Исторические повороты культуры: сборник научных статей (к 70-летию профессора И. В. Кондакова)

Объединение православных – это одна история, объединение христиан – это совсем другая история, объединение этнических русских – это третья история. Даже если сказать, что все имеют долю русской крови, так же можно сказать, что у всех есть часть татарской крови, поскольку 300 лет татарского ига не прошли безрезультатно.

Множественность культурных сообществ – очень важная вещь, которая возникла в результате культурной революции в России и в мире, которая прошла на протяжении XX века. Одним из ключевых моментов этого процесса было расслоение единой культуры XIX века (для образованных) на два потока. С одной стороны, модернистский поток, который отказался от идеи массовости, от идеи жизнеподобия, от повествовательности, от перспективы с одной точкой схода, сломал некоторые штампы и традиции других видов искусств и стал экспериментировать.

Этот переходный период длился с 1870-х годов до 1920-х годов. Классический модернизм – это период с 1920-го по 1970-й год. И постмодернистский – с 1970 годов. Специфика советской России в этом плане была очень яркой. Родилось новое искусство, которое заложило модернистскую традицию. О том, что это такое, писал великий испанский философ Ортега-и-Гасет, утверждавший, что искусство будущего будет искусством для элиты, а не для масс, искусством касты, а не демократическим искусством.

И в рамках этой концепции, конечно, чем лучше произведение, тем меньше людей его понимают. Самое лучшее произведение – это произведение, которое понимает сам автор и господь Бог. Если понимает жена автора, это уже чуть похуже, а если друзья автора, то еще хуже, а если круг критиков, которые окружают автора, еще хуже. Чем больше людей понимает произведение, тем оно хуже.

Мы живем в мире, где царит обратная коммерческая перспектива, где чем больше людей посмотрели фильм, тем это лучше, чем больше он заработал, тем лучше. А если его понимают лишь двадцать человек, пусть самых продвинутых, – это самое плохое произведение, которое существует в природе.

Между этими двумя крайностями, естественно, идет реальный художественный процесс, в условиях которого мы живем. Поэтому здесь полный разброд в представлениях и хотелось бы его немножко упорядочить и показать, что это разные аспекты культурного процесса. Великое значение советского авангарда заключалось в том, что в отличие от всех модернистских течений его носители (не только в кино, но и в других видах искусства) провозгласили идею эксперимента, понятного миллионам. То есть они были все в модернистской традиции, которая вроде бы требовала исключительности, элитарности, обращения к экспертам и специалистам, но при этом им хотелось, чтобы это была и массовая культура. А массовая культура, в отличие от модернистской, сохранила и жизнеподобие, и массовость, и перспективу с одной точкой схода, которая была задана кинематографом с самого начала, так как кино было самым массовым развлечением, каким сегодня стало телевидение. А дальше кино перескочило в Интернет, сохранив все то, от чего отказались модернисты.

XX век был собственно периодом борьбы одного и другого, и большого кризиса, и большой шизофрении в мозгах по этому поводу, когда хотели и одного и другого. Только нашему авангарду удалось в какой-то степени объединить эксперимент и массовость. Поэтому сам авангард и его достижения, не зависимо от того, как мы относимся к революции, что мы по этому поводу думаем, сегодня остается уникальным явлением, не имеющим себе подобных, в отличие от классического модернизма, который весь ушел в музеи и в общем мало кого волнует.

Вслед за этими революциями прошел процесс деколонизации и была объявлена множественность культур, отказа от европоцентристской позиции. Страны, освободившиеся от колониальной зависимости, заявили, что каждая из их культур равновелика культуре метрополии. Культур много, и каждая из них имеет значение сама по себе. Это и была «культурная реставрация», потому что это было возвращение к истокам национальной культуры, ставшей базой культурного развития, которая была характерна для наций- государств XIX века, а к середине XX века была поставлена под сомнение. В процессе деколонизации каждая национальная культура, культура какого-то культурного сообщества внутри стран объявила о том, что она является равновеликой любой другой культуре.

До этого произошла еще одна форма культурной реставрации – это реставрация периода сталинизма. Она, естественно, возродила идею абсолютной монархии, которая существовала до революции в российской империи, и отказалась от идеи мировой революции, которая лежала в основе большевистской власти в России. В результате надо было уничтожить носителей той культуры, которые творили эту революцию. Сталинские чистки, как известно, касались и более широкого круга людей, но в первую очередь они уничтожали тех людей, которые вместе, рядом с Лениным делали Октябрьскую революцию. Началось это с Троцкого, который еще немного прожил после того, как до него добрались. Но это была задача культурной реставрации, которая должна была уничтожить культурную революцию западного образца. И она ее уничтожила, опираясь на национальную исключительность, на особый путь России, на многое из того, что сейчас вновь обрело актуальность.

В результате возникла структура, так называемого первого, второго и третьего мира. Первый мир был капиталистический, второй мир формировался вокруг советской России. И тут и там были, как правило, люди образованные, с точки зрения просветительской парадигмы вполне грамотные и в прямом смысле слова владеющие письменным языком и знающие интеллектуальную базу, на которой их воспитывали. И третий мир, который оказался в промежутке, и где просветительская парадигма продолжала существовать и работала определенным образом.

Вторая культурная революция – это революция, связанная с Борисом Николаевичем Ельциным и с распадом СССР. Почему это была культурная революция? Потому что она изменила вообще всю ценностную ориентацию общества, поломав те представления, которые формировались в советской России и Советском Союзе на протяжении нескольких десятилетий. Основой этой культурной революции был культ модернизации, рыночной экономики, правового государства, демократии. Некоторые из этих слов превратились в ругательства в современном политическом режиме. Но ясно, что это была некая целостная теория, которая стала довольно стремительно внедряться в общественное сознание средствами массовой информации и теми людьми, которые были в руководстве страны и стремились к тому, чтобы Россия стала как все промышленно развитые страны. Это то, что теперь определяется как «подражание Западу».

Система ложилась в традицию массовой культуры, сложность ее заключалась в том, что она была в некоторой мере результатом своеобразной «шизофрении». Те люди, которые пережили период «перестройки и гласности», а затем распад СССР, знают, что под революционными изменениями, которые предлагались в тот период, в головах интеллигенции подразумевались две совершенно разные вещи. Одна – это модель западного правового государства, а вторая – это возвращение к истокам «подлинной Руси». Условно, одна была направлена вперед, другая – назад. И то, и другое называлось одним словом – «перестройка». Когда противоположные тенденции обозначаются одним словом, естественно, в головах людей, особенно тех, которым приходится это преподавать, и тех, кому приходится это учить, образуется некая каша, которая разрешается эклектикой. И эта эклектика воплощена в одной телепрограмме, которая появилась и сегодня существует, правда, в меньшем объеме, на канале «Культура» – «Культурная революция», которую ведет М. Е. Швыдкой, которая ставит все вопросы в один ряд и сталкивает между собой противоположные точки зрения, зачастую обозначающиеся одними и теми же словами.

Сегодня в основе культурной реставрации лежит формула графа С. С. Уварова: «Православие, самодержавие, народность». Народность, естественно, противопоставляется демократии как влиянию Запада. Самодержавие хотелось бы восстановить в полном объеме, но пока оно существует в объеме достаточно ограниченном. И православие – хотелось бы, чтобы оно стало всеобщим, но, к сожалению, на территории нашей страны есть довольно большие сообщества, которые исповедуют другие религии. Тем не менее, основой новой культурной политики и новой культурной реставрации является эта триада.

В период модернизации очень большую роль играла наука. Когда просвещение в постреволюционные годы переходило в промышленную революцию, оно приводило к научным открытиям, чтобы «догнать и перегнать Америку». Наука превращалась в своеобразную религию, культ науки привел к покорению космоса и к большим чисто научным результатам. Как и положено культурной реставрации, она разгромила науку, потому что ясно, что наука в этом плане ничего ценного дать не может. Отсюда становится понятно, что происходит с Академией наук, как складываются отношения власти и науки, многое видно и на уровне школьного образования. Ясно, что текущая истина лежит в неких традиционных верованиях, в которых подвергается сомнению просветительское начало как таковое. Отсюда некая непоследовательность. Потому что, когда Российская Академия наук говорит о том, что россияне – это политическая общность, это не так, потому что политическими общностями можно считать политические партии (у них должны быть общие политические позиции, на которых эти люди объединяются), а россияне – это гражданская общность, потому что они все граждане Российской Федерации, иногда бывшие граждане, иногда будущие, но как только они становятся гражданами РФ, они могут называть себя россиянами. Ошибка руководства Академии наук в этом плане в том, что они формальные критерии принадлежности подменяют содержательными. Они почему-то представляют, что граждан РФ должны объединять одни и те же представления, одни и те же политические идеи, однако существование разных политических партий говорит о том, что существуют разные политические взгляды, не говоря уже о нравственных представлениях.

Просвещение как таковое имитируется, потому что идеал уходит в допетровскую Россию, когда проблем с распределением культуры на «просвещенную» и «непросвещенную» не было. Тогда церковь была единой для всех, для грамотных и неграмотных. Отсюда – опора на традиционные духовно-нравственные ценности.

Будет ли виток новой культурной революции и каким он будет, сказать трудно. Проблема заключается в том, что все витки реформ в России продолжались, как правило, 15–20 лет, хотя на какие-то изменения нужно минимум два поколения, а для некоторых изменений – 500 лет. Думаю, что массовая культура будет господствовать от пятисот до тысячи лет, независимо от политических режимов. Потому что она продолжает распространяться даже на тех территориях, которые от нее на словах отказываются, но потом к ней приходят. Массовая культура будет ведущей культурной парадигмой. Все остальные будут восприниматься как субкультуры, и одной из них будет субкультура творческой интеллигенции, так называемая элитарная культура.

Но трагедия этой субкультуры состоит в том, что в эпоху Просвещения она была носителем абсолютной истины и высшей точкой развития, а сейчас это одна из субкультур, которая наряду с культурой детской или подростковой, культурами локальными, сосуществует в контексте массовой культуры. Она потеряла ведущую роль, отсюда разгром науки, которая сегодня стала просто одним из видов профессиональной деятельности.

Что касается внутренних наших процессов, то им дать оценку трудно, потому что наше общество и культурная революция, происходящая в нем, идут скорее по восточному сценарию, то есть пока есть лидер – это одна история, когда лидер прекращает свое существование, то невозможно предсказать, что будет дальше, возможен период разброда и шатаний.

При этом сохраняется идея, которой я придерживаюсь: нужно находить единство в многообразии, т. е. дать возможность каждому культурному сообществу найти те представления, которые ему наиболее близки. А все они будут объединены единой массовой культурой, в которой мы все живем, и которая к нам приходит. Потому что единственное, что объединяет молодое поколение всех стран, а не разъединяет их разными языками, нравами, обычаями, историями – это глобальная массовая культура. На ее основе, наверное, можно объединить и российское общество.

В. М. Хачатурян. Архаизация и модернизация в современной России: к проблеме модернизационного потенциала архаики

Характерной особенностью социокультурной ситуации в России является сложное сочетание, с одной стороны, дальнейшего развития модернизации, формирования анклавов постиндустриального общества и, с другой – актуализации архаизующих тенденций, которые стали вполне очевидными еще в 90-е гг. прошлого века, проявляясь в разных формах и с разной степенью интенсивности на всем постсоветском пространстве.

С этого времени феномен архаизации оказался в фокусе внимания отечественных и зарубежных исследователей – от экономистов до религиоведов и культурологов.

Негативные по преимуществу оценки, которые даются «рецидивам» архаики, связаны с вполне реальными проблемами и рисками, и прежде всего угрозой возможной демодернизации, наиболее очевидной в ряде регионов РФ (Бурятия, Тува, Дагестан, Чеченская республика, Башкортостан и др.) и в некоторых странах СНГ (например, в Казахстане, Кыргызстане). Но помимо этого свою роль играет и весьма распространенное до сих пор в науке и общественной мысли отношение к воскрешению архаики как к регрессу.

Гораздо меньше внимания, к сожалению, уделяется работам других исследователей, в которых феномен архаизации и его роль в социокультурной динамике в целом и в развитии современного общества, в частности, рассматриваются в аспекте проблемы участия архаических культурных пластов в процессах модернизации и их способности «превращаться» в модерное или органично совмещаться с ним[74]. Напомним: опыт модернизации в ряде передовых стран Востока (в Китае, Японии, Южной Корее и др.) убедительно показывает, что архаические институты и ценности часто оказываются вполне эффективными.

Анализ процессов возрождения архаики в России – сложная и пока еще не решенная полностью задача, которая требует тщательно разработанной теоретико-методологической базы, глубокого понимания сущности архаики и ее роли в цивилизационном процессе. Следует учитывать, что активизация архаизующих тенденций в наши дни представляет собой глобальный тренд, имеющий множество региональных вариантов. Поэтому, говоря о архаизации в России, необходимо принимать во внимание особенности ее положения между Востоком и Западом, циклический ритм ее развития, специфику ее цивилизационного «кода», в котором архаика занимает весьма заметное место, как убедительно показали в своих работах И. В. Кондаков и А. С. Ахиезер[75].

Отметим также, что исследователи, занимающиеся архаизацией, в большинстве своем отдают предпочтение экономике и социально-политической сфере. Между тем, изучение данного феномена нуждается в комплексном подходе, включающем и область культуры: разнообразные архаизующие тенденции нередко пересекаются, взаимодействуют и могут значительно усиливать друг друга. В частности, ревальвации автохтонных архаических верований, обычаев в тех или иных регионах в немалой степени способствует массовая культура, в которой активно идет процесс ремифологизации. Существенную роль в данном случае могут сыграть и местные СМИ. Весьма показательна ситуация в Кыргызстане, где возрождение архаического тенгрианства и древних обычаев происходит при участии СМИ, которые идеализируют кочевую жизнь, популяризируют национальную мифологию[76]. В регионах Сибири ревитализация шаманизма, которая происходит при самом непосредственном участии интеллигенции[77], уже давно оказывает сильное влияние на процессы консолидации населения в рамках родоплеменных культов и отношений в сельской глубинке[78].

В этой статье мы, ни в коей мере не пытаясь полностью решить весьма непростые проблемы, связанные с архаизацией, хотели бы высказать ряд соображений, которые могут оказаться полезными для дальнейших исследований в данной области. Архаические культурные программы в большинстве своем являются базовыми биосоциокультурными программами, что придает им особую жизнеспособность и устойчивость. Благодаря своему универсализму архаические культурные формы обладают высокой степенью пластичности, способностью к трансформациям и могут выполнять разные, в том числе и противоположные функции в социокультурной динамике (адаптивную, деструктивную, инновационную) и даже совмещать их.

На основе типологизации архаизующих тенденций нами было выделено несколько моделей воскрешения архаики[79]. Среди них наибольший интерес в данной работе представляют три: модель «тотальной архаизации», которая приводит общество к деволюции, регрессу к доцивизационному состоянию; модель «переходной», «неполной» архаизации, которая является следствием глубоких системных кризисов и упадка в транзитивных обществах. И, наконец, модель «диалога с архаикой» предполагает целенаправленную переработку архаических культурных форм с целью их частичной модернизации и включения в социокультурную жизнь, однако при обязательном сохранении собственно архаического их содержания.

Используя перечисленные выше модели, попытаемся определить специфику феномена архаизации в современной России. Разумеется, значительную часть архаизующих тенденций (однако далеко не все!) следует отнести к модели «переходной архаизации», поскольку они непосредственно связаны с кризисными явлениями в разных сферах социокультурной жизни постсоветского общества, переживающего трудный период системной переструктуризации.

Уровень «переходной архаизации» зависит от многих факторов, в том числе от глубины и масштабности кризиса, от прочности циви лизационного фундамента общества и т. д. Обращаясь к постсоветской России, отметим сразу, что специфика ее «переходной архаизации» во многом обусловлена также исторически сложившейся асимметрией регионов, которые достаточно сильно отличаются друг от друга с точки зрения их культурно-цивилизационных традиций, внутреннего модернизационного потенциала, сложившегося на сегодняшний день соотношения сил между модерным, традиционным и архаическим, уровня включенности в рыночную экономику, близости к Западу или Востоку и т. д.

Архаизующие тенденции наиболее заметны в регионах устойчиво депрессивных, где модернизация стала осуществляться недавно, в советскую эпоху, причем в ускоренном темпе, с помощью командно-административных силовых методов, и имеют относительно сглаженные формы в более «успешных» агропромышленных урбанизированных регионах, давно и устойчиво проводящих модернизацию по классическому западному образцу.

Как уже говорилось выше, актуализация архаизующих тенденций может иметь разрушительные для общества последствия, однако деструктивность обычно сочетается с другими функциями, прежде всего – с адаптивной, которой, кстати, не всегда уделяется должное внимание. Между тем, современная российская действительность дает в этом отношении богатый материал.

Обратимся сначала к устойчиво депрессивным регионам (к ним относят Туву, Чеченскую республику, Башкортостан, почти все национальные регионы Сибири), где архаизация обретает наиболее ярко выраженные формы и ведет к демодернизации или, по крайней мере, создает вполне реальную угрозу такой перспективы. Архаизация здесь воплощается в процессах аграризации и натурализации экономики, связанных с упадком промышленности и оттоком высококвалифицированных специалистов; в рурализации городов – в результате усиления потоков сельских мигрантов; в воскрешении родо-племенных, клановых структур и появлении соответствующих альтернативных органов управления на местах или срастании данных органов со структурами государственной власти; в повышении роли малых групп и аскриптивных связей; в активизации доосевых верований и древних обычаев (в частности, полулегальное двое- и многоженство, кровная месть, усиление патриархального начала в семье и т. д.). Возрождение архаики в глубинке, оказавшейся в тяжелой, кризисной ситуации, безусловно, служит гарантом некоторой стабильности, обеспечивает выживание значительной массы населения депрессивных регионов, способствуют сохранению «минимума социальности» (за счет усиления роли малых групп и аскриптивных связей) и тем самым выполняет достаточно важную роль.

Архаизующие тенденции имеют в данном случае системный характер, т. е. охватывают, правда, в разной степени, практически все сферы социокультурной жизни. Конечно, в депрессивных регионах архаика существует не автономно, а наряду с модерностью, однако она прорывается сквозь ее тонкий слой, формирует свои альтернативные институты и практики, культурные нормы и ценности, поведенческие паттерны, влияет на институты модернити и нередко деформирует их. В рамках отдельных территорий (в сельской местности) происходит и тотальная архаизация – вплоть до возвращения к присваивающей экономике в сочетании с личным подсобным хозяйством. Здесь все перечисленные выше аспекты архаизации получают вполне завершенный вид, в результате чего архаика почти полностью вытесняет модерное, создает свои крупные анклавы, выпадающие не только из модернизационных, но, в сущности, и из цивилизационных процессов[80].

Разумеется, это – крайний вариант, который охватывает лишь отдельные локусы социокультурного пространства России. И, тем не менее, появление зон возрожденной архаики, тем более – их расширение оказывает прямое или опосредованное воздействие на ситуацию в регионах. В частности, ревитализация архаики в сельской местности, как отмечают специалисты, сказывается на жизни городов: сельские мигранты, число которых неуклонно возрастает, оказавшись в новых, непривычных условиях, воспроизводят прежние архаические модели отношений, ценности модернизации им, как правило, чужды. При этом создаваемые ими землячества являются не только главным каналом социальной мобильности, но и мощной социально-политической силой, так как активно участвуют в борьбе за сферы экономического влияния или передел властных полномочий[81].

Лишь относительно модернизированная и заметно «разбавленная» архаизующими тенденциями социокультурная среда, которая окружает в регионах анклавы архаики, не способна в полной мере им противостоять и управлять ими. Поэтому в целом архаизация в разных ее формах, по мнению специалистов, способствует углублению депрессивности регионов и ее постоянному воспроизводству. Сложность ситуации заключается в том, что архаизация в регионах вызвана отнюдь не только кризисными явлениями (при всей их значимости), но и жизнеспособностью самой автохтонной архаической культуры, силой традиций, которые не исчезли полностью, несмотря на все попытки их искоренения. Во многих случаях происходит не просто регресс, а специфический регресс-возвращение к более органичному для значительной массы населения образу жизни, ценностям, методам хозяйствования, которые к тому же нередко вполне соответствуют природным условиям и реальному экономическому потенциалу этих территорий.

Грань между регрессом и регрессом-возвращением является тонкой, но вполне ощутимой. Она объясняет тот факт, что малочисленные народы Сибири, ориентированные на сохранение и восстановление природной среды, культуры, экономической деятельности, часто выступают против промышленного освоения территорий их обитания и готовы даже на такие крайние меры, как создание резерваций. Этим же объясняется и следующий парадоксальный и вместе с тем вполне закономерный факт: несмотря на крайне низкий уровень жизни, население архаизированных территорий часто оценивает его положительно[82].

Воскрешение архаических институтов и верований в регионах обычно трактуется (причем совершенно справедливо) как возрождение утраченных автохтонных традиций. Однако совершенно очевидно, что этот спонтанный процесс чреват большими рисками и проблемами. В действительности возродить архаику и добиться позитивных результатов весьма непросто, что убедительно подтверждается печальным опытом Тувы, где, несмотря на все имеющиеся предпосылки для возвращения к кочевому животноводству, эта тенденция оказалась обреченной на провал из-за отсутствия базы для традиционных видов хозяйствования[83].

Все это ставит очень трудные задачи перед социокультурной политикой, в которой необходимо соблюдать баланс между ориентацией на модернизацию и на бережное отношение к культурному наследию, разрабатывать нетривиальные подходы к соотношению и взаимодействию традиций и новаций, позволяющие сохранить хозяйственно-экономическую и культурную самобытность регионов, направляя их вместе с тем в русло модернизации.

Не менее сложные проблемы связаны и с адаптивностью архаизации, поскольку такая стратегия имеет большие изъяны и ограничения: она может закрепить установку на традиционализм и инерционность, придавать развитию общества циклический характер, усиливать сегментацию социокультурного пространства и дробление социума, ибо интересы отдельных социальных групп или территорий могут противоречить интересам общества в целом, и т. д.