Правило Пастырское

Святитель Григорий Двоеслов

Правило пастырское

К 20-летию возрождения монашеской жизни на Московском Подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

Святитель Григорий Великий (Двоеслов). Правило пастырское или О пастырском служении / Пер. с лат. Д. Подгурский. 3-е изд. Киев, 1874.

Издание исправлено.

Предисловие[1]

В истории христианской гомилетики как теории или науки имя святого Григория Двоеслова († 604) следует тотчас же за именем блаженного Августина[2], и его «Пастырское правило», содержащее в себе так много полезных указаний для проповедника, должно стоять рядом с «Христианской наукой» Августина.

«Пастырское правило» писано Григорием на самых первых порах его епископского служения и писано в ответ на дружеские упреки, с какими относился к нему Иоанн, епископ Равеннский, по поводу его усиленных отказов от епископского служения[3]. Чтобы оправдать себя от этих упреков друзей, святой Григорий пишет сочинение, в котором показывает высоту и трудность пастырского служения, устрашающую всякого приближающегося к ней. С внешним поводом соединялась внутренняя потребность: вступив на кафедру епископа, святой Григорий, естественно, должен был подумать, где он и что он. И вот внутренние думы его пастырского самосознания вылились на бумагу и представили идеальные требования, какие предъявляет каждому должность пастырская. Эти думы отчасти выражены и в окружном послании его к епископам[4], и в некоторых беседах.

«Пастырское правило» святого Григория Великого не посвящено исключительно проповедничеству, как не посвящена этому предмету исключительно и «Христианская наука» блаженного Августина, которая в первых трех частях говорит о способах толкования Священного Писания и только в четвертой части рассуждает о том, как найденный в Писании смысл излагать народу. «Пастырское правило» говорит о пастырском служении вообще, и прежде (в первой части) определяет, какие свойства должен иметь тот, кто хочет посвятить себя пастырскому служению, потом (во второй) показывает, каково должно быть поведение принявшего на себя пастырское звание, и наконец, только третья часть посвящена исключительному рассуждению о том, как должен учить других пастырь Церкви. В заключение присоединена четвертая, очень краткая часть, которая внушает пастырю и мудро учащему постоянную бдительность над собой, чтобы исцеляющий немощи и болезни других при успехе не увлекался гордостью и самообольщением.

Но мы не преувеличим дела, если скажем, что мысль об учительстве – главная, более других выдающаяся, мысль всей книги. Она составляет глубокий фон всего воззрения, раскрываемого святым Григорием, и прямо проторгается наверх даже в первых двух частях, где еще не начал говорить святой отец о тех способах, к каким должен прибегать пастырь при исполнении своего учительского долга. Оттого, между прочим, рассуждения об этих способах учительства, составляющие содержание третьей части, занимают собой две трети целой книги и вдвое более всех других трех частей, вместе взятых.

Сравнивая теоретические правила касательно проповедничества, заключающиеся в «Христианской науке», с гомилетической теорией, развитой в «Пастырском правиле», мы отдаем последней решительное преимущество пред первыми. В сочинении блаженного Августина собственно гомилетического очень мало. «Христианская наука» представляет первую попытку приложения обыкновенной риторики к церковному красноречию и скорее может быть названа риторикой христианской, чем гомилетической. Она рассматривает пастырское слово с отвлеченной, формальной стороны и главные основания своих правил заимствует из старой языческой риторики. Так, она указывает, согласно с Цицероном и другими риторами, три цели красноречия: учить, нравиться и убеждать – и развивает эти понятия; так, она говорит о слоге низком, умеренном и высоком и показывает употребление каждого из них. Правила, начертываемые «Христианской наукой» Августина, с одинаковой силой относятся как к светскому, так и к духовному красноречию, и новое, оригинальное по отношению к языческой риторике составляют у Августина одни примеры, которые он берет из Священного Писания и из отцов латинских – Киприана и Амвросия. Эти примеры подводятся у него под риторические законы, и подводятся часто довольно произвольно, и обсуждаются при этом довольно поверхностно и мелочно. В «Пастырском правиле» нет внешней риторики в том виде, как она развита у блаженного

Августина: задача его шире и решение ее глубже, плодотворнее и самостоятельнее, чем у Августина в «Христианской науке». Тогда как Августин с запасом риторических правил в руках определяет внешние условия хорошего проповедного слова, Григорий хочет определить внутренние условия достойного проповеднического служения: он рассматривает проповедь вместе с проповедником, оттого картина, им представляемая, шире и содержательнее, чем у Августина: у Августина проповедь трактуется как вид красноречия, у Григория же проповедь есть обязанность пастыря Церкви. Отсюда здесь для гомилетики гораздо больше плодотворных указаний, чем у Августина. Недаром «Пастырское правило» долгое время было руководственной книгой для лиц, посвящающих себя пастырскому служению.

В книге, поставившей себе широкую задачу, частное дело проповеди не могло быть отмечено определенными и связными чертами. Идеал проповедника носится в мысли читателя пастырского наставления, но носится в образе неполном, рисуется той или другой отрывочной частной чертой. В этом отношении полноте представления не помогает и длинное рассуждение о том, как учить пастырю, встречаемое в третьей части, – не помогает потому, что оно, не рисуя цельного образа проповедника, подробно анализирует одну частную мысль: как применяться к слушателям проповеднику и, применяясь, разнообразить одно и то же учение, то есть как учить мужчин, как женщин, как юношей, как старцев, как бедных, как богатых и так далее. Между тем из внимательного прочтения книги, из сочетания в одно целое всех частных мест, касающихся проповедничества, рассеянных в книге, можно восстановить живой и полный идеальный образ, указать на который не излишне и полезно и в наше время, такое далекое от века святого Григория и такое богатое опытами предшествующих поколений.

Предисловие переводчика

Предлагаемое сочинение святого Григория Великого по содержанию своему озаглавливается обыкновенно «Правило пастырское» (Regulae Pastoralis Liber)[5]. В некоторых, впрочем, позднейших манускриптах и многих изданиях заглавие этой книги читается иначе: О пастырской заботливости, или О пастырском попечении, или же О пастырском управлении (Liber Curae Pastoralis). Поводом к последнему надписанию такового заглавия могло послужить самое начало этого сочинения с первых же его слов: Pastoralis curae pondera – бремя (трудности) пастырского управления или служения и так далее. Но первое надписание вернее, так как и сам автор в одном из писем своих к Леандру-епископу (Lib.[6] 5, epist.[7]49), посылая ему это творение, называет сочинение свое «Книгой правил пастырских» (Liber Regulae Pastoralis). Такие же указания можно встретить и в других местах его же сочинений, например в письме 24 книги 12 к Иоанну, иподиакону Равенскому. Сводя сии заглавные надписания, мы нисколько не погрешим против содержания этого сочинения, озаглавив его так, как и озаглавили, то есть «Правилом пастырским», или О пастырском служении, каковое заглавие, по своему слововыражению, вполне соответствует и сущности дела, и требованиям русского языка.

Написана эта книга в ответ Иоанну, епископу Равенскому. Из ответного письма, которое служит предисловием, или введением, к самому сочинению и содержит в себе план всего сочинения, видно, что Иоанн упрекал святого Григория в том, что он хотел уклониться от этого служения.

«Правило пастырское» святого Григория Великого, называемого в нашей Восточной Церкви Двоесловом (от его диалогов-собеседований вдвоем с диаконом своим Петром), по поручению императора Маврикия переведено было на греческий язык Анастасием, епископом Антиохийским, но, к сожалению, перевод греческий утрачен. По свидетельствам соборов, это в точном смысле слова Правило пастырское признаваемо было на Западе настольной книгой для всякого священника и для всякого епископа. Так, на Маинцком соборе (in concilio Moguntino) в 813 году оно признано первой книгой после Священного Писания и церковных правил, необходимой для всего духовенства; на Реймском соборе (in concilio Rhemensi) в том же году оно читано было как руководство для пастырей; на Турском и Кабилонском соборах вменено в обязанность епископам читать и разуметь эту книгу и с ней сообразоваться; а по свидетельству Гинкмара Реймского (in praefatione Opusculi 55 capitulorum), каждый епископ при поставлении своем (хиротонии) брал в руки «Правило пастырское» святого Григория вместе с книгой церковных правил и клялся пред алтарем, «ut ita servaret (canones et Regulam Pastoralem) in judicando, vivendo et docendo, sicut ibidem descriptum est», что он так будет хранить эти правила, и в мыслях, и в жизни, и в учении, как в них предписано.

На русском языке это сочинение святого Григория по частям было переводено в «Христианском» и в «Воскресном чтении», в целом же виде помещено в «Руководстве для сельских пастырей» за 1871–1872 годы.

Д. Подгурский

Посвящается

ПАСТЫРЯМ ЦЕРКВИ

Ut ita servarent (Regulam Pastoralem) iu judicando, vivendo et docendo, sicut ibidem descriptum est.

(Чтобы так мыслили, жили и учили, как в этой книге предписано.)

Hincmarus, Rhemensis Archiepiscopus, in praef. Opuscul. 55 Capit. (Церковный писатель IX века.)

Не нарушая скромности и благорасположения ко мне, ты упрекаешь меня, возлюбленный брат, за то, что я, скрывшись, хотел было уклониться от принятия на себя многотрудного служения пастырского. Чтобы это служение кому-либо не показалось делом легким и маловажным, я излагаю в настоящем сочинении все, что относится, по моему разумению, к трудности и важности оного. Этим хочу я предостеречь как тех, которые не вступили еще в звание пастырского служения, чтобы в избрании его не были опрометчивы, так и тех, которые необдуманно домогаются этого звания, чтобы на принятие оного смотрели со страхом и трепетом. В книге этой все рассуждение разделяется у нас на четыре части, дабы читатель мог с отчетливостью переходить от предмета к предмету шаг за шагом, как бы по ступеням лествицы, именно: чтобы каждый, кому обстоятельства указывают вступить на поприще пастырского служения, предварительно размыслил и надлежащим образом обсудил, каким он должен явиться на высоте этого служения; а достигнув оного законно, какую должен он вести жизнь во всю жизнь призвания своего; живя же достойно призвания, каким образом надлежит ему поучать паству свою; наконец, право правяще слово истины, с каким вниманием нужно ему ежедневно следить и за собственными немощами, чтобы ни высота его служения не была чужда смирения, ни образ жизни его не был в противоречии с достоинством сана, ни назидательность словесного учительства его не расходилась с назидательностью доброго поведения, ни учительство не увлекало его к гордости и самообольщению. Итак, прежде всего, пусть страх умеряет в нас стремление к пастырскому служению; потом, пусть прохождение этого служения, достигнутого без домогательств, оправдывается и самой жизнью пастыря; далее, необходимо, чтобы с добрыми качествами жизни пастырской приумножались и благие плоды устной проповеди между пасомыми; а в довершение всего нужно, чтобы пастырь размышлением о своей немощи обуздывал всякое самообольщение относительно своих совершенств, да не погасит их гордыня превозношения пред взором невидимого Судии! Атак как многие, подобные мне, невежды, не испытав себя, усиленно желают и домогаются учить других тому, чему сами не учились, и, не зная важности пастырского служения, считают его самым легким, то я постараюсь вразумить таковых в самом начале этого сочинения, дабы столь опрометчиво отваживающихся без всякого обучения овладеть священным местом учительства отразить у самых, так сказать, врат храма и остановить их дерзновение.

Часть первая

О том, что значит достойно приступать к пастырскому служению и как опасно домогаться его недостойным

Глава 1

Невежды да не дерзают принимать на себя звание пастырского служения.

Никто в мире не берется учить других какому-либо искусству, не изучив его сам наперед с самой тщательной подготовкой. Как же безрассудно поступают те, которые дерзают принимать на себя пастырское служение, нисколько не приготовившись к этому служению, между тем как управление душами человеческими есть искусство из искусств! А кто не знает, что душевные болезни сокровеннее и опаснее болезней телесных? И, однако же, часто случается видеть, что вовсе не знакомые с духовными правилами не страшатся выдавать себя за врачей душ, тогда как не знающие силы и действия трав и мазей не смеют выдавать себя за врачей телесных. Но так как теперь при содействии Божием всякая уже власть нынешнего века преклоняется под иго веры, то вот и находятся люди, которые в самой Церкви святой под видом управления ею домогаются суетной славы и почестей: желают казаться учителями, стараются одни пред другими превзойти всех прочих и, как свидетельствует Сама Истина, любят первые целования на торжищих, преждевозлегания на вечерях и председания на сонмищих (Мф. 23,7,6; ср.: Мк. 12,38–39; Лк. 20,46). Но таковые люди по тому уже самому не могут достойно проходить служения пастырского, если они достигли его, что стремились к сему смиренному служению из одного тщеславия. Ибо и язык изменяет на кафедре тем, которые учат одному, а заняты бывают другим. На таких-то людей жалуется Господь, говоря чрез пророка: Сами себе царя поставиша, а не Мною, начальствоваша, и неявиша Ми[8] (Ос. 8, 4); ибо те действительно царствуют от себя, а не по изволению Верховного Правителя и Вседержителя, кои, не имея потребных для сего талантов и не быв призваны свыше, но движимые одним честолюбием и страстью к преобладанию, не скажу: достигают, а – восхищают кормило правления. И Верховный Судия попускает им возвышаться, но не ведает их; потому что по допущению только терпит их, а приговором Суда Своего, конечно, отвергает их и не ведает. Так, некоторым, даже творившим чудеса во имя Его, Он скажет: не вем вас, откуду есте: отступите от Мене еси делателие неправды (Лк. 13, 27). Так же точно и неразумных пастырей обличал Он чрез пророков: и держащий закон не ведеша Мя, и пастырие нечествоваша на Мя, не ведяще смысла, еси путем своим последоваша (Иер. 2, 8; Ис. 56, 11). Здесь Сама Истина жалуется, что подобные пастыри не ведают Ее, свидетельствуя тут же, что и Она не ведает их и не признает начальства и власти не познающих Ее, потому что не ведающих яже суть Еэсподня не ведает и Господь, по засвидетельствованию апостола Павла: ащели кто не разумеет, данеразумевает[9] (1 Кор. 14, 38). И надобно при этом заметить, что часто неведение пастырей вполне соответствует заслугам пасомых, так что хотя они, эти пастыри, собственно, по своей вине удалены бывают от Божия света, однако же, по праведному суду Божию, из-за невежества их должны бывают страдать и те, которые им последуют, составляя их паству. Посему-то в Евангелии и говорит Истина с учениками наедине: оставите их: вожди суть слепи слепцем: слепец же слепца аще водит, оба в яму впадетася (Мф. 15,14). Потому же и псалмопевец не в смысле желания, а по обязанности пророческой взывает: Да помрачатся очи их, еже не видети, и хребет их выну сляцы[10] (Пс. 68, 24). Под очами тут разумеются пастыри, которые для того и поставляются выше прочих членов Церкви, чтобы все предусматривать и руководить ими; а хребтом названы те, кои последуют им с покорностью. Когда же потемняются очи, то преклоняется и хребет; потому что как скоро у руководителей омрачается свет Богопознания, то и последователи их, конечно, не могут не пасть под бременем грехов.

Глава 2

Кто жизнью своею не соответствует умственной подготовке, иначе – кто на словах хорош, но на деле не хорош, тот лучше не принимайся за бразды управления пастырского.

Есть и другого рода люди, которые тщательно изучают правила духовной науки и внимательно следят за умственным усовершением себя в Боговедении; но жизнью своей разрушают то, что умом добывают: все поучения и назидания их, почерпаемые из одной теории, а на практике ничем не подтверждаемые, даже нередко в противоречии состоящие, мгновенно и бесследно проходят; таким образом, что проповедуют они словами, то ниспровергают своими делами. И потому когда пастырь ходит по стремнинам, то что тут удивительного, если стадо, которое следует за ним, ниспадает в пропасть? Обличая такое пренебрежения достойное звание пастырей, Господь обращается к ним чрез пророка со следующими, между прочим, словами: яко на блазей пажити пасостеся, и останок пажити вашея ногами вашими попираете, и устоявшуюся воду пивасте, и останок ногами вашими возмущаете, и овцы Моя попранием ног ваших живяху, и возмущенную воду ногами вашими пияхуТ (Иез. 34,18–19). И действительно, сами пастыри на доброй пажити пасутся и пьют чистую воду, когда они почерпают учение свое из чистого источника истины, разумно понимая его; но сию же самую пажить попирают и сию же самую воду мутят они ногами своими, когда порочной жизнью своей омрачают и позорят те святые правила учения, до которых стремятся возвыситься посредством созерцательного размышления. И вот попранной ногами пастырей своих пажитью овцы их питаются и пьют возмущенную ими воду, потому что на подчиненных обыкновенно не столько действуют слова начальников, сколько примеры и дела их жизни. Пасомые алчут и жаждут чистого учения; но поелику это учение у пастырей их омрачено и опозорено их безнравственной жизнью, то они поневоле питаются гнилым хлебом и пьют грязную воду. Таковые-то священнослужители называются у пророка пруглом (мрежи, силок, тенеты) строптивым (ср.: Ос. 9, 8), которые соделались в дому Израилеве соблазном беззакония и нечестия (Ос. 6, 10). И никто в Церкви из членов ее не бывает столько вреден и пагубен для нее, как [11] такие священнослужители, которые, живя дурно и уродливо, прикрываются именем и саном священным: ибо никто из пасомых не позволит себе обличать пастыря своего в пороках; а между тем пример слабостей его сильно может действовать на паству, которая из уважения к сану священнослужителя привыкает уважать грешника. О, конечно, эти недостойные пастыри с трепетом избегали бы такой тяжкой вины и ответственности, если бы чутким слухом сердца своего наперед вняли приговору возвещающей Истины: иже аще соблазнит единаго от малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов оселский на выи его, и потонет в пучине морстей (Мф. 18, 6; см.: Мк. 9, 42; Лк. 17, 1–2). Под жерновом ослячим, конечно, надобно разуметь здесь круговращения наподобие мельничных камней (ворочаемых ослами) и вообще суетные заботы мирской жизни, а под бездной морской – тяжкое осуждение и наказание. Посему если кто, достигая священного сана, развращает других или словом, или примером в этом сане, то, без сомнения, лучше было бы и для него, и для других, если бы он таковую жизнь свою земную проводил до смерти в ином месте и при иных условиях, а не в таком звании и на таком посту, где служит соблазнительным примером для других к оправданию и чужих слабостей чрез подражание: ибо если бы он один пал, не увлекая за собой других, то не столько был бы виновен, а потому и на Суде Божием подлежал бы меньшему осуждению и наказанию.

Глава 3

О важности пастырского управления; и что пастыри не должны страшиться никаких несчастий в сей жизни, а, напротив того, должны опасаться обольщений суетного счастья.

Я слегка коснулся этого предмета, желая показать, как велика ответственность пастырского служения, чтобы недостойные не отваживались принятием его на себя осквернять священные обязанности церковного управления и вместо возвышения не подверглись падению. Посему-то апостол Иаков с кротостью и отеческой любовью воспрещает подобное домогательство, говоря: Не мнози учителие бывайте, братиемоя, ведяще, яко болшее осуждение приимем (Иак. 3,1); посему же и Сам Ходатай Бога и человеков, несмотря на то, что Он от вечности есть Царь неба и превосходит разумом и ведением всех небесных духов, избегал царствия земного, как в Евангелии о Нем сказано: Иисус… разумев, яко хотят приити, да восхитят Его и сотворят Его царя, отъиде паки в гору един (Ин. 6, 15). И кто неукоризненнее и достойнее мог бы принять на себя начальство над людьми, как не Он, Который теми же и управлял бы существами, которые Сам создал? Но поелику Он пришел на землю во плоти для того, чтобы не только искупить нас Своими страданиями, а и научить Своих последователей примером Своей жизни, как жить должны мы, то и не восхотел быть царем, скорее же последовал добровольно на пропятие; от предложенной

Ему самой высшей почести земной уклонился, а возжелал быть преданным позорной смерти, чтобы и мы, как члены Его, научились от Него убегать от почестей царских и не страшиться напастей, возлюбить страдания за истину и со страхом уклоняться от суетного счастья, потому что это счастье мнимое часто от напыщенной гордости портит сердце человеческое, а бедствия в горниле скорбей очищают его. В счастии человек делается более или менее надменным, а в несчастий большей частью смиряется; при счастии он забывается, при несчастий же волей-неволей приходит в сознание себя; счастие нередко губит и добрые дела наши прежние, а несчастие удобнее покрывает упущения и заглаждает грехи многих протекших лет. Бедствия в сей жизни составляют лучшую школу для укрощения нашей гордости; а как только подымаемся на высоту почетных должностей, в то же время подвергаемся и опасности тщеславия, и гордости. Так, Саул, который, признавая себя сначала недостойным власти, убегал от нее, коль скоро принял бразды правления, тотчас и возгордился: ибо, желая пользоваться уважением в народе, он не захотел сносить публичных укоризн от того, кто помазал его на царство, и в негодовании раздрал на нем ризу его (см.: 1 Цар. 15, 17–27). Так и Давид, который, по свидетельству Самого Бога, почти во всем угождал Ему, когда прошли дни испытания его, вскоре впал в тяжкий грех, умертвив безжалостно и бесчеловечно мужа, к жене коего почувствовал преступную страсть; и тот, который прежде был милостив и снисходителен к самым злодеям, возымел потом дерзость в страстном омрачении посягнуть на жизнь мужа добродетельного (см.: 1 Цар. гл. 13, 14;2Цар. гл. 11; Деян. 13, 22). До того времени он не решался лишать жизни и гонителя своего, врага, который был в его руках, а после того во вред своему войску, находившемуся в опасности, велел умертвить и верного воина своего! И, конечно, за этот тяжкий грех он был бы отчужден от сонма избранных Божиих, если бы новые удары бедствий не обратили его на путь покаяния и спасения.

Глава 4

О том, что занятия многими делами по управлению нередко развлекают нас и отвлекают от самих себя.

Часто бывает и так, что многообразные заботы управления развлекают дух наш до того, что он при множестве дел не имеет возможности обращать надлежащее внимание на каждое из них. Посему-то Премудрый подает благоразумный совет, говоря: Чадо, деяния твоя да не будут о мнозе (Сир. 11, 10); ибо когда мы устремляемся мыслью на многие предметы, то трудно уже бывает нам сосредоточиться на каждом из них вполне. А еще хуже то, когда мы чрез меру увлекаемся и развлекаемся внешними предметами, мало заботясь о внутреннем страхе за себя самих, когда погружаемся всецело в посторонние заботы, а о собственном долге и благе вовсе не помышляем, умеем много рассуждать о других, а самих себя не знаем и знать не хотим. В этих превышающих меру заботах душа наша, подобно путнику, постоянно развлекаемому посторонними предметами, забывает цель, к которой стремится; как бы отчужденная от своих нужд и потребностей, она уже не чувствует тех недостатков, которые терпит, и не замечает тех упущений и погрешностей, в которые впадает. Так, Езекия, конечно, не воображал, что он худо делает и грешит, когда показывал иноплеменникам все сокровища свои и ароматы; но услышал от Исаии, что этот легкомысленный поступок его навлек на него гнев Праведного Судии и обратится в пагубу его потомству (см.: 4 Цар. гл. 20; Ис. гл. 39). Часто бывает с нами, что, когда дела наши по занимаемому нами месту служения умножаются и когда они по видимому идут стройно и ведутся исправно, так что другие и самые подчиненные нам удивляются успешному течению их при таком множестве, в душе нашей в то же время совершается свой суд, обвиняющий и осуждающий нас, хотя во внешних поступках наших и не обнаруживается ничего подобного: ибо судия и подсудимые сокрыты в нас самих. Люди не знают, что там делается, не знают, как грешим мы в сердце своем; но, однако ж, этот неподкупный внутренний судия свидетельствует нам, что мы грешим. И Вавилонский царь не тогда осужден за гордость свою, когда высказал ее в словах; он услышал из уст пророческих это осуждение еще прежде, нежели обнаружил себя. Сначала он, можно сказать, даже наперед заглаждал преступление своей гордости, решившись всем подвластным народам проповедовать Бога Всемогущего, Которого он, по собственному сознанию, оскорбил; но потом, напыщенный успехами своего могущества, в мнимом величии своем вообразил себе, что он превыше всего, и вслед за тем с надменностью воскликнул: несть ли сей Вавилон великий, егоже аз соградих в дом царства, в державе крепости моея, в честь славы моея![12] (Дан. 4, 27). В этих словах заключается уже открытое оправдание того гнева Божия, который возжжен был тайной гордостью: ибо Верховный Судия еще прежде незримо для нас видел то, что впоследствии публично осудил и наказал. Таким-то образом Он и обратил сего царя в бессловесное животное, отделил его от общества людей и приобщил к дивиим[13] зверям, низвратив и ум его, чтобы по праведному суду и по закону справедливого возмездия перестал быть человеком тот, кто возмечтал считать себя выше человеков. Впрочем, говоря все это, мы отнюдь не думаем порицать самую власть, а только желаем предохранить слабые души от домогательства оной, чтобы недостойные не дерзали восхищать высоких должностей начальственных, и те, которые не твердо стоят даже на ровном месте, не приближались к стремнинам.