Феномен Юрия Арабова (сборник)

Юрий Тюрин

Феномен Юрия Арабова

© Тюрин Ю. П., 2015

© Всероссийский государственный институт кинематографии им. С. А. Герасимова, 2015

Предисловие

Александр Сокуров замечательно точно сказал о своем друге и соратнике: «Юрий Арабов обладает уникальным сочетанием мощного интеллекта, тонкой художественной интуиции, грустной иронии и страсти. По правде говоря, использовать его талант в кинематографе – все равно что хрустальной вазой забивать гвозди. Как правило, кино не нуждается в таком уровне культуры и литературного мастерства. Его сценарии самодостаточны. Это полноценные произведения, это искусство. И даже не столь важно, снят сценарий на пленку или нет»[1].

Необычайное природное дарование, феноменальная работоспособность, запредельная фантазия, высокое духовное напряжение, тонкий ироничный ум, чистый русский язык в умелом сочетании с сословным жаргоном, гоголевско-булгаковское чувство юмора, глубокая совестливость составляют творческую личность Юрия Николаевича. От большинства деятелей сценарного цеха Арабов отличается не только степенью профессионализма, он – автор, творец, демиург. Он созидает исключительно авторское кино, которое позволяет современной русской культуре не потерять лицо.

Некоторые журналисты и критики, беря интервью у Арабова, задевали мастера лукавым замечанием: дескать, ваши фильмы скучно смотреть. Юрий Николаевич терпеливо парировал: «Если скуку рассматривать как релаксацию и паузу, во время которой можно о чем-то подумать или ощутить, то подобная «скука» может стать сугубо полезной. Фильмы Брессона или Бергмана никак веселыми не назовешь»[2].

Феномен Арабова состоит еще и в том, что Юрий Николаевич энциклопедичен. Он талантлив и в кинодраматургии, и в поэзии, и в эссеистике, и в публицистике, и в педагогике, и в художественной прозе. Награжден Божьим даром, который сумел реализовать в высшей степени продуктивно.

Я коротко познакомился с Арабовым осенью 2002 года. Ранее мы пересекались во ВГИКе, где с 1997-го я преподавал мастерство кинокритики, а Юрий Николаевич заведовал кафедрой кинодраматургии и вел курс мастерства сценариста. Кабинеты киноведения и кинодраматургии на третьем этаже находились напротив друг друга. Пять лет мы регулярно здоровались, но не более того.

А той осенью Центр национальной славы решил образовать издательство «Андреевский флаг» и в рамках всероссийского проекта Центра наладить выпуск серии «Русская современная проза». Составителем первой партии серии пригласили меня.

Мы задумали печатать альтернативные книги – без порнографии, русофобских издевок, сладострастного мата, написанные грамотным русским языком. В контексте тогдашнего литературного потока, точнее взбесившегося книжного рынка, наша идея, мне кажется, выглядела своевременной и даже необходимой для поддержки подлинной национальной культуры.

Я составил список из сорока писателей, куда, разумеется, включил Юрия Николаевича. Список был утвержден, и таким образом я получил возможность переговоров с авторами.

Разговор с Юрием Николаевичем начался с телефонного звонка. Писатель заинтересовался предложением издать любую его новую вещь. В ходе телефонных переговоров Арабов предложил свой первый роман – «Биг-бит».

19 ноября мы встретились во ВГИКе, и Юрий Николаевич передал мне диск. Объяснил, что роман – это попытка войти в большую прозу, сам он возлагает на него большие надежды, хотя не уверен в его художественном совершенстве. И просил меня побыстрее прочесть рукопись и честно высказать свое мнение.

Уже 1 декабря по телефону я сообщил Юрию Николаевичу, что его роман принят. 23 декабря Арабов пришел в «Андреевский флаг» (тогда он находился на Софийской набережной, позже – на Большой Ордынке) для подписания договора. Мы могли дать ему, как и всем нашим авторам, только 1000 долларов при тираже 10 000 экземпляров. Арабов договор не подписал, а забрал домой, где документ изучался два дня. «Андреевский флаг» забирал себе авторское право на смехотворно короткий срок – два месяца, после чего Юрий Николаевич имел право печатать свой роман где угодно. Другие писатели легко подписывали договор сроком на два года.

Редактором «Биг-бита» стала моя жена – Лариса Михайловна Алексеева, опытный профессионал, сотрудничавшая с Л. Леоновым, Ф. Абрамовым, В. Маканиным, В. Крупиным, П. Проскуриным. Редактирование романа не принесло Юрию Николаевичу никаких хлопот. Единственное замечание, которое сделала Лариса, – вычеркнуть кусочек, где писатель ядовито иронизирует над композитором Никитой Богословским. Причина была проста: престарелый композитор именно в те дни стал лауреатом Международной премии Андрея Первозванного, присуждаемой Фондом Андрея Первозванного и Центром национальной славы. Арабов не возражал.

Вспомнить такую мелочь можно потому, что при публикации «Биг-бита» в журнале «Знамя», который всегда привечал поэта Арабова, была произведена существенная правка, что привело Юрия Николаевича в законное раздражение (2003, № 7).

15 мая 2003 года «Андреевский флаг» подписал «Биг-бит» в печать. В книгу Юрий Николаевич включил еще повесть «Времена года» и киноповести «Ужас, который всегда с тобой» и «Мистерия Горы».

«Биг-бит» во многом автобиографическое произведение. Герой романа – подросток Фет, Федор. Арабов наделяет подростка цепкой памятью, которая позволяет ему (и всему повествованию) рассказывать о жизни героя с самых юных лет. Перед нашими глазами возникает северная окраина Москвы конца 50-х – начала 60-х годов, еще чистая Яуза, работяга окружная железная дорога, серые домишки и бараки с грязными от шлака дворами. Еще живы частные садики и огородики, и полупьяный отчим Фета носит старомодные сатиновые трусы.

Фет с матерью и отчимом жили в пятиметровой комнате двухэтажного барака на 4-м Сельскохозяйственном проезде. Деталь автобиографическая. Арабов рос в недостойной бедности. Лучшим лакомством для него была жареная картошка.

Картины беспросветной бедности на всю жизнь врезались в сознание Арабова. Он воспроизведет их в повести «Времена года», сценариях «Одинокий голос человека», «Дни затмения», «Круг второй», «Камень». Картины эти наполнены безысходностью, неизбывной тоской, душевной маетой персонажей. Нищий быт как бытие угнетает человека.

Бегство от постылой действительности Фет осуществляет с помощью гитары. В момент действия подростку четырнадцать лет. Он – лидер. Вместе со знакомыми ребятами Фет создает что-то вроде рок-группы и лабает в местном клубе. Кумир группы – битлы, а для Фета особый культ – Джон Леннон.

Автобиографичность романа вдвойне любопытна тем, что Арабов искренне, чересчур откровенно вспоминает импульсивные, непритязательные попытки вырваться из круга первого, вдохнуть глоток свободы. Выразителем, символом человеческой свободы были для самого Арабова «Биттлз». Ливерпульские «жуки» – Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон и Ринго Стар представлялись московскому юноше Юре людьми освобожденного духа, добрыми повелителями всех землян, сочинившими музыку глобального звучания. Фраза из романа: «Битлы, по-моему, помешали третьей мировой войне» стала неким клеймом на Арабове. Не один журналист, бравший интервью у Юрия Николаевича, делал вид, что изумлен этим мнением Арабова.

В духе постмодернистской эстетики писатель включает в конструкцию романа самостоятельную главку с ехидным названием «На Малой Земле». Утренний доклад Председателя КГБ Андропова Генсеку Брежневу. Хитрый лис Андропов осторожно информирует ослабевшего на голову Леонида Ильича о плане вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию, с чем Генсек молча согласился (Арабов пишет, что Брежнев имел привычку со всем соглашаться, перепроверить такое заключение мы не можем). В уме Юрий Владимирович припоминает своего любимого Пастернака: «Во всем мне хочется дойти до самой сути – /В работе, в поисках пути, сердечной смуте». «А вот хочется ли дойти Ге неральному секретарю, – думает дальше Андропов. – И куда ему хочется дойти?» В ходе уморительной по юмору беседы гэбист вдруг задает генсеку вопрос на засыпку: «Вам известно, какую музыку вражеские экстремисты заводят нашим войскам?» – «Какую?» – «Ливерпульских жучков. Выносят на площадь перед танками магнитофоны и включают их на полную мощность». – «И как реагируют танкисты?» – «Один экипаж после этого отказался выполнить боевое задание!»

– Я наведу справки у Александры, – пробормотал Леонид Ильич.

– И что же вам рассказала товарищ Пахмутова? – навел Андропов на всплывшую, как труп, тему.

– Я спросил ее, что это за битлзы. А она говорит: «У них очень спортивная музыка!..»

– Наши информаторы сообщают, что во Вьетнаме одна и та же музыка звучит по обе стороны фронта.

– Ну и пусть, – сказал Генсек решительно. – Пусть играют. Они что, из разведки?

– У нас нет таких сведений.

– Берите битлзов.

– Хорошо.

– В печати… Осветите их прогрессивную роль. В деле разложения. Ну и реакционные стороны таланта… Тоже осветите.

– Ну. Печать… Это не по нашему ведомству, – мягко не согласился с Генсеком Юрий Владимирович.

В стиле той же постмодернистской эстетики Арабов мельком вспоминает (что совершенно необязательно) фигуры других политических лидеров и функционеров. Ленин, Крупская и Сталин помянуты совершенно в духе «Тельца», а Хрущев в духе романа и сценария «Чудо» (тогда еще не написанных). Арабов давно и навсегда разочаровался в коммунистической перестройке России (СССР тоже), так что политических авторитетов из компартии для него не существует. «Биг-бит» только лишний раз подтвердил позицию художника.

Примерами постмодернизма служат в романе сцены с участием живых битлов, особенно сюрреалистический эпизод явления Фета перед Джоном Ленноном в его поместье Титтерхерст. Фету повезло. Распавшаяся рок-группа собралась в тот день вместе, чтобы позировать фотографу-рекламщику для модного журнала. Абсурдный эпизод с участием русского паренька-гитариста, где все участники не знали языков, понадобился Арабову для материализации мечты Фета попасть в Лондон. Мечты, которая так и осталась виртуальной реальностью.

Жизнеописание Фета между тем продолжается. Мы узнаём, что подросток считает себя основателем биг-бита, ответвления русского рока. Что он мало и неохотно читает, часто прогуливает школу. Но еще автобиографические подробности о семье Арабовых. Отец его был обыкновенный уголовник, плохо кончивший, – однажды исчез навсегда. Был отчим, полуполяк, полупьяница. Работал звукооператором на Киностудии им. М. Горького. Тоже исчез. Мать – гречанка по национальности, жила в греческой общине в Ялте. Приехала в Москву поступать во ВГИК и попала в мастерскую самого С. Эйзенштейна. Стала звукорежиссером дубляжа всё на той же студии М. Горького. После войны почти всю греческую общину в Ялте помели, выслали на восток – в Уфу, Пермь и дальше. Маму Юрия Николаевича не тронули. Мама часто водила сына на киностудию, так что большое кино рано опалило мальчика. Юра на всю жизнь запомнил живых классиков в коридорах студии – Сергея Герасимова и Марка Донского, которые принципиально не здоровались друг с другом.

В повести «Времена года» Юрий Николаевич добавит автобиографических подробностей. Одним из самых ярких впечатлений далекого прошлого станут для него воскресные прогулки с мамой в село Леоново, за Яузой, к окружной железной дороге. Дорога к ней вела через великолепный парк и массив подрубленного леса. Юрию Николаевичу запомнилась белоснежная церковь Ризположения Пресвятой Богородицы. На самом деле храм окрашен в желтый цвет, в соответствии со стилем архитектуры. Церковь была возведена в 1722 году, в период перехода от нарышкинского к чисто петровскому барокко. Храм никогда не закрывался, службы велись и в период хрущевского атеизма. Ныне здесь образцовый приход, который организует даже паломнические поездки на Валаам, в Соловки, на Святую Землю, в Сирию, Тунис, Абхазию.

Встречи со Христом не проходили для юного Юры бесследно. Семена веры оседали в уголках детской памяти.

Вернемся к «Биг-биту». Меня в свое время заинтересовала заключительная, 14-я глава «Зеленая самооборона». Фету, он же Федор Николаевич Фетисов, – 48 лет. Он купил дачный домик во Владимирской области, недалеко от старинного Юрьева-Польского, основанного Юрием Долгоруким аж в 1152 году. Летом, отгоняя приступы душевной маеты, Федор Фетисов любил ездить на своем «уазике» в тихий Юрьев. По дороге он проезжал почти безлюдный поселок Симу, в котором в имении своей тетушки скончался раненный на Бородинском поле Багратион. Пересекая владимирскую Симу, Федор Николаевич думал о Боге и задавал себе привычный вопрос: какая мельница прошла по его стране, перемолов всё и оставив после себя пустыню?

Владимирские проселки, Юрьев-Польской, Сима – эти исконно русские, древние земли – сыграли важнейшую роль в духовной эволюции самого Арабова. Образное выражение эта эволюция получила в сценарии и фильме «Юрьев день» (2008).

Мысли Фета, Федора Николаевича – суть мысли Арабова. Вчерашний Фет лабает в дорогих кабаках, срывает бабки, которых хватает на неработающую жену и сына Ивана (в семейном кругу его зовут Ленноном). Но чувствует себя совершенно беззащитным перед государственными институтами, которые занялись предпринимательской деятельностью. «Хотя наступивший феодализм, – думает Фетисов, – спроектировали с капиталистическим фасадом, и в этом, возможно, было какое-то продвижение вперед, но этот фасад чувствовался лишь на Тверской». Однако Фет согрешил – впал в неоконформизм: лабал в 91-м перед «защитниками» Белого дома, на митинге в Лужниках аплодировал старенькому академику Сахарову, пока под влиянием Солженицына не прозрел и бежал из теплой Москвы от «новых русских» на Владимирщину.

Этот большой кусок текста откровенно публицистичен. Но Арабов еще мыкался в поисках выхода из ограды постмодернизма. И без голой публицистики не мог обойтись, благо талант подталкивал.

Лариса как-то спросила: «Юрий Николаевич, а чем постмодернизм отличается от модернизма?» «Ничем, – тут же среагировал Арабов. – Только еще вонючее».

Сотрудничество с Арабовым мы хотели продолжить. Президент Фонда Андрея Первозванного Александр Владимирович Мельник создал кинокампанию «Андреевский флаг». Осенью мы пригласили Юрия Николаевича на встречу с работниками кинокампании, в ходе которой Мельник предложил гостю пост художественного руководителя на договорных основах. Арабов отказался. «Кинокружок», – сказал он мне после[3].

Черная кошка пробежала между Фондом Андрея Первозванного и Арабовым в 2005 году. Дмитрий Быков спросил у Юрия Николаевича: почему вы не отдали роман «Флагелланты», который долго не могли напечатать, в издательство «Андреевский флаг»? «Потому что мне сказали, что там собираются издавать генералов КГБ. А я в таких играх не участвую».

Итак, шел 2005 год. «Андреевский флаг» уже провел самоликвидацию, потому что любви с книготоргом не получилось. И замечу – никто из наших авторов с властью не лобызался. Мы выпустили достойные книги современных русских писателей – А. Афанасьева, В. Белова, Л. Бородина, В. Галактионовой, Г. Головина, В. Личутина, В. Крупина, Ю. Лощица, А. Сегеня и других. Планировали к выходу книгу Вячеслава Морозова, сотрудника отдела прозы журнала «Наш современник», – «Адмирал ФСБ». Ее даже набрали, но выпустить не успели. Кто наплел Юрию Николаевичу про неизданную книгу? Между тем эта художественно-документальная повесть, основанная строго на фактах, воодушевленно рассказывала о замечательной личности, Герое России, патриоте адмирале Германе Угрюмове. Защитнике нашего Тихоокеанского флота на Дальнем Востоке, организаторе антитеррористических операций в двух Чеченских войнах, активном противнике тотального вторжения «ельцинских демократов» в дела и структуры Армии и Флота. Погиб при странных обстоятельствах.

Своей репликой Юрий Николаевич только подыграл «защитнику прав человека» Д. Быкову[4].

Перечитывая роман «Биг-бит», я нашел в нем ключевое понятие – концепт «Бог», являющийся одним из национально значимых констант русской культуры.

Помоги Рождество продлитьИ не потерять тепла,не устать от жизни, не повредить любвик простым вещам, к человекам,чтоб их телапомечали вечность, как горизонт корабли.(Ю. Арабов)

Художественный текст представляет определенное содержание концептуальной системы автора. Исследование произведений признанного мастера важно, на мой взгляд, для полноценного изучения концептосферы русской культуры (в том числе, экранной), в которой зафиксировались результаты индивидуального опыта познания того или иного художника.

В творчестве позднего Арабова – после «Биг-бита» – яркое выражение получил этот концепт «Бог», в котором выделяются три основные содержательные сферы: «Любовь, Мать, Отечество». Отдельно Арабов рассматривает любовь родителей к детям («Завещание Ленина», «Юрьев день», «Чудо»). Природа любви, по Арабову, связана с пониманием степени духовной зрелости человека, поиском подлинных нравственных ценностей. Русское богословие, философия, классическая литература постоянно обращались к теме любви, настойчиво стремясь понять ее нравственный смысл.

Как подснежник откладывает сугроби как вата проклевывается из верб,ожидаешь смысла от этих троп,ожидаешь чуда пути наверх.(Ю. Арабов)

Духовный путь наверх (и связанные с ним эстетические предпочтения и пристрастия) Юрия Николаевича представляется мне парадоксальным и неожиданным образом близким к духовному пути великого славянофила Ивана Киреевского.

Как и другие любомудры московского кружка (В. Одоевский, С Шевырев, М. Погодин, А. Хомяков, А. Кошелев, П. Киреевский), Иван Васильевич рвался к германской идеалистической философии. В 1830 году Киреевский приехал в Берлин слушать лекции немецких профессоров. Среди других он попал на Гегеля. Несколько раз был принят великим диалектиком у него дома. Как многие любомудры, Киреевский увлекся идеализмом Шеллинга. В России Киреевский даже начал издавать журнал «Европеец», в котором власть усмотрела крамолу и закрыла журнал. С годами под влиянием Хомякова и в особенности жены, Натальи Петровны Арбеневой, глубоко верующей, Киреевский разочаровался в западном рационализме и просвещении. Бесценный духовный опыт получил Иван Васильевич от схимника Новоспасского монастыря отца Филарета. Вместе с Хомяковым Киреевский создал в обществе Православно-Славянское направление. Государь и двор с подозрением отнеслись к славянофилам – могучему течению русской философской мысли. Позже Киреевский стал духовным сыном отца Макария, старца Оптиной пустыни. После кончины Ивана Васильевича тело его было перевезено в Оптину пустынь и положено близ соборной церкви.

«Русский человек всегда живо чувствует свои недостатки, и чем выше восходит по лестнице нравственного развития, тем более требует от себя, и потому тем менее бывает доволен собою, – считал Киреевский. – При отклонениях от истинного пути он не ищет обмануть себя каким-нибудь хитрым рассуждением, придавая наружный вид правильности своему внутреннему заблуждению; но, даже в самые страстные минуты увлечения, всегда готов сознать его нравственную незаконность»[5].

Юрий Арабов начинал как сценарист с увлечения модерном. Затем соединил модерн с постмодернизмом. Но уже в 1992 году засомневался: «Я говорю о том круге явлений, который в наше время был легализован под этикеткой «постмодернизма» и который, по моему глубокому убеждению, является уже реликтом, духовным антиквариатом»[6].

«Одним из главных эстетических принципов постмодернов было (есть) равновеликость (равномелкость) духовных иерархий, когда Любая теория (явление) стоит одна другой (не стоит ни гроша), – разъяснял Арабов. – То есть, что ангел, что унитаз, всё едино. Ангел вполне может сидеть на унитазе, почему бы и нет? Или унитаз на ангеле»[7].

Религиозное чувство, привитое матерью в детстве, не покидало Юрия Николаевича никогда. Но, сопротивляясь андерграунду и диссидентству, перенося бедность и нужду, художник нашел лазейку в постмодернизме, свободном от политизации, от соцреализма. Он мог заключать договоры с киностудиями, зарабатывать на хлеб, не чувствуя себя продажным литератором.

Незаурядный талант позволял ему писать незаурядные сценарии. Вот как Юрий Николаевич объяснил свой метод. «В сценарии, в драматургии язык носит нивелированный характер. Если диалоги можно писать с достаточно хорошей литературной обработкой, то ремарочная часть практически не экранизируется. Не все ли равно, как ты ремарки напишешь – языком Андрея Белого, или языком Пушкина, или языком Мережко. Лучше языком Мережко – легче поставить. А вот это уже, с точки зрения литературы, халтура: не язык Мережко, а язык сценария». У меня, говорил Арабов, нет ни одной халтурно написанной вещи, я всегда пишу с полной отдачей, но просто вижу, что не нужно здесь литературы. И я не делаю или делаю это по минимуму. Получается чуть больше, чем сценарий и чуть меньше, чем литература.

Лучший пример такого письма – сценарий «Мать и сын».

По поводу латыни чужебесия псковский критик В. Курбатов говорил: «Сочинители забыли родные глаголы для римейков и хэппенингов, перформансов и таблоидов, нон-фикшенов и номинаций. Как будто терминология может существовать сама по себе и не притащит за собой чуждую пустоту игрового существования, где вместо реальности воцарится всеобщее сегодняшнее «как бы». Какой уж тут смысл и содержание!»[8]

Из всех сочинителей-постмодернистов, кажется, только один Арабов писал на чистом русском языке, поскольку Юрий Николаевич знал и любил традиции религиозно-гуманитарной литературы, которая досталась нам в наследство от XIX и начала XX века. Серебряный век, по Арабову, проявился как свободное, сугубо эстетическое явление высочайшей пробы. Политизация, как корь, считал Юрий Николаевич, сошла с российского искусства. Подобный взлет редко в какой стране возможен, к тому же за такой короткий отрезок времени – 1905–1917 годы. Обилие талантов и влияние на западный мир – русская культура была аполитичной.

Традиции религиозно-гуманитарной литературы и помогли Арабову постепенно выбраться из цепких объятий постмодернизма.

Позже, придя к универсальному реализму, Юрий Николаевич скажет: «Постмодернизм – это всего лишь следствие духовного рака, который живет внутри человека. Хотя я сам постмодернист. Целый кусок моей жизни связан с этим художественным явлением. Сейчас в России на первый план, как, впрочем, и всегда, выступает нравственность отдельного человека. Мое поколение во многом циничное, ироничное, постмодернистское, не знающее настоящих испытаний и ужасов. И вот эта закваска циничности, практицизма и незнание настоящего страдания может быть не совсем подходящим тестом для духовного наставничества. Но надежда есть для отдельных людей, которые порывают с архетипом своего поколения. Разорвать пелену сложившихся стереотипов можно, только идя к Христу. Христос освобождает нас от цепей»[9].

В своем духовном развитии Арабов выудил из культуры «Серебряного века» великую православную философию. Русская гуманитарная религиозная мысль, понял Юрий Николаевич, – окололитературного плана. Вся наша культура эсхатологична, она была пронизана ожиданием Второго пришествия Христа, борьбой между Христом и Антихристом. Эта борьба рассматривалась внутри человека, и отсюда рождались бессмертные творения русского духа.

«Жизнь нужно уважать, жизнь наша посвящена Богу, жизнь есть богослужение», – повторял В. Розанов. Арабов и служит, комфортабельная пассивность его не манит. «Сейчас, когда страна ринулась в объятия потребительства, она практически перестала быть Россией, – с максималистской убежденностью размышляет кинодраматург. – Насколько я могу судить, только обрядовое Православие не может заполнить культурной оторванности от религиозных основ»[10].

Как преодолеть эту оторванность, возможно ли? Арабов решает мучительную проблему на личностном уровне. «Я что-то пишу, вы издаете христианский журнал. Будем надеяться, что вода камень точит. Но камень на нашем пути – огромный»[11].

Современная литература лишилась амплуа национального гувернера, – пишут критики-постмодернисты. – Слава Богу, у нас уже не будет книги, которую бы читала вся страна. В представлениях Арабова такая книга есть – Евангелие. Во-вторых, Юрий Николаевич никогда не согласится с отрицанием познавательно-нравственной роли культуры, в сферу которой входят, разумеется, вербальные жанры и кино.

Что касается обрядового Православия, то в 2000 году Арабов написал сценарий с интригующим названием – «Ужас, который всегда с тобой». Там, ближе к финалу, возникает довольно странный образ – отец Михаил, скромный, даже рядовой священник, который на бытовом уровне решает надуманные, взвинченные растревоженным разумом проблемы. Священник среди людей – неврастеников, спецназовцев, обывателей, безумцев – и всегда находит Слово надежды, сердечного утешения, веры в жизнь.