Ведьмина внучка

– Ой, чего это она – босиком? Ноги грязные, в земле все. Жень! – дёрнула она за рукав тётку. – Она помешанная, да? Спортсменкой себя воображает? Смотри, смотри, руки в локтях согнула, бежит как на соревнованиях на длинную дистанцию!

– Да какая помешанная! – рассмеялась Женька. – Спортсменка и есть. А сюда попала, потому что мигрени у неё начались от нагрузок таких. Как прихватит – на неё смотреть жалко! Лежит и от боли стонет, и просит – тёть Жень, полотенце мне дай, я лицо закрою, от света больно невозможно, может под полотенцем не так болеть будет.

Несчастье какое! Ей девятнадцать всего, а так мучается. Спать не может, ей на ночь снотворное колют… В столовке – то не ест, это не есть, говорит, нельзя, диета. Рит, ты яблочек привези побольше, она хоть яблочек поест. И галет несладких привези, ей не носит никто, родня у неё далеко. Она на базе спортивной живет. Рассказывала, родители её десятилетнюю привезли и оставили, с тренером она тут… Нешто им дитя своё не жалко – на такую жизнь отдали! Тренеру что, сам небось здоровый, а девчонку довёл, не пьёт, не ест, от боли загибается. Витамины колют ей, чтоб совсем не загнулась. А бегает, чтобы форму не потерять. А что ноги грязные – так дорожки из шланга поливали, они не высохли ещё. Она как набегается, в душевую идёт, моется. Её в четверг выписывают уже, – огорошила Женька Риту.

– Так ты поговори с врачом-то. Может и меня выпишут, надоело мне здесь «отдыхать»…

Паранойя

Рита сидела в уютном кабинете, утопающем в кудрявых традесканциях и пышных разноцветных геранях, и стискивала пальцы, боясь, что не выдержит и расплачется прямо здесь, у врача…

Врач посмотрела на её пальцы, кивнула понимающе. И развела руками в красноречивом жесте:

– Вы меня понимаете? Вы же видели её состояние, общались с ней. До неё не достучаться, замкнулась в своем мире, закрылась наглухо. Держится пока, но боюсь, долго она не выдержит, в интернат придется отправить. А помочь мы – увы! – ничем не можем, мы же не боги. Тяжелейшая депрессия и мания преследования. Она даже к вам в сад выйти боялась, еле уговорили!

Так вот почему Женька так долго к ней не выходила! Вот почему – оглядывалась, когда они присели на скамейку, озиралась испуганно, говорила шёпотом, хотя к ним никто не подходил, – Женька остерегалась колдуньи!

Рита хотела сказать врачу, что манией преследования Женька не страдает, просто у неё пунктик – насчёт колдовства и чернокнижия. Рассказать о якобы наложенном на неё заклятье, обо всех выпавших на Женькину долю бедах и несчастьях… И поняла вдруг, что её двоюродная тётка по-настоящему больна. С тех самых пор, когда выдумывала небывальщину о своей матери, обвиняя её в колдовстве и всерьёз считая ведьмой (впрочем, в Деулине ведьмой Антониду называли все). А ведь она и в самом деле сошла с ума! – ахнула Рита.

– Давно это с ней? Вы не замечали ничего необычного в её поведении? Может, рассказывала что?

– Замечала. Рассказывала. Давно… – с усилием выговорила Рита.

– Вот и дочь её говорит, что давно. Так вы поторопитесь, если хотите её здесь навестить. Будем вашу тётушку оформлять в психоневрологический интернат на постоянное проживание. Дочь её к себе не хочет брать, боится за ребёнка.

– Скажите, ей ведь там помогут? Вылечат? – с надеждой спросила Рита.

– Она там будет жить, – с нажимом на слове «жить» ответила врач. – Помочь ей, к сожалению, нельзя. У неё прогрессирующая шизофрения, осложнённая паранойей.

– Но она же… Она ведь пока…

– Пока дееспособна, – закончила за Риту врач. – Что будет дальше, не знаю. Болезнь прогрессирует, какое-то событие послужило толчком, и… Дадим ей группу инвалидности, будет получать пенсию.

Рита молча глотала слёзы, вытирая глаза тыльной стороной руки.

– Не расстраивайтесь так. Это же интернат, не тюрьма, сможете её навещать, можно домой забрать – на срок до шести месяцев, оформить временное выбытие. Если, конечно, за ней будет кому смотреть.

– Да, да, – кивала Рита, понимая, что Олька вряд ли захочет забрать мать домой «на срок до шести месяцев». («Что же касается каникул, то, с Вашего позволения, она будет проводить их в Ловуде» – некстати вспомнилась Рите жестокая миссис Рид из книги «Джен Эйр». Или – как раз кстати?)

А она, Рита, захочет? Когда-то она поклялась самой себе, что больше не станет разговаривать с тёткой и никогда её не увидит. В тот памятный Рите день Женька очень сильно её обидела, и с тех пор Рита не хотела её видеть. А тогда, в тот вечер, прыгала от радости. Женька явилась к ним поздно вечером. Да что там вечером, почти уже ночью…

Глава 11. Гнев

На ночь глядя

Это случилось в пятницу, вечером. Да что там вечером, почти уже ночью. Рита с Верой Сергеевной ещё не ложились – смотрели по телевизору праздничный концерт. От громкого звонка в дверь обе вздрогнули. Звонили требовательно и настойчиво.

– Кто там трезвонит на ночь глядя? Пойди, посмотри, – велела Рите мать.

Рита посмотрела в глазок и торопливо защелкала замками – на площадке стояла Женька с двумя объемистыми сумками-баулами (других Женька не признавала). Не отвечая на Ритино «здравствуй», сбросила с ног туфли и босиком прошлёпала в гостиную, жалобно окликая: «Вера! Вее-ер, ты где там?» Рита поспешила на кухню – поставила чайник, спешно нарезала лимон, колбасу и сыр, понимая, что с Женькой творится неладное. Что-то случилось…

Вера Сергеевна усадила двоюродную сестру на тахту и, присев с ней рядом, гладила окаменелые плечи, сжимала в ладонях ледяные Женькины пальцы.

– Замёрзла, да, Жень? Сейчас чай будем пить. Ужинать-то будешь? Или ты у Ольки поела? – буднично спрашивала Вера Сергеевна, старательно не замечая Женькиных застывших глаз.

Глаза означали одно: Женька опять поругалась с дочерью и зятем. Потому и приехала.

Хитрюшка Олька

Олька с мужем работали в подмосковном Бужаниново, врачами в поселковой поликлинике. Жили там же, им полагалось служебное жильё. Женька к ним регулярно ездила, хотя её не приглашали. Привозила подарки и обновки маленькому Павлику, стеклянные банки с Олькиным любимым сливовым компотом, соленья и варенья (Женька была мастерица по части домашних заготовок). Погостевав у дочери с зятем, приезжала к двоюродной сестре и трещала без умолку, рассказывая о «своих».

Сегодня она была непривычно молчаливой и на все вопросы – трясла головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая сказанное. В глазах у Женьки стояли непролитые слёзы. Вера Сергеевна достала из бара бутылку «Столичной», налила себе и Женьке. Женька враз осушила стопку, налила вторую и сразу же выпила. Вздохнула длинно. И подперев руками тяжёлую голову, повела рассказ.

Олька с мужем надумали ехать в деревню. Не в Деулино, туда они вообще не ездили. – К Олькиному мужу, в Выкопань, где обретались две его бабушки и тётка, у всех свои избы, и все трое наперебой приглашали Игоря с семьёй в гости. Все трое! К кому и ехать – не знаешь! – «Значитца, в пятницу уехать собирались. Сёдни, значит, – обстоятельно рассказывала Женька. – Олька моя мне грит, ты к нам не приезжай…

– И не привози ничего, там всё есть. У Анны Никифоровны, бабушки Игоря, корова своя, Павлик молочка парного попьёт. И овцы, и куры, яйца свои. Поросёнок тоже… Ты не приезжай, мама, – повторяла Олька.

– Что значит, не приезжай? К бабушке они поедут… Бабушку нашли! А я, значит, не бабушка? – распаляла себя Женька. – Внука от меня увезти хочешь? Правильно, зачем тебе мать-то, вырастила тебя, и ладно, и хватит с неё. Ты Павлику другую родню нашла, Игоря своего послушалась! Он тебе наговорит. Там, значит, бабушка, а я, значит, ему чужая, и тебе чужая. Что молчишь, говори, мать всё стерпит – всхлипнула Женька.

И Олька уступила. Договорились, что мать приедет к ним в пятницу, вроде не знает она ничего об отъезде. И Игорю не останется ничего другого, как взять Женьку в Выкопань.

Я надолго-то не задержусь, два дня с Павликом побуду, а в воскресенье уеду, – пообещала Женька.

На том и порешили.

На кривой козе

– Ну, думаю, уж на что моя Олька хитрюшка, а я её обхитрила! На кривой козе объехала! – хвасталась Женька. – Договорились вроде обо всём. В электричке ехала – смеялась до слёз! Еду и сама с собой смеюсь, вот умора-то! Спектакль сыграем с Олькой, а Игорь зрителем будет. Устроим ему сюрприз!

А устроили – мне. Приехала, а никого нет. Полчаса под дверью промаялась, с сумками энтими. А тут соседка ихняя вышла. Говорит, уехали они, утром ещё, и Павлика увезли. Сказали, приедут через месяц, и ключи оставили.

Игорь исхитрился купить по дешёвке старенькую «Ладу». Машина, неказистая с виду, служила новым хозяевам исправно. Загрузив в багажник чемоданы и усадив жену с сынишкой на заднее сиденье, Игорь укатил с ветерком в бабушкину деревню, посигналив на прощанье соседям.

– У них там в лесу ягод тьма, грибов – хоть косой коси, привезти мне обещались, – хвасталась соседка Женьке. Будто это её внука увёзли в Выкопань. – Везти-то не на себе, машина у них! – с гордостью заявила соседка. Будто машина была у её зятя, а не у Женькиного. – А вы, значит, опоздали… Опоздали, значит. Уехали они, – повторяла говорливая соседка. И не лень ей повторять…

Женька вспомнила, как напросилась ехать в Выкопань (Олька её не звала), вспомнила Олькино молчание, которое по глупости приняла за согласие… Уехали! Утром уехали, а Олька говорила, вечером… Олькиных рук дело! Знала, мерзавка, что мать приедет, вот и уехали пораньше.

– Вот дрянь такая! Знала, что мать сумки тащит неподъёмные. Тушенки пять банок, сама тушила, объедение! Сгущёнки Павлику сварила две банки, очень он варёнку любит… Конфет московских накупила, колбасы взяла два батона, – загибала пальцы Женька. – Там всё сгодится, в деревне-то. Игорь деньги-то отдаст, он всегда отдаёт, знает, что я их не печатаю.

Она что, деньги с них берёт? – ужаснулась Рита. А Женька продолжала перечислять, загибая пальцы:

– Ещё Павлику машинку и костюмчик шерстяной, а зятю носки тёплые и шарф, сама связала, в подарок. А Ольке помидорок баночку, дамских пальчиков. Я пять банок закрыла… А они без меня уехали. От меня уехали! – Женька всё-таки не выдержала, заплакала. Рита с мамой не знали, чем её утешить.

Женькина неудача

«Значит, Женьке сегодня даже поругаться не удалось, – думала Рита. – Вот уж действительно, облом, Женьку пожалеть впору. И сумки волокла тяжеленные. А Олька всё-таки свинюшка!»

Наревевшись вдоволь, Женька поплескала на лицо холодной водой и уже спокойно расспрашивала Риту с Верой Сергеевной, что у них нового и как они живут. Рита ей не верила. Понимала, что тётка задаёт вопросы «ради приличия» – Женьку никогда не интересовали их с мамой проблемы, она приезжала – поделиться своими. А слушая сестру, кивала понимающе, искусно скрывая равнодушие.

Рита поняла это, став взрослой. Но всё равно любила свою безалаберную и взбалмошную двоюродную тётку, которая упрямо пёрла по жизни через горести и беды, которых на её долю выпало много. Пожалуй, слишком много. Потому и была – крикливая, несдержанная, вспыльчивая. Но сегодня Женьке словно шлея под хвост попала, она закусила удила и понесла, как взбесившаяся лошадь…

Весь вечер Женька недвусмысленно намекала, что в отличие от неё, Женьки, Рита с мамой живут в достатке и всё у них есть, ни в чём не нуждаются, как сыр в масле катаются. Это была неправда, но Рита молчала, не перебивала тётку – пусть выговорится, выскажет всё, что у неё на душе, ей тяжело и обидно, с ней поступили не по-людски, и кто? Родная дочь!

Рита слушала и молчала. А так хотелось – возразить, осадить тётку, которая несла уж совсем несуразное: им с матерью всегда хорошо жилось, им её не понять, сытый голодного не разумеет. А она, Женька, на два дома разрывается: дочка норов показывает, отдельно жить хочет. А мать сумки им туда вози… Таскай, пока не сдохнешь! – выкрикнула Женька, упиваясь собственным горем, наслаждаясь им…

– А ты не таскай! – не выдержала Рита. – Пару банок отвези, и хватит с них. – И осеклась, встретив колючий, недобрый взгляд.

– Не таскай, не вози… Ты, что ли, повезёшь? – сварливо заявила Женька. – Вам-то хорошо, всего хватает, у вас-то всё есть…

Рита задохнулась от возмущения. Это у них всё есть? У них и денег-то ни на что не хватает, Ритина зарплата да мамина пенсия по инвалидности, Рита даже в институт поступила на вечернее отделение, а хотела на дневное, но на что им тогда жить? Экономили на всём, одежду сами шили одежду, покупать им не на что… Рита до сих пор ходит в старом вытертом пальто, в котором ходила в школу.

У Женьки всё со своего огорода, ешь не хочу, запасов в погребе хватает до весны. А у них? В магазине морковь несладкая, свекла несъедобная, картошка гнилая, половина в мусорное ведро идёт. Другой в магазинах не продают. А на рынке не накупишься, московский рынок не рязанский, цены такие, что никаких денег не хватит.

– Ладно врать-то! Денег у них нет, – не поверила Женька. – Вам на двоих много ли надо? Хватает, небось, и ещё остаётся.

Рите стало смешно:

– Угадала. Мы с мамой миллионеры, в деньгах купаемся, не знаем, куда их девать.

– Ты зубы-то не скаль, – окрысилась на неё Женька. – Ишь, сидит, лыбится весь вечер, весело ей! А тут хоть ложись и помирай! Выгнала меня Олька-то. Обманула, в дом не впустила и ключей не оставила. А сумки куда теперь девать? Придётся обратно везти! Ну и ладно. Соседям продам, раз дочке не надо, – причитала Женька, обращаясь к сестре и не глядя на Риту. О том, чтобы угостить домашними соленьями двоюродную сестру с племянницей, у Женьки даже мыслей не было.

И до Риты дошло: Женька, в очередной раз «рассобачившись» с мужем, спешно уехала к дочери – надеялась взять реванш и доказать «молодым», что они без неё никто. Чтобы уважали, ценили чтобы. Куда им без Женьки! Вон сколько всего привезла, и денег не возьмёт, зять совать будет, всё равно не возьмёт. Пусть им стыдно будет!

А они сбежали от неё, специально пораньше уехали, чтобы Женьку с собой не брать. Она бы им там устроила весёлую жизнь! Прямо в машине и начала бы – воспитывать. А ехать-то долго, – разгадала Рита Женькины намерения. И не удержавшись, прыснула. Зря она не удержалась…

Побивание камнями

– Смеёшься?! Над бедой моей смеёшься? – коршуном налетела на неё Женька. И понеслась…

Рита узнала, что она всегда была избалованной, дерзкой и самовольной, и к тому же, неудачницей.

– Моя-то Олька в девятнадцать замуж выскочила, а ты всё в девках сидишь, кому ты нужна – с таким характером! Не нашлось желающих…

Рита не верила, что это говорит ей Женька, главный Ритин поверенный в сердечных делах. С тёткой она делилась самым сокровенным, о чём даже матери не рассказывала. Вспомнилось, как весь день ждала звонка и не находила себе места – её любимый обещал сюрприз, многозначительно глядя на Риту и повторяя: «Завтра позвоню, узнаешь. После десяти не уходи никуда, жди. Если хочешь узнать…свою судьбу».

Глаза у него блестели, губы улыбались. Рита поняла: предложение сделать собрался, по телефону. Боится, что она откажет, поклонников у Риты много, но любит она только его и не смеет ему об этом сказать… Может, сам догадается?

С утра Рита летала по квартире как на крыльях, перестирала и перегладила кучу белья, сбегала в магазин (меню должно быть праздничным, Женька приехала!)… и просидела до поздней ночи у телефона, так и не дождавшись звонка. Телефон молчал. Значит, Майрбек передумал. Как же теперь жить?

Рита с тоской посмотрела на телефонный провод. Ниточка, связывающая её с Майрбеком, единственным человеком, которого она по-настоящему любит… Но что это?! Вилка вынута из гнезда, телефон отключён. Как могло такое случиться, она ведь утром лазила под стол, проверяла разъём, хорошо ли держится, ведь сегодня такой день! Майрбек позвонит и…

– Жень, ты в мою комнату не заходила, телефон не трогала? Тут выдернуто всё, – со слезами крикнула Рита.

– Так включи, если выдернуто. Я вам с утра полы помыла, пока ты в магазин бегала, провод шваброй зацепила, наверное… Ты чего ревёшь-то, Ритка? Аль обидел кто? Цельный день дома сидела, с чего реветь-то?..

Майрбек звонил ей весь день, и решил, что Рита специально не снимает трубку – гудки-то были, длинные! Рита так и не узнала свою судьбу, судьбу узнала другая. Горячий, вспыльчивый Майрбек не простил такого Рите, принял её молчание за отказ, понял всё неправильно. А как он должен был понять?! Договорились ведь…

А ей, Рите, нужен было только Майрбек, другой судьбы она не захотела. Спасибо Женьке, устроила жизнь. Рита орала: «Кто тебя просил полы мыть, что ты везде лезешь?», Женька, узнав в чём дело, хохотала: «Да позвонит ещё сто раз, нашла из-за кого плакать. Другого найдёшь».

Рита простила ей – и эти слова, и телефонный шнур, и несбывшиеся надежды. Женька ведь не нарочно. Дёрнул её чёрт мыть эти проклятые полы, Рита их позавчера мыла.

Рита простила Женьке всё. Потому что любила её. И теперь слушала и смотрела остановившимися глазами. За что она её так? Но тётке этого показалось мало, она по жизни не умела останавливаться:

– Отца-то до инсульта ты, небось, довела? Из-за тебя и умер, – с торжеством в голосе заключила Женька. И с удовлетворением наблюдала, как каменеет лицо племянницы.

А она-то любила тётку. Всё ей прощала. Только этих слов не простит. Рита обожала отца, он был для неё другом и товарищем, даже мама ревновала дочку к отцу, в шутку называя их «двумя сведёнными» за совместные шалости и проказы – «Вот же два сведённых, учудили опять!» – Рита с отцом покаянно молчали и хитро переглядывались. Смерть отца стала для Риты первым настоящим горем.

Неприятный разговор

В тот день у отца случился неприятный разговор с начальством, в чем-то там его обвиняли, упрекали, грозили исключить из партии… А вечером у отца поднялось давление и случился инсульт. С начальником они не ладили давно, отец собирался даже сменить работу. Не успел.

На похоронах папин начальник отводил глаза, сопел, кряхтел, вздыхал… Под конец не выдержал, заплакал: «Прости меня, Юрка! Как же теперь без тебя? Как же теперь, а?..» Все потрясённо молчали. Вера Сергеевна увела его в кухню и там отпаивала водкой. Потом уложила на диван, сняла с него ботинки и накрыла пледом, и он спал у них до утра. Уезжал сконфуженный и всё просил прощения за сказанные отцу в сердцах злые слова.

– Не мучайтесь вы так. От слов не умирают. Вы ни в чём не виноваты, – сказала ему Ритина мама. Пожалела, хотя не следовало жалеть. – «Бог ему судья» – сказала мама Рите, когда за начальником закрылась дверь.

В отличие от своей двоюродной сестры, Женька не жалела никого. И сейчас, выпив лишнего (что бывало очень редко, ей ведь совсем нельзя пить, у неё пиелонефрит), Женька не смогла удержаться и сказала то, о чём думала. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке…

– Женька, Женька, – сквозь слёзы говорила ей Рита. – Я тебя всю жизнь любила. Думала, ты меня тоже любишь. А ты притворялась только, и ненавидела. Зачем же ездишь к нам, если я такая? Да потому что тебе удобно. Ведь удобно, да? Бесплатная гостиница, да? И накормят, и напоят, и спать положат, и денег не возьмут.

Риту уже трясло. И зачем Женька заговорила об отце, ей и так – больно вспоминать, а Женька ещё добавила. «Это из-за тебя отец умер». Добила.

Оглушительно хлопнув дверью своей комнаты, Рита в слезах бросилась на кровать. Но не тут-то было. – Дверь приоткрылась и в неё всунулась лохматая Женькина голова: «Да я уеду! Нужна ты мне больно. Любит она меня! Нужна мне твоя любовь, я к своим ехала, а у вас только переночевать хотела…Нужны вы мне больно! В Бужанинове переночую, у своих. У соседки ключ возьму и переночую, – бормотала Женька, срывая с вешалки пальто.

– Куда ж ты по темноте, на ночь глядя… Осталась бы, Жень, – робко попросила Вера Сергеевна.

– Да пусть едет – к своим. Раз мы чужие! Ей бы рот запечатать… Синкерам устроила! – с ненавистью сказала Рита.

– Это по-каковски она говорит? – переспросила Женька у сестры.

– Это по-ингушски – гулянье, посиделки у парней и девушек, – объяснила Вера Сергеевна.

– Она-то откуда знает? А ты откуда знаешь? – задохнулась Женька.

– Да парень был у неё, чеченец или ингуш, я толком не знаю. Потом поругались, он на своей женился. А теперь вот развёлся, снова к Ритке ходит. Любит он её… Ну и научил по-ихнему говорить, она умеет, а я так, понимаю немного.

– Любит, говоришь? Тогда поеду. Не ровён час заявится. Не могла парня нормального найти, с чечмеком связалась.

– Дверь показать, или сама найдёшь? – Рита вышла в коридор, смотрела с ненавистью. Такого она от Женьки не ожидала. – Если не заткнешься и не уйдёшь, я ему позвоню и скажу, как ты его назвала. Приедет, и ты ему это повторишь, – зло сказала Рита, глядя в Женькины испуганные глаза.

– Мам, накапай мне валерьянки – попросила она, когда за Женькой захлопнулась дверь. И задохнулась от слёз…

Пустота внутри

Оглушенная свалившимся на Женьку несчастьем, Рита попросила врача: «Накапайте мне валерьянки, если можно. Я не думала, что всё так плохо. Скажите, это у неё не навсегда? Это лечится?»

Не отвечая на вопрос, врач протянула ей стакан: «Это пустырник. Выпейте, вам надо успокоиться».

Пустырник действовал: охватившее Риту отчаянье сменилось тоской, на смену которой пришла пустота, поселилась внутри неё – тяжелая, давящая, не оставляющая надежды. «Разве пустота бывает тяжёлой?» – думала Рита. О Женьке она больше не думала. Женька навсегда осталась там, за бетонным забором.

Глава 12. Чему быть, того не миновать

Вкус яблок

«Осторожно, двери закрываются!» – вагонные двери с громким хлопком закрылись, отделяя и словно бы ограждая Риту от всего, случившегося с ней за этот бесконечный день: от бетонного больничного забора, от Женькиного чужого лица, от равнодушия Николая и Гали, которые не захотели увидеться с Ритой. От Олькиного безразличия к судьбе матери. От страшной беды, от которой Женьку, похоже, никто не собирался спасать: ни дочь, ни родня, ни врачи… Никто. И она, Рита, тоже. Чему быть, того не миновать.

Между тем электричка набрала скорость и ходко шла без остановок, со свистом проносясь мимо полустанков и платформ. В открытые окна вагона врывался воздух, пахнущий луговыми цветами и травами. И яблоневым цветом. Рита улыбнулась – цветам, траве и яблоням. Всё позади. Кошмар наконец кончился. То есть кончился для Риты, а для Женьки – продолжался, и кто знает, что её ждёт…

А ведь она, Рита, хотела, чтобы так случилось! В последний Женькин приезд, когда она так сильно и незаслуженно обидела Риту, она страстно желала своей двоюродной тётке… нет, не смерти, это было бы слишком легко, а Женька даже не узнала бы, что умерла. Рита пожелала, чтобы с Женькой случилось то, что хуже смерти (она не представляла, что именно), и после тёткиного отъезда старалась о ней не думать.

Не думать – не получалось. Брошенные ей в лицо жестокие слова не забывались, и Ритины мысли о тётке были такими же жестокими. Это было словно наваждение. Рита заставила себя всё забыть, и у неё получилось. Но когда ей позвонила жена Майрбека и со слезами кричала в трубку, называя бесчестной женщиной и позором своей семьи (как выяснилось, Майрбек от неё ушел, сказал, что она виновата сама – воспользовалась, так сказать, моментом и женила его на себе, зная, что он любит Риту) – Рита вспомнила выражение тёткиного лица и её слова, которые били как камни.

И рассмеялась: «Тамаш яа! (ингушск.: «Ну и чудеса!») Что ты говоришь, девочка? А ты, когда за моего жениха замуж выходила, кем ты была? О чём думала? Это и весь твой ум?»

На том конце провода молчали, и Рита добила «противника» горской поговоркой, испытав при этом горькое удовлетворение. – Знаешь поговорку твоих предков? Дэт тэхха дэ дэз, делаемое делай сразу! – и первой повесила трубку. Телефон больше не звонил.

Рита старалась забыть, но ничего не выходило – словно кто-то внутри неё заставлял её помнить, всё время помнить причинённое ей зло. Это было тяжело. Очень тяжело. А потом она привыкла и забыла – об этой тяжести (о словах – не забывала, о тётке вспоминала с ненавистью, которая – вот чудеса-то! – доставляла ей радость).

Её пожелание сбылось. То, что стряслось с Женькой, страшнее смерти. А Рита не при чём, она и не знала… Рита улыбнулась своим мыслям – всё, что случилось, уже случилось, через три часа она будет в Москве – и сидела улыбаясь и бездумно глядя в окно, за которым в золотом сиянии уходящего дня бежали поля, перелески, овраги… Мелькали станционные домики с нарядными палисадниками и огородами, проносились утопающие в садах деревеньки…

Сколько яблок вырастет в этих садах! Рита словно наяву ощутила кисло-сладкий упоительный вкус снятого с ветки яблока. Такие яблоки – мелкие, но на диво ароматные и вкусные – росли в бабушки Тонином саду. Рита лакомилась ими прошлым летом, когда гостила у Антониды, как выяснилось, в последний раз: в апреле бабушки Тони не стало.