Возвращение Томаса. Башня-2 (сборник)

Олег помедлил с ответом. Священник, с виду туповатая деревенщина, совсем не прост, если это понимает и облекает в такие простые и понятные для паствы слова. Конечно, сам до такого не додумается, но в том и сила церкви, что даже вот таких простеньких учит мыслить и говорить правильно.

– Я много видел учений, – произнес он уклончиво. Видя недоумение на лице священника, пояснил: – Я побывал в Святых Землях, где изучал многие… учения, верования, религии… Все берутся улучшить природу человека. Все улучшают природу человека. Но я пока еще не увидел решающего перевеса ни у кого…

Послышались быстрые шаги, Олег улыбнулся священнику, развел руками, мол, обращение язычника прервано на самом интересном месте. Из темноты выбежала запыхавшаяся Лилит, водопад иссиня-черных волос крупными локонами падал на плечи и на спину, пара прядей часто поднималась в такт бурно вздымающейся груди под блузкой с низким вырезом.

– Вот ты где! – воскликнула она с негодованием. – Здравствуйте, святой отец!.. Олег, ты чего от меня спрятался? Думал, не найду?

Олег развел руками, показывая священнику, что, когда появляется женщина, это вообще конец света, а не только умным речам, обнял Лилит, и так в обнимку они удалились в темноту. Священник вздохнул, перекрестился. Показалось очень символическим, что эти двое ушли во мрак, словно во тьму безверия.

Лилит мурлыкала и прижималась к Олегу так, что ее тело словно растекалось по нему, наполняя сладким теплом и негой. Он вел ее, слегка обнявши за плечи, узкие, но по-женски округлые и мягкие, пальцы инстинктивно сжались, прочувствывая горячую нежную плоть. Лилит замурлыкала и прижалась еще сильнее, он пробормотал:

– А ты точно… не суккуб?

Она хихикнула:

– Что, уже сталкивался?

Он помотал головой.

– Было такое в жарких землях, когда с Томасом вышли из Святых Земель. Но, правда, мне повезло.

– Это как?

– Все бросались на него, – пояснил он. – А мне оставалось только бить их по затылкам. Крылатым отрывал их порхалки… Не вскидывайся, я же знал, что отрастут… со временем.

Она засмеялась, вскинула голову и посмотрела ему в лицо влюбленными глазами.

– Знаешь, если бы я была совсем молоденькой, я бы тоже бросилась на шею… или не на шею именно такому вот, как твой благородный и такой милый друг.

– И что, эти суккубы молоденькие? – спросил он с сомнением.

Она вздохнула, плечи чуть поникли, а голос стал печальным:

– Нет, это все старое поколение. Новое, увы, не приходит на смену. Так что суккубы, несмотря на их бессмертие, обречены… А что не поумнели, то… ты в самом деле полагаешь, что женщина должна быть умной?

Он содрогнулся, словно внезапно попал под ледяной водопад.

– Нет, упаси от такой…

Она прищурила прекрасные лиловые глаза.

– Значит, не считаешь меня умной?

Он затряс головой.

– Нет, конечно! Зачем тебе такая глупость?

– Быть умной – глупость?

– Для женщины, – пояснил он.

– Значит, я дура?

Он вздохнул.

– Разве я сказал так? Я сказал, что зачем тебе быть умной, когда ты мудрая? Мудрость – намного выше, чем какой-то ум.

Она улыбнулась, сказала с удовольствием:

– Вывернулся. Но вывернулся изящно, это я в мужчинах ценю.

Он пробормотал:

– За галантностью – к Томасу. Он когда-нибудь лопнет от переизбытка учтивости.

Она оглянулась, засмеялась, он посмотрел в ее глаза и, как в зеркале, увидел, как Томас, не стесняя себя в выражениях, гоняет коня по двору, приучая слушаться. Лилит тоже поняла, что он прочел в глазах все, что она подумала, засмеялась счастливо такому редкостному взаимопониманию, ухватила его за шею, пригнула, поцеловала.

– Ты хоть знаешь, где наши покои? Нет?.. Так куда же бредем, наугад?

– Встретим кого-то, – пробормотал он, – спросим.

Она засмеялась.

– Подожди одну секунду!

Ее тело вспыхнуло и, превратившись в огонек, метнулось вдоль коридора и пропало вдали. Олег замедлил шаг, но не остановился, мысли привычно пошли по глубокому руслу, на этот раз толчком послужил разговор с этим простеньким священником, который явно внимательно слушал лекции в своем богословском университете. Хотя на такого маленького и толстенького девки не больно обращали внимание, так что мог в самом деле учиться прилежно и усваивал знания, как губка.

Всякие ветви буддизма и конфуизма его не интересовали, статические вероучения, стремящиеся к постоянному равновесию, все новое отвергают. А вот ислам тряхнул мир не случайно, религия молодая, сильная и очень напористая. Не случайно была такая победная поступь, что никто и нигде не мог противиться. Всем казалось, что ислам вот-вот захватит весь мир, Европа была в панике, страны ислама торжествовали, но удар был нанесен с той стороны, откуда никто не ожидал: очень хорошо образованный иудей Эбн-Альсоди Сабай принял ислам и, став одним из лидеров, расколол мусульман на суннитов и шиитов, тем самым положив начало бесконечной междоусобной войне и навсегда остановив победную поступь ислама по всему миру.

Дошло до того, что осмелевшая Европа нанесла ответный удар в виде крестовых походов. Правда, это уже мелочи, интересующие каких-нибудь императоров или королей Европы, куда интереснее тенденции развития ислама, его сильные и слабые стороны. Прекрасный запрет пить вино и жрать свинину, большая ошибка – запрет на изображение живого.

Эту мысль надо развить глубже, напомнил он себе, и вернуться к ней не раз. Рисование – великое благо, это неустанные упражнения для мозга, куда более необходимое, чем ежедневные изнуряющие схватки воинов на тупых мечах, стрельба в цель или борьба…

Что-то выскользнуло из темноты и в мгновение ока оказалось у него на груди. Он едва успел подхватить жаркое нежное тело, налитое восточной негой и страстью, что вобрала в себя весь зной раскаленных песков. Жаркие губы одарили его смачным поцелуем.

Он отплюнулся, шлепнул по заднице, удерживая на одной руке.

– В следующий раз – удавлю! Еще раз кинешься вот так – удавлю. Потом на себя пеняй.

Она томно промурлыкала ему на ухо:

– Но сейчас не удавил?

– Задумался, – сказал он, оправдываясь. – Не успел. Не сообразил. Даже сейчас не понимаю, как это ты успела… Я всегда замечал…

– И удавливал?

– И удавливал, – ответил он серьезно, – если вот так неожиданно.

– Это хорошо, – сообщила она. – Не знаю почему, но мне нравится, что удавливал. И нравится, как держишь на руках. У тебя нежные руки, знаешь?

Олег тут же разжал руки, Лилит едва успела выпрямить ноги. Но глаза ее все равно смеялись, Олег чувствовал, что в этой игре ведет она, а он уступает и уступает, еще даже не зная, в чем уступает, но все-таки уступает.

– Пойдем, – шепнула она. – Все уже спят.

Темные залы переходили один в другой холодные и сырые, под сводами слышался шорох летучих мышей, пронзительные сквозняки гуляют во всех направлениях. Лилит вела уверенно, это Олег сразу же уединился с сэром Эдвином, она такой ерундой не занималась, и сейчас, когда переступили порог небольшой уютной комнаты, она с ожиданием посмотрела на Олега.

Кроме широкого роскошного ложа, куда уж без него, есть и широкий стол, два удобных кресла, кожаный диван, все стены увешаны красочными гобеленами. У ложа на полу огромная медвежья шкура. На столе массивная чернильница и несколько гусиных перьев в высоком металлическом стакане.

– Уютно, – признался он. – Именно то, что… требуется.

Лилит довольно заулыбалась. Остатки одежды соскользнули с нее как бы сами по себе, Олег едва не зажмурился от непривычного сочетания девственной чистоты и невинности и безукоризненности плоти, созданной именно для утех, для страсти. Лилит стояла перед ним в свободной позе, не стараясь ни втянуть живот, ни поднять груди, все и так абсолютно совершенно, в глазах пляшут веселые смешинки, знает власть своего зовущего тела, перед которым устоять невозможно ни одному мужчине.

– А ты ничего, – заметил, наконец, Олег. – Ладная. И сиськи хороши, ничего не скажешь…

Он зевнул, с отвращением стянул через голову и бросил на спинку кресла роскошное сюрко. Так же с неудовольствием разулся, башмаки теперь на нем добротно выделанные и с вышивкой, снял брюки и отправил вслед за сюрко. Снова зевнул, почесался, рухнул на ложе, а уже оттуда посмотрел на обнаженную женщину.

– Слушай, если не храпишь, то можешь ложиться со мной. Бить не буду.

– Уверен? – спросила она с сомнением.

Он зевнул.

– Может быть. Разве что не с той руки зайдешь…

Она легким танцующим шагом приблизилась к ложу, в глазах насмешка сменилась недоумением. Олег встретил ее взгляд широкой улыбкой.

– Только уговор, – предупредил он, – одеяло не стягивать. И не лягаться.

Она села, подождала, но его руки не стали хватать ее и мять жадно, тогда она осторожно легла рядом, стараясь не коснуться, снова выждала чуть, повернула голову. Он ответил бесстыдной ухмылкой.

– Ну что, – произнес он сонным голосом, Лилит не могла ощутить, насколько это натурально, – будем спать?

– Что? – спросила она, не веря своим ушам.

– Ты же сама сказала, что уже поздно, – напомнил он, – куры спят, собаки спят. Даже тараканы спят.

Она повернулась к нему всем телом, ударила кулаком по груди, он не успел вспикнуть, как она оседлала и сказала с возмущением:

– Спать? Так я тебе и дам спать!

Их глаза встретились, она рассмотрела в зеленой глубине затаенный смех и ощутила, что впервые ее обыграли. Странно, осознание этого наполнило ее счастьем и непонятным покоем.

Глава 7

Дыхание постепенно выравнивалось, она с трудом расцепила руки и упала с ним рядом на увлажненные простыни. Широкая грудь с рыжими волосами блестит от пота, волосы прилипли, как будто их вдавили в клей. Могучая рука оказалась под ее щекой, там быстрыми толчками двигается кипящая кровь, тяжелая, как расплавленный свинец, рядом бурно вздымается, с треском раздвигая ребра и натягивая кожу, грудь, а живот запал так, словно отшельник проворонил не только ужин, но и весь день просидел в келье за умными книгами.

– Ты дикарь, – прошептала она, – ненасытен, как… даже не знаю, кто. Но я люблю тебя, рыжее чудовище.

– Это ты чудовище, – ответил он все еще хриплым голосом. – Я перед тобой просто зайчик.

– Ну да, заинька…

– Вот-вот, серенький такой.

– А можно, беленький?

– Можно, – согласился он. – Беленький зайчик. А ты – тигра лютая.

Она повернулась на бок, пощекотала ресницами ему руку. Хорошо так лежать спокойно и бездумно, но мужчин в это время обычно охватывает жажда деятельности, им кажется нелепым вот так лежать и ничего не делать, теперь бы на коня и меч в руку, Лилит вздохнула тихонько, чтобы рыжее чудовище не заметило, спросила с наигранным интересом:

– Ты можешь мне сказать, чем вызван твой интерес к этому милому рыцарю? И его родне?

Он подумал, буркнул:

– Ну и вопросы ты задаешь…

– Чем они плохи?

– Тем и плохи, – ответил он с неудовольствием, – что ты, хоть и красивая, но не дура.

Она улыбнулась, польщенная.

– Значит, угадала?

– В какой-то мере.

– В какой?

Он проворчал:

– Ты угадала, они мне в самом деле весьма… интересны.

– Как люди?

Он снова вздохнул.

– Лучше бы ты была только красивая.

– Я и есть только красивая, – возразила она. – Ума у меня нет, правда. Это другое, интуиция. Я же вижу, что ты к ним присматриваешься. Куда больше, чем просто к попутчикам.

Он слегка напряг бицепс, ее голова поднялась так, что лежать стало неудобно, однако терпела, и Олег расслабил мышцы. Лилит устроилась поудобнее, забросила на него ногу, голову придвинула поближе, на предплечье.

– Они больше, чем попутчики, – сказал он наконец. – Они… новый мир. Совсем новый.

Лилит сказала осторожно:

– Ты видел сотни, если не тысячи миров. И все они отличались один от другого… совсем мало.

Он буркнул:

– Да ничем не отличались. Но этот – совсем иной цветок. Пока дикий, как терновник, но из терновника терпеливые садоводы вывели дивные прекрасные розы!.. А ты отличие этого мира еще не заметила?

Она вздохнула, снова пощекотала ресницами ему руку, с удовольствием замечая, что он ощутил, оценил.

– К сожалению, мой дорогой рыжий зверь, долгая жизнь не дает ни особых знаний, ни какого-то особого превосходства. Да ты и сам знаешь… Правда, ты сумел развить особые способности, но как быть тем, у кого их нет?.. Эти и через тысячу лет будут такими же, как и в сорок. Потому как сами люди не смогли сдвинуться с того уровня, на каком пребывали сотни тысяч лет, так их не могли сдвинуть подвижники вроде тебя… не обижайся! Я теперь понимаю, что Бог оставил мне долгую жизнь для примера. Все могут увидеть, долгая жизнь не прибавляет мудрости.

Олег сказал успокаивающе:

– Да ладно тебе! Мы знаем, он оставил тебя как лучшее из всех своих творений.

Она лукаво улыбнулась.

– А не человек ли самое лучшее?

– Человек – самое нужное, – возразил он серьезно. – Даже, возможно, необходимое. Хотя трудно предположить, что Богу что-то может понадобиться, но я не христианин, могу смотреть со стороны и говорить правду.

Она охнула.

– Олег, ну ты и наглец! Как может Богу что-то понадобиться? Да еще от… им же сотворенного из праха?

Олег проворчал недовольно:

– Откуда я знаю? Да вот чувствую… Мы ведь тоже могли бы и дальше собирать корешки в лесу, выковыривая голыми руками. Но вот придумали лопату… Возможно, для Бога мы инструмент, с помощью которого тоже хочет копать глыбже.

– Ну и наглец, – повторила она потрясенно.

– Я такой, – согласился он и дерзко ухмыльнулся. – По образу и подобию.

– Значит, – повторила она, все еще не веря в услышанную наглость, – он с помощью людей хочет сделать то, что не в состоянии сделать сам?

– Ну да. Что-то в этом роде. Ладно, спи, а то уже светает. Договорились, одеяло не стягивать!

– И не лягаться, – пробормотала она послушно. – А то удавишь, помню.

Некоторое время она лежала тихо, прислушивалась к его ровному дыханию. Выждав, спросила шепотом:

– Почему не спишь?

– Не знаю, – ответил он негромко. – Недостаточно устал, мысли всякие…

– Грубый ты, – упрекнула она. – Хотя бы соврал, что тебя волнует мое присутствие… Ого, в самом деле волнует!

– Да это я так, задумался, – объяснил он неуклюже, однако Лилит уже отшвырнула одеяло и снова оказалась на нем, прижалась всем горячим чувственным телом, он ощутил, как жар перетекает в его тело, и без того раскаленное, будто вынырнул из кипящего масла. Она припала к его губам, и хотя Олег никогда не любил целоваться, какое-то глупое занятие, но сейчас ощутил странную сладость, от которой по телу побежали щекочущие мурашки.

Руки их сплелись, она охнула, закусила губу, выгнулась, мышцы напряглись в болезненно-сладкой истоме. Она чувствовала, как гаснет разум, а власть над телом берет древняя мощная сила, намного более сильная, грубая, могучая, не знающая преград.

Потом, когда дыхание у обоих шло с хрипами, а грудные клетки жадно вздымались, хватая открытыми ртами воздух, они долго лежали, медленно и неохотно возвращаясь в этот приземленный мир. За окном все еще темнота, зря Олег пугал ее близким рассветом, лишь тоскливо замыкала далеко внизу разбуженная корова, да еще донесся слабый волчий вой.

Лилит повернулась к нему, снова забросив ногу ему на живот, чуть ли не на грудь, голову пристроила на могучем бицепсе. Прошептала тихонько потерянным голосом:

– Я уж думала, что меня ничем не удивишь. И все мужчины всегда будут намного слабее и проще меня…

Он проговорил лениво:

– А разве не так? Томас так восхвалял твое древнее происхождение, но никак не решался сказать, насколько оно древнее. Думаю, у него просто язык не поворачивался. Примерзал. А то и вся кровь замерзала, как у лягушки в декабре.

– Ну и что, – сказала она. – Сколько их было, этих мужчин, но никого я не признавала даже равным! И ни один так и не стал моим мужем.

Он хмыкнул.

– А этот, как его… Азазель?

Лилит возразила оскорбленно:

– Мужем? Нет, никогда!

– Но я как-то читал в старых хрониках…

Она фыркнула:

– Мало ли что набрешут!.. мужем у меня может быть только тот, кого я сама признаю, что он сильнее.

Он спросил с недоверием:

– И что же, за все время с начала создания мира…

Она скромно опустила веки, тень от длинных ресниц упала на бледные щеки.

– Ах, Олег, тебе в это трудно поверить? Мне – тоже. Да, за все время с начала создания света я не встретила никого сильнее. Мужчин было много, верно, но сильнее… Не забывай, кто меня создал!.. А все остальные существа – это уже, как понимаешь, прах от праха…

Он взглянул остро.

– Но я тоже прах.

Помолчал, она выговорила с трудом:

– Именно это я и говорила себе все время. Повторяла и повторяла. Убеждала, что ну никак не можешь быть сильнее. Ну не может человек самостоятельно так раздуть в себе искру, что станет ярче чистого света, из которого создана я!

Он слушал, слегка кивнул, развел руками.

– Ну, я тоже так думаю.

Она возразила:

– Это не так! Ты – сумел. Не знаю как, но сумел. Первым сделал то, к чему так стремился Творец, на что он рассчитывал, создавая то, что считает шедевром. И как странно… даже причудливо, что его покорные ученики мрут, как мухи, а ты – бунтарь, не признающий Его вообще… сумел… сумел первым… Олег, ты хоть понимаешь, что ты – Первый?

Он покачал головой, зеленые глаза блеснули злостью, в голосе прозвучал нешуточный гнев:

– Не понимаю и не принимаю. Я не хочу быть ни первым, ни последним в чьем-то войске, цели которого мне чужды и непонятны. Спи, а то удавлю!

Он отвернулся, выбравшись из-под ее ноги и высвободив руку, схватил скомканное ногами одеяло и укрылся до плеч. Лилит выждала, прильнула тихонько к его спине, чувство умиротворенности и защищенности тут же разлилось по телу, она заснула сразу и очень крепко.

На другой день от сэра Торвальда, отца Томаса, Олег узнал, что во все королевства уже отправлены гонцы, и вскоре на похороны короля, который так неудачно связал свою судьбу с Тайными, начали прибывать короли соседних стран или близкие из королевской родни, а также бароны и знатные сеньоры. Первым прибыл с небольшой дружиной на быстрых конях король Фафнир, по старому обычаю кони не подкованы, хотя теперь англы сражаются обычно в тяжелых доспехах, отсутствие подков не прибавляет коням скорости, только вредит копытам. Правда, на этот раз даже король, не говоря уже о телохранителях, прибыл без доспехов, надев поверх свитера лишь легкую кольчугу.

Прибыл Азнавур, он тоже, как и Фафнир, из дальнего королевства, а последними начали въезжать в город, как водится, те, кто живет совсем рядом. Столица постепенно заполнялась богато одетыми вельможами, в гостиницах и на постоялых дворах подняли цены.

Покойный король, как он понял с удивлением, пользовался уважением среди рыцарства и симпатией у простого народа. Он был свойский король: почти никого не обижал, соседей не притеснял, воевать не любил, предпочитая проводить время в пирах и на охоте, а если его кто задевал, старался отделаться шутками. Споры решал миром, у него в королевстве всегда был урожай, так что нередко помогал соседям либо зерном, либо мукой, позволял рубить свой лес, где деревьев все равно не уменьшается.

Больше ни рыцарям, ни народу знать не полагалось, это только в последней смертельной схватке удалось узнать, какой ценой он все это заполучил. Но из деликатности принято было считать, что король погиб по нелепой случайности, когда ночью возвращался с охоты, а на него напали разбойники, приняв за богатого купца. Для спокойствия в королевстве короли и правители должны выглядеть чистыми и непогрешимыми.

В этой ситуации для спокойствия страны глупо и бесполезно было бы вякать о том, как на самом деле погиб король, а для будущего короля, кем бы он ни был, присутствие Томаса будет более чем нежелательным, Томас кипел от ярости, уже в замке он дал волю гневу и горько жаловался отцу на неблагодарность и вероломство сеньоров.

Отец кротко поддакивал, уже не тот грозный воин, каким Томас привык его видеть, и лишь однажды напомнил, что вероломными были изначально, ведь если бы он не прибыл в самый последний момент, замок был бы захвачен…

Глава 8

Олег проводил время с сэром Эдвином в библиотеке. Дядя Томаса ликовал, встретив удивительно образованного и знающего человека, так он, к великому удивлению и возмущению Томаса, называл Олега. Олег, правда, совершенно не интересовался книгами, но подолгу беседовал с дядей, выясняя его отношение к тем или иным событиям. Причем, как заметил даже Томас, Олега не интересовали битвы, сражения, набеги, лихие захваты земель и даже королевств, он с каким-то странным интересом выспрашивал дядю о его понимании роли христианства.

Томас приходил в ужас: дядя Эдвин, по его мнению, слишком вольно трактует Святое Писание, чувствуется, что слишком рано оставил ратную службу. Закон Божий – то же самое, что воинский устав, его нужно исполнять строго и неуклонно, какие бы сомнения и соблазны ни заползали в душу. Тем более что заползают не сами, это проклятый Враг Рода Человеческого следит за каждым шагом и только и думает, как бы поднасрать, в смысле соблазнить, сбить с пути истинного, отвлечь, уговорить отдохнуть, отдаться простым удовольствиям, что доступны и корове.

Лилит в замке освоилась мгновенно, рыцари и слуги сперва цепенели от ее вольностей: для нее ничего не стоило спуститься в кухню и помогать стряпухам готовить обед, а через несколько минут она входила в кабинет сэра Торвальда, где он беседовал с рыцарями, и, сев на колени к Олегу, томно обнимала его за шею. Наряды ее всегда бывали настолько вольные, что мужчины краснели, как юные девушки.

Томас, спасая ситуацию, объяснил, что Лилит – дочь короля одной восточной страны, очень могущественной и богатой, с высоты ее положения и древности рода она почти не видит разницы между простолюдинами и знатными сеньорами. Тех и других при ее дворе всегда тысячи тысяч, потому ее надо принимать такой, какая она есть, и выказывать ей достойные ее знатности знаки внимания и уважения.

Это прояснило многое, а Лилит в самом деле настолько божественно или дьявольски хороша, здесь мнения расходились, что никто из рыцарей и не подумал бы усомниться в ее самом высоком положении. Да и статус Олега в их глазах заметно подрос, все видят, что Лилит буквально светится от счастья, когда смотрит на этого угрюмого отшельника… который на отшельника в этой одежде похож мало, а больше на владетельного сеньора, уставшего от войн и сражений.

Но близился тягостный момент расставания, Томас сказал с достоинством:

– Отец, я не могу оставаться. Всяк в королевстве знает, что меня выбрали королем, а потом вдруг не допустили до трона!.. Будут возникать щекотливые ситуации. Конечно, я готов драться с каждым, кто ухмыльнется или не так посмотрит в мою сторону, но… сэр калика говорит, что это будет выставлять меня в еще более смешном виде.

Олег скорбно кивал, соглашался, взглядом призывал согласиться и сэра Торвальда. Тот ответил прямым понимающим взглядом. Для рыцаря не страшно погибнуть в поединке, доблестно умереть за честь дамы или защищая короля, а вот оказаться смешным – ужасно. Сэр калика знал, на что поймать доблестного Томаса.

– И еще, – сказал Олег хмуро, – если остаться, то… это никогда не кончится. Вы понимаете, о чем я.

Отец повернулся к сыну.

– И что ты надумал?

Томас кивнул в сторону молчащего Олега.

– Наш лохматый друг, который и Британию, оказывается, исходил лучше, чем мы свой скотный двор, уверяет, что на этом острове… представляешь, он великую Британию называет островом, гад!.. так вот здесь великое множество королевств, и почти везде больше удобств: стратегических, тактических, торговых… Какие-то земли лучше защищены, где-то богатые залежи руд, где-то лучше земли, а где-то хоть места и пустые, но там могут возникнуть богатые и могучие центры…

Отец спросил невесело:

– Судя по твоему состоянию, ты готов отправиться немедленно?

– Отец, – сказал Томас горячо, – я покидаю не из трусости наш родовой замок! Я хочу доказать, что сильный и благородный человек и на пустом месте может создать нечто достойное!

Сэр Торвальд покосился в сторону Олега, тот равнодушно смотрел в окно, где сокол гонялся за воронами. Те каркали и прижимались к земле, рассчитывая, что храбрый дурак в запале не рассчитает удар и разобьется о землю.

Сэр Эдвин поинтересовался:

– Маршрут уже наметили?

Томас кивнул в сторону скучающего Олега.

– Мой лохматый спутник… ну и что, если костюм сменил?.. уверяет, что уже наметил достойный и благородный путь для рыцаря с незапятнанной репутацией.

Сэр Эдвин повернул голову с вопрошающими глазами к Олегу. Тот вздохнул, вяло развел руками.