Другие люди. Сборник рассказов

Той беспокойной ночью приснилось Федоту, что вырвала Боровая этот самый мост легонько, будто молочный зуб у мальца, после развернула его течением вдоль реки, да и унесла. Как будто и не было его здесь никогда. Через несколько лет всё именно так и случилось. Вещим тот сон оказался.

С раннего утра на пологом берегу, напротив старого лисятника, под закопчённой бочкой потрескивал костёр. Из Морозовки приехал Гена Самоловов, привёз барабан смолы, выгрузил и задержался. Будто намереваясь что-то сказать Федоту, он несколько раз обошёл неводник, простукал борта, заглянул под днище, отошёл к кедровнику, рассматривая издалека. Наконец не выдержал:

– Не могу я просто так уехать! Хочу, чтобы след от моей руки на этой посудине непременно остался. Так что принимай в бригаду!

– Это завсегда пожалуйста, – развёл руки Федот. – Бери струг радиусный, снимай фаску с бортов. Тебя учить не надо, не хуже меня знаешь. Так что начинай, а я сейчас прожгу гнёзда под уключины, и можно начинать смолить. Вместе мы сегодня точно управимся.

Ещё один, кто вызвался помогать, был Витька по прозвищу Революция. Кто и почему дал ему такое имя, доподлинно неизвестно. Может быть оттого, что родом он был из самого что ни на есть революционного города Ленинграда, а ещё может быть оттого, что воспринимал всё в штыки. Революция, одно слово.

Витька был «туник», то есть сосланный за тунеядство. Свою жизнь в Ленинграде он вспоминал часто, показывал фотографии, похожие на открытки. Деревенский люд смотрел и не верил своим глазам. Стоит Витька возле

«Авроры», рядом с той самой пушкой, что на носу. Странная такая фотография, с намёком каким-то забавным. Всё походило на то, что «Аврора» вроде как собралась ещё разок бабахнуть, только теперь уже по нынешним вождям, что были изображены на огромных плакатах вдоль набережной. Прицел был прямо на них. Все смотрели с пониманием, многозначительно хмыкали и молча переглядывались. Витька рассказывал всё, что отец его работает в посольстве водителем.

«Как же так получается? Отец в посольстве, а Витька «туник». Может, привирает? – размышлял Федот. – Хотя нет, на прошлой неделе вызывали его на почту для переговоров с Ленинградом, оттуда же и посылку недавно прислали со всяким добром. Так что, может быть, и правда. Только чудной этот Витька, раздарил почти всю посылку, себе только синюю водолазку и оставил. Нежадный, стало быть. Вообще-то он парень неплохой, а то, что не нравится ему простым трудом заниматься, чего тут поделаешь. Не всем же в навозе ковыряться. Думать тоже кому-то надо. А Витьке только дай волю, он сколько угодно будет рассуждать о смысле жизни, дальних странах, правильном устройстве мира, советы ещё всякие необходимые давать, на гитаре песни непонятные петь про Арбат, туманные горы и какой-то там синий троллейбус. Это ладно… Он даже на иностранном языке песни поёт. А что? Федоту нравилось. Очень даже забавно. В деревне сроду никто так не пел. Сразу видно, грамотный, коль иностранные языки знает. Институт, говорят, закончил. Оно и правильно. Дурака, его чего ссылать? От него ж вреда никакого. Это с умными завсегда хлопотно. Зато мальчишки за ним теперь вереницей. На гитаре все учатся играть. Хорошо хоть завклубом его додумались поставить. Какой из него прицепщик? Он земли-то окромя той, что в горшке с фикусом, сроду не видел, а его прицепщиком, пашню пахать. Земледельца сыскали. Теперь хоть по вечерам в клубе торчит. Там ему как раз самое подходящее место и есть. Всё делом занимается, да и какую никакую копейку получает. Ему ж тоже, поди, жить на что-то надо. К тому же участковому спокойней, когда он на глазах».

Надо отметить, напрягаться Витька действительно не любил. Он даже водку пил как бы нехотя, без мужицкого азарта. Больше всего уважал он сидеть на берегу и смотреть куда-то вдаль. Говорит, что над книгой работает, думает. Обещает, когда срок закончится, непременно станет писателем или поэтом, как и друг его Ося. Тогда-то всю эту ссыльную жизнь в книге своей и опишет подробнейшим образом. Пока, говорит, сочиняет этюды какие-то. Чего это такое? Мудрёно всё это для деревенского люда. А что лодку вызвался строить, так это исключительно от желания быть причастным к какому-нибудь серьёзному делу.

Федот толкал локтём Андрюху в бок и шептал:

– Прикинь, племяш, великие дела творим, стало быть, зачтётся нам. Да ещё книжку про нас того и гляди напишут, история целая получится.

– Как, Витёк, книжку-то назовёшь? – полюбопытствовал между делом Федот.

Витька ненадолго задумался, потом рассмеялся.

– Вот возьму да и назову «Новая жизнь Федота и Андрейки».

– А как же подпишесся?

– Виктор Засибирский. Ну как? Неплохо звучит?

– Звучит ничего, только у тебя ж фамилия, похоже, совсем другая.

– Фамилия это одно, а Засибирский – это псевдоним. Засланный в Сибирь, значит.

– Ишь ты, куда хватил. Как декабрист почти. Фонвизин, ядрёна корень. Тогда, скажи на милость, какой жё псевдоним у поэта, друга твоего – Оси?

– Осей, это мы его в детстве называли. Вообще-то зовут его Иосиф. Псевдоним? А нет у него псевдонима.

– Тогда какой же фамилией он стихи свои подписывает, поэт твой? Вдруг скажут где-нибудь фамилию его, а я им в ответ, так запросто: «Приятель это друга моего Виктора. Так что знакомы».

– Фамилия у него Бродский. Только его не печатают.

– Отчего же? Стихи, наверное, пишет плохие? – спросил Федот и вынул жигало из костра.

– Да нет, стихи, вроде, нормальные. Всем нравятся, а редакторам – нет. Не по-партийному пишет. Вот и не печатают.

– Поперёшный, значит? – понимающе добавил Федот.

– Вроде того.

– Если крамолу пишет, значит, наш человек, – кивнул Федот.

– Так где же он, друг твой? В Ленинграде прохлаждаться остался?

– Нет, в Архангельской области.

– Чего он там? Лесозаготовителем, небось, деньгу зашибает?

– Как бы не так. В колхозе «Даниловский» помощником скотника трудовую повинность отбывает.

Витька замолчал, будто неожиданно запнулся за что-то, потом негромко добавил.

– Ссыльный он, как и я. По пять лет нам дали.

– Понятное дело, – почесал за ухом Федот.

Он долго смотрел на свои мозолистые руки, потом негромко проговорил.

– Ты вот что, Витёк, про то, что ссыльный, не больно-то переживай. Тут через одного все такие. Нам теперь чего, не жить? Или дожидаться, куда «они» опять укажут? Как бы не так. Жить будем и радоваться всем «им» назло. Ты только, писатель, смолу не размазывай, это тебе не краска. Бери её, где погорячее, да в паз-то вжимай, вжимай, чтобы впитывалась. Глядишь, Андрюха когда-нибудь, вместо того чтобы утонуть вместе с неводником, спасибо тебе скажет. А вот то, что книжку собираешься написать, это молодец. Она ведь, жизнь наша, будто следы на снегу: придёт время – растопятся. И всё, стало быть, не осталось ничего. Не было вроде как бы нас вовсе. А возьмёт образованный человек книжку лет через сто да прочитает. Ему интересно будет, а заодно людей вспомнит тех, что раньше жили. Получается, что нас. Да хоть эту самую секундочку взять. Ты же её тоже, небось, собираешься описать? Правильно?

– Конечно, – кивнул Виктор. – Вся наша жизнь секундочки. Писатель для того и работает, чтобы эти секундочки запечатлеть в стихах или рассказах.

– Ты вот, Витька, всё посмеиваешься, а сам того не представляешь, какое серьёзное дело задумал. Беспокоюсь только, поймут ли нас те, что через сто лет книгу твою читать будут. Сомнения есть, конечно, но ты, Витя, пиши. Одна только просьба, всю правду напиши, как она есть на самом деле, а не как в «ихних» газетах, где всё гладко да красиво. Потому что врут там всё, а враньё, оно кому нужно?

На следующий день неводник, легко соскользнув с покатов, шлёпнул днищем о воду и затих. Загремели вёсла, Федот оттолкнулся от берега, ловко через длинный нос запрыгнул на борт, несколько раз, наступив на край борта, качнул неводник из стороны в сторону, прошёлся туда-обратно, зачем-то попрыгал на корме, разогнав по сторонам волны. Наконец показал на вёсла:

– Давай, на ход проверим.

Андрюха только этого и ждал. Гена ловко устроился на корме. Можно было отправляться.

– С Богом, – прошептал негромко Федот и перекрестился.

Неводник податливо заскользил, отражаясь темными боками в неподвижной, ещё студёной глади.

– Хорошо идёт, легко. Угадали, стало быть, с обводом, – не сбивая дыхания, проговорил Федот.

– Никогда у меня не было собственной лодки, да ещё такой. Э-эх, – радостно выдохнул Андрей.

– Не было до сего времени. А теперь, стало быть, есть, – шумно дыша, ответил Федот.

– Ну-ка, подтабань, развернёмся. Ага, смотри, вповорот хорошо идёт, не кренится. Славная посудина получилась, – заключил, наконец, Федот и широко улыбнулся. – Поздравляю, Андрюха! Удачи тебе на нём.

– Да чтобы рыбы по борта! – улыбался с кормы Геннадий.

Витька, в отличие от всех, был необычайно спокоен. С видом Петра Великого он значительно молчал, стоя на носу и широко расставив ноги, пристально вглядывался в горизонт.

Не знали ни Федот, ни кто-то другой, чего они видят там, за горизонтом, эти другие люди? Своё что-то, непонятное всем остальным. Особенный они народ. Не такие, как все. По-другому глядят на всё вокруг, саму жизнь понимают по-своему. Но, что характерно, интересно с ними. Знают много, мир повидали. Письма вон получают из Москвы, Ленинграда, а Витька ещё из Архангельска, от друга своего Иосифа. Ту самую фотографию с «Авророй», оказывается, Ося изготовил. Витька после сознался. Чего тут скажешь, если «поперёшные» они.

***

В тихой деревенской жизни последние события не могли остаться незамеченными. Сарафанная демократия не дремала, поскольку оставить всё как есть и не перемолоть в мелкую труху было бы неправильно. Местом для обмена мнениями у прекрасной деревенской половины по-прежнему оставался магазин. Всё решал случай. Он выбирал: собрать всех в сельмаге сейчас или подождать, пока истомятся ожиданием. Мнений по любому поводу было ровно столько, сколько в деревне баб. Единства в их рядах традиционно не наблюдалось. Одни были рады тому, что мужики за последнее время несколько урезонились, даже пить вроде бы стали поменьше. Другая женская половина пребывала как раз наоборот в тревожном ожидании и сильном беспокойстве, чуя всей своей женской сутью, что ничем хорошим случившееся затишье не закончится. Уж лучше бы пили, как раньше, спокойней было бы. Да к тому же, какое тут спокойствие, если до сих пор непонятно, что произошло с Федотом и Андрюхой? С какой такой стати они пить совсем перестали? Дела ми вдруг занялись. Отчего такое случилось? Очень даже любопытно знать. Вдруг деревенские мужики какой заговор задумали? Жили ведь до этого все вроде как на виду. А теперь? Непонятно. Бессонница и тяжкие раздумья окончательно одолели баб. Дальше так продолжаться не могло. Нерешённый вопрос стал для них непереносимым испытанием.

Вот и Люська в свою очередь тоже не понимала, радоваться ей или подождать, поскольку товарооборот по водке упал, но в то же время вырос по культтоварам, конкретно по телевизорам. В целом по магазину прирост был хороший. Люську даже премировали за перевыполнение плана в прошлом квартале. Она-то знала, кого за это благодарить. Раньше купила бы Федоту бутылку, выставила, и все были б довольны. А как же теперь? Ну не пьёт человек, совсем бросил. И кто бы мог в это поверить. Понимая, что ответа нет, Люська вздохнула и начала фасовать сахар по килограмму.

Как всегда, к вечеру стали собираться бабы. Всем было доподлинно известно: Федот с мужиками спускают сегодня на воду лодку. Вот и маялась слабая половина деревни в ожидании ответа на ставший в начале весны вопрос. Разговеется сегодня Федот вместе с бригадой или нет? Прогноз не сбывался. Все обещанные прорицателями сроки прошли, а он всё никак не шёл за бутылкой.

После того как Клавдия с Надюхой вошли в магазин, тишина недолго провисела под фанерным потолком. Захариха, не раскрывая рта, будто от боли у неё свело зубы, вдруг запричитала:

– Ой! Сказала бы ты, Клавдия, или хоть ты, Надюха, чего это с вашими мужиками происходит. Поговорить некогда, все в заботах. Мужики как мужики раньше были, а теперь как будто сказились.

– Почему же сказились? Делами занимаются, ничего вроде особенного, – пожала плечами Клавдия.

Не желая отставать от Захарихи, следом начала Лидка с молоканки.

– Как это ничего особенного? Тебе-то вот хорошо. Сапоги тебе Федот купил? Купил. Пальто новое справил?

Справил. А про духи твои чего сказать? Разве возможно такие деньги отваливать за один единственный флакончик? Только ведь у тебя дня рождения вроде бы не было, да и женский праздник, похоже, закончился. С чего это всё вдруг? За что это тебе всё да ещё сразу?

– Тебе что, Лидуня, тоже хочется? – засмеялась Клавдия.

– Не то чтобы хочется, но отказываться не стала бы,

– поджала губы Лидия.

– Ой, тётя Лида, перестаньте, – заступилась за Клавдию Надюха. Уважает тётю Клаву муж, любит, вот и заботится. Побольше бы таких.

– Ты, Надюха, молодая ещё, не понимаешь. А уж мы-то знаем, куда вся ихняя любовь направлена, – вступила молчавшая всё это время известная сплетница почтальонка Раиса.

Всё женское население очень любило её за способность постоянно разносить по деревне кроме почты ещё всякие тихие, но очень интересные новости. Иногда она попадала в чью-либо немилость за разглашение особой

«тайны», но поскольку любопытство окружающих было сильнее этого, её вскоре великодушно прощали, ссылаясь на болтливость и специфику работы. Затем всё начиналось сначала.

Райка, ступая, будто цапля по сору, не спеша шла от окна в сторону прилавка, приговаривая:

– Ты ж пойми, Клавдия, мы не от зависти какой, упаси Бог, а от интереса, – монотонно говорила она, скосив глаза в угол, будто там кто-то был. – Прямо сил нет, как хочется знать. Сознайся, что же надо эдакое сделать с нашими мужиками, чтобы они тоже образумились? Уважь, Клавдия, народ, расскажи. Как тебе это удалось?

Клавдия растерялась, зардела щеками, потом, словно ученица, вспомнившая ответ, широко улыбнулась.

– Так Федот скоро со своей бригадой подойдёт. Сами у него и спросите.

Неводник остался у кромки воды, чернея обводами смоляных боков. Довольные, они ещё долго стояли на краю яра, любуясь своим творением, ещё и ещё восхищаясь его размерами, ходом, красотой, плавностью линий.

– Дело сделано, теперь можно и до дому, – неспешно устроившись на телеге, сказал Геннадий и тронул вожжи. На просыхающей дороге, словно в тетрадке по грамматике, отпечатались четыре ровные полосы железных ободов. Когда телега уже свернула за поворот напротив дома Ивановых, Федот тихо проговорил:

– Так-то вот, Андрюха, остались, получается, мужики на земле. У самого дел невпроворот, а он помочь приехал. Работу свою на память тебе оставил. Такое помнить следует.

Входная дверь в магазин привычно хлопнула, и оттого, что в повисшей тишине Федот услышал тиканье часов с безголосой кукушкой, он понял: попали они на какое-то коллективное собрание. Значительная часть женского населения их явно поджидала. Федот, несколько оторопев, остановился перед плотной шеренгой женщин. Витька с Андрюхой и вовсе решили задержаться у порога.

Первой не выдержала Захариха. Будто отыскивая опору, она, привалившись локтём к прилавку, каким-то непонятным тоном, не то вопросительным, не то заискивающим, не то вкрадчивым, начала традиционно издалека. Как бы ни о чём. Про погоду, картошку в яме, про здоровье вообще. Однако тему разговора, как лоскутное одеяло в студёной избе, женское сообщество стало незаметно перетягивать на свою сторону.

– Неводник, стало быть, на воду спустили?

– Спустили, – кивнул Федот.

– Ну и как?

– Хорошо. Андрею прибыль в хозяйство, – ответил Федот и улыбнулся.

– А ты, стало быть, Андрюша, за большой деньгой собрался? – будто сорока стрекотала Райка.

– Собрался, – недовольно буркнул Андрюха.

– Значит, обмывать это дело будете? А как же иначе? Иначе нельзя, лодка плавать без этого не будет, – продолжала лезть под кожу Райка.

Выручил всех Федот:

– Нет, пожалуй, без выпивки обойдёмся, – начал он негромко. – Перво-наперво в баньку сходим. Потом поужинаем, как положено, после чай с вареньем пить будем. Витя про Ленинград расскажет, про друга своего Осю, какие он стихи красивые пишет. Потом телевизор смотреть будем. После новостей сегодня, не забывайте, «Голубой огонёк». Так и отметим. А что, разве плохо?

Клавдия, чтобы не прыснуть от смеха, закусив губу, делала вид, что с интересом смотрит в окно. Захариха ещё какое-то время хорохорилась, но вскоре скисла окончательно. На том вроде бы и закончиться всему. Однако никак не могла успокоиться учётчица Катерина. Она со всей женской проницательностью навела прицел лазоревых глазок на Федота и с присущей только ей любезностью вдруг заговорила:

– Скажи нам, Федот, на милость. Что же надо сделать нашим мужикам, какую микстуру принять или заговор прочитать, чтобы стали они опять такими же, как в молодости? Чтобы нас любить опять стали, по хозяйству помогали бы, пить чтобы, наконец, бросили. У тебя-то вот всё получилось. Знаешь ты, стало быть, секрет. Поделись, Федот, будь человеком!

Федот непонимающе смотрел то на одну, то на другую женскую особу. Потом в глазах его сверкнула лукавая искорка.

– Мужики ваши и так что надо, – расплылся он в широкой улыбке. – Чего им употребить? Не знаю. Пусть попробуют вон те пряники развесные. Мне они очень даже помогли.

Бабы переглянулись, не понимая, о чём это Федот.

Шутка, решили они, а зря…

Красный Яр – Уват – Калининград, 2015 г.

Страдания и радости боцмана Сидорова

Вся эта история началась, когда СРТР «Яхонт» вместе с пятью судами флотилии, покинув район промысла, бросил якорь на рейде африканского порта Лабиту в Анголе для заправки водой и мелкого ремонта. После пограничников и таможни жизнь на борту ожила. Со всевозможными целями между причалом и судами на рейде начали сновать проворные ланчо, а истосковавшийся по земле мужской контингент под разными предлогами стал искать причину поскорее сойти на берег. Одним хотелось найти питейное заведение поприличнее, другим – кинуться в объятия сговорчивых прибрежных красавиц, третьим – и то, и другое вместе. Любовь, как известно, штука коварная, но пока всё обходилось…

У кого-кого, а у боцмана Сидорова во время якорной стоянки забот хватало. Влечение к прекрасному полу ему тоже было не чуждо. Ничего не поделаешь, природа. Так что по истечении нескольких дней вслед за молодняком отправился на берег и боцман – «размагнититься» от повседневных забот. Никто не знает подробностей, что там пошло не так, что не получилось на его любовном поприще. Только вернулся он на борт поздно, неразговорчивый и злой.

Нрав Сидорова и его тяжёлый кулак знали все, потому лишних вопросов старались не задавать. На судне боцмана не зря зовут просто, но ёмко – Дракон.

Попросту говоря – страшный человек. У нашего дракона не было морских наколок и прочих отяжеляющих признаков. Внешне он был похож скорее не на морского волка, а на кряжистого мужика из тамбовской глубинки, но с тяжёлым морским «навалом», который на расправу был особенно скор. Вот и те двое весельчаков из палубной команды, которые после неудачной любовной попытки боцмана отпустили шутку на этот счёт, вместо того чтобы получать «добро» на сход, по третьему разу красили якорные клюзы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.