Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

Джордж Генти

Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

© ООО «Издательство «Вече», 2016

* * *

Об авторе

Имя плодовитого английского писателя Джорджа Альфреда Генти почти неизвестно современному российскому читателю, а когда-то книги Генти были очень популярны, и не только среди британских и североамериканских читателей. Джордж Генти родился 8 декабря 1832 года в местечке Трампингтон, близ Кембриджа. Он рос болезненным ребенком, много времени вынужден был проводить в постели и поэтому пристрастился к чтению, предпочитая исторические романы и приключенческую литературу. Будущий писатель окончил Вестминстерскую школу в Лондоне и поступил в Кембриджский университет. В студенческие годы он начал увлекаться спортом. Университетского курса Генти не закончил, поскольку началась Крымская война. Кембриджский студент поступил вольноопределяющимся в армейскую медицинскую службу. Его направили в Крым; там санитар-доброволец ужаснулся условиям, в которых воевали его соотечественники. Своими впечатлениями молодой человек делился с отцом. Письма сына отец отсылал в газету «Морнинг Адвертайзер», и они регулярно публиковались. Так началась журналистская карьера Джорджа Альфреда.

Выйдя в отставку в звании капитана (1859), Генти женился на Элизабет Финьюкейн, родившей ему четверых детей, но рано ушедшей из жизни (1865). В год смерти жены Дж. А. Генти начал работать в газете «Стандард» в качестве специального военного корреспондента. Начинающий спецкор быстро завоевал популярность своими очерками о войне Сардинского королевства с Австрийской империей. В дальнейшем удачливый журналист наблюдал за британской карательной экспедицией в Абиссинии, писал репортажи о Франко-прусской войне, рассказывал жителям Туманного Альбиона о войне с государством Ашанти на западе Африки, о мятеже карлистов в Испании, о Сербском национальном восстании 1876 года, об открытии Суэцкого канала; впоследствии работал в России, Индии, Палестине. Надо сказать, что Генти был убежденным глашатаем Британской империи и в своих сочинениях пропагандировал ее большие и малые успехи, что не раз ставили ему в вину критики. Из пишущей братии на творчество писателя больше всего повлиял историк Томас Карлейль (1795–1881), с его пропагандой культа героев.

Литературная слава пришла к Генти после публикации в конце 1870 года написанной двумя годами ранее книги «Вон из пампасов». Эту книгу Генти создал на основе историй, которые по вечерам рассказывал своим собственным детям. В дальнейшем писатель работал в двух главных направлениях. Во-первых, он рассказывал о странах, которые посетил по заданиям редакции в качестве корреспондента. Таковы «Отчаянный храбрец. Рассказ о войне Ашанти» (1884), «Молодые франтирёры и их приключения во время Франко-прусской войны» (1872) и многие другие. В этих книгах Генти обильно использовал личные впечатления, а также наблюдения, собранные во время поездок по свету. Надо сказать, что в некоторых книгах, помимо пропаганды колониальной империи, встречаются и откровенно расистские выпады, за что писателю не раз доставалось от либеральных политиков и прогрессивной критики. Другим направлением литературного творчества Генти было историческое. Здесь Генти проявил себя очень аккуратным исследователем. Прежде чем приступить к работе над книгой, он внимательно изучал источники, причем старался не замыкаться на одной-единственной точке зрения. Как правило, писатель выбирал в герои молодых людей: деятельных, энергичных, мужественных, честных, исповедующих высокие моральные ценности.

Генти оказал влияние на многих британских авторов приключенческой литературы. Появилось даже определение «роман в традициях Генти». Эти «традиции» поддерживались в англоязычной литературе до середины 1930-х годов. Исторические приключенческие повести Генти охватывают огромный период мировой истории: от времен Древнего Египта до вооруженных конфликтов первой половины XIX века. Одной из лучших книг исторического жанра по праву считается «Вульф Саксонец» (1895), действие которого происходит во времена норманнских завоеваний. К историческому циклу относится и роман «Лев Святого Марка», переносящий читателя в блестящую для Венеции эпоху XIV века. В историческом цикле Генти есть и книга, освещающая один из ключевых моментов истории нашего отечества: «Через российские снега: повесть об отступлении Наполеона из Москвы» (1896). Часто можно слышать, что перу Генти принадлежат 122 книги. Это не совсем так, потому что не менее половины этих книг являются перепечатками самостоятельных эпизодов из более крупных произведений. Умер Джордж Альфред Генти 16 ноября 1902 года на борту своей яхты, заякоренной у берегов графства Дорсет. Он оставил неоконченной повесть о великом флотоводце Горацио Нельсоне («Умением и смелостью»). Эту повесть дописал и издал в 1905 году сын писателя капитан С.Г. Генти.

Анатолий Москвин

Лев Святого Марка

Предисловие

В истории найдется не много периодов, более интересных и удивительных, чем история возникновения и расцвета Венеции. Основанная в V столетии на нескольких песчаных островах в мелководной лагуне Адриатического моря беглецами из Италии, искавшими себе здесь убежища, Венеция с течением времени превратилась из маленькой общины в одно из самых могущественных государств Европы. Она властвовала над океаном, покорила немало земель на побережье Адриатического моря, положила предел все возраставшему могуществу Турции, подчинила себе Константинополь, победоносно отразила все попытки соперников сокрушить ее силу и явилась средоточием всемирной торговли, почти такой же обширной, какую ведет Англия в наши дни.

Венецианская республика управлялась так называемым Великим Советом, верховным правительственным учреждением, во главе которого стоял дож, верховный правитель Венеции, избиравшийся пожизненно.

Рассказ, который мы предлагаем вниманию наших читателей, относится не ко времени полного расцвета Венецианской республики, а к эпохе самой тяжелой ее борьбы за существование, когда ей приходилось одновременно обороняться против соединенных сил Генуи, Падуи и Венгрии. Зато в эти тяжкие для нее годы с особенным блеском проявились лучшие качества, отличавшие граждан Венецианской республики, – мужество, любовь к родине и самоотречение, не отступающее ни перед какими жертвами.

В настоящее время Венеция входит в состав Итальянского королевства. Это чрезвычайно красивый и своеобразный город, в котором путешественник с удивлением видит вместо улиц каналы, а вместо экипажей – лодки (гондолы). В тихих лагунах отражаются великолепные фасады домов, из которых многие сохранились еще с тех времен, когда Венеция была самостоятельным государством.

Глава I. Венеция

– Едва ли у вас на вашем окутанном туманами острове удается наслаждаться такими восхитительными ночами, как эта ночь, Фрэнсис?

– Ты ошибаешься, – заступился за свое отечество тот, к кому был обращен этот вопрос, – у нас на Темзе мне не раз случалось любоваться подобными же чудными ночами. Часто, стоя на ступенях лондонского собора Святого Павла, я следил за отражением в водах Темзы луны и огней из освещенных домов да скользящих по реке лодок, совершенно так, как мы это делаем в настоящую минуту. Должен, однако, сознаться, – прибавил он, – что такие тихие, прекрасные ночи, как здесь, у вас в Венеции, у нас все-таки – редкость, но зато и у вас бывают туманы, которые стелятся на поверхности воды, совершенно так, как у нас.

– Поэтому-то, вероятно, тебе так нравится здесь; ты ведь очень доволен, не правда ли, что отец твой переселился в Венецию?

Фрэнсис Хэммонд помолчал некоторое время, прежде чем ответил:

– Да, я доволен тем, что имел случай увидать многое, чего дома не удалось бы мне видеть; я рад также, что выучился вашему языку. Но все-таки мне больше нравится мое отечество. Здесь все как-то иначе. У нас дома было веселее. У моего отца было двое-трое учеников, с которыми я развлекался, когда закрывали нашу лавку; разумеется, нам иногда попадало за наши шалости, но наказания бывали не строгие. Случалось, что затевались сражения между молодыми подмастерьями различных кварталов города. Тогда все хватались за палки и дубинки и дрались до тех пор, пока не являлась городская стража. Иной раз затевалась стрельба в цель; устраивались представления и другие развлечения. Да, наша молодежь умеет веселее проводить время, чем здешняя; наши юноши развязнее и свободнее, чем ваши. Вообще нам живется лучше. Если кто-нибудь совершит у нас какой-либо проступок, то ему дают возможность оправдаться. У нас нет этого страха перед тайными судилищами, как у вас; нет тайных доносов. Начать уже с того, что у нас нет вашей «Львиной пасти»[1] и вашего «Совета Десяти»[2].

– Фрэнсис! – в страхе воскликнул его собеседник, схватив юношу за руку, – ни слова против Совета! Нас могут подслушать! – Он бросил тревожный взгляд вокруг себя, с целью убедиться, не подслушали ли их разговор.

– Вот видишь! В том-то и дело! – сказал его собеседник. – У нас в Англии нечего опасаться человеку, у которого совесть чиста, а здесь никто не может поручиться за то, что завтра же он, совершенно безвинно, не очутился в тюрьме Святого Марка.

– Тише, тише, Фрэнсис! – с беспокойством прервал его Маттео, – поговорим лучше о чем-нибудь другом. Все, что ты говоришь, может быть, совершенно справедливо, но у нас благоразумнее не высказывать этого. Без сомнения, многое могло бы быть иначе у нас, но нельзя же иметь всего, а у нас есть многое, чем мы можем по справедливости гордиться.

– Да, вы вправе гордиться, – согласился с ним Хэммонд. – Вы владычествуете над морями, и все государства Европы стремятся стать вашими союзниками. Не будь я англичанином, я, конечно, желал бы быть венецианцем.

Оба юноши стояли у канала против дворца Святого Марка. На площади, позади них, волновалась шумная толпа. Тут рассуждали о последних новостях из Константинополя, говорили о событиях, происшедших в Генуе – ненавистной сопернице Венеции; обсуждали письмо, которое епископ Тревильский передал Совету по поручению Папы.

Месяц ярко сиял и отражался в водах лагун, по которым пробегало бесчисленное множество легких волн от сотен двигавшихся взад и вперед гондол. На ступенях набережной, находившейся очень близко к тому месту, где стояли оба приятеля, шла беспрерывная суматоха от причаливания и отчаливания лодок.

Фрэнсис Хэммонд был сыном купца из Лондона, торговавшего заморскими товарами. Отец его уже много лет тому назад прекратил свои дела на родине и завел новое дело в Венеции, надеясь в скором времени добиться и богатства, и власти в процветавшем городе. Успех превзошел все его ожидания. В те времена часто можно было за бесценок приобрести различные весьма ценные предметы торговли, в особенности когда продавались товары с захваченных генуэзских кораблей или груз с кораблей морских разбойников. Случалось, конечно, Хэммонду терпеть и убытки, так как иногда венецианские корабли в свою очередь попадали в руки генуэзских или мавританских пиратов. Благодаря своей купеческой аккуратности и опытности, мистер Хэммонд в скором времени добился видного положения в Венеции. В то время республика переживала эпоху быстрого роста. Если временами ее и тревожило вмешательство в итальянские дела Франции, Германии, Австрии и Венгрии, зато мирные торговые сношения с Германией, Англией и Францией доставляли ей несомненные выгоды. Из всех итальянских городов первенствующее место занимала Венеция. Ее местоположение у открытого моря давало ей возможность развить свой великолепный флот, с которым мог бы сравняться разве только флот генуэзский. Своему быстрому расцвету она не в меньшей степени была обязана также способностям и характеру своих граждан. Венецианцы были во многом сходны с римлянами. Удары судьбы не приводили их в отчаяние. Неудачи рождали в них только еще большую смелость, и после каждого поражения они становились даже как бы сильнее прежнего. От каких-либо народных смут или восстаний, игравших столь важную роль в истории различных соперничавших с нею итальянских государств, Венеция тоже была избавлена. Таким образом, все свои силы она могла всецело посвятить делам торговли. Всегда готовая стать на защиту слабого от притеснений сильного и оказать поддержку деньгами и войском тому государству, которому приходилось воевать с каким-либо честолюбивым соседом, Венеция попеременно становилась то на сторону Падуи против Вероны, то на сторону Вероны против Падуи; или же на сторону обеих вместе, когда им грозила опасность со стороны возраставшего в то время могущества миланцев. И почти из всех сражений Венеция выходила обогащенная и большей славой, и новыми владениями. Эта постоянная забота о чужих интересах привела, однако, к тому, что внутри страны возникли некоторые неурядицы. Бдительность, с которой Совет Десяти старался подавлять заговоры, породила ненавистную систему шпионажа. Город был переполнен шпионами; всякое малейшее проявление какого-либо неудовольствия со стороны граждан подвергалось строгому наказанию. Убийства тогда бывали почти заурядным явлением, и если жертвой оказывалось лицо мало влиятельное, то никто не придавал значения тому, что труп внезапно исчезнувшего человека выбрасывался волною лагун на берег. Такие преступления в большинстве случаев оставались безнаказанными, и если даже обнаруживали убийцу, но у него оказывались власть имущие друзья, то самым тяжким наказанием для него, и то лишь в редких случаях, была только временная ссылка.

Оба приятеля, которых мы покинули на площади, оставались там еще некоторое время, а потом смешались с толпой. В толпе теснились разодетые в шелк и бархат дворяне, бедные рыбаки с лагун, жители морских берегов и островов, подчинившиеся владычеству Венеции, греки из Константинополя, татарские купцы из Крыма, торговцы из Тира и жители Эгейских островов. Среди этой тесноты торговцы предлагали покупателям фрукты и цветы, воду и разные прохладительные напитки.

Спутник нашего юного англичанина, Маттео Джустиниани, принадлежал к одной из знатных венецианских фамилий и мог поэтому назвать по имени многих из попадавшихся им навстречу дворян и знатных лиц.

– Вот это Пизани, – сказал он, – ты уже знаешь его: славный, веселый товарищ! Матросы готовы на все для него; он будет, говорят, командовать первой эскадрой, которая выйдет в море. Как я желал бы отправиться вместе с ним! Вот, воображаю, жаркое сражение будет, когда он повстречается в море с генуэзцами. Его отец был одним из самых знаменитых наших адмиралов. Позади Пизани стоит дворянин Фиофио Дандоло, он принадлежит к одной из выдающихся венецианских фамилий. Желал бы я видеть его предка, старого знатного дожа, который взял приступом стены Константинополя и поделил восточную империю между рыцарями, принимавшими участие в Крестовых походах. Да, это был герой! Но кто же этот молодой дворянин в зеленой бархатной мантии? Ах, да! Я знаю его, это – Руджиеро Мочениго; он был сослан на два года в Константинополь за то, что убил Паоло Морозини; он-то сам утверждает, что убил его в открытом бою, но никто не верит этому. За несколько дней перед убийством они затеяли спор о том, чей род древнее. Скоро после того на ступенях церкви Святого Павла был найден труп Морозини. Находившиеся невдалеке люди услыхали чей-то крик, прибежали на этот крик и видели, как Мочениго поспешно вскочил в свою гондолу. Он уже стал отчаливать от берега, но городская стража, проходившая случайно близ его лодки, задержала Руджиеро, но так как у семейства Мочениго были в Совете большие связи, то поверили показаниям ложного свидетеля и сначала оправдали Мочениго; все, однако, были настроены против него, так что Совет был вынужден присудить Руджиеро к двухгодичной ссылке. Теперь этот срок кончился, и Мочениго только что вернулся из Константинополя. Еще до этого случая про него ходила дурная молва, впрочем, у него такие влиятельные связи, что, я думаю, он опять будет принят в обществе, как будто ничего дурного не совершил. Много у нас найдется таких молодых людей, которые не только не лучше его, но, пожалуй, еще хуже.

– Но ведь это неслыханное дело, – горячился Фрэнсис, – чтобы людям, у которых есть влиятельные связи, дозволяли совершать почти безнаказанно такие дела, за которые простого смертного повесили бы; закон должен быть одинаков как в отношении бедных, так и богатых.

– У нас и не делают различий, когда дело касается блага республики, – возразил его собеседник. – Если, например, кто-либо восстанет против правительства, то тут уже не разбирают, будет ли то знатный человек, или простой рыбак; кто бы ни был заговорщик, он подвергается заточению в наши подземные темницы.

Фрэнсис охотно еще побеседовал бы со своим приятелем, но ему надо было спешить домой, так как отец держал его строго и не позволял слоняться по улицам до поздней ночи.

Окно его комнаты выходило на один из бесчисленных маленьких каналов, впадавших в Большой канал. Освещенные фонарями и факелами гондолы скользили под окном взад и вперед, а когда он высовывался из окна, то мог различать огни лодок, плававших по Большому каналу. До его слуха доносились отрывочные слова песен, звуки гитары и веселый смех. Воздух был мягкий и теплый; вечер был такой чудный, что Фрэнсис не мог заснуть. Он мысленно переживал испытанные им вечерние впечатления и задумался о воинственных героях, о которых ему рассказывал его приятель; к тому же у него не выходила из головы молва о новых предстоящих войнах республики. Его обуяло одно страстное желание: «Если бы я был постарше, – мечтал он, – то стал бы сражаться вместе с другими». Еще живя в Лондоне, он усердно упражнялся в рыцарских играх и не изменял своим привычкам и здесь, в Венеции. По его настоятельной просьбе отец позволил ему посещать школу фехтования, где сыновья дворян и зажиточных венецианцев упражнялись в фехтовании, в бросании метательного копья и в умении владеть секирой. Он отличался силой и ловкостью, что, впрочем, признавали решительно все его товарищи. Часто он отправлялся на какой-нибудь уединенный остров и там упражнялся, стреляя из лука в цель. Он прилагал особое усердие к тому, чтобы добиться ловкости в обращении с веслом. Он скоро научился отлично управлять гондолой, и самым большим для него удовольствием было, катаясь в гондоле вместе с Джузеппе, сыном гондольера его отца, грести самому. Молодежь знатных венецианских семейств не занималась греблей и считала это занятие даже унизительным, так что Фрэнсис решался браться за весла только под покровом вечерней темноты или где-нибудь в отдаленных каналах, где не было большого движения гондол.

Утром, на другой день после свидания молодых приятелей, Фрэнсис подошел к ступенькам, где гондольеры Беппо и Джузеппе в своих черных одеяниях, опоясанные красными кушаками, стояли у гондолы, поджидая мистера Хэммонда, который хотел ехать в Маламокко для осмотра груза, прибывшего накануне из Азова. Увидя Фрэнсиса, Джузеппе выскочил на берег.

– Я узнал тут об одной гондоле, синьор Фрэнсис, которая как раз будет подходящая для вас; вы можете купить ее за сущий пустяк.

– Неужели! Где же я могу посмотреть на нее, Джузеппе?

– Гондола принадлежит одному человеку из Лидо. Два года тому назад владелец построил ее для гонок, но потом заболел и не мог пользоваться ею; теперь он охотно продал бы гондолу, так как она слишком легка для обыкновенной работы; уж так легка, как ореховая скорлупа. Она обошлась ему в четыре дуката, но он охотно уступит за два, она теперь совсем ему не нужна.

– Что же, это очень выгодно для меня, Джузеппе. Я давно подыскиваю себе подходящую лодку. Твоя гондола вполне годится для моего отца, а для меня она слишком тяжела. Сегодня же вечером мы прокатимся в Лидо и осмотрим гондолу, про которую ты говоришь.

Беппо и его сын сняли куртки и в своих белоснежных рубашках и черных шароварах, с красными шарфами и лентами вокруг шляп, заняли свои места, – один у носа гондолы, а другой – у руля. Хэммонд опустился на подушки посредине лодки, и гондола плавно и бесшумно поплыла по каналу. Фрэнсис очень сожалел о том, что не мог сопровождать отца, так как по утрам он должен был посещать школу, в которой преподавались главным образом иностранные языки; в те времена в школах вообще мало обращали внимания на другие предметы. В этой школе он сталкивался с сыновьями знатных венецианских семейств, там же он впервые встретился с Маттео Джустиниани, который был теперь лучшим его другом. Маттео, как и все венецианские дворяне, стремился к тому, чтобы отличиться в искусстве владеть оружием. Он восторгался силой и ловкостью Фрэнсиса, но у самого Маттео не хватало выдержки, чтобы проделывать те упражнения, благодаря которым его друг добился своего искусства. Частенько они толковали и даже спорили о любви молодого англичанина к гребле.

– Не подобает молодому дворянину, Фрэнсис, – уверял итальянец, – трудиться так, как работает простой гондольер; ведь этим людям платят за их труд; и что же это за удовольствие – грести до полнейшего изнеможения сил; этого я не понимаю. Я ничего не имею против того, когда ты увлекаешься в школе фехтования, где обучают владеть оружием, так как, не умея владеть мечом и кинжалом, нельзя сделаться героем; ну а умение грести для этого вовсе не требуется.

– Но мне это доставляет большое удовольствие, Маттео; видишь, какие у меня крепкие мускулы. И ты мог бы сделаться таким же сильным, если бы решился работать веслом. Ты представить себе не можешь, какое удовольствие испытываешь, когда гондола послушно повинуется каждому движению твоей руки.

– Ну, я охотно предоставляю это дело рукам других!

Вечером Фрэнсис поехал с Джузеппе к лагунам, чтобы осмотреть там лодку, и пришел в восторг, когда увидал гондолу. Она была легка, как скорлупа; дерево в ней было чрезвычайно тонкое, и при этом сразу видно было, что она крепко и прочно построена.

– Я неохотно расстаюсь с ней, – сказал молодой рыбак, хозяин лодки. – Я испытывал ее два или три раза; она летит как стрела, но у меня лихорадка, и я уже не могу участвовать в гонках. А времена теперь плохие, приходится поневоле расстаться с ней.

Фрэнсис и Джузеппе испытали лодку и пришли в такой восторг от ее легкости и быстроты, с какой она мчалась по воде, что Фрэнсис тотчас же уплатил требуемую за нее сумму. Приобретение лодки доставило ему, кроме того, еще другую радость, так как отец разрешил ему теперь подольше оставаться вне дома и предпринимать более дальние поездки. Теперь не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы Фрэнсис не катался по лагунам в своей гондоле, и матросы, мимо которых часто даже ночью скользила его маленькая ладья, дружелюбно кивали англичанину головой.

Глава II. Заговор

– Кто эти дамы, Маттео? – спросил Фрэнсис однажды вечером своего друга, когда они в сопровождении Джузеппе катались по Большому каналу и молодой венецианец поклонился двум девушкам, проплывавшим мимо них в гондоле.

– Это мои родственницы, Мария и Джулия Полани; они только недавно возвратились с Корфу. Их отец один из богатейших купцов в нашем городе; последние три года он провел на Корфу, где находятся главные его торговые склады. Род Полани очень древний, и из него даже избирались дожи. Молодые девушки считаются одними из богатейших наследниц в Венеции, так как братьев у них нет. Мать их умерла вскоре после того, как родилась Джулия.

– Они выглядят еще очень молодыми, – заметил Фрэнсис.

– Марии только что минуло шестнадцать, а сестра моложе ее на два года.

– А кто же пожилая дама, сидевшая рядом с ними?

– Эта особа, – отвечал небрежно Маттео, – состоит при них еще с самого их детства и пользуется большим доверием самого Полани. – Однако действительно твоя гондола замечательная, – прервал венецианец самого себя, – она так и мчится.

– Не правда ли? Как стрела! Ты приходи как-нибудь вечером, Маттео, когда мы вдвоем с Джузеппе сядем на весла и будем грести.

– Да, хорошо иметь такую быстроходную лодку, – заметил Маттео задумчиво. – Представь себе, если ты, например, попадешь в какую-нибудь неприятную историю и за тобой будет гнаться по пятам лодка городской стражи!

– Надеюсь, что я никогда не подам повода к тому, чтобы меня преследовала городская стража. Ну, а если бы мне пришлось удирать, то вряд ли кому удастся нагнать мою гондолу, будь у него даже двое гребцов против меня одного. Впрочем, ты прав, никогда наперед нельзя знать, что может случиться.

Спустя несколько дней после этого разговора Фрэнсис поздно вечером возвращался домой по безлюдному каналу, как вдруг кто-то окликнул его с берега.

– Может, подвезем этого человека, синьор Фрэнсис? – спросил Джузеппе, так как уже не раз им случалось оказывать подобные услуги какому-либо запоздалому незнакомцу.

Фрэнсис греб, как и Джузеппе, в одной рубашке, без верхнего платья, и в темноте его часто принимали за простого гондольера. Такие похождения доставляли ему большое развлечение. Когда им случалось подвозить в гондоле кого-либо к условленному месту, Фрэнсис, разглядывая ночного пассажира, часто размышлял о том, кто такой этот незнакомец и куда он спешит, не игрок ли он, который отыскивает своих сотоварищей в глухом кабачке. Впрочем, ему было безразлично, куда бы ни пожелал проехать пассажир, а для Джузеппе приманкой служила награда за его труды.