. В революционные годы. Против дома ее родителей в Столешниковом было поэтическое кафе, и при Сергее «Артистическое». Там бабуля познакомилась с поэтом Игорем Северяниным. Гуляли по Петровке и Страстному бульвару. Северянин не был бульвардье. Дед же Сергея когда-то служил в конной гвардии. Дома хранилась настоящая кираса. Кирасир бегал за поэтом с пистолетом. Не догнал.

Поиграв от души и вволю в футбол за факультет журналистики МГУ, Сергей пошел наниматься на Иновещание. Заграничный радиоголос СССР. На Пятницкой, 25 собеседовали.

– Кого вы полагаете опаснейшим пропагандистским врагом социализма?

– Радио «Свобода». Не понял Беседчик чистого комплимента мюнхенским сидельцам.

– Как противостоять злобной клевете «Свободы»?

Глушить крепче – подумал Сергей. – Он вооружен пятью годами журфака, Столешницей, историей своей семьи Мюр. Знает, что говорить, и тем неуязвим. Вслух сказал:

– Обреченность врага в нашем морально – политическом единстве. Темы для дискуссий не стало. Зачислили в штат.

Журналистика опасная профессия – не попадешь в струю, будешь всю жизнь информации в двадцать строк писать.

В первые месяцы Сергей вычитывал чужие сюжеты. Должен бы на них учиться, но не понимает, зачем писать длинно. Вычеркивает пустые фразы. Редактор, почуяв конкурента, подложил новичку свинью: безымянный текст для правки. Ждал с умилением, Сергей искорежит классика, допишет. По меньшей мере, выкинет пейзаж. Можно всем показывать поруганный лист, в анекдот превратить. Сережа не узнал руку Чехова, хотя фраза «В тридцатилетних и замужних не влюбляются» показалась ему отдаленно знакомой. Ни запятой не поправил: чистая, не утомительная проза. (Рассказ «Володя»).

Сергей приятельствует с корреспондентом по Германии Петей Шокиным и качает из него рассказы о загранице. Из устных былей Петра Шокина.

«Наш турист в Германии. В центре Кёльна останавливает прохожего:

– Ihre Frau hat schoene Busen. Немец обалдевает. От него шарахалсь в Берлине, Лейпциге. Пытались избить в Майнце. Он наивно спрашивал центральную площадь. Звучало: «У вашей жены прекрасные груди». Так жена в Москве научила.

Трир, родина мозельских вин. Музей Карла Маркса, здесь родился и жил, написал статью «О положении крестьян – виноделов в долине Мозеля». Отдал предпочтение белому мозельскому. В дальней витрине, рукой Основоположника письмо (отчаялся получить профессуру в Германии) кайзеру Фридриху Вильгельму с просьбой выехать в Америку.

Экскурсовод: – И этот идиот его не отпустил.

Инструкция солдату бундесвера в случае атомной войны:

a) расплатиться за пиво b) сообщить дежурному офицеру о начале войны c) действительно ли война началась. Справиться у официанта.

Встречаются немец с австрийцем. Немец, раздраженно: юный Гитлер дважды держал экзамен в Венскую академию художеств. Завалили. Приняли бы – унд аллес гуте – и все хорошо».

Под утро, когда разгромленный стол вызывает салатное омерзение оливье, спросил:

– Петя, ты в КГБ?

– Внештатно сотрудничаю. Не видно иначе Сингапура, Монреаля – сказочные города… Предлагают, например: заинтересуйте советолога Имярек выпуском его книги в СССР. Намек на смягчение критики в наш адрес. Обхаживай его. Лови по презентациям. Тяжкие будни. Книга вышла в СССР и на Западе, Имярек с ужасом узнаёт: на деньги КГБ. В Европе никто руки не подаст. И он уже взмыленный агент влияния. Но это, как немцы говорят «нур онэ михь» – «только без меня».

– Но кинжалы, яды, симпатические чернила, роковые любовницы, зонтики – клинки, пыточные клещи для расплющивания мужских достоинств, наконец?

– Ты, милый, романтик.

Сергей ловко обходит редакционные интриги, не участвует. Для них простоват, не интуитивен. В разговоре с начальством полчаса в карман за словом лезет. Не карьерный, но надежный. И тем вошел в доверие. Предстоят большие игры.

В Эстонии назрел пропагандистский прокол. Прошел слух о ритуальном убийстве в канун Песах, еврейской пасхи. Исчез мальчик Бруно, нашли кровавые пятна. Появились антиеврейские настроения и высказывания. Они известны за рубежом. Сверхзадача Сергея – опровергнуть подлые слухи. Сергей черноват, карие грустные глаза, сутуловат. Еврей по внешности. Не по паспорту, слава Б-у. (Я еврей, клянусь Аллахом). Он выбрал жертвой таллинского раввина.

Поезд пришел в Таллин до полудня. Сергей поднялся к башне Длинный Герман, некогда самой высокой в Европе. Что – то она напоминает: наклейку на бутылке ликера «Вана Таллин». Умеют же наши делать приятные вещи. Белый собор Александра Невского недалеко от гостиницы. Пустынно. Прошел дьячок в черной рясе. Худой тонким лицом, постится. У Царских врат священник взмахнул кадилом, сладость струится. Запел старый речитатив в солнечной церкви. Русские называли Ревель – Колыванью.

Он отлично выспался и бодро побрился. К завтраку в отеле подали подогретые круассоны, эстонцы гонятся за Западом. Предстоял день тяжкий и интересный. Он этого хотел. Столичное удостоверение открывало двери. В политически взрывном сюжете решил начать с КГБ. Принял подполковник Юхан Юрна. По северному приятный. Напрасно они приколачивают в каждой комнате портрет Дзержинского. Сидя лицом к нему, трудно сосредоточиться и говорить. Непроизвольно и несколько раз Сергей взглядывал в измученное туберкулезом лицо лучшего друга советских беспризорников. (Товарищ председатель ВЧК, я ни в чем не виноват). Юхан Юрна усмехнулся. Говорили о мальчике Бруно. Вариант ритуального убийства упомянули как нелепый. Некоторой антипатии к евреям в обществе в связи с этим делом Юрна не отрицал. Фантастична природа слухов, анекдотов и настроений. Они вспыхнули как степной пожар. Сплетни, анекдоты и слухи возникают ниоткуда и размножаются быстрее вирусов.

– Ищем поджигателей в своем огороде – говорит офицер в штатском.

– Мальчика бы искали, сказал себе Сергей.

– Мальчика найдем, – расшифровал Юрна. – Вы приехали для встречи с раввином, не так ли? Сообщите о его самочувствии. И настроении. Можно по телефону. Подал визитную карточку (только фамилия – имя – телефон).

Попался на удилище, как Петя Шокин?

Пронзительный ветер с моря, и летом холодный. Море лежит за косматым пригорком, начинаясь вросшими в дно гранитными валунами. Посмотришь ли с моря – оно ими кончается. Сергей разыскал дом. Оказался в прошлом веке заставленных тяжелой мебелью комнат. Угадывалась большая семья. Увидел старые книги с серебряным тиснением, на иврите. Открыл кожаный фолиант. Вот и по-русски с буквой ять: «Первая Книга Яств». Дозволено Его императорского Величества Цензурным комитетом. Киев, 1811 года 16 генваря». Ребе полулежал в кресле. Жена, в крупной сетчатой накидке на волосах, налила вино. С виноградников южной стороны горы Кармель, возле Хайфы. Кошерное. Сергей впитал тонкий, сладковатый аромат. Начал издалека, с весьма похожего ритуального дела Менахема Бейлиса. В 1913 году киевские присяжные его оправдали. Голоса разделились поровну: шесть на шесть. Блеснуть поверхностной эрудицией не удалось. Ребе ответил рассказом о первом авторе Кровавого навета византийце Сократисе. Он писал в Константинополе в 415 году.

Раввин мыслил остро, скоро понял, каких очевидных слов ожидает Сергей: «проявлений антисемитизма в связи с делом Бруно в Эстонии нет». Кивнул бы, и достаточно, работай Серега в газете. Для радио нужен живой голос. В микрофон ребе сказал:

– Евреи в СССР живут хорошо. Нам не мешают молиться. Мой сын, например, майор. Перешел на идиш. Сергей напомнил держаться темы. В микрофон ребе сказал: – Евреи в СССР живут хорошо. Нам не мешают молиться. Мой сын, например, майор. Перешел на идиш.

– Семен, скажи молодому человеку, что ему нужно, – вмешалась жена. – Да, согласился раввин. Все повторилось. Немаскированный отказ и указание на дверь. Кусочек голоса все же есть. Замикшируем.

Текст Сергея прозвучал на четырех европейских языках. В тот день нашелся мальчик Бруно.

Юхану Юрне Сергей не позвонил и, чтобы не передумать, разорвал визитную карточку. Он остался на несколько дней в Таллине. Не был за границей, город казался уголком Европы. Город и тянулся стать европейским внутри двухсотмиллионного советского конгломерата. И слыл самой антисоветской республиканской столицей. Вечером Сергей подался в клуб журналистов на улице Пикк, 16. Пить он воздерживался. Застал гульбище на эстонский манер: негромко разговаривали, скромно заказывали. Пьяных не видно. Двух – трех местных журналистов он знал и спрашивал, почему газеты молчат о мальчике Бруно.

– Нет начальственной воли и знака – отвечали.

Дверь отворилась и вошла женщина. Что может быть банальней: села к столику Сергея. В цвета бледных водорослей платье-мини и пестрых колготках. Смело по тому времени. Отовсюду видна. И сколько он знал ее, оставалась видна всегда и повсюду.

– Меня зову Алена. Не ваша Алёна, ударение на А. Я живу в Праге. Чухонки же обитают в каменных мызах и морозными ночами вяжут теплые длинные носки для Деда Мороза. При свете северного сияния.

Свободный русский язык. Алена из чешского издательства «Дом и быт», разыскивает и фотографирует оригинальный дизайн жилищ по социалистическому миру. Она работала, он наблюдал. Неотразимо познакомилась со многими и приглашена осмотреть дома и квартиры под сюжет «Эстонский жилищный модерн». Охота эстонцам в европейский модерн.

Они жили в одной гостинице и шли по тускло освещенным улицам Старого города. Беспорядочно вспоминали московских знакомых – Алена знала чешских журналистов и сотрудников в Москве. В следующие дни Алена снимала. Сергей возил ее по чужому городу в заемной машине. Права он оставил в Москве.

Вечером на скамье в парке и в баре на Кадриорге она рассказывала о студенческих волнениях в Праге, о будущем «социализме с человеческим лицом». Ее сжигал темперамент, Сергею не все понятно. Не последний в ряду муж Алены, редактор газеты Иржи.

– Мы боимся только вас, русских.

Алена достала несколько печатных листов. Манифест «Две тысячи слов». Пражская весна, наивные чехи полагают словами улучшить жизнь.

Поехали купаться в Пярну. Шикарный пляж и море теплей.

– Закажи комнату на двоих, шепнула она у стойки гостиницы. Удалось, в Эстонии менее российского тянуть и не пущать. Валялись на песке и загорали молча. Забредали далеко в мелкое море и плавали. Все очаровывало в Алене. Цветущая женственность, одержимость свободой, и как она пересказывала сказку Волк и семь козлов.

– … и семеро козлят.

– Но они выросли! Волк состарился, выпали зубы. У вас, коммунистов.

Сергей влюблен, не нужно ничего говорить. Гуляли в вековом парке при луне. Что может быть сентиментальней. В номере Алена сказала:

– Жуткая проблема: спрятать мою макси-жо в мини-ю. Грудь не спрячешь, шестой размер. Как у Мерилин Монро. Быстро разделась. Целовал черные, торчащие, трепещущие соски и ушел. Не был готов.

Он шел по сухо вытоптанной обочине шоссе и «голосовал». Ночью попутчиков не берут. При повороте на Кирблу вышла из тихого леса крупная печальная Собака. Красивая и молодая, глаза ярко синие. Встала ниоткуда, как умеют собаки и, конечно, волки. Сергей заговорил, она потрусила рядом. – Прогнали, из машины на ходу выбросили? Не понимаешь по-русски. Не смею тебя уводить, хозяин ищет, ребятишки плачут. Сел на теплую землю и обнял пса. Собака заплакала синими глазами северной лайки. Он не знал, чем утешить. Сидели долго, обнявшись.

– Ищи свой двор, пошла, пошла. Сергей нагнулся, будто подымая камень. Собака села. Поворот дороги ее скрыл.

Он унес рассветный ясный лес, озеро, светлую дымку, чистый звериный запах Собаки. Унес навсегда, что может казаться тривиальней. Было же это утро: даже умри я завтра, была жизнь. Он часто думал о Собаке, сколько ей сейчас лет. Где живет. Однажды понял, Собаки уже нет. Биологически. Есть то утро, пока существует он сам.

Вечером он в Столешниковом. Алена отрабатывает командировку в Вильнюсе. Обещала приехать в Москву.

Через неделю он ждал во Внукове вильнюсский рейс. На старых, дребезжащих подвесками «Жигулях» поехали в гостиницу и там. Она радостно шла на все его фантазии. О чем слышал и думал когда-нибудь. О чем не слышал и в себе не подозревал. Стал верным, любящим, прикасаемым рабом. Она же безотказно и счастливо готова на все. Она любила.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.