Меч Тенгри (сборник)

– Молоток, Чёрный Щёгол, – хвалил его пахан. – Хорошо говоришь, за душу берёшь.

– А у татар, интересно, есть свои поэты? – вдруг спросил Борман.

– Не знаю, – ответил пахан. – Наверное, нету.

– Да ты же сам татарин! – свесил голову со шконки Чёрный Щёгол.

– Я и не татарин, и не русский, – с гордостью ответил пахан. – Я – вор в законе!

– Эй, Шаман! – крикнул Борман, – ты же деревенский парень, скажи, есть у татар поэты?

«Зачем этому бандюге знать о татарских поэтах? – неприязненно подумал Шаман, – откуда я знаю?»

– Почему же нет? – вдруг отозвался из угла еврей Вайнштейн, что-то писавший на бумаге. – Например, Муса Джалиль – поэт-герой…

– Еврей… Ничего не скажешь… – Борман засмеялся, довольный сам собой.

– Евреи – умный народ, – сказал пахан.

Чёрный Щёгол снова свесил со шконки голову:

– Где татарин есть, там еврею нечего делать!

Все засмеялись. Вайнштейн улыбнулся. Он всегда знал, когда следует улыбаться – на воле он был директором ресторана «Маяк».

– Ну-ка, Шаман, – скомандовал Борман. – Сбацай нам по-татарски стишок этого Мусы Джалиля.

«И чего он цепляется ко мне? – подумал Шаман. – Я даже не знаю, с чем эти стихи едят». И вдруг ему вспомнилась одна частушка, которую пели в деревне. И он запел её:

Түбәтәе бәрхетдин.Күрше кызы ирдән кайткан,Бар да безнең бәхетдин[4].

– Такое короткое? – удивился Борман.

– Краткость – сестра таланта, – опять напомнил о себе Вайнштейн. – Хайку!

– Чего-чего?

– Трёхстрочное стихотворение японцы называют словом «хайку», – объяснил умный еврей. – У них это очень популярная форма с шестнадцатого века.

– Евреи – умный народ, – задумчиво произнёс пахан.

– Много знают, – поддакнул Борман.

Назавтра Вайнштейну предстояло переселиться на шконку получше.

* * *

Прервав воспоминания, внизу послышался звук, похожий на скрип открываемой двери. Шаман насторожился, прислушался, затаив дыхание. Звук не повторился. «Наверное, ветер, – перевёл дыхание Шаман. – Что-то нервы расшатались». Он сел на какой-то старый ящик, вытянул ноги. Взглянул на часы: до двенадцати ещё оставалось много времени…

3

– Ты меня больше не бросишь? – снова спросила Сылу. – Дай слово! Скажи, что никогда меня не бросишь. Слышишь? Никогда!

Влажной ладонью она гладила Шамана по голове.

– Ну, скажи, милый, поклянись!

– Я больше тебя никогда не брошу, – нехотя повторил Шаман. Для него было вовсе необязательным держать слово, данное женщине.

«Три года – срок немалый, – подумал он. – Сылу сильно изменилась, даже внешне. Вон какие груди спелые. Так и просятся сорвать…»

Душу его снова стал точить червь ревности.

– Ты ходила с парнями, пока меня не было?

– Да ты что? – Она обиделась. – Если не веришь, почему пришёл?

Она красиво поджала губки, и Шаман почувствовал, как снова заиграла кровь. Любил он пухлые губки Сылу!

В голове у него снова скрипнули и закрылись тюремные ворота. Он – на свободе! Шаман сначала несколько минут стоял на улице, не в силах двинуться с места. Шёл тихий снег. Прошло всего пять дней после Нового года, везде ещё сверкала праздничная иллюминация. Иди, Шаман! Иди и ни о чём не думай. Никто тебя не задержит, не лязгнет на тебя затвором винтовки… Расслабленно пошёл Шаман по улице. Хорошо на воле, как хорошо! Прекрасно жить на этом прекрасном свете. Это великое, всеобъемлющее чувство свободы не сможет полностью понять тот, кто не был узником…

Шаман потянулся, глотнул кофе. Вот и он живёт по-человечески! Теперь нужно устроиться на работу, создать семью… Он улыбнулся, представив, как возятся вокруг него, по крайней мере, двое маленьких «шаманчиков». Наверное, в этом и состоит смысл жизни…

В это время раздался сильный стук в дверь. Шаман вопросительно посмотрел на вышедшую из кухни Сылу. Кого принесла нелёгкая в такое время? Сылу в растерянности опустила руки, недоумённо пожала плечами.

Кто там?

А в дверь стучали и стучали, даже колотили. Сылу пошла открывать дверь. В комнату ввалились три милиционера. Сылу побледнела так, что лицо её стало похожим на гипсовую маску.

– Вставай, герой! – зашедший первым сержант рывком сдёрнул с Шамана одеяло. – Пошли!

– За что? – изумился Шаман, пытаясь ладонью закрыть срамное место.

– Лежит голый, падла! – ноздри сержанта раздувались в гневе, а глаза его налились кровью. – Встать, сказано!

Милиционер без размаха, но сильно ткнул кулаком Шамана под дых. От боли тот согнулся и несколько минут лежал, судорожно хватая ртом воздух.

– Вставай, симулянт! – сержант стянул его с кровати. – Одевайся!

Сылу с плачем кинулась Шаману на грудь:

– Господи, что ты ещё натворил?

Волосы её растрепались, нос покраснел.

– О-о, горе ты моё!

Вдруг она вскочила с пола, где ещё лежал поверженный Шаман, и встала на колени перед сержантом, уцепилась за его рукав:

– Не забирай его, Аблаев, пожалуйста, не забирай! Он не виноват, он никуда от меня не выходил, клянусь!

– Уйди, потаскуха! – сержант брезгливо отпихнул её в сторону. – Три дня нет, как из тюрьмы вышел, а уже квартиру ограбить успел! А ты стой смирно, не то и тебя заберу в кутузку. У-у, шлюха!

Шаман пришёл в себя, нервными движениями принялся искать одежду, заглянул под кровать, наконец нашёл трусы под матрацем. Двое сержантов у дверей с издёвкой смотрели на него. Аблаев всё торопил Шамана. В глазах Аблаева горела неприкрытая ненависть.

– Никакую квартиру я не грабил, – голос у Шамана дрожал. – Ошибаешься, начальник.

Аблаев угрожающе замахнулся на него кулаком:

– Не трепи языком! Посмотрим, как ты в тюряге запоёшь.

В углу всхлипывала Сылу:

– А-абла-а-ев! Не забирай его.

Но Аблаев даже не смотрел в её сторону. В отделении милиции Шамана завели в кабинет следователя.

– Попался, соколик? – встретил его следователь, седоватый, полный мужчина. – Только-только освободился и снова за старое. Ай-яй-яй… Ну, голубчик, рассказывай. – Следователь уселся поудобнее в своём кресле. – Когда, как? Всё говори, без утайки. Когда, как, с кем?

– Не грабил я никакой квартиры.

– Что?! – аж взвизгнул следователь, поднимаясь с места и подбегая к Шаману. Жёлтыми от табака пальцами он поднял Шаману подбородок.

– Говори, гад! Не то!..

– Невиновен я…

Следователь сделал знак стоявшему у двери Аблаеву:

– Позови ту бабку.

Аблаев вышел. Через некоторое время он зашёл с какой-то кривоногой маленькой старушкой.

– Этот, бабушка? – ткнул пальцем в Шамана следователь.

Шаман съёжился от сверлящего взгляда бабки, отвёл глаза.

– Энтот, милок, энтот, – кивнула старуха. – Сама видела, как выходил из нашего подъезда с двумя тяжеленными чемоданами. На голове шапка была, шея шарфом обмотана…

Она снова вперила свой взгляд в Шамана:

– Только тогда он вроде повыше ростом казался.

– Спасибо, бабушка. Вот подпишись здесь и можешь идти.

– Видал? – победоносно спросил Шамана следователь, едва за бабушкой закрылась дверь. – Свидетели есть. Против фактов не попрёшь. Ну, говори, как дело было?

– Ошибается она… Путает с кем-то…

– Она – очень наблюдательная старушка, – улыбнулся следователь, хотя глаза его в улыбке не участвовали. – Она помогла нам выявить уже несколько воров и ни разу не ошибалась.

«Старая ведьма! – подумал Шаман. – Наверное, свой человек у ментов, за «опознание» денежки получает…»

– Не тяни время, рассказывай. Вчера после обеда, часа в два, ты подошёл к дому номер 32 на улице Коммунизма… И? Продолжай!

От гнева Шаман ощутил спазмы в горле.

– Ты мне сказки не рассказывай, начальник, – сказал он, изо всех сил стараясь быть спокойным. – Я два дня из дома не выходил. Спроси у хозяйки квартиры.

– У этой? Что ж, спросим, спросим и у ней. А ты-то как туда попал? Может, ты ещё изнасиловал эту женщину, а? 117 статья. Сколько лет – сам, небось, знаешь… Поэтому бери на себя ограбление названной квартиры, и расстанемся на этом.

– Ну уж нет! Не грабил я этой квартиры! – голос Шамана сорвался.

Следователь шаг за шагом загонял его в угол, как матёрая кошка перепуганную мышь.

– Нет! – снова крикнул Шаман, но уже чувствовал, что не выбраться ему из расставленного капкана. Что-то сломалось в нём, внутри.

Следователь нажал на кнопку, и снова появился Аблаев.

– Не признавая своей вины, ты только себе делаешь хуже.

Следователь кивнул на дверь. Аблаев повёл Шамана по коридору в камеру. К ним присоединился ещё один милиционер. Камера оказалась пустой, только в середине была покрытая дермантином лежанка. Как только вошли в камеру, Аблаев ударил Шамана кулаком в пах, и парень рухнул как подкошенный. Второй милиционер стал пинать его по почкам.

– Осторожнее, – остановил Аблаев вошедшего в азарт коллегу. – Сделаем ему «ласточку», мигом шёлковым станет.

Шамана положили на лежанку, заломили назад руки-ноги и связали их. Дверь камеры с треском закрылась. «Всё равно вытерплю, – подумал Шаман. – Выдержу! Вон в кино показывали, как издевались над нашими гестаповцы, ногти вырывали, за ноги вешали, но своего так и не добивались! И ты терпи, Шаман, терпи».

Всё тело его ныло и ныло беспощадно. Это была невиданная доселе боль, нестерпимая, пронзительная. Через пять минут Шаман не выдержал и стал выть, словно волк-одиночка. Стянутые ремни врезались глубоко в запястья и щиколотки. Невозможно было даже пошевельнуться. Он выл и выл. В глазах потемнело, сознание замутилось. До Шамана кто-то дотронулся: тело его безвольно дрожало.

– Сейчас, сейчас, – зашептал кто-то. – Потерпи немного.

Шаману чуть-чуть удалось повернуть голову, чтобы взглянуть на шептуна. Это был один из сержантов, пришедших в квартиру Сылу. Он торопливо ослаблял ремни.

– Развяжи! – закричал Шаман. – Или лучше убейте, я не могу больше терпеть!

Сердобольный сержант поднёс к его губам полную кружку воды.

– Попей, легче будет.

Шаман стал жадно пить, давясь водой. Зубы его стучали о край кружки.

– Развяжи!

– Успокойся, расслабь мускулы… – Голос сержанта был грустным. – Я… Я не могу развязать тебя, пойми…

– Тогда иди скажи этим падлам, что я согласен подписать их галиматью. Да, я ограбил эту чёртову квартиру, я…

Сержант медленно пошёл к двери, у порога остановился и спросил:

– Может, не будешь спешить?

– Иди! – застонал Шаман. – Моченьки моей нет! Скажи!..

Лицо его было залито слезами. Через несколько минут явился Аблаев вместе с тем «сердобольным» сержантом, который поспешно принялся развязывать жертву.

– Не суетись, Мидхат, – сказал ему Аблаев. – Хочешь добреньким казаться? А если мы попадёмся в руки этих бандитов? Они же нас к конскому хвосту привяжут, а коня как следует плёткой огреют.

Наконец путы узника упали на пол.

– Ай-яй, – Аблаев издевательски посмотрел на Шамана. – Герой! И на сколько хватило твоего терпения? Хлипкий ты, я гляжу. Тут некоторые обделывались на «ласточках». И почти всегда ставили подпись. А раз так, зачем понапрасну гробить своё здоровье?

Следователь набычился на Шамана через линзы своих допотопных очков:

– Ну, подумал подписывать? Давно бы так.

Он пододвинул к парню чистый листок бумаги.

– Подписывай.

– Но здесь ничего не написано.

– Так ты ничего нам не рассказывал. А теперь у меня нет времени тебя выслушивать. Рабочий день кончился.

Он посмотрел на часы:

– Ого! А ещё по магазинам пройтись надо, то да сё. А ты подписывай, подписывай. Дома я сам напишу про твои художества. Завтра тебе, так и быть, покажут готовую писульку! Не бойся, напишу всё чин-чинарём, не зря в пионерские годы ходил в кружок самодеятельного творчества. Хотел поэтом стать, дурак! – Он засмеялся, оскалив гнилые зубы.

На бумаге появилась подпись Шамана, кривая, косая, будто последний путь мухи, околевшей от дихлофоса.

– Вот и ладненько, – сказал следователь, быстро пряча подписанную бумагу в стол. Потом он обернулся к Аблаеву и сказал:

– Умный джигит наш Шаман, верно? Зачем друг другу нервы портить? Чем валяться в вонючей камере, лучше поехать на зону, где свежий воздух, хорошая работа. И для кайфа там возможностей больше. И потом… Как ещё говорят? Раньше сядешь – раньше выйдешь. Так ведь, гражданин зэк?

– Пошли, – сухо сказал Аблаев.

С лязгом открылась дверь камеры. Шаман хотел о чём-то спросить, но не успел: ударом кулака Аблаев снова отправил его в глубокий нокаут.

– А девка твоя – Сылу – классная, – сказал Аблаев, стоя на пороге. Увидев недоумённые глаза Шамана, он с удовольствием ухмыльнулся, гордый тем, что причинил боль другому, и добавил:

– Классно, говорю, ласкает. Всю ночь спать не даёт.

Дверь закрылась. Загремели засовы.

* * *

Через окошко чердака Шаман посмотрел на улицу. К отделению милиции подъехала ещё одна машина. «Собаки, – подумал Шаман. – Всех бы их порешить, ненавижу!» В это время из одного милицейского окна появилась как будто знакомая физиономия. «А-а… Это тот «сердобольный» сержант Мидхат, что ослаблял ему ремни и давал воду. Что же, и среди них встречаются люди». Шамиль удручённо курил, поглядывая на часы. Время казни Аблаева неотвратимо приближалось.

* * *

– Я всё равно убью тебя, Аблаев, – прошептал Шаман, когда его погружали в машину для отправки в изолятор. – Я не смогу жить, пока тебя не придушу.

– А ты и так не сможешь жить по-человечески, – поиграл желваками Аблаев. – Сопляк! Разве ты способен убить человека? Айда, айда! – он запихнул Шамана в машину. – В изоляторе штаны сушить будешь.

Горький ком в горле Шамана словно таял, распадался на несколько ручейков, подкатывал к глазам, заволакивая их жгучей влагой. Он ткнулся лицом в воротник шубы.

– Мне бы только выйти. Всё равно убью.

Старые часы с «хромыми» стрелками жалобно начали отсчитывать свои минуты.

4

Старинный, покосившийся дом напротив отделения милиции почему-то напоминал Аблаеву приседшего на корточки старика. Дом должны были снести, жильцы уже переехали в новые квартиры. Старый дом запустел.

Аблаев снова посмотрел через окно на ветхий дом и подумал: «А ведь там, по-моему, кто-то есть. В запустевшие дома обычно забираются разные подростки, шпана, бомжи. Надо будет проверить эту лачугу – как бы кто-нибудь пожар не устроил».

– Чего задумался, как поп, у которого крест в воду упал? – поддел его сержант Мидхат. – Я уже давно чай заварил, неси стакан, почаёвничаем.

Аблаев вытер пожелтевший стакан грязной тряпкой.

– Настроения нет, дома – одни скандалы, жена проходу не даёт.

– Я вот не женат, – осклабился Мидхат. – Каждый день, стало быть, праздник у меня. Надоело, по правде говоря.

Он вздохнул:

– Скоро тридцать стукнет, а у меня ни кола ни двора. В деревне дети моих сверстников уже в школу ходят. У тебя хотя бы жена, двое детей есть.

– Хе! Попробуй поживи с ними в тесной общаговской комнате, по-другому запоёшь. Радуйся пока тому, что не женат, брат.

Аблаев отхлебнул чая, заварка которого, кажется, наполовину состояла из пыли грузинских дорог, и продолжил:

– Все скандалы происходят из-за нищеты. Жена пилит: «Когда квартиру получишь, когда?» Как я получу то, чего не дают? А ведь я здесь уже десять лет работаю. Сразу после армии… Сволочи…

– Теперь уже и не думай, чтобы получить квартиру, – сказал Мидхат. – Уйду, наверное, с этой работы. В деревне меня мама ждёт. Да и работёнка в колхозе найдётся.

Аблаев лишь махнул рукой: об уходе с работы Мидхат твердил уже пятый год.

– Мы ведь, если подумать, ничего не можем, кроме того как собирать по улицам пьяных, – зло усмехнулся он. – И потом: тут какая-никакая, а власть. Человеку, привыкшему к власти, трудно работать в другом месте. Власть – это как наркотик. Возьми государственных чиновников… Еле ходят, песок из штанов сыплется, а за кресла свои мёртвой хваткой держатся. А как выйдут, наконец, на пенсию – больше месяца, бедолаги, не живут, коньки откидывают.

– Какая же у нас власть? – разочарованно протянул Мидхат, слегка удивлённый своеобразной «философией» коллеги. – Какая власть может быть у человека, днём и ночью рыскающего по улицам, словно пёс бездомный?

– Дурак ты, – снова принялся философствовать Аблаев, считавший Мидхата простачком. – Если сумеем воспользоваться хотя бы небольшой властью, то… Эта власть возрастёт троекратно. Эх ты, дитя природы… Вот, к примеру, привозят к нам немного поддатого, хорошо одетого человека. Словом, интеллигента. И тут ты начинаешь на него рычать, наскакивать, пугать, до утра суёшь его в каталажку, а если он будет упрямиться, пинком под зад наподдашь. А? Разве может быть власть слаще такой? Вот где смысл власти, браток.

– Так они ведь нас внутри души за людей не считают… – попробовал возразить Мидхат.

Аблаев ухмыльнулся, вспоминая какое-то событие, очевидно, важное для него. Потом гордо произнёс:

– Я вот этой ногой самого Тагира Якупова под зад пинул, понял? Знаешь такого артиста?

И он торжественно поднял правую ногу в тяжёлом солдатском ботинке, демонстрируя своё превосходство над «вшивой интеллигенцией».

– Вот этой самой ногой пнул его в зад! А? Эту ногу можно в музей ставить, браток.

Когда они, случалось, задерживали хмельного Тагира Якупова, то непременно заставляли певца исполнить знаменитую татарскую песню «Олы юлның тузаны» («Пыль большой дороги»).

Аблаев, держа в руке стакан, снова подошёл к окну, взглянул на дом, предназначенный к сносу, и сказал напарнику:

– Мидхат, в этой развалюхе, что напротив, кажется, кто-то есть. Может, шантрапа какая бардачит. Надо бы проверить. Зайдём туда по пути на обед, ладно?

– Да, кто-то там есть, конечно, – подтвердил Мидхат. – Недавно встретил я старого приятеля. Ему негде жить. Вот я и подсказал ему обосноваться пока в этом доме. Когда ещё дом снесут? А парень хороший, порядок не нарушает, университет закончил, так что не беспокойся.

– Хе, – осклабился Аблаев. – Студенты… Да они даже представления не имеют, что такое порядок. Как они могут нарушать то, о чём представления не имеют? А, Мидхат?

– Пусть живёт, пока дом не снесут, – неожиданно твёрдо сказал Мидхат.

– Ну пусть живёт, – решил согласиться Аблаев. – Да я и сам устроился бы туда с семьёй в какую-нибудь большую комнату. Если дом подремонтировать, он ещё сто лет простоит. Видел, какие там высокие потолки? А на полах – дубовый паркет. Раньше умели строить, брат. Раньше богатеи такие домины отгрохивали…

– После работы я зайду туда, – сказал Мидхат, невольно облизывая губы. – Надо обмыть «новоселье» друга.

– А где он работает?

– Не работает, а рассказы пишет.

– Значит, бездельник, у которого ветер в карманах гуляет, – подытожил Аблаев и смачно сплюнул в угол комнаты. Он терпеть не мог людей безденежных.

– Деньги у меня есть, – ответил Мидхат. – Просто с ним поболтать по душам приятно.

– Если пить за чужой счёт, то и я могу соловьём заливаться, – хмыкнул Аблаев. – Если у тебя деньги в кармане чешутся, лучше после работы вдвоём «беленькую» уговорим.

В это время появился следователь Кафаров.

– Как дела, ребята? – он колобком покатился к столу. – Чай пьёте? Если можно, и мне плесните.

Пальцы «следака» чуть-чуть дрожали.

– О-о, да ты, дядя Кафель, кажись, что-то праздновал вчера? – шутливо спросил Аблаев, заметив покрасневшие глаза и дрожь в пальцах у следователя. Что касается имени, то это была не кликуха – Кафелем следователя назвали ещё при рождении.

– Было немного, – признался Кафель, – дочь с зятем в гости приезжали.

– Что-то зачастили к вам гости, – ухмыльнулся Аблаев и снова повернулся к окну.

– Что поделаешь? Как зятю поллитру не поставишь?

Кафель поставил пустой стакан на стол и вдруг хлопнул себя рукой по лбу, вспомнив что-то.

– Да-а!.. Чуть не забыл сказать. Помнишь, повязали вы того рецидивиста, что квартиру обокрал? Как бишь его… Э-э… Шаман…

Аблаев встревоженно повернулся к нему.

– Так вот, – продолжал «следак», – этот Шаман сбежал из лагеря. Надо послать его фото во все отделения милиции.

– Вот тебе на… – растерянно протянул Мидхат. – Вот дурак. Теперь он вообще из тюряги не выйдет. Пропал парень, зря это он…

Кафаров отвёл взгляд в сторону.

– Да-а… Теперь он точно сюда приедет… Может, он уже у той девки обитает?

– Там его не должно быть, – не очень решительно сказал Аблаев.

– Он же не круглый идиот, чтобы притащиться на засвеченную хату, – поддержал напарника Мидхат.

– Не говори наверняка. Кто его знает… чтобы «залечь на дно», беглец обычно отыскивает знакомых ему прежде женщин. Аблаев, ты возьми эту квартиру под наблюдение. И потом… Он может быть вооружён. Будь осторожен.

– Пусть только попробует туда сунуться, – потемнел лицом Аблаев.

– А чего ты так волнуешься? Или у тебя с этой девкой до сих пор шухер-мухер? – засмеялся Кафаров.

5

В тот вечер Аблаев пошёл в университетскую общагу к одному своему односельчанину. Подойдя к двери, он понял, что в комнате уже началась обычная для общаги пьянка. В полутёмной комнате сидели, развалясь, четверо-пятеро парней и одна девушка – все, естественно, хмельные. Магнитофон орал на полную мощность, так что невозможно было слушать собутыльников. Увидев Аблаева, один из парней помахал ему рукой в знак приветствия, приглашая таким образом в компанию. Аблаев выключил магнитофон.

– Салют, товарищи студенты! – Во внезапно наступившей тишине громкий голос Аблаева заставил вздрогнуть бражников. – Откройте окно, а то дышать нечем!

Действительно, сигаретный дым стоял в комнате коромыслом.

– Иди бабушку свою поучи! – огрызнулся один из парней. Он лежал на подушке, и мокрые волосы его прилипли ко лбу.

– Не обращай на них внимания, – сказал односельчанин Аблаева. – Проходи…

Он протянул Аблаеву стакан с водкой.

– На, выпей сначала.

Аблаев не заставил себя упрашивать, опрокинул в рот водку, поискал глазами закуску. Но ничего не нашёл, кроме засохших кусочков хлеба. На середине стола красовалась дочиста вылизанная сковородка. Пришлось Аблаеву занюхать рукавом.

– Эй, гонец! – крикнул кому-то односельчанин Аблаева. Прикорнувший в углу гонец мгновенно навострил уши. – На деньги, возьми у корейцев две бутылки водки.

Аблаеву он пояснил: «Эти корейские студенты у нас водочным бизнесом занимаются».

– Хочу слушать музыку! – завопила пьяная девушка.

Аблаев вопросительно посмотрел на своего приятеля. Тот подал знак, стукнув ладонью правой руки по левому своему кулаку. Кто-то включил ритмичную музыку. Девка вскочила с криком: «Хочу танцевать! Танцуем! Танцуем все!»

Обитатели студенческой ночлежки поднялись со своих мест и стали дрыгаться в такт музыке. Только Аблаев сидел на кровати. Он, как говорится, ещё не дошёл до кондиции. «Теперь сколько ни выпей, а этих не догнать», – подумал он.

Гонец вернулся быстро, вынул из карманов две бутылки водки. Кто-то залез под кровать и вытащил оттуда целое сокровище – четыре или пять луковиц.

– Давайте выпьем за нашу красавицу, – предложил Аблаев и залпом осушил стакан. Поморщившись, сказал: «Фу! Что за отрава? Самопальная, что ли?»

– Да вроде нормально, – сидевший рядом парень с комической гримасой нюхал лук.

– Тост был за тебя, так что пей до дна, – подтолкнул девицу приятель Аблаева.

В руке у него – о, чудо! – появился даже кусочек настоящего шоколада.

Уступая просьбам джентльменов, девица не стала жеманиться и допила водку из своего давно немытого стакана, стенки которого утолщились, наверное, вдвое не только по причине немытия, но и из-за частого употребления разных напитков.

– Вот и молодец! – похвалил её заводила компании и сунул ей в мокрый рот обломок шоколада.

Взгляд Аблаева остановился на портрете Сталина, висевшем на стене. Казалось, «отец народов» ласково подмигивает ему. Увидев, что его земляк сержант заинтересовался портретом вождя, заводила воскликнул:

– За Сталина! Наши деды шли в атаку с его именем на устах и задали фашистам всемирную трёпку! За Сталина!

– Я за него пить не буду, – заупрямился его сосед. – Скинь со стены этого палача. Он моего деда ни за что расстрелял в тридцать седьмом году.

– Умереть невинно казнённым – это даже почётно, – усмехнулся один из студентов. – Когда Сократа осудили на смерть, один из его учеников спросил: «Уважаемый учитель! Неужели ты так и умрёшь, осуждённым без вины?» «Глупец, – ответил ему Сократ, – неужели ты хочешь, чтобы я умер, казнённый за действительную вину?»

– Вы ведь в Бога верите, – заметил другой студент. – Считаете, что души невинно загубленных попадают прямиком в рай. А один только Сталин истребил миллионы ни в чём не повинных людей. Значит, он был озабочен лишь тем, чтобы души этих миллионов попали в рай. Ленин, Сталин, Гитлер – самые святые люди двадцатого века! А если человек умрёт своей смертью, прожив долго и, возможно, наделав кучу грехов – кто даст гарантию, что он попадёт в рай? Шариат, Коран, Библия, Церковные установления – это вам не советские законы. Божьи каноны нужно выполнять неукоснительно. Одной голой верой в Бога не достигнешь райских кущ…